И снился Емеле необыкновенно сладостный сон: будто соседская девушка Феоклиста нежно целует его в ухо и даже шепчет какие-то приятные слова. И так ему захотелось обнять тонкий стан и привлечь красавицу к груди, что он стал шарить по грубому одеялу руками и наткнулся на кота. Который и облизывал ему ухо и теребил лапами грудь, чтобы Емеля уже встал да и налил коту молочка.
Девушка Феоклиста, или по-простому Фёкла, всегда, когда шла мимо Емели, опускала глаза и краснела, что и стало поводом называть её свёклой. Однако никого это не смущало, ведь в деревне любят давать разные прозвища: кто маленький – грибок, кто высокий – оглобля, тощий – жердь, толстый – бочонок, лентяй – трутень, как у пчёл, выпивоха – зюзя, любитель девушек – кобель… Даже у Емели было прозвище – запечник, потому что больше всего на свете он любил поваляться на печи. И ничего его не трогало – ни брань, ни уговоры, ни угрозы. Да и сладить с ним никто не мог – росту большого, кулаки тяжелые, говорит мало, а если кто надоест, так тому мало не покажется.
Ну а Фёкле он очень нравился. Она даже решила своё прозвище как-то облагородить и научилась готовить селёдку под шубой и по воскресеньям приносила на стол емелиной родне целый тазик традиционного русского салата. Наверное, еще и поэтому она Емеле нравилась.
………..
- Ямеля! Ямеля! Ты спишь што ля? – писклявый голос младшей невестки Матрёны впился в голову непроснувшегося Емели осиным жалом. – Вставай, ляжебока, иди в лес за дровами, а то я тесто поставила, а печь растопить нечем!
- Дык, братья-то на што? – лениво прохрипел Емеля, поворачиваясь на другой бок.
-Да ведь оне с утречка-то уехали! Сёння на ярманке распродажи да скидки, вот они и поехали! А тебе велели пойти да дров нарубить! Так што вставай-ка, иди чайку испей да и отправляйся!
- А чай с чем? С таком?
- Да со вчерашнего дня немного пирогов осталось, и твои любимые!
- С ливером?
- Не. Ливер кончился! С картохой да капустой. Давай слизай, вон я вижу Анисья идёт, воду тащит. Надо печь растапливать, а у нас акромя щепок и нет ничего!
- Ну ладно! Так пирогов поем. И с собой заверни, чай далеко идти-то надо. А што лошадь тоже угнали на ярманку?
- Да ведь у нас сани есть лёгонькие, схватишься за оглоблю, они сами и пойдут. Снег-то накатанный, Соседи уже давно дров навезли, одни мы осталися!
Через полчаса Емеля в валенках, драном полушубке и старом малахае вышел со двора – на шее у него была старая крепкая верёвка, которую он замотал за оглобли, в руках пила, а за поясом топор.
На ходу он ел пирог и подмигивал девушкам, которые смотрели на него и смеялись в голос. А некоторые и частушки пели: «Вот идёт –бредёт Емеля, восемь пятниц на неделе! Он не сеет и не жнёт, на печурочке живёт! Ест он всем на удивленье, ну а сам-то – загляденье! До чего же он пригож! На кота сваво похож!»
Долго ли, коротко ли добрёл Емеля до леса, решил далеко не заходить, встал у небольшой полянки, достал топор да и стал рубить тоненькие берёзки, чтобы руки не утруждать, да самому не напрягаться. Так дошел до небольшой речушки и решил отдохнуть, бросил малахай на снег, уселся получше, достал пирожок из-за за пазухи и стал смотреть в воду. Показалось ему, что мелькнуло что-то большое серое, и откуда только сноровка взялась, бросился он к воде, сунул руку в реку, как в стишке про грека, да и поймал огромную щуку. Едва с ней справился, всё лицо и грудь она ему замочила – так хвостом дралась.
Кинул он её на снег, удивляется своей меткости да и говорит: «Ну свезло мне сиводня! Знатную ушицу бабы мои мне сварят. Может, и братьям что останется, а уж кот – точно ушицы похлебает!
Да не тут-то и было. Повернула к нему голову огромная рыбина, разинула зубастую пасть да и говорит человеческим голосом: «Отпусти меня, Емелюшка! Там меня мои малые детушки дожидаются, не дай им погибнуть без материнской заботы и помощи! Ну а уж тебе помогу!»
- Да никак ты, подруга, заместо золотой рыбки обретаешься в моей истории? Там, правда, была одна злобная старуха, но мне энтава не надо! Давай говори, что там у тебя по тексту?!
- Я тебе должна сказать поговорку волшебную и после этого ты будешь как сыр в масле кататься и даже, может быть, женишься на царской дочке!
-Вот энатава не надо! Женишься. А потом баба твоя и будет тобой командовать! Я насмотрелся на братьев своих. Раньше жили – не тужили, делали, что хотели – хошь пей, хошь спи, хошь к девкам ходи, хошь в город иди деньги заколачивать. А как женились, так таперича по струнке ходют: туда нельзя, сюда нельзя. Не пей, не ругайся, на девок не смотри, работай, паши, сей, жни, копай, строй, не храпи! Не жизнь, а сплошная морока!
- Ну ладно, не хочешь – не женись! А сапожки красненькие хочешь? А кушак синий и полушубок тёплый. Новый! Бесплатно!
- Ага, этого я бы хотел.
- Ну вот отпусти меня, а заместо ухи вот тебе волшебная присказка: как что захочешь сделать, отвернись от всех и тихо прошепчи: По шучьему веленью, по моему хотенью пусть … А дальше вставишь в текст слова, которые тебе на ум придут, то есть что захочешь, то и будет!
- Ну хорошо, давай проверим, а то уж больно много мошенников кругом развелось! Так и ловят нас, лохов наивных, да потом ещё и смеются над нами! Давай: по шучьему веленью, по моему хотенью пили пила деревья, и пусть они сами складываются в сани, а сани без лошади пусть летят!
Не успел он произнести волшебные слова, как пила мгновенно всё перепилила, чурбаки сами полетели в сани, а оглобли приготовились запрячь невидимого коня и пуститься поскорее домой.
Емеля едва успел спихнуть огромную щуку в полынью. Хотел, правда, поцеловать рыбью морду, чтобы уж совсем история была сказочной и щука превратилась бы в Василису прекрасную, но какая-то сила подхватила его, бросила в сани и дальше только ветер засвистел в ушах!
Хорошо, что день был ярмарочный, так половина народа оттягивалась в соседнем городке, а так бы, наверное, многих бы он подавил своими скоростными санями. Подлетели они к избе, остановились, а Емеля, очумевший от скорости и криков придавленных старух, которые не успевали отскочить от беспилотного драндулета, буквально сполз на снег, полежал минут двенадцать, потом встряхнулся, встал на ноги и пошел в избу.
Невестки уже ждали его, с расспросами и криками – Ах, ох, да как же это? Да что же это? Ямеля, ты живой? И как тебе удалось без мотора сани-то наши дотянуть до дома? А и дров столько нарубил, что теперь на неделю хватит! Садись сюда! Да на тебе прям лица нет! Што случилося-то?
-Ой, бабы! Налейте чарку водки белой, такого натерпелся, что и в сказке не сказать! Да и оголодал я што-то! Там в печке пироги хоть остались!
- Ох, Ямелюшка, и пироги тебе оставили, как знали, что ты вернёшься ни жив, ни мёртв. И чарочку тебе поднесём. Ты главное нам расскажи, как это тебя принесло обратно без лошади, да еще и дров столько напилил?!
- Всё потом! Поем, посплю и всё расскажу. А может и нет! Вы ведь известные сплетницы, я вам слово, а вы по деревне такого разнесёте, что потом и выйти будет страшно.
Емеля съел три пирога, выпил три рюмки сладкой водочки и завалился на печку спать.
И не слышал, как приходили соседи, как они ругали Емелю за синяки и ушибы, за помятые бока и покалеченные ноги, а потом с жадным любопытством расспрашивали невесток о чуде-чудном и диве-дивном.
К вечеру вернулись браться, растолкали Емелю и пристали с вопросами и упрёками, но Емеля помнил, что сказала щука – никому ни о чём рассказывать нельзя. Иначе волшебство закончится.
Утром он вышел из дому пораньше и пошел опять к речке. Захотелось ему с волшебной щукой пообщаться и спросить, как она научилась разговаривать по-человечески и что делает в речке, когда сама может и в царицу превратиться, и дом красивый построить, и деревню ихнюю превратить в курортный район местного значения, а самой выступать в цирке и показывать фокусы.
Но как ни звал он её, как не приманивал обещаниями поцелуев и нежной любви, щука не приплыла. Задумчивый он вернулся домой, опять было полез на печку, да только старший брат остановил его и сказал: «Здесь какой-то мужик хотел с тобой побалакать. Говорит, он с Центрального телевиденья. Приезжал сюда на охоту к местному депутату, а потом услышал про твои подвиги и захотел с тобой познакомиться.
- Да на фиг он мне нужен! Я этих телевизионщиков терпеть не могу! Такое завернут про простого человека, что волосы дыбом. Особенно, если начнут всяких тёток приглашать и детей ихних, как будто мужик только и делал, что ребятишек строгал. Как будто ему делать было нечего! Пошлите его подальше, а я опять что-то проголодался. Дайте хоть каши какой или щец похлебать!
- Дурак ты, Емеля. Он ведь денег много обещал. Сказал: заплачу ему миллион, пусть себе дом построит, да сапоги красные купит. Про сапоги-то бабы наши ему все уши прожужжали. Вот он за них и ухватился! Еще и полушубок новый. Бесплатно! И пояс синий! И водки финской…. В общем, такого наобещал, что мы сами хотели уже эту историю рассказать по телевизору, но он сказал: «Должен быть сам герой!»
Надоело Емеле всякую ерунду слушать, отвернулся он от братьев и невесток и сказал тихим шёпотом: «По шучьему веленью, по моему хотенью – постройся дом новый, с крыльцом тесовым, с окнами разрисованными, с потолками лепными, с печкой изразцовой, да с лавками дубовыми! И чтобы в доме было семь комнат, да в каждой кровать с периной пуховой, да столы с едой всякой. А в гардиропи полушубок новый с синим кушаком, да сапожки красные. Три пары!»
Не успел он закончить свою заковыристую просьбу, как тут же раздался страшный грохот, одно окно в избе звякнуло и разбилось, а на втором перекосилась форточка. А во дворе уже стоял двухэтажный аккуратный домик с высоким крыльцом и черепичной крышей.
Братья и невестки бросились на улицу и одна из невесток, та, что помоложе, даже в обморок упала. Однако на это никто не обратил внимания, и она, немного полежав на снегу, встала, отряхнулась и побежала за остальными прямо в дом – смотреть, что же это такое.
Тут к поваленному плетню подъехала машина, из неё вышел довольно крупный мужчина с выпуклым, как у беременной бабы, животом и уставился на дом, которого, он точно помнил, утром еще не было.
Ну что дальше? Не дали Емеле залезть на печку, обступили его и ну давай расспрашивать, тормошить и даже бить, чтобы он сказал, как ему это удаётся – менять пространство и время и из воздуха строить дома и приказывать безлошадным саням носиться по улицам.
Особенно старался дядька из телевизора. В конце концов Емеля сломался и признался мужику, что во всём виновата щука, а он здесь ни при чём.
Была тут же вызвана бригада из соседнего города, в речку пущена сеть, но никого не поймали. Тогда позвали водолаза. Он спустился на дно, долго бродил туда-сюда, но потом, когда его с трудом выволокли на берег, сказал, что глубина небольшая, но есть омуты и сама речка уходит далеко в лес и если искать по-настоящему, то это будет стоить несколько миллионов и из-за одной дурацкой щуки никто за это не возьмётся.
Так и уехал не солоно хлебавши мужик из телевизора, а Емеля переехал в новый дом. Женился на соседке Феоклисте, забрал к себе кота и стали они жить-поживать да добра наживать. И селёдка под шубой теперь была на столе не раз в неделю, а три, Как и положено в каждой сказке! А прибаутка про щучье веление потеряла свою силу, потому что о ней узнало слишком много народу. И только мальчишки до старости дразнили Емелю криками: «По щучьему веленью, по моему хотенью»…