Глава 3.
Надя влетела в раскрытую калитку, не сбавляя скорости. Джемс, её любимец пёс, один из четырёх уже давно обучен открывать калитку, как услышит звук её мотоцикла. И причём именно её, бывало, и другие приезжали, и ухом не поведёт, лишь настороженно будет смотреть, но во двор не впустит.
– Ветер крылышки мне дарит, в спинку ласково толкает… – Пропела Надя, и поставив мотоцикл в гараж, произнесла. – Странно, а где сам Джемс? Она не заметила, как собака нырнула под крыльцо дома дедов.
И напевая песенку, она пошла к дому, оглядываясь по сторонам, нет ли по близости кого-нибудь из гостей. Что-то ей не хочется их видеть, они какой-то дискомфорт принесли с собой. Спокойствие улетучилось, сердце неистово бьётся. Не всех ей, конечно не хочется видеть.
От дяди Олега идёт какая-то таинственность, но она его давно знает и её к нему тянет. Чувствуется какая-то родственность, и всегда его ждёт. Радовалась, когда приезжает, или когда позвонит. Приятно ей даже слышать его голос. Может и правда он хороший друг дедушки, а может и отца, как говорил Павлик. Она чувствует к нему, что-то большее, чем друг. В нём, что-то такое, что хочется прижаться к нему и закрыться от чего-то плохого, как с Павликом. Она одинаково чувствует и дядю Олега и Павлика. По словам деда, только он может помочь в случае чего. Но его сейчас нет здесь, она точно знает. Он с Павликом и Анютой поехали ещё в клинику. Зачем? Ладно, пусть едут, сюрприз им скоро будет. Всё равно Анечка будет держать в тайне.
А вот другие гости. – Подумала Надя, – тот парень, даже имени его не знаю, глаза у него, как не очищенный аквамарин, подумать о нём, так сердце трясётся. Он так похож на того парня из сна.
И, что делать, она не знала, и почему-то боялась с ним встретиться. Чувствовала, как сердце её дрожит, словно одуванчик на ветру. Красивый, как горный цветок и каким-то образом он соединяет их сердца.
Надо с Павликом поговорить об этом. О снах-то он знает, может и это разъяснит, хотя, что разъяснять, мне кажется или на самом деле, но я его знаю. Всё-таки более чем вероятно, я его знаю. Откуда? Не могу себе объяснить. Ведь и во снах, когда его видела, осознавала, что его знаю. Так и слышу его слова из его сердца.
«Не исчезай».
Я ведь слышала музыку в наших сердцах в каждом сне, и чувствовала наше биение, когда он брал мою руку. И в тот день, когда он появился на кухне, так же услышала музыку, но, я, как чудо стоеросовая, сбежала, и три дня дома не появлялась. Боялась. Чего? Вот чего я боялась?
Надя вздохнула. Осмотрелась, вроде нет никого дома.
Хорошо, надо освоиться, да привыкнуть к тому, что он появится, и чтобы мне снова не сбежать. Фух. сердце моё при воспоминании о нём колотится с бешеной скоростью. А что будет, как снова встретимся?
Её лицо озарилось улыбкой, счастье внутри плескалось и резвилось, словно золотая рыбка, попавшая в чистую воду, и вода эта дала ей глоток жизни.
Надя шла к дому, пританцовывая, что-то хотела напеть, как вдруг ощутила дискомфорт. Сердце сжалось и заныло.
Что это? Что за подвох меня ожидает? Эх, надо было приехать, когда Павлик был дома. Спокойнее было бы. Что-то нарушилось в охране и дома, и пространства. С приездом гостей всё пошло не так. Что же Унибор не проследил? Так у предков, кроме нас ещё свои дела есть. – Ответила она сама себе. – А возможно они так предоставили, чтобы нам самим больше заботиться об этом. Но, что делать? Я уже приехала. И что я капризничаю, чего страшусь? Я дома. Это мой дом!
И она продолжила размышлять, думать, отчего ей ждать подвоха. Или от кого?
Двух других она ещё не знает, и хоть не видела их ещё, но чувствует, какое-то неприятие идёт от них, особенно от молодого.
Вот прямо чувствую, оно витает в пространстве, всё-таки баланс нарушен, и это, по-видимому, затрагивает всю нашу семью. Что-то случиться. А что? Хорошее или плохое? Спрашивала себя Надя.
Она и не понимает, как это получается, но она остро чувствует, хотя и не знает ещё, кто они. Надя не помнит друзей отца, ведь она маленькой была, а когда уже жили у дедушки, то знала только дядю Олега. И помнит всегда слова деда.
«Верьте только Олегу, больше никаким друзьям отца. Или если будут называться моими знакомыми, – говорил дед, – Павел, Надежда не верьте».
Но, тогда почему Павлик им верит? Если дедушка говорил и мне и ему. Анюта маленькая была. И бабушка, пока жива была, говорила ей.
«Никогда не подставляй правую щёку, если уж ударили по левой. Милая, бей наотмашь, чтобы на тебя снова не замахнулись. А лучше вовремя смотри в оба, и не поддавайся, не склоняйся ни перед кем. В глаза смотри прямо, взгляд не отводи».
И Надя смотрела всегда в глаза остро пронизывающее, дед часто смеялся.
«Откуда у тебя такой атаманский взгляд?
– Ладно, разберусь, интуиция меня ещё никогда не подводила. Тихо произнесла, и вдруг интуитивно подалась вперёд, не осознавая почему. Не ведая, почему, она выгнулась и рванула вперёд, всё же, хоть вскользь, но она получила крепкий удар по плечу тонким прутом, такой звонкий и сочный. Надежда взвизгнула, отскочив ещё дальше вперёд, и оглянулась, увидела бабку свою, мать отца.
– Ой! Баб, ты, что?
– А то. Нечего меня пугать. И женщина замахнулась на Надю ещё раз, но Надя отскочила от неё.
– Ты, что сдурела, старая? Как это пугаю и чем? Интересно. Я тебя пугаю? Больная на всю голову стала совсем?
– И чё орёшь-то, я тебе и не больно, только так, для острастки.
– Ни хре…. – Надя чуть ли не произнесла не хорошее слово, но вовремя опомнилась, где-то на задворках сознания моментально вспомнились слова любимой бабушки Лизы. Она всегда говорила.
«Никогда не опускайся до ругательств, особенно матерных слов».
Надя никогда не слышала ни от дедушки, и ни от бабушки непотребных слов, всегда разговаривали тихо степенно и не повышали голоса. Вот и сейчас же она запнулась, но быстро восстановила свой сленг, произнесла.
– Ни чего себе, для острастки. Совсем из ума выжила? Ой, а-а-а. –
Произнесла Надя, потирая плечо.
– Да я целилась по мягкому месту твоему, ишь, обтянула свои булки мужскими штанами, чтобы скорее мужиков завлечь?
– Ты чё, баб, это женские джинсы. И каких ещё мужиков?
– Да, тут у вас целый взвод их.
– Ты, что, Баб Марь, откуда тут взвод, ну приехали папины друзья, а я их ещё даже и в глаза не видела.
– Эт, какие ж папины друзья, почему я не знаю?
– А мне известно? Почему ты не знаешь? Себя и спрашивай, почему ты не знаешь. Я сама их ещё и не видела, только домой приехала, работы много было. А как ты вошла? А собаки? Как они впустили тебя?
– Я спрашивать ещё разрешения буду? Я бы их спать уложила, только они не поддались, не покусали и ладно, а то я им бы задала, один в дедовом доме скрылся, меня не пускает туда, а две в вашем доме и тоже не пускают.
«Ага, просто так они тебя пустили, испугались, а как же. Унибор значит разрешил, а для чего?» – Думала Надя, а вслух сказала.
– Ну, хоть такая радость для меня, в дома-то тебя всё же не пускают. Опять колдовала? Теперь твоё колдовство ещё убирать. Сожрёт тебя когда-нибудь твоё же колдовство. Вот тогда узнаешь. Альма, ты, где? Ко мне, Альма!
Из-под крыльца появилась собака и подошла к Наде. Ещё одна собака сидела на самом крыльце.
– Всё цело? Бабка Марья не рыла, не копала?
Собака тихо еле слышно, толи тявкнула, толи гавкнула, так произнесла «Гав», но получилось у неё слово «Да»
– Молодец! А остальные на страже? Не спят?
И вновь собака произнесла гав, как да.
– Молодцы! Так держать! А гости-то где?
Собака повернула голову в сторону калитки, и забавно проскулила, но Надя не отворачивала свой взор от бабки Марьи, следила за ней, зная её коварный нрав, чтобы та ничего не ещё не навредила. С неё станется, сколько раз уже было. И что такое случилось, что она примчалась? Давно уже стороной нас обходила. Несколько лет уже после строгого разговора с Павликом, и разговаривала только с ним и то в селе. Что её сюда-то привело? Летели мысли у Нади, и после небольшого молчания, сказала вслух.
– А, ну и ладно, пусть гуляют. И ты, баб Марь, гуляй домой. Чаями мне тебя не досуг угощать.
– Вот, это ж надо? Я забочусь о них, окуривала здесь всё, а она выгоняет.
– Оно и видно как заботишься. И на фига нам такая забота твоя?
– Как же, чать свои, внуки мои всё же.
– Да, что ты!? Вспомнила!?
– А как же, чать все вы тут горюны, горюнушки, сиротинушки. Эх, долюшка!
Запричитала бабка, вытирая платком сухие глаза.
– Баб, не ной, и не притворяйся, знаю я тебя, и уверена, что-то тебе всё-таки надо. Принесло же тебя не лёгкая сила каким-то ветром. На метле, что ли летела? Ты перед кем комедию ломаешь? Нет здесь никого, так, что прекрати и иди домой. Колдовство твоё нас не действует и уже давно, зря стараешься. И никакие мы не сиротинушки, у нас брат есть. А он, то, что надо!
– Так, то брат, не папка с мамкой. Может, объявятся ещё.
– Да, пошли они, эти папка с мамкой куда подальше. Что весточку подали?
– Может, и подали, сказала бы, да ты ведь, гонишь.
– Да больно надо, слушать тебя. Вот сейчас они нам точно уже не нужны, как и мы, им в нашем младенчестве. Пусть только заявятся.
– Да, что ж ты такое говоришь? Чать родные, кровь-то родная.
Женщина протянула свои руки к Наде, пытаясь взять её за руку, но та не давалась.
– Нет, баб, там у них вместо крови была жижа какая-то и хорошо если просто вода, а то может, помои. Мы конечно благодарны им, всё-таки они жизнь нам дали, родили. Вот за то, что родили и благодарны им, а за всё остальное нет. И убери свои ручищи, у тебя тоже такие же помои вместо крови. И так теперь ещё твою заботу устранять надо. Колдовство твоё. Не пройдёт у тебя ничего,
Отталкивая руки женщины, которые та тянула к рукам Нади. Лицо бабы Марьи пошло красными пятнами, она хлопала глазами, её широкая и высокая грудь вздымалась, и тяжело опускалась.
– Ты не благодарная, такая же дрянь, как и твоя мать. – Прохрипела женщина.
– Насчёт матери не знаю, как уж она тебя благодарила, я тогда совсем малая была. А я-то за что должна тебя благодарить? За твои побои в детстве? За твоё колдовство? Ты и сейчас разлетелась с побоями, хлыст из дома принесла или по дороге в лесу выломала? Или ты на нём прилетела, как на метле?
– Да, что же ты такое говоришь? Чать я ваша бабка, мне вас тоже было жалко.
– Да, то и говорю, жалко ей, ага, так я и поверила. Жалко было бы, помогала Павлику, а не вредила бы своим колдовством, а то он с двумя остался малолетними сестрами, выживал, выхаживая Анютку. Учились мы с ним по переменке.
– Так я и хотела, как лучше, Аньку и нечего было выхаживать. А помогать? Да, как я могла? Я чать пожилая женщина, не совсем здорова, мне нагрузки вредны.
– Оно и видно, что не совсем здорова, ты полностью больная на голову. Уйди с глаз долой, чё пришла?
– Так у вас полон дом мужиков.
– Слышала я уже, ты сказала, взвод у нас и что?
– Так, а Пашка-то, знаю, уехал. Оберегать вас надо.
– Да, пошла ты, со своим обереганием. Теперь-то, что нас оберегать? Уж сами за себя постоим. Мы стали взрослыми.
– Так вот и надо следить, а за тобой особенно, не ровен час, ещё принесёшь, в подоле, что люди скажут, как мне им в глаза смотреть?
Надя даже задохнулась от слов женщины, смотрела на неё с гневом, затем выражение лица её сменилось. Нет, ненависти в ней не было, а было что-то такое, жалостливое, но вот лицо стало непроницаемое, и ответила ей.
– Да, что ты? А хоть и принесу, тебе-то какая печаль, не тебе нянькаться.
– Как же, не моя-то? Опозоришь нас.
– Знаешь, что? Иди-ка ты в деревню, вали от нас.
И Надя повернулась, подталкивая женщину к калике и увидела гостей, а они, как оказывается, почти возле них стояли. Все трое и среди них был тот с глазами аквамарина, такой камень аквамарина был у неё в серьгах. Эти трое, оказывается, стояли почти рядом с ними и наблюдали.
И как долго они стояли и что видели? Сердце Нади ухнуло, и так ударило о грудную клетку, что на миг показалось, что проломит её. Он смотрел на неё взором полным печали в проявлении боли, словно сердцем своим чувствовал её боль, в то же время нежность прорывалась к ней.
А сердце её возьми и ухни ещё и ещё, а потом взлетело так, что в голове зашумело. От пристального его взгляда её отвлекли причитания бабки. И пока она приходила в себя, этот незнакомец из её сна, подошёл к ней и взял её за руку, прошептал.
– Я с тобой, Наденька, успокойся. – Это лёгкое касание руки слегка отрезвило её, но, а он взял да и погладил на плече её рубец от удара прутом, оставленный бабкой. Плечо вновь ожгло, как от удара.
И кто его только просил это сделать? Надя и так была на взводе, а здесь её вообще зашкалило. Это прикосновение вызвало бурю эмоций и самых приятных и очень не приятных почти одновременно. От неприятных слов баб Марьи. Он слегка сжал её тонкие пальчики, а она посмотрела ему в глаза, в эти аквамарины, и у неё отчего возникла паника, и она уже хотела убежать снова, но он снова чуть сжал её пальчики, она удивлённо посмотрела на державшую руку, затем вновь подняла взор свой в его глаза и натолкнулась на успокаивающий его взгляд. И вновь эти удивительные аквамарины предстали перед ней из её сна, а он прошептал.
– Не волнуйся, всё будет хорошо.
И она ему поверила. В этом сгустившимся воздухе, который она вдыхала, её сердце рвалось к нему, и поняла, он никогда не даст её никому в обиду. Что-то было у него от её брата. Такая же надёжность и ещё что-то, сразу не разобрать. Она почувствовала одновременное биение из сердец, как одно большое сердце.
Да и что ей боятся в своём доме, да ещё в присутствии человека из её сна? Любимого человека, проявившего так неожиданно. Летело в мыслях у Нади.
Он улыбнулся, от его успокаивающего взгляда, от его улыбки она пришла в себя, и уже слышала голос бабки, которая голосила.
– Люди добрые, да поглядите же вы, люди, родную бабку гонит. Разбогатели, и привечать бабку не хотят.
А Наде хоть и стыдно было, ей бы молчать или вообще убежать, или уйти в дом, но она ответила бабке.
– А, что же ты, к нам бедным не приходила, а к богатым то и дело стала являться, и в селе стала встречать нас, да лезть со своими советами, в которых никто не нуждается.
– И не стыдно так разговаривать с бабкой родной? – Причитала бабка.
– Нет, не стыдно. Как ещё с тобой разговаривать? Ты-то разговариваешь с нами так, всегда. И не жались при людях, хочешь хорошей выглядеть в их глазах? А с нами всегда разговаривала только на мате. Что ты лезешь к нам в жизнь?
– Да, как же…
У Нади никогда не плачущей, в глазах появились слёзы и готовы были выплеснуться. Ей было стыдно, обидно и больно. Больно в сердце. Она выдернула свою руку из руки незнакомца, а в мыслях зазвенело бабушкиным голосом,
«Не подставляй щёки для удара и оскорблений, ставь на место её. И не бабка она тебе вовсе».
Интуиция у Нади была от рождения отменная, она всегда знала, откуда знала, не осознавала, но знала, что баб Марья им вовсе и не бабушка.
«И когда только тайны раскроются? А меня ведь учили и дедушка с бабушкой и братик, многому учили. Быть честной и справедливой, также учили, если нужна поддержка кому-то, то подставлять своё хрупкое плечо.
Но кого поддерживать? Мне самой нужна поддержка, и Павлика нет. – Летело в мыслях у Нади. – Хоть снова убегай. А также меня учили ещё любить и ценить себя. Ценить себя это главное.
В ней кипело и необходимо выплеснуть из себя эту накипь, надо, но сдерживало ещё то, что незнакомец рядом, а сердце её зашкаливало. Она чувствовала, что и в его сердце идёт шторм от несправедливости, что и на его плече горит такой же шрам от удара, как и у Нади.
Она набрала полные лёгкие воздуха и постепенно выдыхая, произнесла.
– А вот и так же. Знаешь, ба-бу-шш-ка. – Произнесла Надя слово бабушка по слогам и с шипением. – Мы тебя простили, мы давно тебя простили. За всех простили и за маму и за Анечку, как ты её хотела угробить, на тот свет спровадить. И ничего против тебя не имеем, живи с миром, но подальше от нас. Ты маму сгубила, приворожила к своему сыну, а он нам даже свою фамилию не дал. Не усыновлял, не удочерял, хотя мы родились в законном браке родителей, но вот только, как он сумел не дать нам свою фамилию, загадка. Так и остались на маминой девичьей фамилии, хотя на носила вашу. И это было самое верное решение и вероятно самого Всевышнего, это он запретил отцу дать нам его фамилию. И верно всё, мы никакого отношения к Гребенниковым не имеем, мы, Богдановы.
– Кого это он должен бы удочерять? Байстрюков что ли?
– Байстрюков говоришь? Чё пришла тогда? Да, ещё родной бабкой называешься? Мы простили тебя, но целоваться не станем. Помогать тебе Паша помогает, что тебе ещё надо? Продукты поставляет, дрова завезли, с голоду не помираешь, даже подарки получаешь. Хотя не стоило бы тебе ничего дарить, и помогать не стоит, и бабкой называть не стоит. Да, что и говорить, ты сына своего не пожалела, сгубила.
Надя говорила в сильных эмоциях, сдерживала себя, чтобы не разрыдаться, и не видела, как от калитки бежал Павел.
– Надежда! Вот, что ты городишь? Да и ещё при посторонних людях.
Остановил её появившийся Павел, подбежал, взяв её за руку.
– Я не горожу, Павлик, а правду говорю. И нечего ей притворяться и концерт при посторонних устраивать.
– Да, собственно, я всегда её знал, как вздорной женщиной лишённой рассудка.
Произнёс Валериан Тарасович. – Ничего нового от неё не услышал. Всё те же издевательские слова, как и её дела. Это молодёжь её не знает, но не я.
Павел появился вместе с Георгичем, тот шёл позади и катил коляску с Анютой, а женщина увидела Георгича, лицо её побледнело, губы задрожали.
– Ты? – Не произнесла, а выдохнула женщина.
– Я, Мария Сергеевна, я.
– Так ты же… ты же мёртвым должен быть. Говорили конец тебе.
– Согласен, должен, да не стал им. На меня не действуют ваши яды и ваше колдовство. Два раза уже пробовала, я только сильнее стал. Я вернулся навсегда, и детей в обиду не дам.
– А они твои, что ль? Нет. И что ты их всё защищаешь?
– Вам это вовсе не обязательно знать, отчего и почему. – Ответил Георгич.
– Это ты им добро барина, что ль помог найти?
– Предки помогли не я, и оно им принадлежит по праву. Предки показали.
– Это ещё, какие такие предки?
Бабка Марья уже стояла подбоченясь, бледность её прошла, лицо покрылось красными пятнами, и глаза её выражали злость.
– Обычные. Какие бывают предки?
– Так они ж все умерли.
– А они и оттуда помогают. Разве ты не знала, что существует крепкая связь с предками из мира ушедших. Знала ты, только тебе такое не давалось. Оно и верно в злобе такой, тебе и не станут помогать. А ещё затеяла всю эту возню с отравами и приворотами. Ради клада? Да зря. И сына лишила его личной жизни, заставила влюбиться в Ольгу, а ведь у него была любимая. Но, зачем тебе нищая, когда есть невеста с богатством. С призрачным богатством. Не Ольге предназначено было всё это.
– Оно нам принадлежит. – Ответила гневно бабушка.
– Кому это, вам?
– Мне, я наследница. Я!
– Это отчего же? С какого родства? Быть слугой, не значит, хозяйское добро получить в наследство.
– Моя одна прабабка еще, будучи крепостной, была дочерью барина. Он её не признал, нагульная она была, а она имела право.
– Этого не может быть. Я читал родословную баб…. – Встрял в разговор Павел, но его остановил Георгич.
– Подожди, Павел, я полностью все бумаги проверял, и те, что откопали, и те, что были в архиве, в том числе и церковные записи, нет там вашей бабки или прабабки. Род князя и сам князь строго вёл родословную, где и были внебрачные дети, всё было указано. Твоего же, Дмитриевского рода не было. И в то время, о котором вы всегда твердили, князя не было в усадьбе, вся семья жила несколько лет в Италии, супруге здоровье надо было поправить. Так, что никак ваша какая-то бабушка от него родиться не могла. А ребёнок у него был внебрачный, это да, но, увы, это не ваша прабабка. Или кто она вам в том поколении? У него был сын, и он его признал, и воспитывал вместе с законными детьми, и фамилия у него законная была, Фамилия князя. А от кого твоя бабка произошла, будучи, крепостной, как говорите вы, неизвестно. Хотеть, не значит быть.
– Да, ты, то откуда знаешь?
– Дознавался. Так, как хотел размотать весь клубок, отчего и мне такая участь представилась, быть отравленным. И следы твоей родовой ветви Дмитриевской, появились много позже у старого князя, но в виде слуг. Да, да в виде слуг появились в конце девятнадцатого века, в последний его год, раньше не было и крепостными вы там не отмечаетесь, совсем в другом месте был ваш род в крепостных. И если честно сказать, сбежали, из беглых вы. Глубже прослеживать и не стоит. Не было вашего рода рядом с князем.
– Станет мне моя бабка врать....
– Не знаю, какая бабка вам врала или нет, но это действительно так. Были такие, кто служил у Богдановых, и страстно желали получить их добро. Есть описание, что творилось в усадьбе в семнадцатом и восемнадцатом годах, прошлого столетия. Камня на камне не оставили.
– Меня там не было.
– Не было, но вся родня твоя предыдущего столетия, была. И как вас не старались утихомирить остальные служащие, ваши и с ними расправились. Но, увы, они ничего не нашли, а то, что было в доме растащили и разрушили. А князь ведь хотел приют для беспризорных детей устроить в своем доме.
– А почему они не уехали? – Спросила поражённая Надя от услышанного.
– Они уехали, в город уехали, там у них дом небольшой был.
– Так за границу надо было уезжать. – Произнесла всё ещё изумлённая Надя.
– А за границу уезжать-то зачем? Разве дедушка Михаил не рассказывал вам о Родине, о патриотизме?
– Рассказывал. – Выдохнула Надя.
– Вот, а здесь Родина, ну и что же, что на Родине смута была, и сменилось название государства. К этому не привыкать. Много чего было на родной святой Руси. А Родина есть Родина. Родине надо служить, Родину надо защищать и не важно какая власть существует. Родина превыше всего. Это меркантильные люди сбегают, да слабаки. А ваши предки, Наденька, были всегда патриотами, сколько интервентов сбежалось, чтобы Россию поделить на кусочки. Надо было защищать Родину. И при советской власти они много чего сделали для народа. А в то время, даже царь не сбегал, участь его незавидная, но на то есть много причин. Его собственных причин. И не нам их касаться.
– А богатства-то спрятал. – Ехидно сказала бабка Марья.
– Спрятали они архив, и малую толику для своих потомков, что хранилось дома. Всё остальное было в банке. Вот оттуда он забирал по немного и отдавал на строительство советской власти, чтобы людям жилось хорошо. Не всё людям доставалось, но и это не нам судить тех людей, к рукам которых это прилипало. А могло бы продолжаться храниться, чего им не храниться во всемирном банке.
– Михаил должен был на мне жениться. На мне! Да нос свой поганый воротил, не захотел, женился на Лизке.
Зло вставила баб Марья.
– Ох, ба, и хорошо, что дедушка женился на бабушке Лизе. Что бы было тогда и подумать страшно. Богатств-то не было. Оно даже не маме предназначалось. Дедушка и не дожил бы до своих лет. – Улыбнулся Павел. Ты пешком, что ли пришла к нам? Надо же, и ноги не болят. А в прошлую встречу жаловалась, ноги не ходят, хотел тебя в клинику определить.
– Я хочу знать всю правду. Всю. – Строго произнесла Надя.
– Узнаешь, Наденька, но чуть позже. – Ответил ей Павел. – Сейчас я отвезу, так называемую нашу бабушку домой.
– Я, что зазря, что ли получила такой хук её прутом? И чуть ли не казнь египетскую приняла. Плечо до сих пор горит.
– Ты ударила Наденьку?
С ледяным спокойствием спросил Павел, глаза его потемнели. У него вдруг перед глазами предстала маленькая девочка Надя, сжавшись в комочек. В том нелёгком их детстве, когда он прибежал из школы и застал такую картину. Надя сидела на полу, обхватив голову маленькими ладошками, и тельце её содрогалось от ударов, которые получала от этой бабки. Она даже уже не плакала, лишь с каждым ударом вздрагивала. Он вихрем налетел на бабку, оттолкнул её и закрыл собой сестрёнку. А чуть позже, когда бабка выдохлась, они избитые полураздетые ушли к деду Михаилу и бабушке Лизе. И больше они не вернулись к родителям. Он тогда ещё пообещал себе, что никогда и никому не даст в обиду Наденьку.
– А чёж мне было делать? Она напугала меня. Она и её собаки. Я еле успела спрятаться, она летит на мотоцикле. Вот меня зло и взяло.
– А для чего ты к нам заявилась? – Спросил Павел. – У нас с тобой договор, ты не касаешься нас и никогда не переступаешь порог нашего дома. Поехали.
– Кинуть меня решили? Все богатства себе захапали, а бабка помирай в нищете.
Взвизгнула женщина неестественным голосом. А у меня есть ещё дочери.
– Наденька, Анечка идите в дом, пожалуйста. – Тихо и твёрдо произнёс Георгич. Павел и я проводим бабушку. Мария Сергеевна прошу вас в машину.
И сильно сжал её локоть, повёл в машину.
А Надя покатила коляску с Анечкой в дом. Обе были бледными, Анюта дрожала, и спросила.
– Наденька, что, правда, от меня хотела избавиться эта бабушка?
– Правда, Анюта, правда. Она от нас всех хотела избавиться. Давай не будем о ней говорить. Пусть она сама в своём зле вариться.
– А полиция? А наказание?
– Ой, какое наказание? Да Бог с ней, если он с ней, вот и пусть отвечает перед ним. А мы живы, здоровы, и ты скоро будешь ходить. И на день рождение будешь танцевать. Оно скоро, нам ещё потренироваться надо.
– Вот будет Павлику сюрприз.
– Представляю его глаза. – Тихо рассмеялась Надя.
– Знаешь, Наденька, я читала недавно о матери.
– О нашей? Где? Тоже архив читала? А мне не дал Павка прочесть. Говорил, что я ещё не готова. И что там? К чему не готова?
– Нет, нет, вообще о матери. В книге одной о настоящей матери. Ведь именно мать даёт жизнь, учит любить, даёт опору под ногами, как говорится путёвку в жизнь и дарит безграничную любовь. А ведь именно любовь даёт крылья, и случае чего, не дает опускать руки, когда тяжело. И именно она позволяет идти дальше. Материнская любовь. Почему у нас не так? Надя?
– Анечка, да, кто же это знает? Да, у нас не было родительской любви, вместо неё нам дарили ненависть. Но у нас были наши дедушка Миша и бабушка Лиза, а у них было столько любви, нам хватило, и наш любимый братец. Он нас так любит. Как он меня защищал и от мамы и от баб Марьи, от тёток.
– А папа?
– Ты знаешь, как тебе сказать. Папа нас не любил, но никогда не бил, даже порой общался с нами, и даже порой подарки дарил. Из всех Гребенниковых он был самый лояльным, из всех детей баб Марьи. Его сёстры, наши тётки всегда были злые, как и бабка, и наша мама. Что говорить, мама была заражена. И папа был под властью бабушки.
– Я не помню ни папу и ни маму, а чем мама была заражена?
– Много чем, злостью, колдовством. Привороженным очень тяжело, особенно когда постоянно идёт добавка. Согласилась она или принуждённо, но опустилась во мрак. Нам надо, Анечка, успокоиться, ведь завтра у нас соревнования. Как не вовремя бабушка заявилась со своим колдовством. Может, кто её нанял? Специально расстроить меня?
– А это может быть? Надя?
– Да всё может, что тут говорить. А мы сейчас с тобой выпьем чаю липового с мелиссой, можно и ромашку добавить и с медком и успокоимся.
Ответила Надя и закрыла дверь перед Мишей. Тот шёл за ними, но остановился под взглядом Нади. В сердце его бушевал шторм, хотелось закрыть Надю от всех невзгод, но почувствовал, сейчас он там лишний и вернулся назад, в сад.
А девушки проследовали в кухню, и уже оставшись одни, Анюта произнесла.
– Наденька, а Миша, наш гость, он ведь из твоего сна?
Надя молчала, собиралась с мыслями, включила чайник, и нашла в шкафу баночки с травами, продолжала накрывать стол.
– Надь, что молчишь? Я ведь его узнала по твоим описаниям, он похож на того, что из твоих снов.
– Я не молчу, Анют, сама думаю об этом и как сказать, не знаю.
– Да, говори уж, как есть. Я видела, как он смотрел на тебя. На его лице столько эмоций пролетало, столько гамм чувств летело, и взгляд его на тебя был такой, что я даже немного позавидовала тебе. На меня бы любимый так смотрел.
– Будет и на тебя смотреть твой любимый, Анечка.
Надя обняла сестру, в это время закипел чайник, Надя отвлеклась заварить чай, как появился Павел.
– Девочки мои, вы, как?
– Нормально, Павличек, чай сейчас будем пить. Будешь с нами?
– Буду. Надо и гостей наших позвать. Надя у тебя соревнования завтра.
– Да, Павлик, я тоже подумала, мне надо быть спокойной, и отложим разговор на потом. Куда это теперь всё денется? Никуда не убежит, дядя Олег ещё побудет?
– Да он останется, и будет здесь ещё долго. А хотите радостную новость?
– Ты ещё спрашиваешь? – В один голос произнесли сёстры.
– Скоро наша няня Файна приедет.
– Правда? Ура-а-а! Радостно в один голос закричали девушки.
– Отчего такой радостный клич ура звучит? – Спросил вошедший Георгич.
– Я же говорил, дядя Олег, девчонки будут рады приезду нашей няни.
Продолжение следует....
Таисия-Лиция.
Фото из интернета.