Греческая повесть-нуар.
Папанокисы — фамилия известная в Афинах, хотя незнатная. Устойчивая репутация, заработанная не одним поколением честных, добросовестных, знающих своё место трудяг, в основном по части юриспруденции. Адвокаты, нотариусы, консультанты. Дотошная принципиальность, как бренд, пусть не сулящий бешеную карьеру, зато избавляющий от болезненных капризов фортуны. Женщины прослыли образцовыми супругами — девочек охотно брали замуж в самые фешенебельные греческие семейства не только в стране, но даже за океаном. На родовом гербе Папанокисов, если таковой представить, сиял бы девиз: "Верные и скромные".
Таким образом, крошка София, родившаяся пятым, последним ребёнком у четы замдиректора налоговой службы Александера и домохозяйки Елены, имела не только вполне предсказуемое будущее, но даже отношение окружающих, можно сказать, авансом. Разумеется, с первых дней жизни воспитание девочки пошло по накатанным рельсам, дабы принести соответствующие плоды в нужное время. Послушание даже в мелочах, терпение вплоть до стоицизма, абсолютная правдивость — нелёгкие качества и для взрослого человека, в ребёнке же достигаемые ежедневной взыскательной работой. Ограничение любых излишеств, чрезмерных проявлений эмоций, негативных, по мнению родителей, факторов. Только полезное и здоровое, но так же в дозированном виде, потому что и благо может навредить, будучи чрезмерным. Минимум сладостей, развлечений, пустого времяпревождения. Зато хорошая одежда (бережливо носимая), дорогая посуда за столом, посещение лучших музеев и театров, визиты к уважаемым персонам — всё в плане обретения хорошего вкуса, необходимого для существования на верхних этажах общества.
Логичным и традиционным продолжением апрбированного курса было определение Софии, достигшей семилетнего возраста, в закрытую монастырскую школу для девочек. Порядки там царили не забалуешь, но маленькая Папанокис почти не заметила разницы после домашней муштры. Зато на новом месте оказалось множество других созданий одного с ней возраста, с которыми можно дружить, и взрослых, каждый со своим характером и взглядами. Учителя, воспитательницы, администраторы. Почти все они являлись сёстрами-монахинями соответствующего монастыря, но были и приглашённые (только замужние, зарекомендовавшие себя с лучшей стороны дамы).
Методы образования имели своебразный, отличный от прочих заведений характер. Поскольку неформально считалось, что целью пребывания воспитанниц в стенах Alma Mater является подготовка будущей прекрасной половины истеблишмента страны, соответственно, этим функциям и уделяли основное внимание. Ведение домашнего хозяйства, поведение в обществе, семейная и детская психология. Все остальные предметы носили вспомогательный характер. К тому же сами принципы воспитания отличались определёнными акцентами. Совершенно не поощрялось лидерство, стремление к победе (тем более любой ценой), индивидуализм. Напротив, поддержку получали сотрудничество, конформизм, работа в команде, в паре. Все ученицы класса были постепенно, по мере выяснения способностей, разделены на группы, в которых более сильные отвечали за слабых, подтягивали до своего уровня, и оценку получал общий результат. Жили в комнатах по четыре человека, несли дежурства по уборке, за чистоту и дисциплину отвечали тоже сообща.
Неформальным лозунгом данного курса можно считать фразу сестры Леонарды, директриссы, произнесённую на одном из торжественных мероприятий: "За сотню лет существования нашей школы, среди её выпускниц были три супруги приемьер-министров, двенадцать жён сенаторов, двадцать шесть жён губернаторов и мэров, более сотни супруг священников, огромное количество жён других видных членов общества, множество монахинь, в том числе игумений, но ни одной феминистки или рок-звезды!"
Впрочем, общий уровень знаний, тем не менее, оказывался достаточно высоким, всё же элитный статус требовал должного. В составе преподавателей-сестёр числились бывшие профессора и доктора наук из лучших афинских вузов. В учебный процесс вкладывались большие средства, благо меценаты, да и родители учениц не скупились. Да, режим обитания не назовёшь либеральным, скорее, он отдавал дремучим консерватизмом, но такового придерживались круги, заинтересованные в подобном обучении. А дети, будучи лабильной субстанцией, приспосабливались к установленной форме, притирались, получали в итоге желаемые от них свойства.
София с первых дней существования в закрытой школе чувстовала себя вполне комфортно. Ей нравилось окружение: соседки по комнате, девочки в основном тихие, воспитанные, да и в классе Бог миловал от задиристых особ. Воспитательницы, пожилые монахини, следили строго, но разумно, позволяли умеренные вольности. Предметы юной Папанокис давались без труда, к тому же не требовалось исключительных успехов. Распорядок дня, спору нет, заставлял пошевеливаться любого, не делая скидок на возраст или особенности, зато приучал к порядку. Подьём в шесть часов утра, зарядка на улице в любую погоду (лишь во время сильного дождя проводимая под навесом), полчаса на гигиену, затем молитвенное правило в общей трапезной, завтрак. Занятия в классах до ланча. Послеполуденный сон в течение часа, после которого индивидуальные занятия в группах. После five o’clock прогулка по монастырскому парку или экскурсия в город, ужин, вечернее молитвенное правило, личное время, в девять часов (десять для старшеклассниц) отбой. По воскресеньям присутствие на церковной службе, если предполагалось причастие, накануне вечерняя с исповедью. Раз в неделю посещение родственников. Рождественнские и летние каникулы. Поощрялось участие в хоре, но София оказалась обделённой певческим талантом. Зато очень рано проявила иные творческие способности.
Рисовать она полюбила ещё до поступления в школу, так сказать, в лоне семьи. Но там никто не относился к её попыткам изобразить на бумаге всё и вся серьёзно, сраведливо полагая, что для образцовой госпожи, ведущей домашнее хозяйство, умение живописать является излишним. Зато здесь эти качества сразу же обратили на себя внимание.
Учитель графики, сестра Анна, ещё довольно молодая, лет тридцати особа, выделила Софию из числа прочих подопечных, и путём доброжелательной критики, похвал добилась особенного рвения девочки к художественному творчеству. Возможно, тут сказались, в добавок, и личные свойства наставницы. Трудно что-либо сказать об её отношения к Богу и церкви, с которыми она так плотно связала свою судьбу, но живопись, вообще искусство являлись для сестры ярчайшими составляющими жизни, по крайней мере, на ментальном уровне. По неподтверждённым слухам, которые не удаётся изжить даже в самых строгих монастырях, на путь монашества начинающую художницу подвигло роковое сложение сразу нескольких происшествий: во-первых, её оставил любимый человек (некоторые даже утверждали, возлюбленная), во-вторых, первая персональная выставка её картин, устроенная на заёмные средства, в одночасье полностью сгорела, обнулив несколько лет напряжённой работы, и в-третьих, что главное, эта выставка успела почему-то не понравиться пишущей на темы искусства прессы, и получила ошеломительно негативные отзывы. Подобные перипетии любого доконают, но всё же, согласитесь, искус в монастыре достойнее алкоголя и наркотиков богемной тусовки. Понятно, эти подробности достигли ушей Софии гораздо позже, а в то время она отдалась любимому занятию со всей детской страстью.
Следует добавить, что внешностью младшая из Папанокисов удивительным образом выделялась из их общего женского ряда. В целом вполне симпатичные, ухоженные, не имеющие уродующих черт, они никогда не смогли бы воссиять даже на мало мальски светском рауте. Видимо, вошедшая в гены установка на средний, подходящий для всех уровень произвела естественный отбор. Но София с ранних лет умудрилась оказаться белой, вернее, рыжей вороной — благодаря в первую очередь, как нетрудно догадаться, огненно-золотой шапке волос, и вдобавок, непостижимо малахитовому оттенку зелёных глаз. Данный вопиющий факт, открывшийся сразу после рождения девочки, вызвал тогда немалое изумление, на грани подозрений в супружеской неверности достойной супруги, но к счастью вовремя вспомнили об ирландских корнях госпожи Папанокис, поэтому инцидент был исчерпан.
Яркий облик Софии проявился с раннего возраста, вызывая зачастую противоположную реакцию во всех, от детей до взрослых. Одни соученицы дразнили её рыжей бестией, другие восхищались роскошными пылающими кудрями. Отдельные воспитатели смотрели с излишней строгостью, предполагая по древнему суеверию наличие пагубных склонностей. В то время как благоразумные люди видели усердный характер и дружелюбие юной воспитанницы. Наивысшую же степень благожелательности проявила учитель графики сестра Анна. Была ли замешана в этом иная причина, более интимного характера, чем обычная симпатия к способной неординарной девочке, судить трудно, и ни к чему.
Как у всякого полноценного преподавателя в школе у сестры Анны имелся учебный кабинет, в добавок к нему художественная студия и кладовая-хранилище наглядного инвентаря. В этом "пространстве ограниченного доступа" (двери могли закрываться изнутри на щеколду) она была полновластным правителем во все часы, кроме урочных. И довольно скоро оказалось, что проводить время вдвоём: за этюдами, разбирая ли картины прославленных мастеров, или просматривая видеофильмы по искусству — есть восхитительная (прикольная, по выражению Софии) вещь, причём взаимно. Следует упомянуть ещё одну довольно своеобразную для педагога монастырской школы, но обычную для художественных натур черту сестры Анны — в буквальном смысле преклонение перед античностью, от культуры до истории, но особенно по части скульптуры. В укромной кладовке, словно в запаснике хорошего музея, хранилась вдали от глаз школьного начальства масса образцов древнего творчества (разумеется, копии, но высокого качества, приобретённые зачастую на личные средства учительницы). Постепенно, по мере развития доверенных отношений между наставницей и воспитанницей, их общение приобретало порой небесспорный характер, но при этом сами виновницы отнюдь не подозревали об этом. Например, они быстро перешли от рисунков различных обнажённых фигур богов и богинь к наброскам с собственной "натуры", выступая по очереди моделями. Находясь в мастерской, они меняли строгую школьную униформу на белоснежные туники с алым или синим меандром по кромке, сшитые сестрой Анной собственноручно. Ещё одним, на любой посторонний взгляд странноватым "пунктиком" бывшей художницы была мания измерять и сравнивать пропорций человеческого тела (надо думать, под воздействием древних теорий о "золотом сечении"). Девочка-подросток и взрослая девушка многие часы проводили с портняжным метром в руках, исследуя длины, площади и объёмы Богом данных им тел и занося результаты в специальную тетрадь.
Разумеется, будучи вполне разумными людьми и адекватно оценивая обстановку, кое-какие меры конспирации они старались блюсти. Все этюды, имеющие интимные особенности, после фотографирования неукоснительно уничтожались (сжигались в специальной печи для бытового мусора), а кассеты с проявленной плёнкой хранились в тайнике. Никакого взаимного общения на людях, кроме официального, в пределах учебной программы. А главное, крепкая узда на языки, чтобы даже во сне не проговориться (и при этом, по сути, никакого криминала в действиях, а насчёт помыслов... но кто может заглянуть в глубину даже собственного сердца?)
Спросите, как могло происходить подобное в сверхрегламентированной, пронизанной дисциплиной, как сапог суровой ниткой атмосфере? Уму непостижимо, но факт. Неделя за неделей, месяцы напролёт, и так несколько лет. Впрочем, сколько верёвочка ни вейся, а конец всегда один. В некий прекрасный (без шуток) весений день сестра Анна и София по заведённому обычаю приятно и с пользой проводили время в студии. Много и весело разговаривали, обсуждая тысячу интересных тем, заодно делая наброски. По счастливой случайности обе были почти прилично одеты. Наставница в неизменной тунике, ученицу, выступавшую в роли натурщицы, слегка прикрывала накидка, осталяя видимой лишь одну из невинных девичьих персей. Как вдруг со стороны кладовой раздался непонятный грохот, звук твёрдых шагов, затем распахнулась дверь, и оттуда одна за одной, подобные фуриям, появились три фигуры в монашеских клобуках. Сестра Леонарда, директрисса, сестра Стефания, заведующая учебным корпусом, и сестра Аглая, классная наставница. Судя по всему, хранилище не было заперто на щеколду, а снаружи открыто универсальным ключом. Трое вошедших молча выстроились в ряд, на их лицах читались разные степени возмущения. Сестра Аглая вперила взгляд в подопечную, но явно испытывала смятение, даже страх перед начальством. Сестра Стефания едва скрывала любопытство, граничащее с возбуждением (ещё бы, такой повод посплетничать в тесном кругу!). И лишь директрисса являла собой образец чистого негодования, слегка приправленного чувством власти казнить и миловать, что подразумевало неизбежную кару преступницам. Она же первой нарушила зависшее молчание, обращаясь с ледяной учтивостью к Софии, хотя прожигала глазами её старшую напарницу:
— Мадемуазель Папанокис, соблаговолите привести в порядок свой внешний вид, пожалуйста! — девочка тот час пришла в себя из состояния полной прострации, закуталась плотнее в покрывало и почтительно вскочила с места. Вслед за ней поднялась и сестра Анна, всё ещё держа в руке мелок пастели, сама бледнее картона, по которому только что чертила. Следующая словесная стрела сестры Леонарды ударила в неё:
— Итак, что это значит, сестра? Потрудитесь объяснить вопиюще безобразную картину, которую мы застали!
Учитель графики несколько мгновений собиралась с мыслями, очевидным образом огорошенная вторжением, но когда заговорила, голос её был спокоен и вполне твёрд:
— Ничего плохого не значит, сестра Леонарда! Мы делали этюды к живописному панно на античную тему, поэтому позволили себе облечься в соответствующие наряды. Это общепринятая практика в художественном творчестве, надеюсь, вы осведомлены об этом?
— Общепринятая, кроме стен нашего заведения, сестра! Не сомневаюсь, вам известны правила поведения в нём, обязательные для всех, как для учениц, так и для обучающего персонала. Вы грубо их нарушили, уединившись и закрывшись на замок с непонятными целями, к тому же раздевшись почти догола! Мы, присутсвующие здесь члены учебного совета, засвидетельствовали этот факт! — Директрисса по очереди оглядела своих соратниц. — Сестра Аглая, отведите ученицу в лазарет, пусть находится там под надзором дежурного фельдшера до особого распоряжения. Сестра Стефания, сопроводите сестру Анну в келью, её передвижения по школе ограничены, пока вопрос не будет решён епископским советом. Прошу выполнять немедленно!
Сестра Аглая так спешила покинуть место преступления, словно ей жгло пятки, и ежесекундно торопила Софию с переодеванием, а потом потащила за собой по коридорам школы. Пожалуй, если бы ей позволили, она выпроводила девочку за ворота, усадила в первое попавшееся такси и отправила домой с глаз долой. София поневоле почти бежала следом, полная мрачного недоумения. Столь ничтожное нарушение школьного распорядка, по её мнению, не заслуживало подобного вмешательства со стороны начальства, и уж тем более разбирательства на уровне епископа. Но врезавшиеся в память лица директриссы и сестры Анны, бледные от непримиримости, говорили об одном: прежнее миновало, привычный строй рухнул, и с этим придётся смириться. Короткий взгляд, брошенный на неё подругой-учителем напоследок, полный неподдельной горечи, похоже, был прощальным.
Школьный лазарет не пользовался популярностью среди учениц в силу вековой унылости его аскетичных помещений и скучного персонала, но особенную неприязнь вызывал карантинный блок, используемый время от времени в качестве негласного карцера. Заправляла здесь доктор сестра Мария с помощью дежурных фельдшеров, одна из которых, сестра Памфилия, и приняла под запись девочку-нарушительницу. Софию определили в отдельную палату, достаточно ловко осмотрели, по сути, обыскали, измерили температуру, давление, завели историю болезни. Было любопытно, какой диагноз поставят в итоге? Умственная недостаточность? Или спишут на пубертат (о, и подобные словечки проникали в закрытые стены заведения сестры Леонарды)?
Как и положено в изоляторе, вынужденное затворничество Софии никем не нарушалось, кроме регулярных наведований сестры Памфилии. Как ни странно, оказавшаяся по-сути под следствием, юная Папанокис не испытывала никакого нервного стресса. Совесть её была предельно чиста, а все нюансы художественных отношений с сестрой Анной, которые могли быть превратно истолкованы, навсегда похоронены в морских глубинах памяти. Разумеется, девочка понимала, что в покое она оставлена ненадолго. Так и вышло. Наутро, сразу после завтрака, её вызвали в кабинет директриссы.
Там София предстала перед целым консилиумом сестёр-монахинь, как знакомых, так и вовсе неизвестных. Все смотрели на неё словно с высокого берега, размышляя, стоит кинуть ей спасательную верёвку, или пусть утопает в мутных волнах прибоя. Первой начала сестра Леонарда, выспрашивая о подробностях "странной близости" ученицы и учителя, при этом так формулируя вопросы, что на них нетрудно было давать "правильные" с точки зрения репутации ответы. Исчерпав следственный пыл, директрисса передала эстафету остальным членам ареопага. Далеко не все горели желанием раскопать рискованную истину, но одна из них, назвавшаяся психологом-консультантом, долго и приторно испытывала нервную устойчивость девочки разными каверзными ловушками. Впрочем, и этот наскок Софии было нетрудно отбить, оставаясь в роли невинного создания, никогда ничего странного не совершавшего даже в помыслах.
Примерно через час подобной процедуры присутствующие сошлись в молчаливом консенсусе, который всех устраивал. Надо думать, никто не хотел громкого скандала, способного бросить тень на реноме столь уважаемого заведения, да и повода, по-серьёзному, не было обнаружено. Девочку отправили обратно в лазарет (благо, по результатам медицинского освидетельствования, у неё начались регулярные женские недомогания), но перевели в общую палату, где она переночевала в компании двух младшеклассниц с признаками простуды, а утром благополучно вернулась в класс. Её родителям было отправлено столь осторожно составленное письмо, что они из него ничего не поняли, кроме того, что их дочь чрезмерно увлеклась живописью, но имеет несомненые способности. Как на это нужно было реагировать, не уточнялось, и Папанокисы предпочли ничего не предпринимать. О судьбе сестры Анны ходили смутные слухи, вроде бы её перевели в глухой островной монастырь и запретили в учебной деятельности. Примерно полгода её место, как преподавателя графики, пустовало, пока не появился новый учитель, из мирян, госпожа Александриа Эфебос. Никакая обнажённая натура, тем более, "в живую", разумеется, даже в мыслях не возникала. Впрочем, уровень подачи материала был достаточно высоким, и София по-прежнему занималась с удовольствием.
Чтобы полнее передать атмосферу, царящую в элитной монастырской школе, где довелось провести детские годы нашей героине, можно привести несколько эпизодов. Несмотря на строгие скрепы дисциплины, множество разных искушений, связанных с окружающей сию твердыню благонравия либеральной реальностью, неизбежно проникали внутрь через множество каналов. Так, однажды София случайно узнала, что обительницы соседней комнаты, три одноклассницы, через подкупленного охранника достают сигареты и даже, о Боже, пиво и марихуану! Пару раз они делились запретными плодами с близкими подругами, всегда соблюдая меру. Но в конце концов предприятие постиг крах. Одна из девочек, посвящённая в тайну, но лишённая доступа к контрабанде, излила обиду в записке на имя директриссы. Виновных не смогли поймать с поличным, но строго отчитали и установили повышенный надзор. Вытерпев несколько месяцев, ослабив бдительность начальства, юные фурии смогли осуществить план мести (как полагается, блюдо было подано холодным). В шкафчик со спортивной формой доносчицы путём сложной манипуляции был подброшен пакетик «соли», а потом распущен слух о проникновении наркотика в школу. Тут же был произведён тщательный обыск подозрительных мест, и закладка оказалась обнаруженной. Ничто не спасло виновницу от исключения, никакие слёзы и прежние заслуги. София только пожала плечами. Ей давно стало ясно, что жизнь сложна и не похожа на витрину магазина игрушек.
Другой, ещё более вопиющий случай произошёл в выпускном классе. Лучшая ученица, гордость родителей и школы, бросилась с крыши жилого корпуса и разбилась насмерть. Вскрытие установило третий месяц беременности. Кто мог оказаться отцом нерождённого ребёнка, и каким образом произошла запретная близость, осталось тайной, никакой записки самоубийца не оставила. Возможно, некоторые из её подруг что-то знали, но свято блюли обет молчания. В том числе София. Никогда не болтай ничего лишнего. Никому и никогда. Вот девиз этого мира.