С большим аппетитом вспоминаю те длинные, голодные, монастырские ночи. Так всё время хотелось есть, что трудно было удержаться от соблазна не стырить кусок хлеба из сестринской столовой. Поскольку именно там меня поселила игуменья на время трудовых послушаний. Напахавшееся за день при тридцатиградусном морозе, тело, хотело есть, настойчиво переча сну и заставляя слоняться по кухне. Да и сознание подбадривало: «Надо, надо перекусить, а то, как ты завтра-то, да по морозу?»
Я достаю из буфета таз с хлебом, из холодильника – свекольный салат, завариваю чай и сажусь за стол. Вокруг никого, только ветер за окном воет, да батареи трещат. Да, конечно, это большой грех есть ночью, да ещё и в одиночку. Об этом меня ещё монастырский старец предупреждал, поведав, что бесы особенно к полуночи искушают. Но ничего не могу с собой поделать, очень хочется есть.
Конечно это не какие-то там кулинарные изыски, но всё-таки лучше, чем ничего. И пускай чай отдаёт рыбой, свекла – одни только объедки, но для меня это настоящее пиршество. Неторопливо выуживаю из таза самые питательные куски с подсолнечными зёрнышками, пережёвываю со свеклой, запиваю вонючим чаем, и ем, ем, ем, не в силах оторваться. Прости меня Господи и милосердные сёстры!
Днём, понятное дело, послушания, суета, когда почти забываешь о голоде, но ночью он наваливается полновластным хозяином и мучителем.
И странное дело, чем дольше я тружусь в монастыре, тем необузданней аппетит. Впрочем, странного ничего и нет, стужа второй месяц за тридцать, работы не в проворот, а питание – каша да хлеб, ну иногда кусочек рыбы, а мне же жиры подавай. Времена голодные наступили: пост, да ещё щедросольного митрополита спровадили на покой, денег в казне нет и продуктов купить не на что. Сёстры изо всех сил экономят…, а я не перестаю воровать и есть по ночам. Стыдно до слёз. Они уже и хлеб прятать стали, наверное, не хватает. Пришёл как-то ночью на кухню, а тазика с ломтями-то и нет, пришлось одной свеклой давиться. А потом живот болел.
Да, и ещё этот жуткий холод в столовой. Сквозь щели задувает, а за бортом минус сорок, красота! Ватные штаны и фуфайка греют, но как-то понарошку. Хорошо ещё в трапезной длинные батареи, горячие. Лавку придвинешь, уляжешься, прижмёшься – лепота. Как у костра в лесу, то один бок нагреешь, то другой. Так и живёшь. А что, Христос терпел и нам велел. «На мягких подушках не въедешь в рай». Ну, ничего, скоро Рождество. Может, тогда и разговеюсь, и отъемся…
И правда, наготовили сёстры еды вдоволь и на славу. Были там и вина заморские, и икра, и паштеты всякие, рыбы заливные и даже крабы. Чудеса, да и только. Но вот незадача. Пришли мы под утро с рождественской службы, а кусок в горло и не идёт. Столы ломятся, глаза вожделеют, а аппетита нет, вот как. Гастрономическая трагедия, да и только. На следующий день к обеду только половина осталась, ну хоть что-то и то, слава Богу! Ещё несколько дней ощущались отголоски рождественского изобилия. Из холодильника соблазнительно зазывали бутерброды с сыром и красной икрой, заставляя бессознательно открывать заветную дверцу, брать и есть, есть, есть. Жаль лишь как-то быстро окончилась эта нечаянная радость. Скоро холодильник, с его волнующим содержимым, бесследно исчез, так же как и месяцем раньше пропал хлебный тазик. Увы. А так было хорошо и успокоительно. Даже на душе потеплело несмотря на адскую стужу. И главное, всё было прокомментировано деликатным молчанием монашествующих. Наверное, всё же хороший я был работник…. Без обид. Просто время было голодное.
Подошло к концу моё трудовое послушание, и в конце января я убыл. В следующий раз получилось появиться уже только в мае. Как ни странно, все мне были очень рады. Особенно радовалась игуменья: «И куда же ты запропастился, милок? А мы думали ты больше не приедешь. А дел-то, дел набралось, не в проворот». И вновь начались у меня трудовые будни. Правда на этот раз и в тепле и в сытости, и даже жил я в монастырской гостинице.
Послушания были в основном на скотном дворе: установка забора, оборудование высоких грядок и борьба с крысами. Ласково пригревало весеннее солнышко, работа спорилась, а монахини смотрели намного дружелюбнее, чем зимой. И тут, как бы невзначай, одна из них преподносит мне на тарелочке кусочек рыбы. «Передохни, - говорит, - соколик. Проголодался, небось?» Делать нечего, ем. Работаю дальше. Через час подходит ещё одна, приносит уже пару кусочков того же терпуга и с теми же словами. Опять ем. Так повторяется несколько раз. Не знаю, сколько было подношений, но к вечеру я чувствовал себя до предела раздутым пузырём, который вот-вот лопнет. Хорошо ещё, что вечером пришлось уехать, а то до смерти наугощался бы. Такая вот оригинальная реабилитация за голодную зиму получилась. А всё-таки хорошими людьми оказались те монахини…. Сколько лет прошло, а всё тот тазик с хлебом по ночам снится…
Виталий Сирин