11.
В трактире Ворчуна были заняты два стола. За одним сидели два мужчины и молча жевали мясо, запивая его элем. За другим расположилась компания из четырех человек – три мужчины, одна женщина в солидном возрасте. Эти четверо уже поели и теперь обсуждали вполголоса какие-то вопросы, сдвинув головы и содвинув кружки. На вошедшую пару посетители взглянули мельком, с Любой обменялись кивками – тут все друг друга знали – и тут же продолжили заниматься своими делами.
- Не буду знакомить, - тихо шепнула Люба. – Эти двое Охотники, живут далеко за Городом, за сквотами черей и фермами, на склоне, у берега реки. Там селение Охотников и Рыболовов. Опасные места. Видимо, доставщики - принесли Ворчуну дичь и улов. А та компания сегодня собирается пройти через Ворота. Это их прощальный обед. Вчера в лавке Жердь, вот тот, самый сухой и длинный, Стервятнику рассказывал. У них обед, а мы с тобой только на завтрак выбрались.
Люба сообщила, что к Ворчуну ходят лишь немногие горожане. Трактир встречал новичков с равнины, тех, кто сумел преодолеть Долину Слез. Хозяин держал заведение именно для этой цели: первым узнавать, что там, на равнине, нового. Специально не расспрашивал, но слух у него был отменный, все застольные беседы не миновали его ушей.
В течение первой недели, трижды посетив Анкетную башню, большинство новичков исчезало за Воротами. Оставались единицы. Для них давно и надолго осевший в Городе Кулинар держал лавку готовых блюд. И был еще один трактир, у Радужной Стены, для прощальной кружки эля. У того трактира даже вывеска была: большая буква «М» над дверями.
Жили вокруг Города Агрономы, жили Пастухи, жили Охотники, жили Рыболовы. Так что ставить силки на диких кур или забрасывать сети в местную речушку самим горожанам не приходилось. Когда-то, во времена Пионеров, – да, сейчас – нет. Те, кто хотел остаться в Городе, находили свое место и дело по душе. Кулинар наладил торговые связи, готовил из местных продуктов нехитрую снедь, делал свертки, подписывал их, зная, за долгие годы, кто, что и сколько сегодня съест и выпьет.
- Разве за Радужную Стену можно попасть не только через Ворота? – удивлялся Трубадур, когда услышал о трактире, что располагался у Стены далеко за чертой Города, а значит, далеко от Ворот.
- Все новички так думают, - улыбалась Люба. – Сто шагов белого сияния – вот он, вход в страну счастья. Потому и прозвали эту часть Стены Воротами. Потому и бьются в нее чери, веря, что преодолеть Стену можно только в этом месте. Честно говоря, я вообще не уверена, что чери видят Радужную Стену по правую и левую сторону от Ворот. Думаю, радужное сияние – только для людей.
- Так чери все же не люди? – оживился Трубадур. – Такой же вопрос задавал тебе Бухгалтер в башне?
Люба резко, бесшумно и почти не заметно рубанула ребром ладони по руке Трубадура. Было не больно, однако от неожиданности Трубадур чуть не опрокинул кружку. Посетители за соседними столиками не оставили этот разговор без внимания. Один из Охотников, сидящий спиной, даже обернулся, правда, тут же снова занялся своими элем и мясом.
- Никогда, слышишь, - прошипела Люба, - никогда не спрашивай ни у кого, что было в Анкетной башне. Особенно – на какие вопросы нужно было ответить для заполнения анкеты.
Трубадур вжал голову в плечи и взглядом спросил, почему так.
- Это личное, - остыла Люба и откинулась устало на спинку стула. – Очень личное. Когда тебя выворачивают наизнанку, не так уж хочется, чтобы кто-то ковырялся в твоих внутренностях. Здесь не принято говорить друг с другом ни о чем, что так или иначе связано с Бухгалтером и Анкетной башней. О каких-то общих вещах – да, легенды всякие, шутки, смешные или жуткие истории. Но о том, что было внутри, - нет. Это местное табу.
- Наша похлебка на стойке, - перевел тему Трубадур. – Схожу принесу.
- Закажи нам по сто самогона, - попросила Люба. – Нужно привести мысли в порядок.
Трактир – не ресторан, официанток с карандашиками здесь нет. Трубадур справился в два захода. Когда вернулся с двумя стаканами крепкого травяного напитка, Люба уже орудовала ложкой.
- Нет ничего лучше жирного куриного бульона после тяжелой ночи, - сказала она, и Трубадур вспомнил звон пустых бутылок под кроватью. – Читала в одной книге, - продолжила Люба, - как раньше разводили кур. Совсем не так, как сейчас. Представляешь, были целые фабрики, где куры – сотни кур - жили на маленьких насестах, несли яйца и клевали зерно.
- Клевали зерно? – не поверил Трубадур. – А зачем им тогда такие зубы?
- Не было раньше зубов у кур, - равнодушно сказала Люба, ей было все равно, насколько удивительны ее слова. – Только клювы.
- Вернемся к Стене, - попросил Трубадур, особо не поверив смешным выдумкам: какие же куры без двухрядья острых зубов в клювообразных мордах.
- Сейчас? – не поняла Люба.
- Нет, вернемся к тому, что ты говорила: за Стену можно пройти не только через Ворота. В каких еще местах?
- В любом месте, - Люба не стеснялась говорить и есть одновременно. – Когда радужное сияние рассекает равнину, его можно преодолеть в любом месте. Но лишь после того, как ответишь на все вопросы Бухгалтера.
Вспомнив про Бухгалтера, Люба нахмурилась. Морщинка между бровями исчезла лишь тогда, когда Люба залпом опрокинула стакан и травяной самогон обжег небо и горло.
- Голым, - выдохнула Люба и выловила кусок курицы в миске, чтобы закусить.
- Голым? – переспросил Трубадур.
- Совершенно, - кивнула Люба. – Лавка Стервятника… Наша лавка набита всевозможными вещами. Он собирает… собирал их каждое утро вдоль Радужной Стены. За Стену человек уходит обнаженным. Вещи остаются. Если хочешь, мы будем каждое утро совершать такие прогулки. Вдвоем насобираем больше. Можем подменять друг друга в лавке, чтобы не сидеть там целыми днями, как делал Стервятник. Три любимых места было у него: утром обходил Стену, потом сидел в лавке или здесь, у Ворчуна. Ловил новичков. Но чаще, все же, в лавке. Вы, считай, случайно встретились.
- Так много было покупателей? – спросил Трубадур.
- Скорее, поставщиков, - ответила Люба. – Люди приходят в Город, посещают башню, получают право на счастье, а дальше – выбор каждого. Кто-то уходит сразу, при первой возможности. Кто-то кутит, гуляет, пьянствует, пока не останется без медяка. Шлюх по имени и профессии в нашем Городе нет, но есть женщины, которые делают ту же работу из удовольствия, за компанию.
«Как ты?» - чуть не спросил Трубадур, но передумал.
- Кто-то задерживается на дни, недели, месяцы. После скудной жизни на равнине люди теряют себя, Город смущает умы обилием вещей, еды, алкоголя. Книг. Сколько раз бывало, что новый горожанин скупает в лавке треть хлама, обставляет дом стекляшками, железками и деревяшками, а перед уходом все это собирает в рюкзаки и возвращает в лавку – без всяких денег, просто за ненадобностью. Вот такой круговорот: лавка, дом, Стена, лавка.
- И ты мне предлагаешь стать частью этого круговорота?
- Как сам знаешь, как сам решишь, - казалось, Любе действительно все равно. – Уговаривать не стану. Вот только подумай об этом круговороте, когда будешь отвечать в башне на второй вопрос, - последние слова Люба произнесла резко, жестким шепотом, склонившись к Трубадуру настолько, насколько позволял широкий стол.
Трубадур даже отпрянул. Опустошил свой стакан, решил сменить тему.
- Ты рассказывала, что такие ботинки, - Трубадур выставил ногу из-под стола на пятку, демонстрируя мягкую кожаную обувь, - раньше носили краснокожие люди. Ты читала об этом в книге? Или среди черей есть действительно такие – с красной кожей? Может, это вымысел местного Трубадура?
- Индейцы, - Люба легко согласилась уйти от неприятного разговора. – Племен было много, но всех вместе называли индейцы. Они носили мокасины. Удобная обувь для охоты, бега, долгих переходов вдоль рек, по лесам и прериям.
- Прериям?
- Та же равнина, только покрытая не пылью, песком и валунами, а травой и кустарниками, - пояснила Люба. – Кожа индейцев была, по описаниям, медного цвета. До всех Эпох часть людей имели кожу с желтым оттенком, были также люди с очень темной, даже совершенно черной кожей.
- Трудно поверить, - признался Трубадур. – И что же произошло со всеми этими людьми?
- То же, что со всеми нами, - вздохнула Люба. – Произошло Большое Несчастье. Погоди, сейчас растолкую.
Люба подтащила со скрежетом стул, на который они бросили рюкзаки, немного порылась в своем и достала совершенно неожиданные вещи: небольшой блокнот и карандаш.
- Он, конечно, не золотой, - улыбнулась Люба, - но похож, сделан из желтого дерева.
- Откуда ты знаешь? – опешил Трубадур.
- О! Ночью было много выпивки, много секса и много слов, - сказала Люба так громко, что Охотник снова обернулся. – Смотри, я нарисую. Из чего Ткачи изготавливают ткань?
- Из шерсти мохоедов, - это был простой вопрос.
- Стригут мохоедов, валяют шерсть, прокатывают, вымачивают, красят, что-то еще делают, я не Ткач, я всего не знаю, - кивнула Люба. – Мохоеды бывают двух мастей: белорунные и чернорунные.
Люба открыла блокнот и быстро нарисовала двух мохоедов, весьма похоже. Одного закрасила черным.
- Давай представим, что есть еще желторунные и краснорунные.
- Это несложно, - согласился Трубадур.
На листочке появились еще две картинки. Цветных карандашей у Любы не было, поэтому художница закрасила эти две картинки с разным нажимом на грифель. Получилось четыре мохоеда: белый, серый, темно-серый и черный. Люба подумала, чуть погрызла карандаш и нарисовала еще два предмета: кнут и серые клубни.
- Это мох, - обозначила Люба.
- А это кнут, - Трубадур ткнул пальцем в рисунок.
- Точно, - обрадовалась Люба, что рисунок опознан. – Пастухи, чтобы управлять стадом, используют мох и кнут. Чернорунные любят зеленый, равнинный мох. Белорунные едят ржавый мох, что растет меж камней. Желторунные и краснорунные, по нашему допущению, тоже питаются другим мохом. Ну, например, одни предпочитают речной ил, другие слизывают плесень с валунов у болот. Кнуты тоже разные: для одних подлиннее, но помягче, для других покороче, но пожестче.
- Так и есть, - кивнул Трубадур, которые на своем веку повстречал немало Ткачей, Пастухов и мохоедов.
- Представь, что в одном стаде все четыре породы животных, - предложила Люба.
- Так не бывает, - возразил Трубадур. – Их даже пасут в разных местах.
- А вот смешалось, - заявила Люба с вызовом. – Как быть Пастуху? Разными кнутами стегать? С места на место перекочевывать по пять раз на день? В общем, мохоеды либо разбегутся, либо помрут с голоду. В любом случае, повиноваться Пастуху перестанут. Но есть один замечательный выход: скрестить всех со всеми, смешать породы, сделать одно большое однородное стадо. Таким однородным стадом будет проще управлять, его будет проще насытить. Оно будет жевать любой мох, да и любой кнут сгодится.
- Действительно! – Трубадур восхитился простоте решения.
- Задолго до Большого Несчастья так и было: разные породы жили раздельно, в разных стадах, паслись на своих территориях, питались разными мхами, спорить было не о чем, ссориться было не из-за чего. Все равно бодались, конечно, но так, по-местечковому, по-соседски. Потом Пастухи решили смешать стадо, превратить его в однородный фарш, в единую массу. Мохоеды были против, но Пастухи были настойчивы. Помогли Трубадуры тех времен. Они пели песни, рассказывали истории, устраивали целые представления, в которых показывали и доказывали, как хорошо мохоедам любить друг друга вне зависимости от цвета руна. Понадобилось несколько древних Эпох, чтобы стадо смешалось, чтобы разные породы превратились в одну. Пастухам стало проще управлять. Теперь достаточно было одного кнута и одного типа мха.
Но возникла другая проблема: мохоеды прожорливы, их стало слишком много, Пастухам достаточно было трети от всей численности стада, нужно было сокращать поголовье. И тогда нашли другое решение: натравить одну часть мохоедов на другую. Трубадуры запели новые песни – о гордости за свой кнут, за свой мох, за свои камни, на которых этот мох растет. Мохоеды воодушевились и двинулись на смертный бой. Пастухам теперь легко было направлять стада в нужную сторону и просто ждать, пока мохоеды перебьют друг друга и останется треть от общей численности поголовья.
Но что-то пошло не так. Трубадуры переусердствовали. Пастухи просчитались. Мохоеды в боевом запале не только почти полностью истребили друг друга, но и смели своих Пастухов. Случилось Большое Несчастье. И остались мохоеды одной, смешанной, породы в ничтожно малом количестве, и расселились они вдоль Немого хребта по всей равнине – от головы Дракона до самого кончика хвоста, где мы сейчас с тобой и находимся…
Трубадур глядел на Любу, забыв про эль и куриную похлебку. Он слова не мог сказать. Не про мохоедов рассказывала его женщина, ох, не про мохоедов. Никогда раньше не задумывался Трубадур о том, почему случилось Большое Несчастье. Он лишь старался более ярко, более красочно описывать огненные батальные сцены той легендарной Эпохи, что была до всех Эпох. Но все эти песни и сказания были лишь эхом того легендарного и таинственного времени.
Понимал Трубадур, что все намного сложнее, чем нарисовала Люба на блокнотном листе. И чувствовал себя ребенком перед этой внезапно ворвавшейся в его жизнь красивой горожанкой. Сколько же книг прочитала она! Сколько же нового узнала, а главное, сумела сплести эти знания в сложный узор, который несколькими штрихами нанесла на бумагу в виде простенького рисунка. Для него, для Трубадура, упростила она весь протяженный смысл истории. Пусть и слышал он множество сказаний, пусть и выдумал многое сам, но кто он, как не ребенок, прочитавший всего одну книгу, перешедшую к нему по наследству от приемного отца.
Люба заметила Трубадурово замешательство, улыбнулась, положила свою ладонь на его руку.
- Не бери в голову, - посоветовала она. – Все могло быть иначе. Кто теперь знает? Расскажи лучше, как ты черя на тропе повстречал. Только подробно, до самой мелкой мелочи. И с самого начала. Вот как решил не ко мне в спальню подняться, а в ночь к Анкетной башне брести, с этого момента и начинай.
Трубадур послушно принялся вспоминать, почему вышел из дома, хотя хотел – очень хотел! – к Любе в спальню, почему направился к окраине Города, почему и как вступил на тропу. Вспомнил тьму по обеим сторонам дороги, вспомнил желтеющую на холме каменную колонну, вспомнил дикого пса, преградившего путь. Эль, самогон и профессия заставили Трубадура вскочить с места и показать всю сцену по ролям.
Вот оскалившийся пес на дороге, вот тихий свист в темноте. Пауза, чтобы приковать внимание зрителей. Один шаг - и пиявка появляется из мрака. Пес ластится к нему, подставляет голову, словно ручной. Пиявка смотрит сквозь Трубадура, всхлипывает (или говорит на непонятном языке?) и начинает завораживающий танец. Черь, на самом-то деле, сделал всего несколько движений, но Трубадур, сам себе веря и следуя зову профессии, превратил эти простые взмахи руками в чреду танцевальных фигур.
Для наглядности он и сам пустился в пляс между столами, то прикладывая руки к груди, то простирая их в разные стороны. Трубадур был похож на рогача, что парит над равниной и ловит ветер взмахами перепончатых крыльев. Когда сказание о чере на тропе было закончено, Люба весело рассмеялась и захлопала в ладоши. Из-за столиков Охотников и компании из четырех человек тоже раздались аплодисменты. Невольно, сам того не желая, Трубадур устроил представление в трактире, как устраивал часто в других селениях, с той только разницей, что в этот раз денег и продуктов с публики он брать не желал.
- Садись, доедай, - приказала Люба. – Удивительную историю твою услышала. Всему поверить не могу. Нужно будет проверить.
- Как? – удивился Трубадур.
- Поедем в сквоты, поищем твоего черя, - ответила Люба. – Будет сложно, на успех надеюсь мало. Но попробовать стоит.
- В чем сложность? – решил уточнить Трубадур.
- Говоришь, черь тебя словно бы не замечал? – вопросом на вопрос ответила Люба. – Словно смотрел сквозь тебя?
- Мне так показалось, - подтвердил Трубадур.
- Не показалось. Чери нас действительно не замечают. Словно нет их здесь. Где-то в других местах отбрасывают тени, вот эти тени мы и видим. И мы для них тени – вовремя не уберешься с дороги, через тебя пройдет. Заметит, когда лбом ударится. И вот тут может и отшвырнуть, и разорвать. Но не от злости, а, скорее, с перепугу, от неожиданности. Поэтому в сквотах будем очень осторожны. Двигаться будем аккуратно, так, чтобы не задеть никого, не напугать и самим в живых остаться.
- Так может, не поедем к черям? – засомневался Трубадур. – Возьмем у Ворчуна пару бутылок чего покрепче и – домой?
- Пару бутылок мы возьмем, - согласилась Люба. – И домой обязательно отправимся. Только вначале все же найдем твоего черя. Вдруг он умеет не только всхлипывать, и нам удастся его разговорить.