10.
Люба не спала. Люба сидела на диване, поджав ноги, обхватив колени руками. Люба была обнажена и обижена. В руке она держала пустой стакан, в котором наверняка был недавно виски. В ее заплаканных глазах играли блики каминного огня. Когда вошел Трубадур, Люба быстро осмотрела его, задержав на мгновение взгляд на оттопыренном кармане с золотыми. Потянулась за бутылкой, а после снова уставилась на огонь.
- Это ты так рад меня видеть? – спросила она про карман.
- Это монеты, - ответил Трубадур. – Но я рад тебя видеть.
- Вместо того чтобы подняться ко мне на второй этаж, ты вышел в ночь и отправился в башню, - сказала Люба. – К нему.
- Ревнуешь? – попытался пошутить Трубадур, но не вышло.
- Нисколько, - Люба передернула плечиками. – Никто еще не справился с этим зовом. Кто ты - и кто он. Куда уж тут. Не справлялись до тебя, не будут справляться и после.
- А кто он? – спросил Трубадур.
- Бухгалтер, - безразлично ответила Люба. – Но все равно мог бы сначала подняться ко мне.
- Мы и сейчас можем подняться к тебе на второй этаж.
- Идем, - просто сказала Люба, встала, потянулась с грацией сфинкса и медленно направилась к лестнице; Трубадур послушно шагнул за ней.
- Как прошло? – спросила Люба через плечо.
- Встретил на тропе черя, - Трубадур зачем-то начал с мелочи.
Оказалось, что не с мелочи. Люба застыла обнаженной статуей, а потом резко развернулась. В ее глазах был ужас. Или крайнее удивление. Или даже затаенная радость. Кто поймет, что на уме у женщины? Кто разберет, что в ее глазах?
- Ты встретил черя на тропе? – с нажимом на каждом слове переспросила она. – На тропе, ведущей в Анкетную башню?
- Ну да, - смутился Трубадур, словно был в чем-то виноват. – Пиявку. И дикого пса.
- Пес и пиявка были вместе? Или порознь? – допытывалась Люба.
- Вместе. Пес слушался черя. Как друга. Или хозяина. Они общались. Черь свистел, пес слушал.
И Трубадур вкратце пересказал, что произошло на тропе к башне.
- Черь на тропе к Анкетной башне, - повторила Люба для себя. – Это все меняет. Надо будет… Потом, все потом. Идем в спальню.
Трубадур не назвал бы комнату на втором этаже спальней. Спальней эту комнату делала только кровать. Огромная кровать, никогда Трубадур таких не видел. Сколько же человек могли уместиться на ночлег в ее широких просторах! Но кровать – это еще не спальня. Где угодно могла стоять кровать. Эта стояла в библиотеке. Книги, книги, книги, книги – на полках, на полу, на подоконнике, на тумбочке у кровати. Даже в кабинете Бухгалтера не было такого количества книг. Трубадур невольно охнул.
- Потом, все потом, - повторила Люба. – Я так и не спала. Как думаешь, смогу я заснуть в такой позе?
Люба отставила бокал на тумбочку, медленно повернулась вокруг оси, словно танцуя, а затем уперлась в простыни на кровати локтями и коленями и прогнула спину.
- Нет! – решительно отверг Трубадур и стал быстро, неуклюже скидывать одежду.
Люба вильнула ягодицами, как сфинкс перед прыжком и произнесла загадочную фразу:
- Никто еще ни из одной катастрофы не сумел выбраться задом.
А потом наступило утро - полуденное. Доброе утро в мягкой чистой постели, с кружкой холодного эля на тумбе (и где она только Люба смогла охладить, и когда только успела принести?), с обнаженной женщиной на соседней подушке, в комнате, полной книг, в Городе, куда стремился последние годы. В Городе мечты.
Трубадур в этот момент вспомнил вчерашнюю ночь и быстро вскочил, схватил штаны и ощупал карман. Брюки были тяжелы, а карман был звеняще полон. Трубадур обернулся, Люба не спала, она, оперев голову на согнутую в локте руку, смотрела на сказителя с тихой улыбкой, но без укора.
- Прости, - Трубадуру стало нестерпимо стыдно.
- Так делают все, - сказала она, и Трубадура больно резануло это «все». - Золото убивает доверие.
- И Стервятник? – зачем-то спросил он.
- И Стервятник, - ответила Люба без кивка. – И даже я. Эхо равнины, эхо нужды. Там, где золото есть у каждого, нечего беспокоиться за его безопасность.
Девушка откинула простынь и встала, совершенно не смущаясь собственной наготы. Взяла кружку эля с тумбочки, отхлебнула сама, протянула Трубадуру.
- Допивай, - приказала она. – Потом поедем к Ворчуну, позавтракаем. Меню у него не богатое, но сытное – то, что нужно после нашего вчерашнего праздника. – Люба взглядом указала на несколько пустых «лежачих» бутылок у кровати. – Нет, - передумала она, когда Трубадур стал натягивать старые штаны, - сначала мы заедем в лавку к Стервятнику, подберем тебе гардероб.
- Ты же говорила, что Стервятник ушел за Ворота, - напомнил Трубадур.
- Стервятник ушел, - подтвердила Люба. – Лавка осталась. Хочешь, - вдруг сказала с какой-то наивной, трогательной надеждой, - лавка станет твоей. Я научу собирать барахло вдоль стены, будешь встречать новичков в трактире, втюхивать им всякий хлам за медяки. Будем жить вместе. У тебя свое дело, у меня… свое.
- А какое у тебя дело? – поинтересовался Трубадур, допивая эль.
- Помогать таким, как ты, дурашка, - рассмеялась Люба, и Трубадур тут же влюбился в нее – навсегда.
Мобиль катил по мостовой, мимо меняли друг друга картинки Города, того самого Города, к которому он шел годами, а Трубадур не сводил глаз со спутницы, с ее глубоких глаз, в которых хотелось утонуть, с ее собранных в пучок густых волос, которые хотелось гладить вечно, особенно когда они распущены и падают на плечи горными реками, с ее тонких пальцев, на кончиках которых, казалось, трепетала теперь его суетная жизнь.
И Люба все понимала. Все-все. Каждый из нас отзеркаливает чувства, отражает отношение. От былой обиды не осталось и следа. Сама же говорила: никто не может противиться зову Анкетной башни. Не ревновать же к Бухгалтеру? Ждала Трубадура в спальне, виски напоила, согрела у камина, а тот взял да и ринулся в ночь навстречу невесть чему. Так он и шел в Город не к ней, не к Любе, а к Воротам, в Радужной Стене. Многоопытная женщина, встретившая и приветившая каждого новичка за последние несколько лет, вновь превратилась в задорную девчонку с искрами в глазах, с дрожью в ресницах.
Люба легко управляла машиной, мобиль катил не быстро, так что водитель успевала, указывая то вправо, то влево, знакомить спутника с достопримечательностями Города. Голос ее звучал звонко и весело, Трубадур слушал мало, больше смотрел, да не по сторонам, а на Любу.
- Вот в этом здании некогда размещалась библиотека, - щебетала Люба. – Он так и звал себя Библиотекарь. Решил собрать все печатные издания в Городе. Собирал их у Стены, выкупал у горожан, на барахолке, по лавкам. Выменивал. Сама не видела, но говорят, что там были даже несколько полок с чем-то, что называют своими книгами чери.
- Книги черей? – спрашивал Трубадур, чтобы показать, что активно участвует в беседе.
- Что-то вроде, - Люба небрежно пожала плечиками. – Вряд ли у них есть книги. Такие, какие мы могли бы назвать книгами. Когда Библиотекарь ушел за Ворота, его достояние растащили. Я и сама много вынесла к себе домой. Ну, ты видел.
- Видел, - Трубадур кивнул, вспомнив заваленную книгами Любину спальню на втором этаже.
- А вон там, через квартал, был ресторан, - указала Люба.
- Что такое ресторан? – не сразу вспомнил Трубадур. – А! Большой трактир? С официантками?
«Которые записывают заказы золотыми карандашиками в кожаных блокнотиках», - хотел добавить, но не стал, просто мысленно нарисовал красивую картинку. И на этой картинке с карандашиком и блокнотиком, в белом передничке, заказ у его столика принимала именно Люба.
- Шалун, - Люба ткнула Трубадура пальцем в плечо. – Официанток ему подавай. Но – да, с ними. И с поварами, которые готовят особые блюда, много блюд – ресторан с большим меню. Меню – это список блюд. И даже с винной картой. Винная карта – это то же самое меню, только вместо блюд там названия спиртных напитков.
- Эль, брага, самогон? – удивился Трубадур. – Ну, пусть еще этот твой виски. И еще вино. Белое.
Люба посмотрела на спутника внимательно. Искры исчезли из ее глаз. Видимо, хорошо понимала, где Трубадур дегустировал белое вино. Потом снова повеселела и залилась речью:
- Эли бывают темные, светлые, красные, бурые и еще всякие прочие. И по крепости, и по густоте. Есть еще какие-то другие эли, которые вовсе и не эли, но похожи. И вина бывают не только белые, но и красные, и розовые, и даже оранжевые. И по крепости, и по сладости – тоже разные бывают. И самогон можно настаивать на разных-преразных травах, и не только травах (это Трубадур как раз знал). И все это названия имеет чудные, так что виски – самое простое из них. Там еще какие-то граппы, текилы, джины. И все это мешать можно – получаются коктейли. Не разбираюсь я в этом во всем, читала в одной книжке.
- А сама пробовала?
- Не застала я ресторан, - погрустнела Люба. – Тогда у людей вышел какой-то конфликт с черями. В Городе появился человек, который решил управлять процессом. Хотя какой тут процесс? Пришел в Город, посетил Анкетную башню, пропил все деньги, пожил красиво и дальше сам решай – либо за Ворота, либо тут жизнь налаживай. Но таких мало. Охотники, Рыбаки, несколько Пастухов и Агрономов на фермах. Кулинар есть. Вон, Стервятник почти год продержался. Лавку открыл. Я думала он тут надолго. Так нет, вчера и сбежал. Ты появился, он с тобой у Ворчуна поболтал о чем-то и прямиком из трактира направился к Стене.
Тут Люба посмотрела на Трубадура с подозрением, некоторое время вела мобиль молча, но снова не выдержала и затараторила:
- Так вот, этот человек, который решил процесс возглавить, за Ворота не ушел, назвал себя Мэром, собрал людей, Стражей, прям, как в поселении на равнине. Вот только тут не равнина. Тут башня, Стена, Бухгалтер, чери. Город. Эти Стражи попытались вопрос с черями решить. Хотя какой же с ними вопрос? Живут себе отдельно, в сквотах, нас не замечают. Не замечай и мы их – вот и нет вопроса.
Люба вписала машину в поворот и продолжила:
- Но он решил их всех перезаписать, распределить и ночные беспорядки у Ворот упразднить. А какие же там беспорядки? Как Стена сиять начинает, чери собираются и об нее головами бьются. Как мокша о светильники. Кто с разбегу, кто продавить пытается, кто гладит, кто копает, кто бьет. Ну, воют некоторые, гудят, галдят. Не уверена, но сияние Ворот, наверное, и обжечь может, если без пропуска суешься. К утру расходятся. Мэр приказал сборища разгонять. И началось! Такие войны тут были! Столько домов погорело! Ресторан тоже сгорел, поваров перебили, официанток… - Люба замолчала.
Трубадур переспрашивать не стал, чтобы не портить картинку, что все еще плыла перед его глазами – Люба в переднике официантки. А потом вспомнил рассказ Любы про меховщика, который разорвал надвое броневепря. И передернул плечами.
- Людей в Городе почти не осталось, - наконец продолжила Люба. – Совсем не осталось. Большинство успели за Стену сбежать, но и перебили не мало. Выжившие скрывались в ближайшем пустыре, что перед Долиной Слез.
Трубадур вспомнил схватку с дикими псами, и нога снова заныла, хотя после посещения Анкетной башни боль была забыта.
- Деревня Диких псов, - сказал он.
Люба удивленно посмотрела на спутника, потом догадалась, откуда название, и понимающе кивнув, продолжила:
- Как только Город опустел, чери успокоились, словно ничего и не случилось. С тех пор новички стараются сквоты стороной обходить. Приехали мы с тобой – вот она, лавка Стервятника. Вылезай, тут всегда открыто.
Все тот же дом с гонтовой крышей, какие десятками выстроились по обеим сторонам улицы. После Любиных рассказов Трубадур очень живо представил себе, как горят эти колотые деревянные кровли, как огонь перекидывается с дома на дом. Жуть... Нужно будет сложить об этом песню. Да вот только для кого? Кто будет слушать его песни тут, в Городе? Горожане в трактире Ворчуна? Чери на площади у Ворот?
Или вернуться на равнину? Нужно только пересечь второй раз Долину Слез, а потом от селения к селению, года за три можно добраться хоть до Столицы. В его кармане десять золотых монет. Десять! Золотых! В любом поселении на равнине можно просто показать одну из них, главное держать в кармане верный старый нож с почерневшей обмоткой. Но народ в селениях миролюбив. Эпоха Воюющих Банд многому научила. А после Эпохи Бунтов наступило Золотое Время, названное так либо из-за появившийся невесть откуда золотых монет, либо из-за наступившего, наконец, мира.
Может, именно те, кто вернулся из Города и принесли золотые монеты на равнину? Вот только очень мало золотых монет. Настолько мало, что монеты с Драконом были скорее достоянием легенд, чем сокровищниц. Значит, мало у кого возникала такая идея: трижды посетить Анкетную башню, а затем, с этаким-то богатством!..
Надо будет серьезно обдумать этот вопрос. Может, с Любой посоветоваться. Только осторожно. Бойкая она какая-то, с какой-то идеей в голове. Трубадур влюбился, но голову не потерял. Еще не один день, не одну ночь нужно с Любой провести, чтобы разобраться. Другая она. И не только из-за имени.
На равнине нет таких людей. Каждый своим делом занят. Даже Шлюхи – и те дальше своей профессии, дальше своего имени не смотрят. Жизнь суровая. А Люба… Словно рогач – парит в небе, выискивает цель, а потом пикирует, молниеносно и неумолимо. И сейчас ее цель – он, Трубадур. Чего ей надо, он пока не разобрался, но обязательно разберется. И тогда уже решит, что дальше делать: с Любой в Городе остаться, на равнину вернуться большим человеком (с мобилем Любы это становится намного проще сделать), а может, за Ворота, как Стервятник вчера.
Дверь действительно была открыта. На двери красовалась незамысловатая табличка: «Лавка Стервятника». Собственно, Трубадур словно вошел в дом Любы, только комната на первом этаже была обставлена иначе. Если Люба завалила книгами спальню на втором этаже, то Стервятник завалил весь первый этаж всевозможным хламом. Книги здесь тоже были, не на полках – несколько стопок опирались друг о друга возле камина. Такое соседство было бы опасным, если бы очагом пользовались. Но нет, вся топочная часть тоже была завалена вещами – статуэтками, ножами, курительными трубками, бутылками с непонятным содержимым, огромными тарелками и замысловатыми сосудами.
Много было предметов загадочного назначения: работы искусных Кузнецов, Столяров, Гончаров, Ювелиров и таких мастеров, имен которых Трубадур и вообразить не мог. Рабочие инструменты, посуда, украшения (которые на равнине никто и не носил, кроме девушек из окружения Набобов или Купцов), охотничьи и рыбачьи приспособления, какой-то мудреный инвентарь. Коллекция ножей особо привлекла его внимание, но Люба потащила его к тем частям комнаты, где на вешалках и просто в кучах была представлена одежда.
Одежды было особенно много. Были здесь удобные, полезные вещи – штаны, куртки, рубахи, походные плащи, мягкая обувь. Были странные предметы одежды, названия которых Трубадур не знал, и только Люба весело просвещала его, засыпая новыми словами: пиджаки, галстуки, носки, пальто, куртки, свитера, брюки, туфли…
- У всего этого множество разновидностей, в книгах я часто находила совсем смешные названия, но не запоминала их. Зачем? Все равно в жизни не пригодится, только память забивать, - сообщила Люба. – Раздевайся. Будем подбирать тебе гардероб.
- Подбирать мне что? – переспросил Трубадур, но при этом послушно стал стягивать через голову рубаху, пока Люба помогала ему избавиться от штанов.
- Туалет, наряд, прикид, тряпки, шмотки, одежду, - пропела Люба.
Сколько же слов знала эта странная женщина, а ведь он, сказитель, должен был бы стать первым гребцом и рулевым в этой реке слов. Трубадур уже стоял перед нею совершенно голый, но проведенная вместе ночь не оставляла места стыду. Стыда не было, а вот желание присутствовало, что Люба тут же заметила, оценила.
- Начнем, пожалуй, вот с этого, - сказала Люба, опускаясь перед Трубадуром на колени. – Вряд ли ты сможешь примерять брюки в таком состоянии.
Спорить с Любой было бесполезно, да и не хотелось. Слова отступили, оставляя место звукам: Люба говорить не могла, а Трубадуру говорить было нечего. Через некоторое время, отдышавшись, Люба и Трубадур вернулись к выбору и примерке.
Выбирали недолго – несколько свежих брючных пар, несколько рубах да пару отличных ботинок, которые Люба назвала мокасинами. Рассказала, что в таких ходили древние люди с красной кожей. Трубадур улыбнулся про себя, решил поговорить об этих выдумках позже, за столом в трактире Ворчуна. Люди с красной кожей! Почему не с желтой, синей, зеленой или черной? Эти фантазии, скорее всего, появились уже в Городе – здесь жили чери, здесь можно было воображать себе довольно странные картинки, населять прошлое людьми хоть с хвостами, хоть с крыльями.
Вещи разложили по двум рюкзакам. Рюкзаком Люба назвала заплечную суму, которую можно было носить с большим удобством, оставляя свободными обе руки. Дорожная сума Трубадура тоже была удобной – на длинном кожаном ремне через плечо. На равнине она имела преимущество – ее легко было переместить вперед, защищая таким образом живот и область паха от клыков животных.
В один рюкзак Люба сложила вещи, выбранные для Трубадура, другой рюкзак наполнила своими находками, какими именно Трубадур не поинтересовался, не его это дело. Сам же он не удержался и снял со стенда длинный односторонний нож. Люба назвала его мачете. Мачете был очень острым, с резной деревянной рукоятью, на которой были выточены ложбинки под все четыре пальца. К ножу прилагался пояс со специальной петлей, чтобы можно было носить оружие на бедре.
Перед выходом Люба, лукаво улыбнувшись, сняла с двери табличку, нашла в дебрях всякого хлама кисть и краску, зачеркнула прежнюю надпись и быстро, но аккуратно написала с другой ее стороны: «Лавка Любы и Трубадура». Табличку вернули на место. То, что его имя оказалось вторым, вовсе не уязвило Трубадура. Он еще ничего не решил. Может, всего через несколько дней Любе придется оставить на двери только свое имя. Или же имя новичка, прибывшего в Город вслед за Трубадуром.