Всякий раз, поднимаясь на железнодорожный мост в нашем городе, я невольно поворачиваю голову в ту сторону, где стоит здание бывшего Петушинского хлебозавода, где прошли десять лет моей жизни, со всеми её радостями и бедами. Место, где с коллективом, ставшим мне почти родным, мы проживали трудные перестроечные и девяностые годы. Где зарождалась дружба, была любовь, обретали силу понятия ответственности и взаимовыручки. Мы менялись вместе со страной, привыкая к новому укладу жизни, перестраивались, принимая новые веяния времени, и неизменно продолжали выполнять работу, ради которой приходили сюда. Здесь мы пекли хлеб! И не иначе как Божий промысел привёл меня – химика по первому образованию, в коллектив хлебокомбината Петушинского райпо. Отсюда пошёл отчёт моей профессиональной деятельности. И дочь «жителя блокадного Ленинграда», чья родня умирала от голода, не имея лишнего кусочка хлеба, тридцать с лишним лет своей жизни посвятила производству этого продукта.
Покинула хлебозавод я с должности мастера (зав. производством), променяв его на московскую зарплату и новые перспективы. Но ещё долгое время прилипшие телефонные фразы «слушаю, хлебозавод» и «у меня на заводе...» оставались в моём лексиконе, вызывая дружеские шутки типа: «О, у тебя есть свой завод?» На что, смеясь я отвечала: был, до прихода к вам. Это сейчас, с теперешним своим опытом, я могу рассказать о хлебе всё, а тогда… «Что ты им там нахимичишь?» -– шутили в ответ на мою новость знакомые. И действительно, я шла в хлебопечение, ничего не понимая в нём. Единственные мои познания в этой отрасли состояли из рассказов бабушки, которая в военные годы работала на том же Петушинском хлебозаводе, и умещались они в двух фразах: «Тесто мы месили в корытах, а в печь сажали на лопатах». Но и сейчас, спустя три десятилетия, объездив по работе несколько сотен предприятий разного производственного уровня, я всё ещё обращаюсь к тому опыту, который получила, придя на работу в хлебокомбинат Петушинского райпо.
Не многие знают о том, что в разное время хлебокомбинат имел пять производственных участков: в Болдино, в Костерёво, два в Петушках и в Покрове. Правда, второй Петушинский производственный цех (пекарня) который находился сзади музыкальной школы, сгорел ещё в семидесятые. Но, какой с него был вкусный хлеб, помнят жители окрестных домов и интернатовцы тех лет. Потому что на запах, только что привезённого, ещё теплого ржано-пшеничного, под окно школьной столовой, где стоял стол для резки хлеба, как воробьи на горбушку собиралась малышня. Помнится, учащимся первого и второго классов, на большой перемене, раздавалось по половинке ломтя свежего хлебушка. Иногда даже с кусочком плавленого сыра.
Помимо хлеба и булочных изделий комбинат выпускал сладкую соломку к чаю на Костерёвском заводе, кукурузные палочки и печенье в Покрове. При этом, выработка самого малого из хлебозаводов (Петушинского) в сутки составляла 7.5 - 8.0 тонн. А по ту строну железнодорожного полотна, напротив складов оптовой базы, по-современному тогда (Рижскому) проекту, строилось новое здание хлебозавода, которому так и не суждено было стать работающим предприятием.
На лопатах, конечно, никто уже не пёк, месили, как и сейчас, не в корытах, а на тестомесильных машинах, в округлых ёмкостях вместимостью 330 литров, называемых дежами. Коллектив бригад был в основном женским. Мужские должности в смене – кочегар и слесарь. Счастье, если в бригаду, на должность тестовода или помощника тестовода устраивался мужчина. Только такая радость, увы, длилась не долго. Это сейчас вся сортовая мука приходит в мешках по пятьдесят килограмм. А тогда – мешки с пшеничной мукой весили семьдесят. Снять мешок со стопки, уложенной в десять рядов, да подтащить его к мукопросеивателю – работа для молодых, физически сильных. А молодёжь не больно шла на такую работу. Вернее, долго на ней не задерживалась. Ведь помимо мешков, нужно было работать с дежами, в каждой из которых до ста пятидесяти кг. теста, не считая собственного веса. Потягай-ка такую. А в перерывах между замесами – ещё и пекарям помогать готовый хлеб укладывать. Натягаются так за смену мужики, руки и спина заболят, и уйдут на больничный. А то куда хуже – запьют. Выйдут женщины в ночь на работу, а мужика-то в смене и нет. Хорошо, если кочегар или слесарь согласятся мешки таскать. А то придётся бабёнкам вдвоём, либо втроём мешок поднимать. А сколько таких мешков за ночь? И не каждая согласится – всяк о своём здоровье печётся.
И у пекаря труд был не из лёгких: тогда хлеб формовался в формы «тройчатки» (для трёх буханок сразу) с ручной пересадкой от формующей машины на стеллаж для расстойки, далее со стеллажа в печь, а из печи на стол для выбивки хлеба. И, если учитывать, что каждая тройчатка в пустом виде весила около 1,7 кг., с тестом – около 4,5 кг., (буханки были бо;льшего развеса, чем сейчас), а полная печь вмещала сто восемьдесят таких тройчаток, то нетрудно представить, как уставали за смену женские руки.
А смены? Утренние, вечерние и ночные... Как же существенно было знать, какая смена выпадает на какой праздник. Мы их высчитывали на год вперёд. Особенно новогодние дни! В хлебопечении не бывает остановок. И когда вся страна, под бой курантов, веселится за праздничным столом или отсыпается после бурного веселья, пекарь делает своё дело. И не дай Бог проявить слабину или расхлябанность – за брак в магазинах наказание рублём! А то и увольнение, для всех, кто виновен в его производстве и отгрузке. Любая жалоба покупателя обязательно рассматривалась руководством, приносились извинения, и по возможности, бракованная продукция менялась на свежевыпеченную. Завод работал на полную мощь. В жаркие рабочие будни, порой, не хватало времени на обеденный перекус. Именно перекус, потому что в хлебопечении нет нормированного обеденного перерыва. Тесто не любит отлагательств. Зато как радовалась душа, когда после твоей смены экспедиция была заполнены ровными, румяными, ароматными буханками, батонами, булками. Помнится, фраза, сказанная в моём присутствии в адрес пекарей кем-то на автобусной остановке: «вон те, что хлебом пахнут, стоят и улыбаются как блаженные, радуются, что город накормили». А мы принимали тяжелый производственный процесс и не роптали. Были заказы, был заработок. Трудные моменты менялись на радостные. Жизнь била ключом. Была молодость, были силы и моё желание: несмотря на должность технолога лично освоить все рабочие специальности от тестовода до бригадира, пройти эту начальную школу, усвоить азы профессии.
С началом девяностых трудности перестроечного периода и развала Союза коснулись хлебопечения. Когда вводились талоны на продукты и увеличилось потребление хлеба, заводы не справлялись с заказами, в магазинах выстраивались очереди, люди записывали очерёдность на ладонях – начались сбои с поставкой сырья. Руководству предприятия приходилось искать новых поставщиков по доступным ценам, но не всегда с хорошим качеством. Отчего страдало и качество хлеба, а вместе с этим падали заказы. Активизировались предприниматели, решившие поставлять в город хлеб из других регионов. Завод пытался выжить, а по городу гуляли разные кривотолки, мол, для себя хлеб пекут отдельно, из хорошей муки и сырья побольше кладут, чтобы повкуснее! Только как это можно было реализовать никто не задумывался. А то что, нам самим, в начале девяностых, приходилось после ночной смены, садится на утреннюю электричку и ехать в Орехово-Зуево, к открытию булочной, на улице Ленина, чтобы купить пшеничные батоны детям на бутерброды, думаю: у многих и в уме не укладывалось.
Нелёгкими годами для выживания хлебокомбината явились и конец девяностых – начало двухтысячных. Прочно утвердилась на местном рынке хлебопекарная продукция из Орехово-Зуева. Стали усиленно пробиваться и конкуренты из других регионов области. Наметился сильный спад собственного производства. Только в Петушках суточная выработка продукции снизилась в шесть раз. Принято решение о закрытие завода в Костерёво. Так на весну 1998 года в составе хлебокомбината осталось только два завода. Уменьшилась численность работников, упала зарплата, появилась необходимость экономить на всём. Выполнять своими силами те работы, на которые раньше приглашали специалистов.
Всеми правдами-неправдами старались мы реанимировать угасающее производство. Даже часть помещения экспедиции переоборудовали в кондитерский цех. Но сравнительно низкий уровень зарплаты удерживал на заводе только терпеливых. К примеру, был период, когда найти человека на должность уборщицы, даже с помощью биржи труда, не представлялось возможным. Своими силами, за счёт потерянных выходных, приводили мы завод в порядок, поддерживали в нём чистоту подкрашивая стены, утепляя на зиму окна. Он действительно был нашим. А для меня – моим. И любая встреча с кем-либо из той, хлебозаводской жизни, словно встреча с роднёй, жившей со мной под одной крышей в стенах хлебозавода, и творившей одно общее и благое дело – производство хлеба!
Так уж случилось в жизни, что мне пришлось пройти через закрытие трех предприятий и крупного торгового холдинга, где довелось трудиться. Казалось бы, прими это как данность. Сколько таких ситуаций по всей стране. Но не могу. С ностальгией вспоминаю мои первые годы работы на нашем хлебозаводе, загруженность рабочих смен, востребованность в хлебе местного производства. До сих под болезненно воспринимаю любой факт закрытия хлебозаводов. Одно лекарство для меня – развивающиеся производства других городов, обновлённое оборудование, отремонтированные цеха, достойные зарплаты, а с ними и надежда, что традиционное российское хлебопечение живёт и будет жить.
Осиротевшим стариком стоит возле железнодорожного полотна мой первый хлебозавод. Давно утратил он своё назначение, потерял принадлежащие ему когда-то: здание конторы, магазин «Горячий хлеб» и пару топливных баков. Грустит проходная о славном времени её важности. Не разносится больше аромат свежевыпеченного. Не шумят пекаря, в разборках о причинах брака. Нет больше жарких трудовых будней, бессонных ночей. Лишь молодые деревца усиленно завоёвывают территорию возле забора. А пустые стены хранят память о тех, кто годами трудился здесь, чтобы накормить горожан и жителей района свежим хлебом. И я, каждый раз поднимаясь на железнодорожный мост, невольно поворачиваю голову в сторону опустевшего здания, словно хочу ему что-то сказать, но не нахожу слов.