Он вылупился на чердаке многоквартирного дома. Голуби — вторично одичалые птицы, поэтому кажутся бестолковыми. Они не умеют строить гнёзд, так как раньше для них это делали люди. Они не боятся людей, так как раньше они были друзьями. Они с трудом добывают себе пищу и до сих пор надеются на благосклонность всемогущих, на их взгляд, человеков — Больших безкрылых голубей.
Как он оказался на улице, он помнит плохо. Но тут солнечно, красиво, много зелени и песка. Есть самостоятельно он ещё не научился, летать тоже, а желающих его покормить не находилось. Что делать, он не знал, поэтому нашёл местечко на земле, прогретое солнцем, и лёг на него, грея своё ещё совсем пушистое пузико. Тепло разморило его, расслабило, глаза подёрнулись плёнкой, и голубёнок задремал.
Тем временем во двор вышли дети. Выгуливающие их взрослые, смотрели друг на друга косо:
— Вырядили фифу, — фыркнула бабушка мальчика.
— Понарожали хулиганья, — зыркнула мама девочки.
Они находились по разные стороны маленького дворика, а голубёнок лежал в аккурат посередине, на песчаной дорожке.
— Кууррррлыыык, йопта! — заорал мальчик и пнул птенца, желая впечатлить девочку. Он был уверен, что птица вспорхнёт, или отбежит, или отскочит, и это будет смешно. Всегда так было. И родители всегда смеялись вместе с ним, называя это "малыш гоняет голубей". Но получилось ещё смешнее: он впервые попал в цель, голубёнок закувыркался по траве мимо девочки, вскочил на ноги, пытаясь понять, откуда и чем ему попало, снова упал, поднялся, оглядываясь, но понять произошедшего был не в силах.
Девочка почему-то заплакала. "Все девочки — плаксы," — вспомнил мальчик и разочаровался.
— Как можно?! — воскликнула её мама.
— А что такого? — огрызнулась бабушка, но увела мальчика подальше, на качели, на всякий случай. Там он ей три раза пересказал, как голубь уворачивался, а он, такой меткий герой, пнул и попал. Бабушка степенно кивала головой.
Девочка подошла к голубёнку и присела перед ним на корточки. Она что-то ворковала по-человечьи, и это успокаивало. Он уже слышал, как Большая голубица ворковала с маленькими голубятами в своём гнезде: вероятно они жили в квартире под ним, когда он вылупился на чердаке. Ему нравилось слушать их каждый день. И теперь он услышал снова... Девочка взяла его своими безпёрыми крыльями и подняла. Слезинки ещё дрожали на её длинных ресницах. Он видел эти капли, наполненные радугой. Ему нравилось чувство полёта, ведь он не помнил, как спустился с чердака, а его куцые обкрылки ещё не могли поднять его в воздух. Он приподнял их, чтобы почувствовать ветер, и это было наслаждением... Так он оказался в клетке.
Клетка была тесной. Он мог только стоять в ней, или спать лёжа. Первое время его кормили на полу, и он ходил по комнате, но потом Большая голубица запретила девочке выпускать "Гадёныша". Девочка звала голубёнка Нюша, но все остальные звали его Гадёныш. Крылья голубёнка росли, и нещадно ныли в неутолимой жажде расправиться во весь размах. Он так и стоял, роняя перья, день за днём, а девочка торопливо заметала всё, что выпадывало из клетки, чтобы Большая голубица не начала ругаться. Скоро зрение его стало ухудшаться: он потерял границы прямоугольника шкафа, шторы в пол сливались с полом, ресницы девочки стали просто линией, окаймляющей пятна глаз.
А ещё погодя, его выбросили из окна. Кто-то сказал, что раз он поменял оперение, значит, пора ему летать и жить самостоятельно. Вынести на улицу было, вероятно, слишком сложно, и его швырнули с балкона, вперёд и вверх. Он попытался расправить крылья, но острая боль пронзила всё его маленькое тело, и кувыркаясь, он полетел вниз, не имея ни малейшей возможности совладать с притяжением земли и порывами ветра. Он поравнялся с аркой в доме, откуда сильный ветер швырнул птицу в сторону, яркий свет, удар, снег и темнота.
Голубя выбросило ветром навстречу проезжающей по въезду машине. Он весь ушибся своим, затёкшим в долгом заточении, телом. Очнулся в снегу и холоде, едва смог подняться. Перепархивая с места на место, подкидываемый ветром, голубёнок с трудом добрался до ниши под балконом. Туда ветер не задувал, было теплее, а ещё он нашёл немного крошек и крупы. На рассвете он приободрился. Полный решимости научится летать, он вышел из ниши и осмотрелся. Ветер стих. Голубёнок расправил крылья, помахал ими и кувырнулся носом в снег. Поднялся, но скоро снова упал. Он не понимал, что происходит. Попытался пройти под нишей, но вместо этого начал крутиться на одном месте. Крошек он больше не видел, а когда пытался клевать наугад, его голова закидывалась слишком высоко. Шея словно переламывалась, и голова падала к самой земле или закидывалась на лопатки. Тело не слушалось, он потерял координацию, метался, натыкаясь на сугроб и стены, травмируя клюв и ноги, но сделать ничего не мог.
Болезнь Ньюкасла. Он не знал таких сложных терминов, он был всего лишь вторично одичалой птицей, кажущейся бестолковой, а теперь — и подавно. Люди ходили мимо, и многие дети смеялись, и взрослые, пробегая, бормотали: слепой, наверно... А он день за днём пытался выйти из ниши и полететь, но его только больно било о стены и втыкало носом в снег. Сколько дней это продолжалось, никто не знает. Болезнь может убить птицу за три дня. А может перейти в хроническую форму. Она началась оттого, что он ударился головой о проезжающую машину. Но его иммунитет был сильным, и он боролся. Однако эти силы быстро покидали его. Бесплодные попытки сделать хоть что-нибудь, отнимали у него жизнь. Он не ел всё это время. И однажды он упал в сугроб и больше не смог подняться. Распластав крылья, задрав непослушную голову кверху, он лежал, глядя в голубое небо, чувствуя, как под его горячим телом тает снег. Мимо шла девочка. Другая девочка. Постарше той, прежней его хозяйки. Она была одета в черную одежду, несла за спиной клетчатый рюкзак, и грызла сосульку. Она остановилась, увидев птицу. Подошла:
— Ты чего, живой ещё? А выглядишь так, как будто сдох.
Подняла его со снега и прижала к себе. Голубёнок пытался посмотреть на неё, но голова его болталась, как на шарнирах, он никак не мог её унять. А при попытке сфокусировать взгляд, шея подломилась, и голова запрокинулась, болтаясь, на самую спину.
— Ты странный, задохлик, — констатировала девочка.
Она принесла его домой и поставила на пол своей комнаты.
— Маааам! Мама, что с ним?
На пороге появилась очередная Большая беспёрая голубица.
— Болен, видимо... Слушай, какой-то он стукнутый... А какой тощий — кости торчат... Давай попробуем его покормить. Только не давай слишком много воды, если он давно не пил, то может перепить и сдохнуть.
— Он и так может сдохнуть...
— В муках.
— Ладно.
Потом они вместе пытались поить и кормить его. Получалось плохо. Голубёнок всеми силами старался им помочь, старался открывать клюв и заглатывать пищу, но шея подламывалась, голова запрокидывалась, ноги не держали его, крылья и хвост беспомощно обвисли.
Он остался жить на полу комнаты. Пытался ходить, втыкаясь, периодически носом в пол. Голова мешала — тряслась и запрокидывалась. Ноги слабли. Спать он не мог. Всё время хотел есть, но процесс употребления пищи был мучительным. Девочка сидела за столом, поджав ноги на кресло, надев огромные наушники, и глядя в монитор. Время от времени она оглядывалась на голубёнка, звала его: "Барфоломей! Ты ещё жив?" — смеялась, но не обижала его и не запирала в клетку.
Большая голубица принесла какие-то капли, капала на клюв. Птенец понял, что это — Б1, но что такое "б1" он не понял. Понемногу, спустя три дня, его начало отпускать. Он стоял, не двигаясь, и его несчастная голова оставалась в состоянии покоя. Потом некоторые движения и короткие перебежки начали достигать своей цели. А потом он уснул и спал так долго, что девочка, сняв наушники, разбудила его, шевеля пальцами перья на его груди.
— Барфоломей!... Барфоломеееей! Ты жив? Тебе как вообще?... Нормально?
Голубь открыл глаза и увидел ресницы. Светлые на этот раз, и без слёз. Он разглядывал лицо девочки и удивлялся, сам не зная, чему. Девочка смеялась и бегло гладила его кончиками пальцев по голове, спине, крыльям... Он вроде и был возмущён подобной бесцеремонностью, но в то же время ему нравилось её внимание, нравилось как она ерошит его перья, и он приподнял крылья от удовольствия и втянул голову в плечи из опасения.
А потом он много ел, и спал, и замирал в необъяснимом забытьи, когда его взгляд сосредотачивался на чём-то, и в маленькой птичьей голове ворочались тяжёлые осмыслительные процессы. "Сил набирается," — сказала про него Большая голубица, которая ежедневно по вечерам будила его и докармливала какой-то мешаниной. Было вкусно, но трудно. Зато с её помощью, он хотя бы раз в день набивал себе желудок до отвала. Самостоятельно он только раскидывал еду хорошо, но в зоб попадало немного. Скоро он начал есть самостоятельно, хоть и не слишком продуктивно. Мочёный хлеб ему намешивали с небольшим количеством круп и злаковых, добавляли туда витамины, разведённые в воде, и такую кашу у него получалось есть лучше всего. Правда, он был бы рад, если бы кормёжки происходили чаще, скажем, каждые два часа, но днём он оставался один, и кормить его было некому. Утром ему накладывала хлебную чачу Большая голубица, днём — Девочка в чёрном, а вечером Большой птах — хозяин человеческого гнезда.
Сначала Барфоломей решил, что это папа, такой же, какой выбросил его с балкона. Но тот не кормил голубя, и вообще не обращал на него внимания. Этот Бескрылый звался Отчимом, кормил птицу, иногда брал на руки и что-то ворковал приятным басом. Барфоломей перестал его бояться и даже сделал для себя свои птичьи выводы, что "отчим" — это лучше, чем "папа".
Но больше всех внимания голубю уделяла Девочка в чёрном: отгоняла от него кошку, меняла воду и мыла пол. Голубёнок боялся швабры, не любил кошку, и очень хотел пообщаться с Девочкой в чёрном. Но не знал как. Он ворковал, но получалось не очень. Хотя она слышала его, и смеялась, и пыталась повторить... И это были самые счастливые моменты в жизни Голубёнка.
Однажды она взяла его на руки и вынесла на улицу. Была уже весна, снега было ещё много, но он уже начал таять, а солнышко грело застывшую землю. Прогулка на руках — это, конечно, не бросок с балкона, но всё же Голубёнок жутко перепугался, считая, что Девочка сейчас оставит его здесь. Он сидел на её пальце, вцепившись в него изо всех сил, свободной рукой она гладила его, и всё ворковала с ним по-человечьи. Пальцы были наряжены в перчатки, естественно, чёрные. Подошли какие-то дети. Смутно Голубёнок узнал среди них маленькую девочку. При виде неё он вспомнил, что его зовут Гадёныш, и ему это сильно не понравилось. Он нахохлился и распушил перья. Дети что-то говорили визгливыми голосами и протягивали к Голубёнку руки, но Девочка в чёрном отстранилась от них.
— Дай погладить! — требовательно сказал какой-то мальчик.
— Маму свою погладь, — беззлобно отозвалась Девочка в чёрном. Дети явно обиделись.
— А у меня тоже жил голубь. Его звали Нюша, мы его выпустили. А почему ты своего не выпускаешь?
— У нас любовь. Тебе не понять, — Голубёнок почувствовал наконец, что его не дадут в обиду, и встряхнулся.
— А почему ты в чёрном? — спросил мальчик, — ты с похорон идёшь? — и дети засмеялись.
— Уже нет, но я ношу траур по погибшим любопытствующим...
Смех оборвался. У детей появились какие-то смутные опасения, они решили сохранять безопасное расстояние и попятились. Девочка в чёрном окинула их насмешливым взглядом:
— А ты почему такой толстый? — обратилась она к мальчику, — тебя одними пирожными кормят?
— Я не толстый! — закричал мальчишка так, что голубёнок снова нахохлился, — я — большой! Я вырасту и стану богатырём!
— Не захрюкай в процессе превращения, — улыбнулась Девочка в чёрном, и быстро отбежала на несколько шагов, так как мальчик схватил кусок слежавшегося снега и бросил в её сторону. Ком не долетел. Девочка снова улыбнулась:
— Для богатыря ты слишком слабый и рыхлый. Хоть приседай по утрам...
И они с Барфоломеем пошли дальше. Мальчик ещё кидал комья снега, но Девочка в чёрном свернула за угол, немного ускорилась, свернула во двор, и дальше пошла спокойно. Голубёнок с любопытством разглядывал всё вокруг.
— Помнишь, я тебя здесь нашла? — ворковала Девочка, и хоть он не понимал её слов, но чувствовал, что его здесь не оставят, а воркование относится непосредственно к нему и это успокаивало.
С этого дня они начали гулять. Не часто, и не долго, но Голубёнок был рад разнообразию. В холодные дни он сидел дома, а в оттепель торжественно выезжал на руке своей хозяйки. Он запомнил своё имя, знал слова — домой, кушать, мама — это Большая голубица, отчим, кошка, рука и кудаблин. Последнее слово звучало немного иначе, и использовалось в тех случаях, когда кошка подкрадывалась к голубю, или сам голубь вспархивал на кровать или стул и стол. Уверенности в его крыльях прибыло, но в нём самом её набралось ещё слишком немного, чтобы он начал летать. Он порхал по квартире, а на улице вцеплялся лапками в пальцы своей хозяйки и боялся упасть. Ему казалось, что если он свалится с её руки, то непременно уткнётся носом в снег, и вся эта канитель с кружением и закидыванием головы начнётся снова. Но однажды, когда солнечные лучи заглянули в комнату и нагрели квадрат пола, голубь, пригревшийся в этом солнечном пятне, расправил крылья от всей души и замахал ими. Впервые он сделал это со всей своей птичьей силы, и не грохнулся при этом носом в пол. Это так возбудило его, что он ходил большими кругами и махал крыльями, пока тень вновь не накрыла комнату.
Это было большим достижением, да и в целом Барфоломей заметно окреп: набрал вес, кости давно не торчали, ероша перья, он округлился, как нормальная взрослая птица. Но голова его по-прежнему закидывалась назад, когда он ел, пища больше разлеталась в стороны, чем попадала в желудок, а при коротких перелётах по квартире он регулярно бороздил клювом пол, а то и вовсе приземлялся на голову. Он боялся, что однажды про него опять скажут, что он достаточно подрос, и выбросят на улицу. Это было так страшно, что он переставал есть. Но мама-голубица как-то сказала ему:
— Если хочешь, малыш — оставайся. Никто тебя не выгонит. Но для этого совсем необязательно быть больным.
Он вроде и не понял слов, но интуитивно уловил смысл. Он сам не знал, как это случилось. С тех пор он всё больше понимал людей, их речь, жесты, и всё больше успокаивался, уживался с ними, привыкал. Кошка больше не беспокоила его, как прежде, даже наоборот: ему нравилось наблюдать за ней. Она смешно умывалась, жутко грызла свой корм, а когда спала, то источала такое тепло, что голубя неумолимо тянуло к её мягкой шёрстке.
Однажды он отважился и потрогал её лапу своей. Кошка подняла голову, посмотрела на него в сонном недоумении, а когда пробудилась окончательно, отскочила от назойливой птицы на пару метров одним прыжком. А голубь думал, что кошка ему голову откусит... С этого дня он стал улучать моменты, чтобы постоять рядом с домашней хищницей, потрогать её за хвост или лапку, наступить на мягкий тёплый бочок.
Он знал, что придёт день, когда он сможет уснуть с ней рядом, наслаждаясь её теплом и мурчанием. Что по этому поводу думала кошка — оставалось загадкой, но уж совершенно точно она не собиралась откусывать птице голову. *