Глава из романа «Расовая война»
На следующей неделе Борис Моисеевич Путинсон снова явился на двор Григория Кузьмича. И старик, как обещал жиду, был готов к работе.
— Глина-то есть? — деловито спросил Григорий Кузьмич у заказчика.
— Первый сорт! Из города фирменную привёз. С добавками, — ответил Борис Моисеевич.
— Э, нет. Глину я нашу возьму. Привезёшь местную с глинища, — приказал печник. — Чистая она тут, природная, без разных химических ингредиентов.[1] Глину распознавать — этому делу меня сызмальства мать обучала, она до меня в селе печи клала. Но для начала надо б на месте всё посмотреть, что у тебя да как.
Григорий Кузьмич за свою жизнь много печей сложил и знал направления всех ветров в деревне, что весьма было важно при устройстве новой печи. Здесь с одной стороны — гора, а с другой — простор морской; ветер врывается в бухту и гуляет по-своему: то закружит, то вспять повернёт и, столкнувшись с другим потоком, уже движется в направлении новом. А тяга в печи должна быть при всяком ветре.
Старик нахлобучил матерчатую ушанку и минут пять рылся в сарае, наконец, достал серую холщевую сумку и стал бережно класть в неё, столь же старые, как и он, инструменты: молоток, мастерок, угольник, отвес, деревянный циркуль…
— А циркуль зачем? — вырвался вопрос у жида, следившего за тем, как старик складывает свой инструмент, ибо тайный смысл каждого из этих предметов был ясен жиду не по работе на стройке.
— Расстояния вымерять в дымовых проходах меж кирпичами, — сказал печник, взглянув в бычьи глаза любопытного. Затем достал аккуратно сложенный брезентовый фартук цвета обожженной глины и повязал его.
Путинсон, как мы знаем, картавил. По этой причине он избегал произносить имя печника — Гигогий — и обращался только по отчеству — Кузьмич.
— Да ты, Кузьмич, мастег тгидцать тгетьей степени, — с пафосом произнес Борис Моисеевич, не скрывая насмешки.
— Давно уж не подмастерье, — поняв издёвку, но не придав значения, ответил Григорий Кузьмич. — Подмастерьем я был, ещё мальчонкой, когда матери помогал в этом деле.
Сказав это, старик вспомнил, как его мать, старая Пелагея, говаривала: «Из глины обожжённой и глины сырой печник творит чудо, яко бог, что создал человека живого из той же глины. Печь — это сердце дома, его живая душа. Она, как и сердце — огня вместилище. Без огня жизни — сердце мёртвое, без огня печи — дом холодный и неуютный».
Старик не торопясь напялил на себя старый ватник, запер дом, повесил замок на сарай, подпёр дровенякой дощатую дверцу в курятнике и в задумчивости остановился, глядя на конуру собачью, возле которой лежал пёс, положив голову на передние лапы, да валялась опрокинутая миска. «Воды бы собаке перед уходом налить» — подумал он.
— На конуру тоже замок повесишь, — сказал Путинсон, ощерив свои золотые фиксы.
Григорий Кузьмич не ответил, лишь пословицу русскую вспомнил: где село ожидовело, там запор — святое дело.
А ведь когда-то на Руси замков не знали. В деревне всякий дом простой щеколдой закрывался; а появились замки, то и тогда ключ от него с собой не носили, а клали тут же, на пороге под коврик или под стреху над дверью. Не было среди русских людей воров; ведь воровство — болезнь, клептомания, следствие вырождения, а русский народ генетически был здоров. И лишь с появлением на Руси цыган да жидов — ознакомились с этой хворью. Потому в народе и говорится: не пущай жида во двор — не узнаешь кто вор.[2]
Григорий Кузьмич взвалил на плечо сумку и сказал:
— Ну что, пошли?
— Не понимаю, — поинтересовался недоумённо заказчик, — инструмент зачем сегодня с собой берёшь? Ты ж посмотреть только? Или работать вздумал?
— А я всегда при оружии, — многозначительно ответил Григорий Кузьмич, поправляя выпирающий в сумке мастерок.
* * *
По дороге жид повернул разговор опять на своё и стал задавать вопросы: сколько может стоить будущим летом земля в деревне, и не знает ли Кузьмич, кто из старообрядцев продаёт дома под снос, да не надумал ли, наконец, и сам он продать свой дом? Старик отвечал теперь коротко и невнятно; видно было, что он всё время о чём-то думает.
Главная деревенская улица, по которой они шли, тянулась с запада на восток, изгибалась влево, подчиняясь прибрежной линии, и в самом своём конце оканчивалась каменной церковью, которая своим фасадом смотрела на всю эту длинную улицу, а глухою стеной с иконостасом выходила на восток. За церковью, на холме, возвышался погост; церковка будто бы отделяла собой мир живых от мира мёртвых.
«Да, за последнее десятилетие сильно изменилась деревня, — размышлял старик», — теперь по обе стороны её единственной улицы стояли другие дома, и тех белых хат, из которых когда-то состояла родимая деревенька, остались лишь единицы.
Издревле у староверов было принято строить дома согласно церковным канонам. Жилой дом всем своим видом должен был повторять саму церковь, ведь считается, что дом христианина — это малая церковь. Взглянув на село с высоты холма, можно было заметить, что все её белые домики строго сориентированы по сторонам света: вход в каждый дом был с западной стороны, правая и левая стены каждого дома имели окна, а восточная была глухой — она олицетворяла собой иконостас храма в восточной его части. Входя в свой дом, старообрядец входил в малую церковь: вначале его нога вступала в домашний притвор — сени или веранду, и, оставив в преддверии малого храма пыльную обувь, как символ внешнего и греховного мира, хозяин входил в святая святых — в сам дом. Переступив порог дома, он осенял себя крестным знамением и клал поклоны перед святым образом, висевшим в красном углу у восточной стены.
Так как вход в каждый дом был с западной стороны, то на улицу смотрели окна либо северной, либо южной стены — всё зависело от того, по какую сторону улицы находился дом. На консоли каждого дома красовался барельеф — год постройки. Чисто выбеленные фасады с подведёнными чёрной сажей причёлками, с выкрашенными в голубой цвет оконцами, обрамлёнными резьбою по камню, напоминавшей наличники русские, с аккуратными лавочками и цветущими палисадниками, выглядели нарядно и празднично.
Если заглянуть через невысокий штакетник, можно было увидеть двор, тщательно выметенный и посыпанный белой ракушкой, принесённой с морского берега. Во дворе по одну сторону стоял дом, а по другую — летняя кухня. Дом под двускатной крышей и вытянулся в глубину двора, к нему прилегали постройки поменьше: сарай для скотины, к сараю примыкали свинюшник, курятник и уже за ними совсем маленькое строенье — собачья будка. Поодаль, за домом, возвышался стог сена скотине на зиму, а далее раскинулся огород, виноградник, и завершали ансамбль старообрядческой усадьбы несколько плодовых деревьев в конце огорода с кустарниками крыжовника, заросли которого скрывали деревенский нужник. В том месте, где начинался сарай для скота, двор был перегорожен хозяйственной постройкой — амбаром; по эту сторону была территория для людей с жилым домом и летней кухней, по другую сторону был скотный и птичий двор. Там же, на скотном дворе, напротив сарая, располагалась баня. По древним обычаям отхожее место и баня — а баня это чистилище, где смываются грязь и болезни — располагались за жилой территорией староверов. Амбар был проходным, и в нём хранились разного рода инструменты, вёдра, скребки и щётки по уходу за животными да огородный инвентарь — вилы, лопаты, косы, грабли, цапки. Чтобы попасть на скотный двор, нужно было пройти сквозь этот амбар, обе двери которого — с этой и той стороны — запирались, чтобы скот и птица не проникали на территорию человека. Там же, в амбаре, был рукомойник, чтобы омыть водой инвентарь после работ да с рук всякую скверну, возвращаясь к себе во двор. Со временем этот, целесообразный обычай перегораживать двор, в том числе и с позиции гигиены, был утрачен; деревенские дворы стали общими, и живность без всяких преград стала гулять по всему двору, путаясь под ногами хозяев и их гостей, гадя, визжа, пища и хрюкая; человек стал жить как бы на скотном дворе.
«Да, почти умерла старая деревушка», — думал Григорий Кузьмич.
И фасады, и лавочки у калиток, где старики сиживали, — всё это кануло в небытие вместе со старой деревней. Новые же строения, с плоскими крышами, оборотились фасадами к берегу, а задом к улице. К улице теперь выходили слепые многометровые стены в граффити — примитивными, как на детских раскрасках, изображениями пальм да дельфинов. Сюда же выходили двери многочисленных магазинчиков, баров, ларьков, пивных. Центральная улица теперь что азиатская где-нибудь в треклятом Израиле — одни кабатчики.
— Ты на пенсии уже сколько лет? — вдруг сквозь мысли услышал старик вопрос жида.
— Без малого тридцать.
— Ну, даёшь! — и Путинсон хихикнул. — Вот представь, старик, что я как предприниматель, — а теперь все предприятия частные — должен кормить тридцать лет тебя, который мне не приносит прибыли. А сколько за эти тридцать лет ещё наберётся таких, как ты, дармоедов?
— Не частник же кормит пенсионеров, а пенсионный фонд, — спокойно ответил Григорий Кузьмич.
— Да какая разница, из какого корыта вас кормить. Деньги для захребетников поступают в пенсионный фонд из нашего же кармана.
— Э нет, не путай карман свой с моим. В пенсионный фонд я отчислял из кровно мной заработанных. Я пятьдесят восемь годков отработал, и с каждой моей зарплаты в этот фонд проценты капали. И учти ещё: не на себя я работал, как ты теперь, а на благо всей страны. Стало быть, всё, что в стране построено — это тоже моё вложение. Но я тебя понял: тут новая хитрость вашего брата, жида-тунеядца. Человек работает до пятидесяти-шестидесяти, а это, начиная с семнадцатилетнего возраста, для женщины будет тридцать три года стажа, а для мужчины — сорок три. Все сорок с лишним лет платит человек в этот фонд ежемесячно, а получит ли он эту сумму, внесённых им средств, обратно? Нет! Потому что для этого он должен жить, выйдя на пенсию сорок три года, как минимум. Прибавь сорок три к шестидесяти. Получается сто три года. Кто сегодня доживает до ста трёх лет? Моё поколение ещё состояло из долгожителей, а нонешние совсем больные. Потому-то как выйдет человек на пенсию, так годка эдак через два-три и… в ящик.[3] Три года поживёт на пенсии, и нет его. А его отчисления в пенсионном фонде, недополученные им за все сорок лет, куда деваются? Разве есть такой закон, чтобы эти отчисления передавались его детям и внукам по наследству? Нет такого закона. А подоходный налог? А другие налоги? У городских там ещё квартплата за свою, приватизированную квартиру и разные там принудительные страховки — тоже ведь не что иное, как налоги за проживание под нашим солнышком. И кому? Жидам в карман.
— Трудового населения мало, а вас, стариков, в наш век медицины — много. Денег на вас не хватает…
— А куда ж они, кровные, делись, деньги-то? — возмутился Григорий Кузьмич. — Давай считать…
Старик замедлил шаг.
— Скажем, для ровного счёту, что я проработал сорок лет. И, если брать по нонешним временам, то зарплата у меня была средняя — 20 тысяч рубликов в месяц. Отчислял я в пенсионный фонд 22%, то бишь 4 тысячи 400 рублей ежемесячно. За год это будет… Умножь 4 400 на 12. Это будет… 52 тысячи 800 рублей. Добавь сюда годовые проценты банка, скажем, процентов восемь, а это ещё 4 тысячи 200 рублей. Итого за год получилось 57 тысяч. На второй год к этой сумме добавляется снова 52 800 и получается 109 800 плюс 8% банка — 8 784 и сумма возрастает до 118 584 рублей. И так каждый последующий год считай с процентами. Теперича прикинь, сколько за сорок лет на моём пенсионном счету деньжат скопилось? А я тебе доложу: 13 миллионов 340 тысяч рублей.
— Ну, ты мастак! — засмеялся Путинсон. — Включил счётчик самому пенсионному фонду.
— Такой же счётчик, как в ваших банках, когда трудягам выдаёте кредиты. А я выдал долгосрочный кредит пенсионному фонду в виде своих ежемесячных отчислений. К тому ж, кредит безвозвратный. Иль я не прав?
— Да прав-то у тебя никаких. Но посчитал без ошибки.
— Так вот, ежели с этих 13 340 000 рублей мне платить в качестве пенсии всего 8%, с учетом сохранения вклада, то моя законная пенсия — 128 000 рублей. А мне платят всего 12 тысяч. В десять раз меньше. Такая вот арифметика. Да что я тебе толкую, как школьнику? Ты сам, денежная башка, все эти схемы знаешь.
— Орудуешь, Кузьмич, цифрами, как калькулятор.
— Калькулятор ни калькулятор, а считать умею, — парировал шутку жида Григорий Кузьмич и добавил: — Я дома, на бумажке, всё давно подсчитал.
— Эти деньги из пенсионного фонда, старик, идут на выплату пенсий пенсионерам других категорий, — пояснил Путинсон.
— Это кому же, если почти каждый в наш век не доживает и до семидесяти годов?
— А про инвалидов забыл? Инвалиды детства, церебральные паралитики, наследственные калеки, психические больные, недоразвитые, инфантильные и другие нетрудоспособные граждане. Надо же содержать.
— А на кой содержать их?
— Это гуманность, дед. Все жить хотят.
— Да не все сами могут, — отрезал Григорий Кузьмич.
— Могут. И не хуже, чем ты могут жить, если общество им будет оказывать всяческую поддержку.
— Это ты, значит, за то, чтобы трудовой человек не имел в старости права на заслуженный и достойный отдых? Пущай, значит, вместо него да на его пенсионные сбережения живут целый век дебилы? В таком разе трудяге правильно будет в кубышку копеечку складывать, а не ваш бездонный пенсионный фонд кормить. И ежели не случится пожить, так хоть детям да внукам останется. А все эти словеса — «гуманность», «общество» — пустой звон. Какое такое общество? Из кармана трудового человека выуживают деньги на содержание генетического мусора, оставляя здоровых детей трудового человека, без нужной копейки.
— Кто выуживает?
— Да система, вами состряпанная. Неужто жиды такие добренькие, что им жалко уродов, психов, дебилов да выродков? — передразнивая жида, говорил старик. — Здесь дело не в доброте, которой у вас с вашим рационализмом и скрупулёзным расчётом отродясь не бывало. Здесь всё тот же расчёт на прибыль.
— Какая же от дебилов евреям прибыль? Я что-то не пойму тебя, дед.
— Да со всех сторон выгода. Во-первых, финансовая. Ведь незнамо, сколько уходит средств на эту категорию граждан, сами-то они проверить вашу бухгалтерию не могут, проверяющие комиссии с вами в доле, потому как состоят из вашего брата, а на показ выставлен вами десяток-другой образцовых приютов и психбольниц, о которых трезвонят по телевизору. Во-вторых, поощряя размножение уродов, вы наносите непоправимый ущерб здоровью народа — вы делаете народ больным и уродливым. В-третьих, вы же и способствуете рождению уродов, сажая на химическую иглу беременных в своих роддомах. А рождённых — бациллами прививаете. В-четвёртых, вы завалили все продуктовые магазины ненастоящей, вами состряпанной снедью с множеством вредных добавок, полки супермаркетов, магазинчиков, и ларьков ломятся от обилия алкогольного яда синтетического приготовления. В-пятых, вы травите человека с юных лет табаком с химическими наполнителями. Ну, и наркотики тоже ведь ваша отрасль.
— И что ты предлагаешь? Убить всех калек, чтобы наступило изобилие на земле?
— Я ничего не предлагаю. Лично я не дал бы и ржавой копейки на содержание армии дебилов, уродов, дегенератов, преступников… В природе они бы просто не выжили и не оставили бы потомства ущербного. По законам природы: полноценные не могут быть слугами неполноценных; ущербное не подчиняет себе совершенное; здоровое не приносится в жертву больному, а живое — мёртвому. Мой народ был бы сегодня здоровым и сильным, умным и долговечным, следуй он законам природы и не ведясь на вашу поддельную гуманность. Калек не должно быть! А если и убивать, то не калек, а тех, кто в погоне за наживой направил народ по гибельному пути. Убивать надо именно этих двуногих погонщиков!
— Жестокий ты, дед.
— Да нет. Жестокие те, кто не одну страну поставил в условия, когда люди не в состоянии оставить после себя здоровое поколение; жестокость, это когда человека рождают калекой и всеми способами продлевают его уродливое существование, обогащаясь на его страданиях. Ты сам-то хотел бы оказаться в такой шкуре в течение всей своей жизни?
Путинсон промолчал. То ли он представил себе весь этот ужас прожить неполноценную жизнь уродом или дебилом, то ли подыскивал вариант ответа на вопрос старика. А Григорий Кузьмич продолжал:
— Не должно быть калек! А это значит, что не должны рождаться уроды. Я агроном, и кое-что смыслю в биологии. Цель подлинной медицины — не допускать воспроизводства бракованного людского материала. Нужно предупреждать беду, а не тиражировать её и нянчиться потом с нею не одно поколение, тратя жизненную энергию здоровых тружеников и средства народа на содержание биологических отходов. А что делает ваша псевдомедицина? Она без разбору убивает младенцев миллионами в материнских утробах, а родившихся травит многочисленными прививками и пилюлями, нарушая естественную природную защиту их организма. Сильные и без ваших прививок имели бы свой природный иммунитет, а слабые сами покинули б этот свет, оставив место под солнцем здоровым и сильным. Прививки же делают всех в одинаковой мере зависимыми от медицины. Вам выгодно иметь армию немощных, ведь жидовская медицина это всё тот же бизнес. Изуверский бизнес. Выгодно выводить новые вирусы, распространять эпидемии: больные гои для вас не опасны, да и работают на аптеку усердно. Главный принцип жидовской медицины: не вылечить, но… лечить! сделать человека с пелёнок больным и «лечить» его до гробовой доски.
Во всём Григорий Кузьмич, конечно, был прав, при этом, даже не ведая всех тонкостей сывороточной медицины, этой новой формы скрытой войны. Не знал о прививках нового поколения и Путинсон, хотя жена его и была «человеком в белом халате», сам он медициной не интересовался; а если бы знал, то лишний раз от души посмеялся бы над простофилей гоем, который всё понимает, а сделать ничего не может.
* * *
Они уж прошли полдеревни. Слева, за высоким забором показалась крыша бывшего деревенского клуба. Григорий Кузьмич помнил то время, когда в этом, тогда ещё новеньком клубе, показывали кинокартины, а в Новый год школьники ставили там любительские спектакли. Представления были разные, в основном сказки: «Снегурочка», «Конёк-горбунок», «Щелкунчик». Раньше перед клубом был парк из высаженных рядами акаций. Теперь же и парк и клуб были скрыты от глаз многометровой стеной пансионата, примкнувшего к зданию бывшего сельмага, на углу которого теперь красовались кондиционеры и указатели: «Номера со всеми удобствами», «Кафе-бар», «Восточная и европейская кухня». Далее перечислялись блюда: «шашлык, лагман, шурпа, плов, чебуреки». И чуть пониже предлагали свои услуги городские бизнесмены от медицины: «УЗИ, МРТ, неврология, гинекология, медицинские анализы».
— Ты столичный и, небось, читал, а может, смотрел по телевизору в детстве сказку «Щелкунчик», — вдруг не в тему заговорил Григорий Кузьмич и как-то лукаво посмотрел на собеседника сверху вниз.
— Я в Москве балет смотрел, — ответил Борис Моисеевич.
— Ага, стало быть, знаешь. Там с королём крысиным войну ведёт Щелкунчик, — продолжал старик. — Вот это и есть она самая — война человека с жидами. А чем вся история там закончилась, помнишь?
— Ну, начнём с того, что король там мышиный, а не крысиный…
— Это ты брось, — отмахнулся Григорий Кузьмич. — Мне брехню на уши вешать не надо. Мыши стаями не живут и организованно мыши не действуют, да ещё во главе со своим королём. А вот крысы именно стаей орудуют, и главная крыса у них имеется.[6] В сказке он семиглавый, потому как крысы по семи и более штук хвостами срастаются — это и есть крысиный король.
— Ну ладно, допустим, крысы. Так это же сказка. Жизнь по-другому устроена, — с ухмылкой ответил Борис Моисеевич.
— А сионисты ваши — не крысиное ли срастание?
Борис Моисеевич не ответил на глупое, как он посчитал, сравнение евреев с крысами.
«Да не появится никакой Щелкунчик, — подумал Путинсон. — Не может появиться в среде конченых гоев настоящий лидер. Мы это под своим жёстким контролем держим. В наших руках роддома, медицина и сфера воспитания гоев на весь период формирования мозга — от детского сада до службы в армии. Народись на свет такой лидер, что весьма сомнительно в полупьяном стаде, раньше-то ему тут же шейка была бы свёрнута нашей сестричкой в родильном доме, а сегодня вместо этого прививки имеются. Одной вакцины чужеродного белка с компонентами солей свинца и ртути достаточно — и расти себе дальше баранчик. Избегнет прививок, и такое ведь может быть, если родители не идиоты, ну тогда наши воспитатели в детском саду и учителя в школе всё равно своё дело сделают. Наша программа образования так свернёт мозги и психику, что будет ему не до лидерства. А если и тут проскочит, так дебильные гои сами его уничтожат, когда этот лидер станет их призывать наши синагоги рушить: фашистом его заклеймят и антисемитом. А ты, дед, мечтай-таки о лидере. А тем временем множатся сотни тысяч неспособных к развитию, бесплодных и даунов, шизофреников и дебилов», — так думал Борис Моисеевич Путинсон, смеясь в себе.
А старик тем временем продолжал:
— Это, смотря чья жизнь: у человека жизнь устроена по-человечески, а у крыс… как в сказке той. На то и сказка, что в ней намёк, мудрость народа, в душе которого она родилась. Есть сказки немецкие, есть сказки русские, есть монгольские сказки и даже чукотские сказки есть. А вот еврейских… Я о таких отродясь не слышал. Еврейские матери своим детям, поди, чужие сказки рассказывают? Разве не прав я?
— Евреи на сказки время не тратят, — оторвался от размышлений Борис Моисеевич. — Мы народ древний и давно выросли из того возраста, когда верят сказкам. А пока другие в сказочки верят да предаются пустым мечтаниям, мы управляем миром.
— А я тебе так скажу: сказки сочиняет и передаёт из поколения в поколение тот народ, у которого есть душа. Душа чистая, как у ребёнка. Иметь душу чистую дано лишь великим нациям. А у вас замест чистой души обман, лукавство, хитрость. Доверием и искренностью народов вы, жиды, всегда пользуетесь себе на корысть.
— Не доверием, Кузьмич, а глупостью вашей. Есть такое слово у русских «простофиля» и ещё «Иван-дурак» — это не мы придумали, это из ваших сказок. Русские и прочие неевреи по сравнению с евреями простофили, Иванушки-дурачки. Мы вам написали такие «сказки», которые вы по своей наивности, за святое писание приняли и литературных героев еврейской истории для себя святыми сделали. Наши «сказки», да та же Библия, для вас — религия! Мы научили вас вере, раскаянию и покаянию, страху божиему. А что дают ваши русские сказки? Емеля на печи — лентяй. «По щучьему веленью, по моему хотенью» — и вёдра сами за водой пошли, и топор сам дрова рубит… Да ещё ковры-самолёты, да скатерти-самобранки... И чтоб еврейским детям такие сказки рассказывать? Чтоб они, когда вырастут, пустым мечтам предавались? Нет. Они в жизни реальной должны реально владеть всем и всеми.
— Говоришь, «владеть»? И чем бы владели вы, если бы народы-труженики не возвели дворцы, которые вы захватили, не вырастили и не испекли бы хлеб, который вы каждый божий день пожираете?
— Мы всем владеем по праву.
— Это по какому же такому праву? — возмутился Григорий Кузьмич.
— По божественному, старик, по клятве б-га дано нам право жить в ваших домах, владеть вашим имуществом — жить и насыщаться…[7]
* * *
Дойдя до магазина, они свернули к берегу и теперь шли по накатанной песчаной дороге. Справа тянулась череда огородов и новеньких дач, и в камышах виднелся рассохшийся остов старой лодки, раздавленной прошлой зимой ледяным торосом. Слева открылся вид на бухту, оканчивающуюся скалистым мысом. На берегу чернело несколько смолёных рыбацких байд, перевёрнутых вверх днищем, принадлежащих тем немногим старым рыбакам, кто выходил изредка в море бычков на уху поудить ещё при Украине. И эти старые челны теперь были прикованы цепями к колышкам, вбитым в песок. Так требовал новый кремлёвский закон — дабы «вездесущие террористы» не угнали лодки в море. Любая лодчонка должна быть к причалу приписана, а эта услуга стоит от тысячи рублей до пяти. И от берега отплывать разрешено не далее двухсот метров, всякий раз сообщая по телефону в погрануправление ФСБ о выходе в море и возвращении, иначе на штраф раскошелишься. Григорий Кузьмич понимал: «Погранцы не страну охраняют от вторжений извне, а зорко следят, чтобы стадо гоев оставалось в загоне».
— Где тут твоя яхта, дед? — съязвил Путинсон.
— У меня отродясь яхты не было, — сухо ответил Григорий Кузьмич. — А лодка давно на дрова пошла.
— Сад бурьяном зарос… Лодка сгорела в печке… Продавай, дед, дом, тут тебе делать нечего…
По дороге навстречу шёл интеллигентного вида мужчина славянской внешности, худощавый, чисто выбритый, в стареньком демисезонном пальто и до блеску начищенных туфлях. Поравнявшись, он кивнул головой и сказал:
— Доброго здравия вам, Григорий Кузьмич.
— Будь здрав, Вечеслав,[8] — ответил старик встречному.
— Кто такой? — полюбопытствовал Путинсон, когда прохожий был уже поодаль. При этом он оглянулся и сплюнул.
— Поэт. Печатает в местной газете свои вирши.[9]
— Ненормальный. Всё по берегу ходит. Вижу часто его напротив моего пансионата.
— Отчего ж ненормальный? Он добрый, — ответил Григорий Кузьмич. — Мухи зря не обидит.
Борис Моисеевич ещё раз оглянулся вслед странному гою и принялся говорить о всемогуществе денег, которые только потому в руках евреев, что евреи в этом деле прирождённые гении.
— Мой отец учил меня: «Деньги, Боря, это результат труда многих в компактном виде, своеобразный аккумулятор рабской силы. Кто имеет большие деньги — тот имеет много рабов. Концентрируя деньги, банкиры заполучают результаты труда миллионов рабочих рук. Не надо держать у себя рабов, достаточно иметь в банке их труд. Огромные состояния способны дать то, что могут сделать миллионы невольников».
— Нечто наподобие ушебти?[10] — спросил Григорий Кузьмич.
— Что? — не разобрал слово Борис Моисеевич.
— Да это я так. Продолжай.
— За деньги можно всё: нужен тебе батрак? — пожалуйста; понравилась вещь? — да нет проблем; женщину хочешь? — она твоя!
— Ел бы жид деньги, кабы мужик его хлебом не кормил, — проговорил в полголоса пословицу русскую Григорий Кузьмич.
— Всё и всех можно купить! — воодушевлённо продолжал Путинсон.
— Ну, не всех. Меня, если я захочу, ни за какие деньги не купишь.
— И тебя, Кузьмич, купить можно. Может, чуть подороже прочих. А если условия создать плохие… например — год голодный выдастся, то и за бесценок продашься; вернее, вынесешь из дому все сокровища и реликвии свои родовые, когда жизнь на карту поставлена будет, особенно если смерть грозит твоим детям и внукам. Умирать-то никому не хочется.
— Знаем, что вы мастера устраивать людям голодный мор. Едва ль не полгосударства вымерло в двадцатых-тридцатых годах при вашей власти.
— Не обязательно мор. И без мора, как объявит наш врач гою смертельный диагноз, так тот и дом продаст, и рубаху последнюю с себя скинет, чтобы тот его вылечил. И диагноз в пятидесяти из ста будет правильный, потому что гой себя водкой и прочей гадостью всю свою жизнь травил. Продукты хорошие дорого стоят, а купить их — денег нет. Как же можно жить без денег? Это чистой воды утопия.
— А тут и понимать нечего, — сказал Григорий Кузьмич. — Природа давала пищу людям: земля — овощи, фрукты, зерно, бахчу, солому и чистую воду; животные — мясо, шерсть, яйца и молоко, кожу и удобрения; море — сортов двадцать одной только рыбы, рапанов, мидий и морскую траву. И для стройки земля давала всё: камень брали в каменоломне, глину на глинище, солому возили с поля, камыш со ставков, песок брали с морского берега да воду с колодцев. Не покупали, понимаешь ты это аль нет?!
— Если у меня не будет денег, — уповал на своё Путинсон, — я что… пешком ходить должен? У меня ж ни одежды, ни обуви хорошей не будет… А еду за что покупать? Да я ж подохну, как пёс от голода!
Григорий Кузьмич остановился, перевёл дух, присел на перевёрнутую вверх дном байду и продолжил:
— Ты сказал, что состояние способно заменить миллионы трудовых рук. И это ложь! Без этих самых рук любые богатства — прах. А теперь попытаюсь тебе объяснить, как может человек жить без денег. Да хотя б на примере нашей деревни. Поймёшь ли? Не шибко я в том уверен… Ты только не прерывай.
И Григорий Кузьмич начал свой рассказ:
Здесь, в этой деревне, некогда все приходились друг другу роднёй, потому жила наша деревушка, как одна большая семья. А кто, скажи, станет в своей семье продавать друг другу? На Руси так не принято было. Потому все обменивались тем, что было лишнее. Наловил рыбак полную байду рыбы; для семьи столько рыбы не съесть и за целый год. А у соседа урожай в огороде богатый, на всю зиму хватит и ещё останется. У другого соседа куры несутся вдоволь да полон двор уток, гусей, индюшек. У третьего — корова молока даёт больше, чем его семье надо. Холодильников с заморозкой-то не было, а только лишь погреба прохладные. А в погребе ни молоко, ни масло хранить долго не будешь. Тот барашек своих стрижёт, тот бычка заколол на мясо. А в ином дворе кабана зарезали; для одной семьи того кабана на год с лихвой хватит. И вот несёт рыбак одному рыбу, делясь с ним своим излишком, а он ему картошечки, бурачку, моркови… У другого сменяет улов свой на шерсть и мясо. У четвёртого — на молоко и масло. Так и жила деревня, без денег: никто никому ничего не продавал, и никто ни у кого ничего не покупал, но при этом жили богаче всякого городского, у которого деньги были и который за продуктами натуральными сам ехал в деревню. Почему богаче? Да потому что не кормили при этом тех, кто ничего не делал: не было между тружениками посредника, который бы все излишки скупал, а потом с наценкой своей продавал бы обратно людям, — не было в нашей русской деревни жида — кровопийцы-бездельника. Не было в стародавние времена и таких начальников — бригадиров, парторгов, председателей, секретарей, бухгалтеров и прочих чиновников — этих дармоедов-нахлебников. Был в селе лишь человек труда. А человеку труда зачем деньги? Труд — его золотой капитал, который он вкладывает в природу — в самый надёжный и щедрый банк, — будь то огород или сад, море иль лес. Деньги нужны тому, кто не трудится, не производит; они позволяют ему захватить результаты чужого труда, копить его, обесценивая и сам труд, и его результаты. Когда мы свергнем вас, жидов-кровопийц, тогда ни к чему нам, трудовым людям, деньги в той роли, которую они теперь исполняют — нажива, процентный обман, накопление. Не деньгами хлеб растится, не деньгами дома и дроги строятся, не деньгами одежды и обувь шьются, а трудовыми руками. Не деньгами открытия в мире делаются, механизмы изобретаются, картины и книги пишутся, а человеческим разумом. Без труда человеческого — физического аль умственного, хотя, одно от другого неотделимо, — без труда деньги ноль! ничто.
— Ну, это в деревне, отдельно взятой, такое ещё возможно. А в масштабах целого государства, дед, пробное не прокатит.
— Тебе пример государства нужен? А то, поди, и не знаешь, что есть такой великий пример в истории?
— Ну-ну, послушаю.
— Автаркия. Слыхал такой термин?
— Что-то вроде полной независимости государства от внешнего мира.
— И не только от внешнего. Это, прежде всего, упразднение всех нетрудовых посредников в государстве. Когда труд человека и богатства природы соединены напрямую.
— И в какой же стране такое практиковалось?
— В Германии, Гитлером.
— Так я слышал, что Гитлер на деньги еврейских банкиров свой Рейх построил.
— Евреи объявили войну Германии и при этом ей денег дали? Небось, на постройку концлагерей для евреев? Ты эту басню своим рассказывай, а я знаю, за счёт чего выбралась Германия из той канавы, в которую вы её столкнули.
— Ну-ну, послушаю, как это они без денег…
— За счёт трудовых немецких рук…
— Опять ты про руки, дед.
— Да не только руки. Одних рук мало, тут ещё интеллект немецкий. А он воспрял, когда выбросил Гитлер из экономической и финансовой сферы целые звенья посредников жидовской национальности. Из науки удалил лжеучёных. Искусство, культуру, литературу освободил от ваших бездарей; прессу — от картавых лжецов. Сократил лишних чиновников. Создал трудовую армию Роберта Лея. Трудовые арийские руки заменили жидовские деньги. И страна, за короткий срок достигла таких высот в экономике, науке, культуре, что многие страны мира оказались в хвосте Германии.
— У тебя выходит, что Гитлер совсем без денег поднял экономику, — усмехнулся Борис.
— Трудом! — коротко ответил Григорий Кузьмич.
— «Труд ведёт к свободе!»[11] — ни этот ли лозунг красовался на воротах концлагерей у нацистов?
— Так ведь это для вас — жидов — был лозунг, — грубо парировал Григорий Кузьмич. — Чтобы вы, обезьяны, через труд удостоились стать похожими на людей, и только тогда получили бы право жить среди нас.
Борис Моисеевич засмеялся.
— Где ты видел, старик, чтобы обезьяны, работая на уборке чая, становились людьми?[12] Хоть одна кобыла, что отпахала всю жизнь в ярме, приняла внешний вид человека?
— Если труд не превращает обезьяну в человека, то лень уж точно делает человека сродни обезьяне, — защищал идею труда Григорий Кузьмич, честно отдавший работе на земле всю свою жизнь.
— Труд создал человека…[13]— и Борис Моисеевич хихикнул, смерив насмешливым взглядом старика. — Это сказка для гоев, чтобы у рабов был стимул пахать на нас. Чем тяжелей работа, чем усердней трудится гой, тем больше он чувствует себя человеком, а заодно — свободным. Мы для вас даже систему создали: перевыполнение плана, соцсоревнования, стахановцы, многостаночницы, ударники труда… И пахали гои наперегонки за вымпелы, грамоты, знамёна переходящие, а особо отличившимся в рабстве гоям медальки алюминиевые давали — «ветеран труда», «герой соцтруда». А для нас таки, евреев, труд — наказание. Именно трудом б-г наказал евреев, изгнав из рая.
— По-твоему, труд является наказанием?
— А что, в России каторга не была наказанием для государственных преступников?
— Для исправления, — уточнил старик.
— И что? Многих каторжный труд исправил?
Григорий Кузьмич и сам прекрасно понимал, что насилие никогда никаких пороков не исправляло. Никогда ещё тюрьмы не выпускали на свет ни рыцарей чести, ни благородных девиц.
— Эко ты иезуитски[14] вывернул, — качнув головой, произнёс старик и с воодушевлением вдруг добавил: — Однако ты всё же прав. Бесполезным был лозунг на воротах концлагеря. Это оступившегося трудягу немца или заблудшую русскую душу труд вполне мог наставить на истинный путь. Но жида… труд действительно не делает человеком.
— А я потому много говорил тебе о работе, — продолжал Григорий Кузьмич, что для меня мой труд есть наполнение моей жизни. Без труда человек превращается в иждивенца. А иждивенец паразитирует и вырождается. Для тебя ж мои понятия — пустое, что для стрекозы попечения муравья.[15]
Выслушав Григория Кузьмича, Борис Моисеевич подвёл под всем сказанным черту:
— Что ж, пусть у немца будут его трудовые руки, а у русского будет его душа широкая. Я не против. А душой еврея — пусть остаются деньги. И еврей за эти самые деньги купит и трудовые руки немца, и русскую необъятную душу, и много чего ещё, что и не снилось гоям.
— Нынче-то оно так и есть. Покамест проистекает по-вашему: немецкие руки работают на Израиль, а русская душа спивается.
— Это потому, что евреи по-другому мыслят, чем все остальные. Мы с тобой, Кузьмич, разные.
— Да уж, явно не близнецы, — усмехнулся Григорий Кузьмич.
— Когда мы смотрим на одну и ту же вещь: ты видишь своё, а я своё.
— Согласен. То, что мне ценно — для тебя грязь. А твои сокровища — зло для меня.
— Я о другом, Кузьмич.
— О чём же?
Путинсон было задумался, но тут же спросил:
— Вот вырастил ты урожай. Что при этом видишь и чувствуешь?
— Как что? Коль урожай хороший, то я доволен. Приятно и глазу взглянуть и руками пощупать, и душа ощущает благость, как награда за труд; знаешь, отдохновение такое благостное внутри. В общем, я наслаждаюсь результатами труда своего.
— А наслаждаться рано, ведь это всего полдела. Я же, глядя на твой урожай, оцениваю, принесёт он мне прибыль или нет. Я смотрю дальше тебя и вижу денежный результат. Я финал предвижу. Это первое. А теперь второе. Ты, когда огород начинаешь, задумываешься о прибыли? Уверен, что нет.
— Зачем думать о шкуре ещё не убитого медведя? Дурак думкой богатеет, а я меркую, как лучше вскопать, в какое время сеять, о погоде думаю — засухи б не было.
— И третье: землю ты чем для себя представляешь?
— Как это «чем»? — удивился Григорий Кузьмич. — Землёю. Чем же ещё?
— Я имею в виду, чем ты её представляешь образно?
— Кормилицей землю свою считаю.
— А дом, в котором живёшь, чем считаешь?
— Крышей над головой, — ответил Григорий Кузьмич, и добавил: — И всё это — дом, земля — родина. Тебе-то, поди, это слово мало что говорит.
— А я, старик, всё это вижу иначе. И твою землю, и твой дом я расцениваю с позиции выгоды, которую всё это может дать. Представь, что земля, дом, хозяйство… — это всё тот же банк, куда можно вложить одну сумму денег, а обратно получить прибыль, с процентами.
— Ты опять всё на деньги переворачиваешь, — недовольно буркнул Григорий Кузьмич.
— Нет, Кузьмич, я всё точно считаю. Если бы ты был евреем…
От этих слов Григория Кузьмича аж передёрнуло. А Путинсон продолжал:
— Если бы ты был евреем, то скрупулёзно бы рассчитал: цена семян, стоимость обработки земли, время от посева до урожая, а оно тоже деньги, стоимость работ по сбору урожая, затраты на хранение и перевозку, наконец, твоя собственная зарплата за труд на своём огороде…
— Я что, должен сам себе деньги платить? — удивился Григорий Кузьмич.
— А как же? Ты ведь пока работаешь должен за что-то питаться, и при этом одежду, обувь изнашиваешь, — всё это тоже вложенные средства. Итак, берём оптовую цену продукта, вычитаем вложенные средства и получаем прибыль. Если прибыль меня устраивает, я берусь за такое дело. То же самое с домом. Только здесь прибыль приносят курортники. Земля и дом в моём понимании — «банк» с хорошей прибылью. Только земля — банк, который может лопнуть. Непогоду не просчитаешь на калькуляторе, неурожай съест и вложения и прибыль. Земля — большой процент риска. Потому я к земле равнодушен. Меня интересуют место, площадь, и постройки на ней. Я — деловой реалист, а ты — трудяга-романтик.
Григорий Кузьмич молча поднялся с лодки, и они пошли дальше по песчаной дороге.
— А если я не выращу свой урожай, и рыбак не поймает рыбы, и портной не сошьёт одежды, и столяр не сделает мебель… — тогда что ты продавать будешь? Если мой брат-крестьянин не выкормит свинью, не разведёт птицу, не подоит корову, если пекарь не испечёт хлеб… — что ты есть будешь?
— А что если твои куры не станут нести яйца, а корова перестанет доиться? — ответил вопросом на вопрос жид.
— На мясо пойдут.
— Вот и у нас для вас имеются революции, войны, голодоморы, репрессии, — сокращение поголовья, если прибыль исправно давать не будете.
— Стало быть, сущая правда, что мы для вас, паразитов, не больше той скотины, что в хлеву.
— И что ты уцепился за это слово? Паразиты, паразиты… Допустим, евреи паразитируют на неевреях, — согласился Борис Моисеевич. — И что из этого?
— Как что? — возмутился Григорий Кузьмич. Сразу видно, что нет у тебя ни капли совести.
— При чём тут совесть? — усмехнулся жид. — А где была твоя совесть, старик, когда ты всю свою жизнь паразитировал на якобы любимой тобой природе?
— Я не паразитировал. Я честно свой хлеб всегда зарабатывал.
— Да я не о том, что ты его зарабатывал. Смотри глубже, старик, зри в самый корень.
— Что-то я тебя не понимаю. Опять мудришь, вывёртываешься, поди.
— Тогда я тебе по-простому скажу: ты же деревенский и хозяйство держал. Ну, там кур, свиней, корову… держал?
— Что за глупый вопрос? Держал, конечно. И не только скотину и птицу, но ещё и пасекой занимался.
— А теперь смотри: молоко, которое ты от коровы брал, кому было предназначено? Правильно, телёнку. А ты его отнимал у дитя коровы для себя и своей семьи. И у курей из гнёзд воровал ты яйца, которые куры несли вовсе не для тебя. И мёд у пчёл тырил килограммами, который они для своей семьи всё лето, с утра до вечера собирали по каплям. А потом в благодарность за всё это корову и кур зарезал, а пчёл в одну из зим подыхать с голоду бросил. Да и хлеб, который ты каждый день ешь — это ж миллиарды семян, то есть, детей пшеницы. И после этого ты будешь по-прежнему утверждать, что ты не паразит?
— Ну так все люди живут подобным образом — за счёт природы. Но я на людях никогда не паразитировал. Вот что главное.
— А теперь представь, что для любого еврея всякий нееврей это такая же скотина, как для тебя корова или свинья.
— Я понимаю, к чему ты клонишь, — сказал Григорий Кузьмич. — Ты хочешь оправдать своё преступное племя всё той же ложью, что вы, евреи, богоизбранные.
— Зачем мне оправдывать то, что извинено самой природой? Ты же не оправдываешь себя перед коровой, телёнка которой ты едва ли не на глазах у матери режешь. И перед курами ответа не держишь, когда поочерёдно им головы рубишь.
— Ну так они животные и ничего не понимают, — сказал в свою защиту Григорий Кузьмич, осознавая, что жид в чём-то прав.
— Вот, старик! И гои ничего не понимают.
— Как это, не понимают? Да всё мы давно уже поняли.
— Нет, старик. Не поняли. Вы, конечно, всё видите, знаете, но… не поняли. Пчёлы тоже видели, как ты у них мёд откачивал, и куры видели, что ты яйца из их гнёзд выгребал. Видели, но сути не понимали. Понимать, значит, реально противодействовать. Но никто из гоев до этого уровня понимания подняться не в состоянии. Ты можешь себе представить, что твои куры с коровами и свиньями вдруг проявили разум и поняли, чего им от тебя ждать? Если ты считаешь вполне законным свой паразитизм на животных, то и евреи считают, что жить за счёт животных с человеческим обликом тоже вполне законно.
Григорий Кузьмич задумался. По логике выходило, что жид совершенно прав. «Но, можно ли верить жиду? — размышлял Григорий Кузьмич. — Тут явно какой-то подвох».
— Ну так и люди же могут прозреть, — сказал Григорий Кузьмич. — Есть немецкая сказка о бременских музыкантах. Она как раз о прозревших животных.[16] Они в едином порыве изгнали разбойников из дома.
— Ты всё о сказках? — и улыбка расплылась на пухлых губах Путинсона — Мы ещё в сорок пятом этот гойский Бремен с его «прозревшими музыкантами» превратили в пепел! И ещё с десятка три таких же «бременов», «дрезденов», «кёльнов» испепелили.[17] А трубадур их со своей принцессой застрелился в своём подземном стойле.[18] Так что, прозрение для гоев чревато бойней.
— Но после той войны русские многое осознали. Потомки поняли, что не победили, а проиграли.
— Не осознали и не осознают! — уверенно сказал Путинсон. — Ты ж победобесие каждый год в телевизоре видишь. Русские о войне ничего не знают, и знать не положено. Закрыты для вас архивы. Достаточно будет того, что «деды воевали».
— А не страшишься, что у людей терпение лопнет и они станут вас резать и жечь?
— Ты когда-нибудь видел восстание овец против своих чабанов?[19] — риторически спросил Путинсон. — Бараны только и могут драться друг с другом. Пастух не боится, что стадо на него набросится, каким бы огромным оно ни было. А ведь стада очень большие бывают, и разъярённые быки в каждом стаде есть, и все рогами вооружены поголовно. Однако же покорно повинуются пастуху с хворостиной. А если какой бык из повиновения выйдет, так на то у пастуха верные псы ждут команды «фас!». Пастух знает, когда и куда гнать стадо, а хозяин, на кого пастух работает, выносить решение — когда и кого из стада отправлять на бойню. Вечером стадо идёт на ночлег, отдаёт молоко, а взамен получает пойло и крытый хлев. Со стадом гоев происходит то же самое: хозяина гоям знать не положено; пастух — это наше правительство; хворостина — это законы, нами для гоев написанные; псы наши верные — это армия, спецслужбы, полиция; молоко — это гойский труд, обращённый в деньги; пойло — это… пойло, алкогольный дурман для гоев; хлев же — мнимая безопасность, которую гоям обеспечивает наше правительство от придуманных нами «волков» — террористов, глобального потепления, эпидемий и прочих ужастиков. Стадо боится «волков» и пастуха считает своим благодетелем. Знаешь грузинскую пословицу? — барашка боялась всю жизнь волков, а зарезал её пастух.
— А бога вы не боитесь? — строго спросил старик. — Он-то все, поди, видит.
— Какого б-га? У вас нет никакого б-га. А то, что вы считаете б-гом, всего лишь картинка, которую мы поставили перед стадом и приказали: «На колени, рабы! Это спаситель ваш».
— Хитро измыслили, — с печалью сказал старик.
— Это не мы придумали. Это законы всё той же природы, где высшие живут за счёт низших.
— Никогда не были паразиты высшими! — отрезал Григорий Кузьмич.
— Тогда и ты не выше своих свиней и кур.
— Может оно и так, — произнёс Григорий Кузьмич. — Мы природу ещё не знаем. А когда узнаем, тогда люди, возможно, перестанут поедать животных, рубить живые деревья и не будут воровать мёд у пчёл…
— А пока что… — и Путинсон усмехнулся, — пока что, старик, ты жуёшь хлеб и глодаешь чьи-то кости, запивая ворованным молоком.
Борис Моисеевич помолчал.
— Удивляюсь, Кузьмич, ты на редкость сообразительный гой. И всё же, природа твоя — мужицкая, трудовая, тягловая. Слово «мужик» знаешь, откуда? Это еврейское слово «мушах» — тягловый скот.
Ведя весь этот бессмысленный, как полагал Путинсон, разговор со старым гоем, он размышлял: «Слушал бы я тебя, непрактичного тугодума, если бы не твои двадцать соток земли с домом, ради приобретения которого мне, бизнесмену, дискутировать приходится с холопом». Путинсон органически не переносил тех, кто трудится своими руками. Единственно, что оправдывало их труд, так это то, что можно было пользоваться его результатами, получая для себя выгоду. Ведь только еврей, считал Борис Моисеевич, может по-настоящему радоваться именно прибыли, а не самому труду, который, как и сам трудяга, считается у евреев презрительным.
Как все евреи он очень любил себя той ветхозаветной любовью, которая порождает во всяком потомке Авраама чувство животной злобы и откровенной жестокости к нееврею, который осмелится не то чтобы поносить еврея, но даже указать ему, что он еврей. При этом Путинсон внешне не обнаруживал ни жестом, ни мимикой своей неприязни; и лишь холодный тяжёлый взгляд его тёмных глаз мог открыть проницательному гою потаённую злобу. Та мизерная доля славянской крови, которая оказалась в нём через прадеда-поляка, изменила не только внешний облик, сгладив классические черты жида сефарда,[20] но и сообщила ему новое свойство. Ген чести, если так можно выразиться, оказавшись в мутном потоке еврейской крови, проявлял себя в виде заносчивой горделивости. И этот эрзац чести сдерживал Путинсона, не давая опускаться в полемике с гоями до площадной брани.
— Хорошо, пусть я тягловый скот, — молвил Григорий Кузьмич, — пусть романтик-труженик. Но я — первичен! А ты, деловой да шустрый, лишь после меня. Не будь меня, не будь труженика — давился бы ты пачками своих денег да ломал бы зубы о слитки золота. Потому что я произвожу главное — то, что для тебя, спекулянта, перепродающего результаты чужого труда, является товаром, средством наживы.
Григорий Кузьмич говорил тихо, размеренно, в такт своих больших шагов, грузно шагая сапогами по песку.
— Ты сказал, старик, что «не вырастишь урожая». Да если я захочу, то куплю и твои трудовые руки, и твоё время, и твою душу, и тебя «первичного» и «главного». Деньги всему голова!
— А я стою на своём: ум, труд и знания всему голова.
— Что толку от твоего ума, старик, если ты нищий?
— За деньги ума не купишь, — отрезал Григорий Кузьмич.
— Ума не купишь, а диплом — вполне.
— Я диплом свой за деньги не покупал. Я пять лет корпел, постигая знания.
— За пять лет, старик, я пять высших образований куплю.
— А ты ляжешь на операционный стол врача, который своё медицинское образование, как ты, купил?
— Нет. Если не учился, как он операцию сделает? Да и не имеет он права.
— Отчего же? — деловито спросил Григорий Кузьмич. — Разве врачи теперь не вашей национальности? Разве врача интересует твоё здоровье, а не твои деньги? Разве они ему не заменяют его знания и умения? Ну, издохнешь ты на его столе, он же от этого не в убытке, и по закону за летальный исход не отвечает.
Путинсон задумался, а старик, усмехнувшись, добавил:
— Так, стало быть, к еврею с купленным за деньги дипломом ты на операцию всё же не ляжешь? И в самолёт не сядешь, если тебе сообщат, что им управляет обезьяна? Так я убедил тебя?
— Не убедил, — ответил Борис Моисеевич. — Считал и считаю, что деньги — главное. А в медицине особенно. Ты, дед, за свои гроши даже одной дешёвой коронки в свой гнилой рот вставить не можешь, а о золотых и мечтать тебе не приходится, — при этом Путинсон брезгливо ощерился золотой коронкой. — С одной стороны тебе нечем есть, а с другой стороны нечего есть, — задница полная. Потому именно деньги — сила, а не руки твои мужицкие или какая-то там душа трудовая русская, — и, смеясь прибавил: — Душа детская, сказочная…
— Тебе ли, мешку денежному, судить о душе русской?! — возмутился Григорий Кузьмич на циничный смех жида. — Вот ты мне говорил, что Емеля на печи это образ лентяя, а у меня на сей счёт другое имеется мнение.
— Ну, давай, старик, своё мнение. Русские старики да гойские дети любят сказки.
— Сказки, я тебе уже говорил, отражают душу народа, — спокойно начал Григорий Кузьмич. — Емеля на печи это не образ лентяя, глупо мечтающего, чтобы вёдра сами, «по щучьему велению», за водой ходили. Здесь образ народа-изобретателя. Это умственная проекция из недр русской души в грядущее, к потомкам. Образы русских сказок это зародыши, семена будущих изобретений цивилизации. Рассказанные детям, они воплощаются новыми поколениями. Мы ведь сейчас не ходим с вёдрами за водой — она сама к нам в дом по трубопроводу поступает, аки «по щучьему велению»! И топором мы сегодня не машем — бензопилы и лесосечные машины лес валят. И ковёр-самолёт воплотился в «железных летающих птицах», которые получили своё название от ковра — самолёты. И Жар-птица — не её ли перо освещает наши жилища сегодня в виде электрической лампочки? Сказочное зеркальце мир показывающее — не экраны ли это наших телевизоров дома? И на автомобилях мы ездим, как ездил на печи тёплой к царю в гости Емеля. И скатерть-самобранка это образ нашей земли-матушки — кормилицы щедрой. И если глубже смотреть, то Иванушка Дурачок в сказке «Конёк-горбунок»[21] ловил именно вечность в образе прекрасной царевны Жар-птицы, которая в конце сказки омолодила его, красавцем сделала и одарила счастьем. Это образ её величества русской женщины рождающей на свет молодую русскую нацию! Великий созидательный потенциал, заложен в самом народе, а до той поры, пока не появились условия, он выражается в творчестве устном — в сказках, которые понятны и детям, и взрослым. Сказка — мудрость народная.
— Да ты, дед, ещё и язычник! Как же в тебе уживаются христианство с язычеством?
— Видать, это тоже свойство великой русской души: хранить огонь и воду вместе, не испарив одно, не загасив другое. А так, какой я язычник? Я православный.
* * *
Ближе к мысу берег становился круче, образуя земляной вал, отделяющий деревенскую улицу от узкой полоски пляжа. Тропинка, по которой шли жид и печник, вела в гору, и вскоре они оказались на вершине гряды: внизу, слева оставался берег с понуро лежащим на нём старым, измятым и вросшим в песок дюралевым глиссером; справа, из-за края гряды, показался вначале один, затем два других деревянных креста на крыше церкви. Тропинка сворачивала вправо и круто спускалась вниз мимо церкви, выходя на центральную улицу.
«Да, за последнее время не та стала деревня, — думал Григорий Кузьмич. — Вот эта добротная старообрядческая моленна, сложенная из камня в 1914 году, ещё хранит облик былого села», — и он посмотрел на аккуратно выбеленную церквушку. На ступенях моленны возились с большим висячим замком, отворяя ветхую дощатую дверь, бабы, пришедшие на вечернюю службу. Заблудившаяся корова лениво щипала траву у церковной стены. Григорий Кузьмич поднял глаза на кресты и, стянув с седой головы шапку, истово перекрестился. Это вызвало усмешку на лице его спутника, но Григорий Кузьмич того не заметил, он смотрел на кресты и в чистое небо над ними.
— А что церковь-то не ремонтируете? — поинтересовался Борис Моисеевич.
— Денег нет. Сейчас материалы дорого стоят. Да и работа недёшево.
— Будут. Раскручусь с бизнесом, и церковь всю вызолочу, колокольню поставлю…
— Тебе-то наша церковь на что? — удивился Григорий Кузьмич. — У вас, антихристов, своя вера имеется.
— Своя. Но и эта наша.
— Ты мели-мели, да не заговаривайся, — почти со злобой в голосе отрезал Григорий Кузьмич. — Не ваши ли Христа распяли?! Наша христова вера самая, что ни на есть русская. В неё веровали и мои отцы, и мои деды, и мои прадеды… Это наша исконная русская вера во Иисуса Христа. Понял!
— Да ты не нервничай так, Кузьмич. Теперь она ваша, я же не спорю. Но откуда она пришла к вам, разве ты не знаешь этого? А ещё верующий да начитанный…
— Знаю. С Греции, из Византии.
— А в Грецию откуда христианство пришло?
— Из Рима, а в Рим — из Палестины.
— Начнём с того, что ваш «русский» бог Иисус был евреем. То есть, по-твоему, Кузьмич, жидом…
— Христос жидом не был, — сдерживая себя, ответил старик.
— А какой же тогда он был национальности? Уж не славянином? — едва ль не смеясь в лицо старику, спросил Путинсон.
— Самарянин, — твёрдо ответил Григорий Кузьмич. — Я Евангелие ладно знаю, и там написано, как иудеи сказали Христу: «Ты Самарянин …бес в Тебе»[22]
— То, что его обозвали самарянином те, против кого он выступил, ещё не означает, что это правда. Враги, как правило, говорят оскорбления. Если враг назовёт тебя собакой, это ж не значит, что ты собака, — сказав это, Путинсон подумал с брезгливостью: «Да ты и есть собака, хуже того, тупая собака», — но вслух продолжил:
— Ладно, если ты соглашаешься с первым утверждением, что он самарянин, то нужно согласиться и со вторым, что бес в нём; ты же так не считаешь? Женщина самарянка, а она-то уж знает свой народ, отвечала ему, когда он у неё воды просил, что он, будучи иудеем, не должен просить у неё пить.[23]
— Это не доказательство. Она могла ошибиться, — стоял на своём Григорий Кузьмич. — Но у меня весомее аргумент. А именно то, что Христос называет Аврамовых детей, то есть вас жидов, не иначе как сынами диавола: «Ваш отец диавол…»[24]
— Так это слова как раз из той перебранки Иисуса с фарисеями: вначале он их назвал детьми диавола, а в отместку они его обозвали самарянином, — обычная еврейская свара и обмен «любезностями».
— Ну, тогда Христос мог быть хананеянином. Хананеяне там тоже жили.
— Если бы он был хананеянин, то не назвал бы хананеян псами, которые едят крохи, упавшие со стола иудеев.[25]
— Точно. Есть такое место в Евангелии, — согласился Григорий Кузьмич. — Христос назвал иудеев детьми, а хананеян псами.
— Он там же и говорит, что он «послан только к погибшим овцам дома израилева».[26]
— Так вы же его не приняли и распяли. И тогда другие народы приняли. Своего бы вы не распяли. Помиловали же бандита Варавву.
— Ты вот лучше скажи мне, Кузьмич, какой праздник ты каждый год отмечаешь 14 января? Только не говори мне, что это Старый Новый год.
— Ну и его тоже.
— А что ещё?
— Если ты имеешь в виду Обрезание Господне, так арабы тоже практикуют обрезание и в Древнем Египте практиковалось.
— Значит, пусть Иисус будет арабом, египтянином, но только бы не евреем? Что за увёртливость такая змеиная? А ещё евреев хитрыми называешь. Нехорошо, Кузьмич, — ощерился Борис Моисеевич. — Ладно, пусть будет он самарянином, хананеянином, египтянином и арабом в одном лице на седьмой день по ошибке в синагоге обрезанным и посвящённым еврейскому б-гу Иегове. Но как быть с родословной Иисуса Назарянина, восходящей к иудейскому царю Давиду? Именно с него-то и начинается ваше христианское Евангелие: «Родословие Иисуса, Сына Давидова, Сына Авраамова». Или признать, что в Евангелии ложь? Разве может книга о христианском боге содержать в себе ложь?
— Да, перечислены все колена еврейские, все сорок два предка. Но это же родословная Иосифа, а Иосиф отцом Христа не является. В Евангелие так и сказано, что перед тем, как лечь с мужем, Мария уже имела во чреве от Духа свята.[27]
— И что же это за Дух Святой?
— Божий Дух, — ответил Григорий Кузьмич, понимая, что разговор с жидом давно принял оборот для него, Григория Кузьмича, весьма непристойный, потому как задето самое, что ни на есть святое, его христианская вера. И кем? Одним из тех, чьи дальние предки распяли Христа.
— А бог-то чей? — продолжал Путинсон.
— Бог у всех народов один.
— Говоришь, один? Как всё, оказывается, просто у верующих славян! И дух этот, конечно же, русский. Почему же имя его иудейское — Иегова, Яхве? Или, по-твоему, Кузьмич, в Вифлееме, Назарете, и во всей Иудее — святой русский дух в те времена витал? Тогда уж лучше прими на веру, что Мария на Русь в караване с купцами ходила и там забеременела от славянина; никто же не знает, где именно она это сделала.
— Это не правдоподобно будет, — сказал Григорий Кузьмич и подумал: «А ведь происхождение-то Христа сугубо по материнской линии, а отцовская мудрёно запутана».
— Чем абсурдней история, тем больше верующих в неё. Вот так, Кузьмич! Еврейский бомж — а стал всемирным богом! Абсурд полнейший. А верует в него полмира гоев!
— Бог не может быть неудачником и бомжём. У него дом в раю, на небесах…
— А теперь ты не перебивай меня, старик. Может ты и весь твой народ потому и бедный, что сделали вы кумиром для себя неудачника, кончившего позорным распятием? Стали ему под стать — такими же неудачниками по жизни. Религия нищеты, юродства, смирения, всепрощения, рабства превратила за тысячу лет вас в тупоумных рабов. Вот скажи, Кузьмич, ты лично знаешь свои древние корни?
— Своего деда помню. Чем занимались прадеды, тоже знаю. Хлеб растили, рыболовством промышляли. Знаю, что во время гонений на староверов ещё при патриархе Никоне, будь он трижды неладен, сюда бежали, в ещё османский Крым, и в этом месте у моря и озера обосновались: рыбалили, соль на озере добывали… торговали рыбой, солью, глеем, килом – природным мылом, голубою глиной. С местными турками и татарами в мире жили. Мусульмане старообрядцев в срубах не жгли, на плахах головы не рубили и в земляных ямах нас не гноили, как это делал православный русский царь. Нас свои же, русские братья, ненавидели и изничтожали по всей Руси, а мусульмане, иноверцы, приняли.
— Я не про это спрашиваю. Я о глубоких корнях, духовных.
— Староверами были, Евангелие да Христа почитали.
— А до того, как христианство пришло на Русь, во что верили?
— Так, язычниками все на Руси считались до этого.
— И что ты знаешь, Кузьмич, об этом?
— А на что мне знать? Это меня не касается. Я, как деды мои — в Иисуса Христа верую и меня с этого пути не столкнуть.
— Литература это, Кузьмич.
— В смысле, литература?
— Да Библия вместе с Евангелием — история моего народа. То, что вы называете Библией, древнееврейская литература, еврейское язычество. Вот вы наше язычество знаете досконально — кто, где, кого родил, обрезал, крестил… а своё язычество, свои духовные корни проклятию предали и знать о них не желаете. Отсекли вы корни свои родовые — потому без роду, без племени, и оказались в рабстве у нас — у тех, кто сохранил свои древние корни. Потому и участь у вас такая — уйти с исторической сцены в небытие.
— Я ведаю лучше тебя трагедию моего народа. Но христианство ли всему виной, как ты мне тут напеваешь? это ещё вопрос. Само по себе христианство, без вас, жидов, не могло бы уничтожить целые народы. Вы же везде свой нос суёте и всё извращаете. А теперь ты мне ещё и язычество подсовываешь. Атеистом норовишь меня сделать!
— А чего ты, старик, нервно так реагируешь? Мы всего лишь предложили вам христианскую веру в загробный рай, и вы сами стали покорно выслуживать еврейский рай для себя, ползая на коленках перед убитым на кресте еврейским мужчиной. И с этого началась наша эра! Вы её ещё называете новой эрой. Когда же вы достаточно ослабили свой национальный дух христианской верой, то мы смогли малым числом захватить власть в вашей супердержаве. Христианство свою роль сыграло, и мы, придя к власти, выбросили этот фетиш на помойку, разрушая ваши святыни вашими же руками. А потом мы вам указали, что рай нужно строить теперь на земле, и вы стали претворять эту идею в жизнь, строя светлое коммунистическое будущее для нас. И только немцы разгадали наш план и едва его не сорвали, двинув армии Вермахта на нашу советскую Иудею. Гитлер освободил бы вас, а заодно и гоев на всей планете от нашей власти, если бы ум еврейский не предвидел этой опасности. Мы заранее обезглавили ваше стадо, уничтожив умных гоев, перестреляв вашу интеллигенцию. А стадо послушных гоев мы бросили на врага и утопили вашего освободителя в вашей крови. Гениально, не правда ли, а, старик? Но это ещё не всё. Когда после нашей победы утвердился Израиль как государство, и во многих странах мы заняли государственные посты, тогда отпала надобность строить эфемерный[28] коммунизм, и мы вам сказали, что наступила пора демократии, и вы тупо ринулись выбирать себе хозяина-президента. Но теперь грядёт новейшая эра нашего господства над миром. И мы уже подготовили для вас религию новейшего времени: это будет новейший бог — Мировое Правительство, пред которым вы преклоните свои чугунные головы, как раньше перед Иисусом, а потом Лениным. В Мировом Правительстве вы будете видеть своего спасителя от вездесущих террористов, исламистов, неофашистов, неонацистов, которых мы будем тайно поддерживать для вашего устрашения; видеть избавление от эпидемий и катастроф, которые мы вам будем постоянно устраивать. Вы, сами того не подозревая, будете оберегать наш новый Мировой Порядок, как теперь оберегаете нашего Иисуса Христа. Вот так, старик. А ты продолжай, крести свой лоб и кланяйся, авось наш Христос просветит тебя.
И Путинсон залился писклявым смехом.
Григорий Кузьмич молчал.
— Вдумайся, старый, в странное противоречие, — продолжал Борис Моисеевич, отерев платком мокрые губы, — если конечно твой христианский мозг способен понять: можешь ли ты бороться с евреями, если ты всей душой и образом мыслей находишься в полном подчинении у трупа еврея, которого ты для себя сделал богом? Разве не понимаешь, что всё, что ты просишь у еврея на христианском кресте, он если даст тебе, то только под большие проценты? И так поступают все христиане — молитвенно, на коленях, просят у бога-еврея под большие проценты себе те крохи, что падают со стола господ. Крохи да под такие большие проценты, что никогда уже гоям из этой боговой кабалы не выбраться. А вот если бы твой народ ещё в самом начале отринул от себя еврейское христианство, зачеркнул бы Евангелие, написанное нашими апостолами-евреями, да оставил бы только своё сказочное язычество, — тогда твой народ был бы непобедимым.
— Ежели бы мне это изрёк мой брат-славянин, то я бы может и принял к сведению, а так как мне это вещает поганый жид в твоём обличие, то не усматриваю я достоверности. Вы, жиды, всегда были супротивниками христиан. Вот и сейчас ты силишься меня в атеисты завербовать, я это чувству. Ты же без корысти для себя и пальцем не шевельнёшь, а тут такая агитация и всё задаром.
— Посмеяться над гойской глупостью, тоже выгода для еврея. Я говорю тебе это, Кузьмич, открыто, не опасаясь, что славяне, и вообще христиане, вдруг все прозреют. Это уже не произойдёт. Христианство — сильный яд! Сожрав его, вы стали трусливыми овцами и боитесь потерять обещанный в нашей сказке про Иисуса рай. Вы так и будете рабами нашими. Наши селекционеры потрудились на славу — вырастили несколько поколений рабов. И то, что ты ссылаешься на веру в Христа своих прадедов — доказательство, что ты раб не в одном поколении.
— За жизнь свою не слыхал я подобных речей от жидов. Завсегда опасались вы о делах своих тёмных огласки! И всякому из тех, кто ваши плутни узнавал, язык засеребрить старались.[29] Теперь вы наглые. Вы в России уже сто лет, как при власти и потому смелые дюже стали и нет опаски, что явлю в пронос?[30]А давно ли вы с тараканами в грязи и зловонии своём обретались? При царях за чертою оседлости, как ужи под вилами вились, да лисой изворачивались! Оно и понятно: из грязи в князи! — вымолвил Григорий Кузьмич и подумал: «Права пословица русская: льстив жид в бедности, нахален в равности, изверг при властности».
— Эх, правы черносотенцы были, — вздохнул старик. — «Бей жидов до последнего да спасай мать-Россию».
— Неверный лозунг, Кузьмич. Как говорит наш раввин, весьма расплывчатый.[31] Черносотенцам надобно уточнить: где именно нужно бить, и кого именно нужно бить первым. Прежде нужно найти главного жида и с него начинать. Ведь змею бьют в голову.
— И кто же этот главный жид? — поинтересовался Григорий Кузьмич.
— Так ты ж его знаешь, — Путинсон медленно перевёл взгляд на церковь. — Мать Христа, Мария — еврейка. Иисус чистокровный еврей по маме. А так как он для каждого русского бог, то он и есть самый главный жид из всех жидов в России, с которого и следует начинать бить жидов и спасать Россию.
— Как это, бить Христа? Совсем рехнулся? — возмутился Григорий Кузьмич — Он же бог! Сотни тысяч храмов, церквушек, часовен по всей стране. Проповедников десятки тысяч. Миллионы божьих икон и распятий в храмах, домах и квартирах. И верующих в него, почитай, вся Россия с Украиной и Белоруссией!
— Значит, лозунг должен звучать иначе, — вкрадчиво сказал Путинсон. — А именно: «Круши распятия! Ломай иконы! Бей попов! Жги приходы! — в общем, — Спасай Россию!»
И от этих жидовских слов дрожь пробежала по спине старика. Он спешно перекрестился, шепча: «Сгинь, супостат, нечистый! Сгинь!»
Глядя на этого богозабитого тщедушного старика, Путинсон подумал: «Если допустить невозможное, что гои… ну, вдруг прозреют, то, прозрев, они ринутся на это чучело на кресте, как тот разъярённый бык на красную тряпку тореадора, а евреи при этом, как всегда, не пострадают.
Из распахнутой двери моленной послышалось монотонное чтение — то бабы, положив начал, зачали службу по лежащему на аналое Октаю.[32]
— Идём, — поторопил старика Путинсон. — А то так и будешь стоять перед крестами до второго пришествия.
Григорий Кузьмич чинно перекрестился и, шепча «боже, милостив, буди мне грешному», положил один поясной поклон, затем другой со словами «создавый мя, господи, и помилуй мя»... Путинсон нетерпеливо переминался с ноги на ногу, разглядывая свои запылённые лакированные туфли. Наконец старик положил третий поклон, завершая молитву мытаря «без числа согреших, господи, помилуй и прости мя грешнаго», выпрямился во весь свой рост, провёл рукою по бороде и зашагал грузно большими шагами; жид засеменил за ним.
* * *
Они подошли к высокой стене с железными воротами.
— Мой дом — моя крепость! — сказал Путинсон, открывая малую железную дверь в больших воротах. — Входи! печник.
Они пересекли двор и вошли в корпус пансионата. Борис Моисеевич показал печнику нижнюю комнату, где должна быть первая печь, затем они поднялись на второй этаж, и здесь тоже планировалась печь. Две печи с одной общей трубой, разделённой на два дымохода. Григорий Кузьмич измерил пядями стену от угла до дверного проёма, что-то шепча себе в бороду, почесал затылок, крякнул и проговорил: «Ну, добре». Условились, что крышу и перекрытие для дымоходов разберут строители, а уже сами печи будет класть только он.
— И глину пусть сегодня же принесут с глинища, — напомнил Григорий Кузьмич перед уходом. — Да на ночь расправят в воде колодезной, чтоб отстоялась как следует. — И кирпич вымочить хорошо, чтоб сухим-то не был.
Возвращаясь домой, старик перебирал в мыслях разговор с жидом; особенно ту его часть, что касалась христианской веры и с какой-то до, боли едкой грустью, думал: «Как ловок на язык пархатый! Сомнения в душе моей зародил. Как же, без веры-то? Предки ею держались, прадеды и прапрадеды… Неужто и впрямь мы рабы по наследию?..»
_________________________
[1] Ингредиент (лат. ingrediens — «входящий») — составная часть какого-либо сложного соединения или смеси, присутствующая в готовом продукте в исходном или изменённом виде. (Википедия).
[2] Русская пословица.
[3] Ящик — здесь имеется в виду гроб.
[6] Крысиный король — der Rattenk;nig — несколько крыс, сросшихся или связавшихся узлом своими хвостами, которых иногда находят в местах обитания крыс. (Википедия).
[7] «И будет, когда введет тебя Йеhова, Элоhим твой, в землю, которую Он клялся отцам твоим, Аврааму, Ицхаку и Йаакову, дать тебе — города большие и хорошие, которых ты не строил, и дома, полные всякого добра, которые не ты наполнял, и колодцы высеченные, которые не ты высекал, виноградники и оливы, которые не ты садил, и будешь есть и насыщаться». (Тора. Деварим. Глава 6, ст. 10 – 11. /Библия. Второзаконие).
[8] Вечеслав — русское двухосновное имя от Вече и Славить.
[9] Вирши — стихи.
[10] Ушебти (егип. ;wbtj или w;btj «ответчики») — в Древнем Египте рабы загробного мира, олицетворяемые в образе маленьких каменных, терракотовых, деревянных или фаянсовых статуэток, которые помещались в захоронения с умершими.
[11] «Arbeit macht frei» (лат. Labor omnia vincit) — «Труд делает свободным», «Труд освобождает» или «Работа освобождает».
[12] Существует легенда, о том, что буддийские монахи обучали обезьян собирать чай с кустарников, растущих в труднодоступных горных местах.
[13] Имеется в виду идея еврея Фридриха Энгельса, что труд создал человека из обезьяны, высказанная им в работе «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека», 1876 г.
[14] Иезуитски — хитро, лукаво.
[15] Имеется в виду басня Ивана Андреевича Крылова «Стрекоза и муравей».
[16] Имеется в виду сказка «Бременские музыканты» (нем. Die Bremer Stadtmusikanten, 1819) — сказка братьев Гримм, героями которой являются животные, узнавшие о своей трагической участи и сбежавшие от своих хозяев.
[17] Намёк на сожжённые напалмом города Германии с мирными жителями. Только в Дрездене было сожжено заживо более трехсот тысяч мирных граждан.
[18] Имеется в виду Адольф Гитлер и Ева Гитлер (фон Браун), погибшие в подземном бункере Рейхсканцелярии в мае 1945 года.
[19] Чабан — пастух овец.
[20] Сефарды — субэтническая группа евреев, пользующаяся языком ладино (сефардским), близким к испанскому. Потомки выходцев с Пиренейского полуострова, живут в странах Северной Африки, Малой Азии, Балканского полуострова, в Израиле. (Современный толковый словарь).
[21] «Конёк-горбунок» — русская литературная сказка в стихах, написанная Петром Ершовым в 1830-х годах. Главные персонажи — крестьянский сын Иванушка-дурачок и волшебный конёк-горбунок. «Конёк-горбунок» переведён на 27 языков и напечатан общим тиражом семь миллионов экземпляров. До 1917 года сказка переиздавалась 26 раз, в СССР она выдержала более 130 изданий. (Википедия).
[22] Евангелие от Иоанна, гл. 8, ст. 48.
[23] «…Как ты, будучи Иудей, просишь пить у меня, Самарянки?» Евангелие от Иоанна, гл. 4, ст. 9.
[24] Евангелие от Иоанна, гл. 8, ст. 44.
[25] Имеется в виду ответ Христа Хананеянке: «Он же сказал в ответ: нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам. Она сказала: так, Господи! но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их» Евангелие от Матфея, гл. 15, ст. 26 – 27.
[26] Евангелие от Матфея, гл. 15, ст. 24.
[27] «…Прежде нежели сочетались они, оказалось, что Она имеет во чреве от Духа Святаго». (Евангелие от Матфея, гл. 1, ст. 18).
[28] Призрачный.
[29] Язык засеребрить — подкупом заставить замолчать.
[30] Явить в пронос — предать гласности.
[31] Здесь и далее Борис Моисеевич пересказывает со слов раввина Ариэля «О мире. Бей жидов! Спасай Россию! Рассуждения на популярную тему и некоторый экскурс в историю вопроса». Источник — http://rabarial.com/video/73-18-2-o-m (13.03.2020).
[32] Октай — богослужебная книга, содержащая тексты изменяемых молитвословий восьми гласов на каждый день недели.