Адель.
Сэр! Я вижу по вашему лицу и манерам, что вы - человек благородный, и в вашей груди бьется доброе сердце. Оно уж верно подскажет вам налить стаканчик бренди старому моряку, отдавшему силы и здоровье флоту Ее Величества.
Дивный бренди, сэр, чудесный бренди! Я не ошибся в вас - вы настоящий джентльмен! Да пошлет вам Всемилостивый Господь такое же утешение, какое получил я сегодня. Вы знаете, у меня был сосед по ночлежному дому, человек образованный, не мне чета. Когда-то он преподавал в школе для мальчиков, пока его не выгнали за пристрастие к этому живительному напитку. Так вот, он называл бренди нектаром, который даровали нам олимпийские боги. Я, как мог, отвращал его от пагубной языческой ереси, но увы, он отошел в мир иной, поминая всяких там зевсов и гефестов. Погибшая душа, сэр. Моя, впрочем, не лучше, хоть я и остался христианином.
Вы позволите присесть за ваш стол? Ноги уже не держат меня, и старые кости ноют к непогоде.
Да, собирается гроза. Точно такая же бушевала в тот день, когда я, еще мальчишка, пробрался на свой первый корабль “Горец”, чтобы наняться в юнги. Меня быстро обнаружили, сэр, хорошенько выдрали и приняли на службу. С тех пор прошло уже больше полувека. Я жил и мечтал умереть в море. Но Господь видит наш путь иначе, и вот я здесь, скитаюсь по кабакам и выпрашиваю стаканчик бренди - последнюю радость, доступную нищему старику.
Вы смотрите на мою руку? Что привлекло ваше внимание, татуировка? Да, якорь мне накололи еще на “Горце”. Что вы говорите? Имя? Адель?
Ох, сэр, прошу простить мне этот дерзкий смех, уж извините великодушно, я всего лишь темный и глупый старик. Нет, вы ошиблись, Адель мне не жена и не возлюбленная. Не скажу, что я жил монахом, и бывало, та или другая красотка в заморских портах похищала на время мое сердце. Но Адель - вовсе не женщина. Она была прекраснее любой женщины, будь та хоть леди из самого что ни на есть высшего общества. Адель - последний корабль, на котором мне пришлось выйти в море.
Если вы еще не устали от моей болтовни, то позвольте мне отнять у вас еще немного времени. Я чувствую, что близок мой последний час, и мне некому рассказать эту историю и снять бремя со своей души. Не слишком-то я верю, что это поможет, ну да как знать. А вас, может, развлечет на время моя история.
На “Адель” я поступил уже опытным моряком, знавшим и бури, и штиль, и радость, и горе. Несколько лет я служил на судне без единого нарекания, пользовался добрым расположением капитана и команды. Казалось, так будет и впредь, но судьба жестоко посмеялась над всеми нами. Никогда нельзя загадывать на будущее, не случайно оно скрыто от нас. В этом глубокое милосердие Божие.
Начать с того, что наш капитан, мистер Джеймс Боулер, получил трагическую весть из дома. Его жена скончалась от тифа, оставив сиротами трех малышей. И что хуже, они тоже лежали на одре болезни, исход которой не брались предсказать лучшие врачи. Безутешный капитан подал в отставку и навсегда вернулся в родные края. Что скрывать, нам было жаль расставаться с ним. Капитан Боулер был славным парнем. Умел поддержать дисциплину на судне - без этого никуда, море ошибок не прощает. Но при этом снисходил к маленьким человеческим слабостям, если они не мешали делу. Все мы люди, сэр, и умеем ценить доброе к себе отношение. Поэтому, не буду скрывать, прощаться с капитаном Боулером было нелегко.
На смену ему пришел мистер Хендерсон. Капитан Ричард Хендерсон.
Странный это был человек. Суровый и немногословный, жесткий к себе и другим, порой он наводил на нас трепет. А ведь почти все мы не первый день ходили в море и испугать нас чем-то было мудрено. Но непреклонный его характер поражал нас, привыкших, кажется. ко всему. Слово его было законом, даже приговором, не подлежащим обжалованию. Любой намек, даже мысль о неповиновении жестоко пресекались. Впрочем, никто из нас не осмелился бы возражать ему. Достаточно было увидеть его мрачную фигуру на капитанском мостике, бледное худое лицо набожного пуританина, поймать немигающий взгляд холодных безжалостных глаз… Ох, сэр, и поныне я вижу эти глаза, они являются мне в кошмарах, и я знаю, что эти мучения продлятся до конца дней моих.
Говорили о капитане разное. но даже разговоры велись с осторожностью. Нам казалось, что капитан незримо присутствует повсюду, в каждом уголке корабля, знает каждый шаг и слышит каждое слово, и даже наши души для него что раскрытая книга. Родных и близких у него не было, привычек и слабостей тоже. Капитан знал одно: долг и дисциплину.
Однако до поры до времени все шло неплохо, пока на судне не появился Билл Хортон.
Хортон был полной противоположностью капитана: не дурак выпить и повеселиться, не слишком усерден в работе, да и беспрекословно подчиняться было не в его характере. Но благодаря хитрости, проницательности и странному обаянию, действующему на всех вокруг, он быстро нашел себе приятелей. Хортон умел заставить себя слушаться, он был способен убедить кого угодно в чем угодно. Там, где капитан добивался послушания страхом, Хортону достаточно было пару минут поболтать с человеком по душам. Но самое главное: капитан Хендерсон не вызывал в нем ни малейшего страха и ни крупицы уважения.
С появлением Хортона обстановка на “Адели” заметно изменилась. Он то и дело подсаживался то к одному, то к другому матросу, вел с ними беседы, практически не скрываясь. С каждым днем команда все больше и больше верила ему, слушалась его, подчинялась ему. Я тоже говорил с ним и соглашался со всем, что он говорил. Слова его казались верными и справедливыми, хоть сейчас не могу вспомнить, что именно сказал он мне тогда.
Странно, но единственный, кто не замечал растущей напряженности, был капитан Хендерсон. Видимо, он был уверен, что на всем судне не найдется ни единой души, смелой настолько, чтобы возразить ему. Хортону тоже было не с руки раскрывать карты раньше времени. Никто из нас не знал, что он задумал, да мы и не задумывались над этим.
Я, сэр? Я старался выполнять свои обязанности, только и всего. По многим причинам я ценил свою службу на “Адели” и не хотел потерять ее. Вызвать недовольство капитана было опасно. Но и ссора с Хортоном, а, значит, и с почти всей командой, в мои планы не входила. Я решил положиться на судьбу и выжидать, пока “Адель” придет в ближайший порт. А там уж будет видно. Увы, наш корабль так и не достиг земли. Затонул? О, нет, сэр, нет. Гораздо хуже.
Я хорошо помню тот страшный день. В моей памяти он сохранился минута за минутой, любые мелочи: что сказал за завтраком матрос Блэк, как боцман Паркер выиграл в карты полфунта табаку, и многое, многое другое. Не помню только одного: с чего и по какой причине все началось.
Я был в трюме, когда услышал с палубы громкие голоса. Среди них выделялся голос капитана Хендерсона, холодный и спокойный. Кажется, назревала ссора, и мне стало любопытно, кто тот смельчак, что дерзнул возражать Хендерсону, не боясь наказания.
Поднявшись из трюма на палубу я увидел, что там собралась почти вся команда. Капитан и Хортон стояли лицом к лицу.
- Решим так, капитан, - спокойно, даже нагло произнес Хортон. - Сейчас вы, перед всей командой извинитесь передо мной. Возможно, я даже прощу вас. День сегодня чудесный, не хотелось бы портить его всякой ерундой.
- Вы сошли с ума, Хортон? - спросил капитан. Голос его напоминал ледяную бритву, и я почувствовал, как, несмотря на знойный летний день, мороз пробирает меня до костей. - Ничем иным, как внезапным помешательством, я не могу объяснить эту вопиющую наглость.
- Я здоров так же, как и вы, капитан! - с глумливой усмешкой откликнулся Хортон. - Но я требую ваших извинений за нанесенное мне оскорбление. В противном случае, вы горько пожалеете о сказанном. Итак, ваше решение?
- Повесить его, - капитан произнес это так спокойно, как будто приказывал стюарду принести ему стакан чая. Сказав это, он отвернулся к мостику, будучи абсолютно уверенным, что приказ его будет выполнен без промедления.
Никто не сдвинулся с места.
Хендерсон, как бы не веря своим глазам, смотрел на команду, обводил взглядом каждое лицо. Некоторые в страхе отводили глаза, во взглядах других был вызов. Не могу сказать вам, какие чувства охватили меня в тот миг … наверное, я пытался понять, что чем сейчас думает капитан.
Хортон не скрывал злорадства. Команда была на его стороне, бояться было нечего, и он шагнул к капитану.
Не изменившись в лице ни на мгновение, тот вытащил пистолет и выстрелил в Хортона. Но шельмец был удачлив, как чёрт; пуля всего лишь оцарапала ему плечо. В следующую секунду он бросился на капитана и сбил его с ног.
Дальше… дальше все, как в тумане, сэр. Я помню, как Хортон перерезал горло капитана Хендерсона огромным ножом. Я помню, как Ричмонд и Блэк добивали помощника и боцмана, как трупы их летели за борт. Но для меня до сих пор загадка, что же я делал все это время? Нет, я не мог спасти капитана и тех немногих, кто не поддержал Хортона. Был ли в этом смысл, меня просто выбросили бы за борт. В моих руках оказался нож. Каким образом он попал ко мне? Кажется, его дал мне Ричмонд, ближайший друг Хортона. Впрочем, не уверен.
После бойни Хортон, ставший нашим главарем, расположился в каюте капитана Хендерсона и велел открыть лучшее вино для себя и бочки с ромом для команды. Мы чествовали Хортона, пили за его здоровье, и, хотя мысли о будущем тревожили меня, я счел за благо отложить их и не искушать судьбу. Капитан был мертв, и будущее смутно и неясно, но мы жили, дышали, пили и смеялись над прошлым своим страхом перед покойным Хендерсоном.
Утром следующего дня я с трудом выбрался на палубу. Ром вскружил мне голову меньше, чем остальным, но ноги почти не держали меня. Вот как сейчас, сэр. Увы, это годы. Давно уже бренди и ром не сбивают меня с ног. Вы не закажете мне еще один стаканчик, сэр? Благослови Господь ваше доброе сердце!
Что было дальше? Я стоял на палубе, вдыхая свежий морской воздух и стараясь не думать о том, что произошло вчера. Признаюсь, выходило плохо. Пятна крови по всей палубе, спящие вповалку матросы, осколки разбитых бутылок повсюду. “Адель” напоминала поле боя. Она и была им.
Я перевел взгляд на капитанский мостик, и кровь застыла у меня в жилах.
На мостике, как всегда, подтянутый, строгий, непреклонный, стоял капитан Хендерсон. На секунду я подумал, что это бред, ночной кошмар, что хмель до сих пор не выветрился из моей головы. Но сзади кто-то тихо охнул - это был Джонсон, юнга. Совсем мальчик, впервые вышедший в море. Он с ужасом вцепился в мой рукав и вглядывался в знакомую темную фигуру.
Мы побежали вниз и растолкали Хортона. Спросонья он грубо отругал нас, а когда услышал, почему мы разбудили его, то чуть не убил. Но затем, посулив нам самые страшные кары, все-таки поднялся на палубу.
Там уже стояло несколько членов команды. Куда девалась их вчерашняя пьяная храбрость? От страха никто не мог вымолвить ни слова.
- Что это за… - подошедший Хортон увидел капитана и на мгновение тоже потерял дар речи. Но быстро пришел в себя.
- Он не может быть здесь, - шептал Ричмонд. - Ты же убил его, Хортон. Ты зарезал его, как свинью, а мы сбросили его на корм акулам. Он дважды умер. Это призрак, помоги нам всем Господь. Он вернулся, чтобы мстить всем нам.
- Капитан здесь я, - ответил Хортон. - Не знаю, человек это или дух, но он занимает мое место. И я сброшу его оттуда, чего бы мне это не стоило.
С этими словами Хортон взбежал на мостик. На мгновение широкая спина Ричмонда заслонила от меня этих двоих, затем я услышал душераздирающий крик и увидел Хортона. Он лежал прямо перед нами, на палубе. Он был мертв, сэр, и лицо его искажала мука.
Вижу по вашим глазам, что вы не вполне доверяете мне. Признаюсь, иногда я и сам пытаюсь убедить себя в том, что испытания вместе с угрызениями совести заставили меня поверить в невероятное. Но не могли же мы все одновременно сойти с ума и в припадке безумия видеть одно и то же. Клянусь вам, что видел это так же ясно, как теперь вас.
Продолжать? Как скажете. Смерть Хортона была не концом наших злоключений, а их началом. В ужасе мы сгрудились у борта, боясь даже взглянуть в сторону мертвецов. Юнга Джонсон тихо плакал и шептал молитву, но я-то знал, сэр, что мы прокляты, и судить нас будет покойник, и всем воздаст по заслугам.
Вдруг Ричмонд вскрикнул и указал на мостик. Капитан повернул к нам бледное лицо и жестом позвал к себе одного из моряков. Тот шел к мостику с трудом, как будто невидимая рука тащила его, а он не имел силы сопротивляться. У нас на глазах он взошел на мостик, и мы видели, как несчастный упал замертво и как страшно изменилось после смерти его лицо.
Дальше? Дальше началась паника. Отталкивая друг друга, мы бросились к шлюпке и спустили ее на воду. В тот момент это казалось единственным выходом: оказаться лицом к лицу с капитаном Хендерсоном было самой жуткой карой.
Мы налегали на весла, стараясь уйти как можно дальше от корабля, который вел мертвец. Вокруг нас сгущался туман, мы слышали плеск воды и скрип весел, да еще тяжелое прерывистое дыхание друг друга. Все это время никто из нас не сказал ни слова.
Когда же туман рассеялся, “Адель” была на расстоянии нескольких футов от нас.
Мы не раз еще старались уйти, сэр. Но это было невозможно, и вскоре мы бросили бесплодные попытки. Иногда “Адель” подходила почти вплотную, а порой маячила на горизонте. Но одно было неизменно: фигура капитана Хендерсона, мрачная, беспощадная, не ведающая жалости.
В панике мы не подумали взять с собой хоть какие-нибудь припасы. И если муки голода еще можно было терпеть первое время, то жажда была невыносимой. Видеть вокруг воду, много, много воды, до самого горизонта - и умирать, мечтая о единственном глотке! Может ли что-то быть тяжелее?
Это была страшная ночь. Утром исчез юнга Джонсон. Он решил прекратить все разом, одна секунда - и кошмар последних дней позади. Еще через день его примеру последовали один за другим несколько матросов.
Такая участь ждала всех нас, если бы не пошел дождь. Нам удалось набрать немного воды, утолить жажду и сделать запас. Это спасло нас - и это же продлило наши страдания.
К тому времени мы не ели несколько суток. “Адель” стояла рядом, и нас сводила с ума мысль о припасах в трюме и кладовой. Мы не могли вернуться на корабль. Мы не могли уйти от него. Мы были обречены.
Больше всех страдал Ричмонд. Он был крупным и сильным мужчиной, настоящим великаном. На судне мы всегда подшучивали над его аппетитом. Но теперь Ричмонд на глазах превращался в чудовище: огромный, с обвисшей кожей и распухшим лицом, он сходил с ума у нас на глазах. Его глаза постоянно переходили с одного лица на другое, и мы замирали в ужасе, как овцы перед закланием. Да, нас было больше, но даже тогда, в жалком положении, Ричмонд мог убить нас всех голыми руками.
К исходу десятых суток Ричмонд предложил бросить жребий.
Прошу прощения, сэр, я вижу, вам неприятно слушать такие подробности. Но видите ли: это неписаный морской закон. Кто-то должен пожертвовать собой ради спасения остальных. В своем роде, это даже благородно, вы согласны со мной? Что ж, как угодно. Но иного выхода у нас не было.
Жребий пал на молодого матроса по имени Стивенс. Я помню его лицо в тот момент и мысль, промелькнувшую в моей голове - что юнга Джонсон оказался умнее всех нас.
Через пару дней, не выдержав, покончили с собой еще двое. Ричмонд был доволен. “Чем меньше ртов, тем богаче стол”, - приговаривал он, посмеиваясь. А я пытался понять, кто же окажется следующим. Ведь нас осталось так мало.
Ночью, когда Ричмонд уснул, мы накормили им акул, кружащих вокруг шлюпки. Просто схватили его одновременно, даже не сговариваясь. Не один он хотел жить. Мы сделали свое дело - акулы довершили свое.
Еще через день, когда в шлюпке осталось только трое, в том числе, и я, нас подобрал французский фрегат “Флора”. Мы указывали нашим спасителям на “Адель”, следующую за нами, но они уверяли, что вплоть до горизонта нет ни единого корабля, кроме их собственного. Однако “Адель” была там, она не собиралась нас отпускать, и двое моих товарищей умерли через несколько суток, один за другим.
Почему я выжил? Трудно сказать. Какие бы предположения я не строил, все они будут неверными. Может быть, я должен был рассказать всему свету о том, что произошло с командой “Адели”, навеки исчезнувшей в океане. Но по моему рассуждению, толку в том было бы немного. К тому же, власти могли обвинить меня - а в чем, скажите, моя вина? Виноват капитан, виноват Хортон, виноват Ричмонд. Я же просто хотел жить. Выбраться с “Адели”, выжить после двух недель голода и жажды - и ради чего? Чтобы угодить в лапы к палачу?
Когда я пришел в себя, то сообщил капитану “Флоры” о крушении “Адели” в бурю, и другие матросы подтвердили мои слова - за несколько минут до смерти. То, что мы рассказали сначала, наши спасители сочли бредом измученных людей. В очередной раз мне удалось обмануть смерть, на этот раз позорную смерть на виселице. Однако “Адель” обмануть не удалось.
Больше мне не пришлось выйти в море. Я знал, что мой корабль ждет меня там, что я буду видеть его то на горизонте, то на расстоянии вытянутой руки. С морем было покончено навсегда.
Благодарю вас, сэр, что выслушали меня! Если бы вы были столь любезны и заказали для меня еще один стаканчик бренди… Близится ночь, и без выпивки мне тяжело уснуть. Признаюсь вам, я боюсь засыпать, сэр. Нет, я не сумасшедший, как вы наверняка думаете обо мне. Но стоит закрыть глаза, и перед глазами она, моя “Адель”. Я вижу ее так же ясно, как вас сейчас, каждую ночь, без права на помилование. Я вижу палубу корабля и нашу команду, я узнаю лица Хортона, Паркера, Джонсона, Блэка, Ричмонда… Капитан Хендерсон все так же стоит на мостике, его суровый взгляд, направлен на меня. Они ждут меня, сэр, ведь я последний, кого еще нет на корабле. Я чувствую, что совсем скоро настанет час, когда мне придется вновь взойти на борт и присоединиться к команде. “Адель” придет за мной. И да помилует тогда Господь мою погибшую душу!