Соседи бывают разные. По роду профессиональной деятельности и характеру поведения на лестничной площадке дома, в котором вы живёте. Многолетний практический опыт узаконил справедливость деления моих, в частности, соседей на две категории: способных совершить пакость и готовых сотворить благодеяние. Член нашего городского совета в немалом чине, поднимаясь к себе на третий этаж, на втором непременно вытирал ноги о мой дверной коврик. А зато супруга его, торопясь утром на работу в санэпидемстанцию, по ходу прихватывала выставленный за дверь мой узелок с мусором. Жили они в полюбовном семейном согласии, фактом своего мирного сосуществования доказывая бессмертную жизнеспособность закона единства и борьбы противоположностей. Благостное влияние этой диалектической непреложности, конечно же, не распространялось на все жившие в нашем доме семьи. Супруги поругивались, мальчики покуривали, девочки подгуливали. Но даже из такого многоячейкового разнообразия незавидной особенностью выделялась семейная ячейка с первого этажа в составе двух основных членов - супругов Размадзе и одного неглавного – французского бульдога Нея.
С Неем я дружил, ценил его приветственную отмашку хвостом при встрече и частый утренний эскорт до автобусной остановки, даже если он не оплачивался кружками любительской колбасы с моего неразносольного эконом-стола. А вот с хозяевами палевого коротколапого кобелька отношения у меня так и не заладились. Семье Размадзе не нравилась моя трудовая деятельность, хотя с плодами её она была знакома разве лишь понаслышке. Глава семьи Виссарион держал бакалейную лавку в самом центре города. Открылась она не без повелительной подмоги власть предержащих, и Виссарион, тесно якшавшийся с влиятельными подможниками, разумеется, разделял их возмущённое неприятие моих критических статеек в центральной республиканской прессе. Он и так здоровался со мной сквозь зубы, а тут, – после того, как я в жёстком ироничном памфлетике окрестил нашего мэра-архитектора мэром-археологом, - вовсе перестал размыкать челюсти. Словно боялся обнажать свой золотой мост: а вдруг, неровён час, этот зловредный журналюга заподозрит безвинного бакалейщика, приятеля мэра в переплавке драгметаллов с каких-то там пропавших заводских фильтроочистителей?!.
Мой сосед мог спать спокойно, но ему не спалось. Мешал круглосуточный режим работы подоконного автопрофилактория: в двадцати метрах от дома прерывисто клекотала аргонная сварка и обновлённые тормозные колодки очередной иномарки сдавали тест на самый истошный визг в неспящей округе. Кроме того, чуть поодаль, в расхристанном Сквере Героев неумолчно гудел эскаватор: горкомхозовская служба, подчиняясь воле городских правителей, извлекала из-под земли старую, советских времён водоводную ирригационную систему в жалкой персонифицированной форме ржавых труб и скопом переправляла эти «археологические артефакты» в Турцию. Тамошние литейщики платили за грузинский металлолом хорошие деньги. Банковским счетам нашего мэра было всё равно от чего пузатиться – хоть от доходной СТО, хоть от прибыльной «археологии». Государственная зарплата городского головы чернела от зависти ко всем прочим источникам его безбедного «мэрского» существования. Завидовал мэру и Виссарион Размадзе. Чувствовал глупую тяжесть смертного греха, но завидовал. Не должности. Деньгам. И дальней родственной связи с президентом. А когда завидовать стало уже невмоготу, Виссарион удумал, как с пользой для души и выгодой для кармана избавиться от этой глупой тяжести.
Огромный моечный бокс автопрофилактория часто простаивал из-за перебоев с водой. Подставной хозяин профилактики, принадлежавшей по сути, мэру города, был не прочь подключиться к водокачке, откуда вода подавалась всему жилому сектору нашего района. Виссарион подбросил идею прорыть траншею и врезаться в «магистралку» возле нашего дома, а подачу воды в моечный бокс усилить размещённой в его гараже дополнительной дизельной наносной установкой. Мнимому хозяину профилактики, а, стало быть, и городскому голове, идея понравилась. Из Казахстана выписали средних размеров мотопомпу, из Турции подвезли гидроаккумуляторный бак. Виссарион Размадзе ходил по дворам, успокаивая жителей уверениями, что врезка в магистральную линию не приведёт к падению давления в трубах и не обезводит наши дома.
- Не морочь людям голову! – решительно умерил агитпроповский раж Виссариона давно сбежавший из сельской глуши в суматошную сутолоку города здоровяк-кахетинец Важа Георгадзе.
- Вода вкривь пойдёт, напор ослабнет! Не попить. Не помыться! Завшивеем! В моей деревне сосед соседа порешил за то, что он лишнюю канаву от общего арыка к своему участку провёл!..
- Давно ты от вшей избавился?! – поддел Важу слегка смущённый таким неожиданным отпором Виссарион и уже совсем грубо поддержал обидные измышления плоскоумных остряков насчёт содомистких наклонностей кахетинцев: - Да твои земляки не за воду, за хорошенькую ослицу друг другу глотку перегрызут!
К завязавшимся было прениям Важа выразил своё отношение смачным плевком, сглотнул вместе с обидой оставшуюся во рту слюну и аргументированно заключил: - Тебе, конечно, не хрен бояться… На первом этаже живёшь! А кто на пятом, шестом, - им твоя мотопомпа не поможет вёдра наверх таскать! Ты же всю воду на сторону пустишь!
- Поумнее тебя люди этот вопрос решают! И повлиятельнее! У них каждый шаг продуман! – Виссарион тут же разрушил доказательную базу оппонента, грозно наморщил лоб и указал на причину, не позволявшую тому шагать в ногу с умными, влиятельными людьми: - Ты чурбана Гришу из себя не корчи! Тоже мне – правдоискатель нашёлся!..
Григорий Балахадзе, ещё один житель нашего многоквартирного дома, на всю страну прославился тем, что бросил гранату в кучку североамериканских сенаторов, приехавших в наш город на торжественное открытие «Аллеи дружбы» между Грузией и США. Заокеанские гости перепугались до безудержной диареи / а общественного нужника в городе ни одного!/, граната, однако, не взорвалась, поскольку оказалась простым муляжом. Балахадзе сохранил страшное с виду учебное пособие со времён работы военруком в общеобразовательной советской школе. Потом, с приходом новой власти кабинеты военной подготовки преобразовали в танцклассы, словно минпросвещенцы вкупе с миноборонцами надеялись навести страх на будущего вероятного противника зажигательными грузинскими плясками, перемежаемыми воинственными выкриками «асса-а-а-а»!
Уволенный за ненадобностью с работы Гриша Балахадзе пришёл в ярое моральное несогласие с новой военной доктриной независимого государства: Россия – враг, Америка – друг… И бросок учебной гранаты в куцую группу новоиспечённых друзей стал проявлением несогласия как бы физического… За что Гриша и схлопотал восемь лет заключения в колонии общего режима, облегчённого, правда, по милости судей, одним приятным обстоятельством: срок он отбывал тут же, в соответствующем острожном заведении на окраине города. А посему, друзья, соседи, и в первую очередь Важа Георгадзе наведывались к Балахадзе гораздо чаще, чем это разрешалось протокольным положением госслужбы исполнения наказаний. «На то и забор, чтобы отыскать в нём слабо прилаженную доску»! – шутил на сей счёт Важа, когда его спрашивали о способах организации частых свиданий с дорогим соседом.
На следующий день после исключительно содержательной беседы с Виссарионом Важа Георгадзе попросил меня оказать профессиональное противодействие наглому поведению подзадориваемого всесильными городскими властями соседа. В понимании простосердечного кахетинца, не до конца разуверившегося в существовании высшей справедливости, это означало публичную газетную критику бредовой затеи с переброской воды в материально выгодном для властей направлении.
- Ударь-ка ещё раз по этой нечисти своим крепким словом! – сказал Важа, подловив меня на выходе из подъезда. – Проучи их как следует.
- Замах рублёвый, удар копеечный и никакого воспитательного эффекта, - скривился я в ответной усмешке. – Нет, дорогой соседушка, в этой школе грузинских единоборств я уже напреподавался. Хреновый из меня учитель получился. Самого проучили.
Пускаться в дальнейшие объяснения мне не хотелось, тем более, что Важа был единственным моим соседом, кто два года назад в тёплую раннеосеннюю ночь прокричал в распахнутое настежь окно: «Да насрал я на вашу мафию! А тронете дочку – голову оторву»!
Так, пообещав какую-то мафию пометить отходами своего ЖКТ и оторвать неизвестно кому голову, Важа Георгадзе отреагировал на прилетевшую из подбалконной раннеосенней ночи ясно кому адресованную угрозу: « Эй, писатель, твою дочку мафия на учёт поставила»!
По получении такой устной весточки, в задуманном властями варианте доставленной до моих ушей, мне оставалось только просчитывать степень опасности сигнального предупреждения. То, что опасность была всамделишной, сомневаться не приходилось. Она могла исходить от своры людей, под чьим командованием сначала приватизировали судоремонтный завод в черноморском городе Поти, а потом, начиная со стапелей и кончая каждым недоотремонтированным катерком, каждым полузатонувшим в портовой акватории корабликом распилили на лакомые для забугорных приёмщиков металлолома кусочки. Эта неприглядная история побудила мою неспящую гражданскую совесть нашептать голове нехитрую тему критической статьи про подсудную деятельность заводской чиновничьей братии, рука потянулась к «Эрике», настучала на ней заготовку, подправила и сдала выходной продукт в газету «Кавказский акцент». Это было единственное в стране русскоязычное печатное издание, которое позволяло себе, а в большей мере мне выражать, скажем так, своё публичное неудовольствие ошеломительным разгулом всепроникающей отечественной коррупции.
Коррупция отвечала мне тем же неудовольствием, только не открытым, а точечно-анонимным. Коррупция могла позвонить по домашнему телефону, обматюгать, пожелать всего нехорошего и тут же слово в слово продублировать аналогичный набор пожеланий уже по мобильнику. От звонка к звонку лексика пожеланий становилась всё изощрённей. Жуткой матерной мощи очередной телефонный выброс ругани долбанул по моим барабанным перепонкам одновременно с выходом статьи о трудовых свершениях коллектива Грузинской железной дороги. По воле её начальника, господина Чхеидзе, полсотни ещё не изживших свой ходовой ресурс пассажирских вагонов отогнали в дальний отстойник и… И в отстойнике неожиданно вспыхнул крупный пожар: покореженные вагоны пришли в полную негодность, и мало-помалу попадая под автогенный резак, конвертировались в твёрдую валюту по пятьдесят центов за килограмм металлолома.
Сколько миллионов центов можно было выручить за предварительно, перед пожаром хорошо пропитанные соляркой вагоны наверняка точно знал тот, кто подпустил к ним красного петуха. А знал ли я, какая лавина неприятностей может накрыть человека, лёгким словесным пунктиром обозначившего личность поджигателя?! Знал, конечно. Но не предполагал, что месть, которую в большинстве подобных случае подают холодной, окажется на нашем семейном обеденном столе в самом наигорячем виде. И что обжечься по беспомощной малости возраста может прежде всего моя пятилетняя дочь.
Меня никогда не увлекали кинотриллеры душещипательного драматургического наполнения: патетика одних чрезвычайно прямолинейна, другие – просто смешны вовлечением в сюжетный оборот шибко правильных главных героев и нагромождением чрезмерно надуманных сценарных положений. Из фильма в фильм кочуют по экранам дети-заложники и отцы-мстители. И пока это были чужие дети чужих отцов, я оценивал их приключения с точки зрения художественного вымысла либо как достаточно правдоподобные, либо как не имеющие места быть в реальности. Но когда местная реальность в десяти метрах от моего жилья мерзким фальцетом ночного глашатая сообщила мне, что малые дети отвечают за поведение взрослых отцов, я ощутил страх подступившего разрыва кровной связи с родной дочерью. Не предполагаемо, не умозрительно, а грубо, физически. И как-то сразу куда-то испарилась моя журналистская молодцеватость, померк сиявший вокруг головы нимб писательского бесстрашия, а внутри черепной коробки угнездилась лишь одна, с большим вопросительным знаком в конце мысль: как отвести беду от ребёнка?..
У меня был выбор между двумя вариантами вызволения дочери из этой ситуации: плохой первый – замолчать, и второй, ещё худший – клеймить грузинскую коррупцию с прежней удалью, попутно придав спасительной огласке намерение разоблачённых плутократов выдать разоблачителю жёсткую «оборотку». Я выбрал вариант №1, потому как вовремя понял, что у огласки стать спасительной шансов значительно меньше, чем у влиятельнейших парламентско-правительственных махинаторов обессчастливить меня гнусной образцово- уголовной сатисфакцией.
Всё моё позднее отцовское счастье заключалось в беспечном детстве дочери. Смех её утром бисером рассыпался по дому, умиротворяя душу, вечерний лепет приманивал желанный покой к намаявшимся за день нервам. Они-то, болезные, первыми и отказали мне в поддержке дерзких журналистских задумок, из благих побуждений разрушили мои творческие планы касательно дальнейшего оголения разнаряженного чиновничества, - да ну его к бесу, пусть щеголяет в расшитых ворованным золотом верхних одеждах! В конце концов, простая, льняная, хоть и кусачая, но своя рубашка к телу ближе. Но главное – дочь моя продолжит спокойно заниматься архитектурой в песочнице нашего двора, а меня не встревожит появление в его глубине фургонной легковушки с яркой надписью по борту «Детское питание» и небритым амбалом за рулём с тату-перстеньками на пальцах обеих рук; поди гадай, кто он: приблатнённо-безобидный шофёр от фирмы или, быть может, спец по кидднепингу, засланец от бригады воров в законе, коими так богата грузинская земля?..
Время от времени и среди них – относительно правильных пацанов – заводилась отъявленная шелупонь; позолотит таким отморозкам ручку весомой мздой кто-либо из правительственных бандюганов, - и щедро оплаченное дельце они провернут по первому разряду: не то, что выкрадут, а в асфальт человека укатают…
В общем, как бы там ни было, неприятности густым облаком пыли клубились по моему следу, и пока оно полностью не обволокло семью, я предпочёл замолчать. А моему принципиальному соседу Важе Георгадзе я присоветовал испросить помощь как раз у людей, на то время обитавших не в самом лучшем микрорайоне нашего города – за забором исправительно-трудовой колонии №12. Найти в заборе слабо прилаженную доску для него большой проблемы не представляло.
За забором, не дощатым, правда, а бетонным, окаймлённым токопроводной колючкой, жизнь шла своим размеренным чередом. Сюда не долетал ветер благих перемен, гулявший по просторам вольной жизни и порой выметавший из неё застарелый сор непростых человеческих отношений. За бетонным забором исправительно-трудовой колонии №12 отношения между людьми были стары, как наш подлунный мир, и просты, как желания рассредоточенных по баракам разностатейных сидельцев. Каждому из них хотелось иметь койко-место подальше от «параши» и толику мало-мальского уважения от сокамерников.
Гриша Балахадзе имел и то, и другое. Шконка его располагалась подле зарешеченного окна и раздробленное на клеточки небо всё-таки проникало внутрь камеры безоблачной синевой по весне или же нескончаемой мелкой дождевой моросью осенью. Календарными метаморфозами природы в ограниченном камерном объёме Гриша Балахадзе наслаждался вместе со своим соседом по двухъярусной шконке, авторитетным зеком Мерабом Джангирашвили. До вожделённой короны вора-законника Мераб немного не дотянул, но богатый уголовный «бекграунд» давал ему иерархическое право занимать главенствующее положение среди остальных менее именитых арестантов.
Гриша Балахадзе лагерных именитостей никоим боком не касался. Он вообще залетел сюда по специально подогнанной под него антитеррористическлой статье и, наверное, поэтому Мераб Джангирашвили по кличке «Джанго» покровительствовал ему как политическому острожнику с гораздо большей охотой, чем мелкопошибным «щипачам» и «гоп-стопникам». В отличие от них Балахадзе никогда не ввязывался в споры, тем более – в свары, ни у кого ничего не просил, никого не подставлял, исподволь нарабатывая себе добрую репутацию правильного «мужика». А добрая репутация на «зоне» - первый шаг ко всеобщему уважению окружающей среды, даже если эта среда состоит из лиц с пониженной социальной ответственностью и повышенным к ним вниманием со стороны внутрилагерной конвойной службы.
Охранниками в колонии № 12 служили не только солдаты конвойной роты МВД страны; в стражники с неплохой оплатой малоуважаемого надзирательского труда по скрытому блату нанимались мужики с «гражданки». Некоторые особо резвые товарищи умудрялись совмещать дежурства в колонии с прежней работой. Экскаваторщик Тофик Закиров относился аккурат к этой прослойке деловито-практичного городского народонаселения. Выкупленный в частную собственность видавший виды среднеразмерный одноковшовый экскаватор Тофика Закирова не ведал простоя. Самым прибыльным занятием тридцатилетнего, бессемейного холостяка-азербайджанца давно стало рытье котлованов под строительство новых домов в элитном коттеджном посёлке на окраине города. Денежный «навар» за одну такую добротно исполненную работу порой превышал месячный заработок Закирова на всех остальных объектах вместе взятых.
Владельцы за недёшево приобретённых земельных наделов щедро оплачивали радости ожидаемой жизни, главная роскошь которой, – собственное жильё, - конечно же, во всех компонентах должна была соответствовать социальному статусу хозяина. Неудобно как-то, согласитесь, значиться городским головой и проживать в задрипанной советской восьмиэтажке с дурно пахнущим лифтом. Ну а ежели ты – начальник пенитенциарного учреждения уже не первый и не второй год, то, как максимум, к пятому году несения такой ответственной государственной службы у тебя на усадьбе помимо умопомрачительного особняка ещё и двухметровой глубины, с проточной водой и золотыми рыбками настоящий пруд имеется.
Полный объём землеройных работ у начальника ИТК № 12 Тофик Закиров проделал за здорово живёшь, совершенно бесплатно, и вскорости поимел от работодателя существенную благодарность, ради чего, собственно, он, в летнюю удушливую жару, обливаясь трудовым потом, целых полторы недели холерически дёргался за рычагами своего экскаватора. Начальник колонии утвердил Тофика в должности работника внутренней охраны с плавающим графиком дежурства, позволявшим ему заступать на вахту не более одного раза в неделю и не менее одного раза в тот же срок получать истинное удовольствие от замены промасленной робы экскаваторщика новеньким форменным обмундированием представителя какой-никакой, пусть даже тюремной, однако же власти.
Власть, как известно, человека портит, а власть абсолютная, к тому же, и развращает его абсолютно. Устав караульной службы не наделил Тофика Закирова абсолютной властью и в служебном плане он сумел сказать разврату твёрдое «нет». Но, увы, этот же Тофик сказал сначала нерешительное, а затем от месяца к месяцу крепчавшее своё «да» такому печальному социально-психологическому состоянию человеческой личности, как её деформация. Говоря по-простому, в личности Тофика произошли нехорошие, а для образцово-показательного азербайджанца и вовсе гадостные изменения. Он стал через слово вставлять забористый русский мат, попивать крепчайший – до иссиня-чёрной густоты – бергамотовый чай, и ладно бы, обходился одним «чифирем», нет, – с удовольствием употреблял водочку и не отказывался покурить «травку». А «травку» Тофику предлагали те ребята, у которых он был обязан её изымать, так же, как перекрывать любые каналы поступления наркоты на зону.
Однако всё случилось точно наоборот. Тофик скентовался с бывалыми наркоподстатейниками и плавно вошёл в режим работы тайного наркокурьера, не вызывая придирчивого подозрения у начальства колонии. Здесь он появлялся лишь по понедельникам; воскресные выходные с чрезмерными застольными возлияниями притупляли активную бдительность администрации, а ровно утром во вторник уже скинувший кому надо наркотовар, Закиров заканчивал суточное дежурство и благополучно возвращался к своему эскаватору с деликатными поручениями новоприобретённых товарищей.
Отработка дневной нормы по извлечению металлических останков ирригационной системы в Сквере Героев занимала у Закирова не более трёх часов. Именно на такой срок согласился Тофик поднимать материальное благосостояние краевой правящей верхушки и, в частности, продолговатоголового мэра города Мераба Ткешелашвили, - это, в основном, на дне карманов его ладно скроенного индпошивного костюма уютно обосновывалась крупная валюта за переправлямый в Турцию грузинский металлолом.
По суше и по морю в сопредельную страну давно отбыло всё то, что по природному происхождению имело что-либо общее с элементом за № 26 в небезызвестной менделеевской таблице. Городские улицы повсеместно зияли дырами аккуратной округлой формы: тяжёлые крышки канализационных люков у охотников за металлом по причине легкодоступности пользовались повышенным спросом. Уж как свято и непререкаемо наш народ почитал усопшую родню, но и тут с бесовской решимостью научился устранять урчание голодных желудков ночными опустошительными набегами на беззащитную память о предках: от железных, чугунных, алюминиевых оград на окраинных могилах городского кладбища остался лишь развороченный бетонный цоколь.
Металлодобытчики драконили только христианское кладбище. Отделённое от него неширокой шоссейкой другое, мусульманское, варварские вторжения не обезобразили, - словно оно находилось под защитой великого пророка Магомета. Да нет! Небесной невидимой защиты здесь было бы маловато! Святотатцев останавливали ружейные стволы в руках круглосуточно патрулировавших кладбище двух немолодых, но всё ещё крепких азербайджанцев из близлежащего села Караджалы. Сын одного из них работал дальнобойщиком и поставлял в Грузию из Баку вместе с легальным товаром контрабандный гастрономический импорт – каспийскую красную икру; кроме того, он не брезговал мелкими партиями индийской конопли, выращенной на тайных плантациях Апшеронского полуострова. Сын второго седобородого старика-патрульного, получивший на исторической родине степень кандидата исторических наук, поставлял в Тбилиси из Баку идеи бесспорной принадлежности древнегрузинского монастырского комплекса Давид-Гареджи доисламскому Азербайджану.
Антиисторичность этих идей легко доказывалась хотя бы фактом полуторатысячелетнего нахождения монастыря на исконных грузинских землях, не случайной волей судьбы, а по стратегическому усмотрению дальновидной советской власти некогда отошедших соседям-магометанам. Стратегия здесь была довольно бесхитростная: недобросовестными людьми к намеренно запутанной веренице узловых вопросов добавить ещё один гордиев узел, в глубине веков якобы завязанный. Деликатные грузины попытались его развязать. Оно и понятно: будешь тут деликатным, если Азербайджан тебя газом да бензином исправно снабжает. А неделикатный бакинский учёный Ягуб Махмудов разрубил узел одним росчерком своего шустрого пера: Тбилиси, дескать, возник на земле древнего Азербайджана, - именовался он тогда Кавказской Албанией, и жители этого государства, кстати, первыми в Закавказье принявшие христианство, в подтверждение своей истовой христовой веры, вырубили в скалах монастырское великолепие и нарекли его Кешикчидаг.
В непревзойдённое мастерство протоазербайджанских каменотёсов, равно как и в агрессивное празднословие архиучёного профессора из Баку могли поверить разве только его наивные ученики и с некоторой долей вероятности ученики его учеников. Как это ни странно, по непредсказуемому стечению обстоятельств, в эту самую вторую ученическую категорию успешно втиснулся мой сосед по дому, он же, надеюсь, ваш хороший знакомый по моему рассказу эскаваторщик-вертухай Тофик Закиров. Наркопродукцией для своей лагерной подшефной публики Тофик отоваривался в дощатой сторожке на отшибе мусульманского кладбища; здесь же на глаза ему попалась махонькая частица наверняка завезённой из братской соседней страны и другой продукции – книжной. Худосочную брошюру в пару десятков листов с фотоизображением монастыря Давид-Гареджи на клеёнчатой обложке Закиров прочитал уже дома под неторопливое попыхивание свеженабитой «мастырки». Может и не прочитал бы никогда, кабы не вполобложки тускловато выпечатанный заголовок - «Правда о Кешигчидаге».
Правды о древнегрузинском монастыре Давид-Гареджи в этой брошюре было не намного больше, чем в его монашеских кельях настеннык фресок с изображениями раннехристианских подвижников позднее омусульманенной арабами Кавказской Албании. То есть, никакой! Тофик Закиров вникал в эту неправду и по простоте душевной проникался гордостью за величие своих пращуров. И вовсе не беспокоился по поводу отсутствия мало-мальских доказательств их исторического правообладания «азербайджанским» Кешикчидагом.
Дойдя до половины брошюры, Закиров обнаружил теперь уже географическое свидетельство славного прошлого своей исторической родины. На карте, явно составленной рукой чьего-то предвзятого соизволения, грузинская провинция и город, в котором ныне проживал Тофик, были включены в границы древнемифического протоазербайджанского государства Атропатена. Более того, в пояснительных сносках к карте указывались места, где ещё при советской власти азербайджанские археологи фиксировали удивительные научные открытия и только из профессионального корректного сочувствия к грузинским коллегам не делились с ними ошеломляющими результатами своей работы. Сочувствие учёных соплеменников Тофик истолковывал очень правильно. Он сам не мог взять в толк, как объяснить корешам-грузинам, что они по гроб жизни должны благодарить братьев-азеров за бензин, газ, электричество, а теперь. как выяснилось, ещё и за землю, - богатую, цветущую, плодородную землю.
«Этот наивный грузинский народец взаправду считал своей собственностью земли древнего Азербайджана. – размышлял Закиров. – Шиш вам с маслом, а не Кешикчидаг».
Настроение Тофика улучшалось с каждой затяжкой. Вот оно подобралось к пику и забалансировало на грани почти полубезумной эйфории. Как тут не возрадоваться, когда значок на карте, схематично обозначающий успешные археологические раскопки, соседствует с названием твоего города, и даже больше – твоего родного села! Не зря, стало быть, в далёком-далёком детстве Тофик не раз слышал от столетней прабабушки рассказы об азербайджанском племени «борчалы». А та слышала от своей прабабушки, что до появления здесь, аллах знает, в каком ещё веке «борчалинских» азербайджанцев, визгливые шакалы были единственными насельниками этой местности. «Борчалинцы» вынудили шакалов уйти в горы, а вот спустившихся с гор чуть ли не в набедренных повязках грузин вытеснить назад не сумели. И постепенно, непомерно плодясь, они, грузины, а не правоверные азербайджанцы, объявили себя коренными жителями изначально не принадлежавшей им земли.
«Травка» распаляла воображение Тофика всё больше. Нет, неспроста этот выдающийся научный труд попал ему в руки! Чем шайтан не шутит, может быть, именно он, Тофик Закиров, доведёт до победного конца археологические раскопки в его родном селе Квемо-Орузмани и докажет всему миру, что начало человеческому роду на планете Земля положили азербайджанцы. Размышления Тофика на этот счёт принимали уже почти совсем практический оборот: «Отрою эскаватором у себя на дворе пару черепов, дам им наши имена, - ну, скажем, Мамед и Гульнази, а потом уже Ягуб Махмудов-бей пусть провозгласит их первыми жителями Земли. Чем мы грузин хуже с ихними Зезвой и Мзией»?
И тут, надо заметить, логика рассуждений Тофика Закирова прихрамывала на обе ноги, если вообще не волочилась по земле. По той самой земле, в культурном слое которой археологи обнаружили останки гоминидов-неандертальцев обоего пола, любовно наречённых грузинскими именами: мужчина – Зезва, женщина - Мзия. Об археологических находках на территории Грузии заговорил весь белый свет. Учёные ввели в академическую латиницу новое понятие. «Человек Грузинский» по утверждениям специалистов поставил жирную точку в научном споре о местообитании первых гоминидов после переселения оных с африканского континента на евроазийское материковое пространство. Очень уж приглянулась гоминидам земля Южного Кавказа. И нравилась весь долгий период антропогенеза, пока многотысячелетняя череда этнопреобразований не окончилась появлением здесь ныне живущих народов. Кто-то появился раньше, кто-то позже. Кто-то пророс из глубинных недр этой земли, кто-то из семени, занесённого на эту землю ветрами истории. А поскольку история – штука кляузная, к тому же подзабываемая по глупости или намеренно, занесённое ветром семя прекрасно проклёвывается в новой земле, и потом наступает время, когда выгнанная из занесённого, пришлого семени поросль заглушает местные эндемики.
Это отклонение в ботанику к нашему рассказу имеет довольно угадываемое отношение, угадываемое людьми, не заинтересованными в спонтанном возникновении подобных загадок. Но эти люди уже никогда не смогут доказать другим людям свою правоту. Тех, других больше. А правота большинства, даже если она надуманная, но подкреплена агрессией, всегда подминает под себя правоту противоположной стороны. И когда государство с населением в 12 миллионов человек посягает на историко-культурное наследство соседнего государства с населением вчетверо меньшим, грозно порыкивая, но и задабривая при этом льготным углеводородным обеспечением, государству-реципиенту ничего другого не остаётся, как отказаться от родового имущества и прятать потерянное лицо под деланной улыбкой.
В очередной понедельник Тофик Закиров заступил на свою трудовую вахту в ИТП № 12. Морозный воздух декабрьского дня выветрил из его головы остатки воскресного тетрогидроканнабинола вместе с недавним острым желанием прославить своё имя наравне с именем Генриха Шлимана. Конечно, вряд ли Тофик знал все подробности жизни и деятельности первооткрывателя древнегреческой Трои, и уж точно ему была неизвестна эпитафия на фронтоне афинского мавзолея великого немецкого археолога – «Герою Шлиману». Ну а наш герой поостыл было окончательно, да тут произошло экстраординарное событие, которое вновь возвернуло Тофика Закирова к теме археологических изысканий, правда, теперь уже в плане, отличном от предыдущего.
Все телеканалы страны устами своих захлёбывавшихся от восторга миловидных корреспонденток сообщили о редчайшей археологической находке; чудо чудное это совершил не продвинутый дипломированный учёный дока, а простой расторопный сорокалетний малый с мощным сапёрным детектором в руках. Шарил им парень по оттаявшей весенней земле у подножья средневековой полуразрушенной крепости и надыбал денежку времён славного грузинского царя Давида-Строителя. Отмыл от грязи, и хоть оказалась монетка обычной медной выделки, редкость, однако, музейно-историческую для государства имела бесценную. А цену медного грошика для себя доморощенный археолог определить не успел; надеясь на большой куш, обратился он за надлежащей оценкой к спецам-коллекционерам, да тут его бдительные спецслужбисты и попутали. Сюжет этот, несмотря на уголовную концовку, всколыхнул в Тофике Закирове фантомные думы, связанные с глубоким погружением в толщу грузинской земли.
«Ладно, к чёрту эту славу, Ягуба-бея мне всё равно не переплюнуть, - смиренно согласился со свинцовой реальностью головной мозг Тофика и радушно впустил в свои извилины мысль куда более приземлённую: - Знать бы точное место, где порыться и чем-нибудь стоящим разжиться можно было бы… У царей ихних наверняка и золотишко прикопанное в тайниках имелось. Но где вот?!».
Справочную информацию на этот счёт Тофик решил получить от Гриши Балахадзе, самого сведущего в его окружении человека. В отличие от прочих сидельцев колонии №12 Балахадзе регулярно наведывался в скособоченное, обшитое мелкой шилёвочной доской строеньице в задней части хоздвора с поблёкшей от времени, хотя и забранной под плексиглас вывеской над парадной дверью – «КЛУБ». Внутри было тихо и пустынно. Один раз в неделю, по пятницам, четыре, отведённые под библиотеку книжные полки / с минимумом прочёток и максимумом разновременных изданий Уголовного кодекса Грузии / пополнялись доставляемой в клуб прессой. Свежестью от неё не веяло, но за неимением лучшего Гриша Балахадзе каждодневно проводил за чтением газет полный, предоставленный «зекам» в личное пользование полуторачасовый отдых. Именно сюда, скажем так, в местный храм культуры, на встречу с ярким её представителем и явился вольнонаёмный работник службы исполнения наказаний, конвоир-охранник Тофик Закиров.
Гриша Балахадзе встрече этой вовсе не обрадовался, но и неудовольствия нарушенным уединением не выказал; молча кивнул головой в ответ на громкое приветствие Закирова, как бы непроизвольно фиксируя изначальное внелагерное различие между ними. Тофик всё понимал и не смел себя вести с Балахадзе как с мятым фраером, - тут требовалось почтительность, причём отнюдь не показная.
- Читал, Гриша, как пацану, ну тому, что монету нашёл, по ушам в «ментовке» надавали?! Не обломилось ему ни копеечки! – не издалека, сразу заехал в тему Тофик, выбрасывая руку в сторону новоприбывшей кипы газет и завершая тираду насущным вопросом: - На сколько она потянула, не пишут?
- Без цены! Как и Миша Месхи! – ответил Гриша.
- А кто такой Миша Месхи?
- Был такой наш футболист. Играл в сборной ССССР. Проехалась сборная когда-то по Южной Америке. Всех игроков в деньгах оценили: тот столь-то стоит, за того столько-то дадут, а Миша Месхи – без цены! Так он им понравился своей игрой потрясной!
Тофик примолк, будто решая, в какое русло пустить разговор: задать мудрёный тон или соскользнуть в требуемую ему конкретику, помедлил и объединил первое со вторым:
- Э, Гриша, человека с вещью нельзя сравнивать. Человек умрёт – и всё! А вещь – она навсегда остаётся. И цена у неё всегда высокая!
- Ну не выше человеческой жизни. – проронил Гриша.
- Не скажи, - запротиворечил Тофик. – Сейчас менты поганку закрутят, парня этого в тюрягу упрячут, а монету царскую продадут…
- Не продадут, а сдадут в музей. – осклабился ответно Гриша Балахадзе.
- Как же, в музей! – издевательски хмыкнул Тофик. – Я слышал, что наоборот, из музея вашего какие-то золотые вещички пропадают постоянно.
- Было дело, - согласился Гриша. – Сами же музей растащили и налево сплавили. Сажать воров надо. А вместо них я сижу.
- Незачем было Америку обижать! – нравоучительно заметил Тофик, помедлил чуток и ткнулся в крайне интригующую его тему: - Тебе, Гриша, через год на выход с вещами. Как жить будешь? Трудно сейчас с работой! Да и годы твои немолодые. Могу подсказать, хочешь?..
- Ну?.. – на автоматическом интересе вопрошающе буркнул Гриша.
- Ты же учитель, - Грузию, как свою жену знаешь! Давай поищем то, что от чужого глаза богатыми людьми в землю упрятано. Твои – знания, мой - эскаватор. Хеир - барыш поделим поровну. А, что скажешь?
Гриша посмотрел на Тофика без всякого удивления: в пору развитого частного кладоискательства подобные предложения из ряда вон выходящими отнюдь не казались. По стране рыскали охочие до ничейного подземного добра и падкие на приключения молодые люди. Ну пополнится армия любителей лёгкой наживы ещё одним беспогонным рядовым солдатиком, - что с того?!
«А то с того, - мелькнула в голове утомлённого собственной порядочностью Гриши Балахадзе шальная мысль, - что в самый раз поиметь хоть какую-то выгоду с авантюры этого вертухая».
- Да не мелочишь ты, Тофик! Сыграй по-крупному! Сорви максимальный джек-пот! – сказал Гриша, приступая к аккуратному зондажу почвы.
- Ты что, лотерею имеешь в виду? – недоумённо переспросил Тофик. – Это же «лажа» полная! Нет, я про другое толкую.
- Так и я про другое. Слушай сюда. – Гриша принялся за изложение темы. – Видишь,Тофик, в чём дело. Пока ты будешь медную хрень в земле искать, другие в той же земле настоящее золото откопают. Причём, совершенно официально. Слышал, наверное, государство аукцион на добычу золота объявило. Кто больше даст, тот право на разработку прииска получит.
Пару недель назад в утренней телесводке Тофик краем уха зацепил кратенькое сообщение о намечаемом конкурсе золотодобытчиков в горах Сванетии. Но только царапнуло по уху и всё: откуда у Тофика десять тысяч «зелёных» на аукционный шумный балаган? Тофик открыл было рот и собрался известить Гришу о своих трудноразрешимых проблемах на сей счёт, как тот на неожиданном опережении проаргументировал вообще малую вероятность появления таковых:
- Ты, главное, Тофик, не бзди!.. За «бабки» не думай, ни «копья» не потратишь!.. Мы пойдём другим путём!..
- И каким путём мы пойдём? – растерянно завис в воздухе логичный вопрос Тофика.
- Я внимательно читал условия аукциона, - в деланной патетике вскинул бровь и пустился в пространные объяснения Гриша: - Там сказано, что ещё до аукциона солидную сумму дадут тому, кто первым нащупает золотое месторождение. У тебя эскаватор, тебе даже напрягаться не надо с добычей… Джанго знает, откуда и куда золотая жила из Маднеульского рудника тянется, он на нём в охране когда-то служил. Возьмём его в долю, он место укажет… Подгонишь свою машину, копнёшь, найдёшь – и «бабки» в карман положишь… Ну и нам немного отвалишь за помощь…
Столь скорое согласие со стороны Гриши на явно противозаконное сотрудничество с охранителем государственных законов сам охранитель истолковал по-простому: мужик хочет срубить лёгкие деньги. Тофику Закирову было невдомёк, что, возможно, за моментальной, по сути, готовностью правильного мужика впутаться в не очень правильное дело может стоять иной, отнюдь не материальный интерес. А интерес у Гриши Балахадзе, конечно, был, - глубокий, скрытный, и совсем не тот, который он выдавал за основной.
Давным-давно, ещё при Советах, когда Гриша молодым «салажонком» служил в местном батальоне связи, однажды ранней осенью весь личный состав военной части поставили в оцепление по периметру ИТК № 12: из колонии дали дёру полдюжины заключённых, и армейских связистов кинули на подмогу, видно, недостаточному числу лагерных конвойников. И хотя рядовой Балахадзе видом не видывал никаких беглецов, позднее командование части по рекомендации начальства колонии объявило ему благодарность за содействие в их поимке.
Штатным канцелярским слогом высоко оценённое активное содействие Гриша оказал совершенно случайно. Место в оцеплении ему досталось неподалёку от полуразрушенной привокзальной пивной, возраст останков которой можно было вычислить по барельефной надписи на уцелевшей фасадной стене – «Слава воину-победителю! 1941 – 1945». Гриша забежал за стенку освободить напрягшийся мочевой пузырь; освободил, и вдруг заприметил кучку недавних отходов явной человеческой жизнедеятельности, а рядом - груду беспорядочно наброшенных камней. Разгрёб Гриша камни, наткнулся на толстенный слой валежника, а под ним обнаружился приличнейших размеров проём в тяжёлом глинистом грунте, уходящий куда-то в подземную глубь. Вскорости выяснилось, что засечённая глазастым рядовым Балахадзе огромная дыра – не обычный фортель шаловливой земной коры, не вход в доисторическое обиталище гигантского саблезубого крота, а выход из прокопанной «зеками» подземной трассы, по которой они и выбрались на волю.
Каким макаром и при чьём энергичном пособничестве случилась такая нечастая крупнокалиберная оказия в заведении, где, казалось бы, должна быть законопачена малейшая щель, выяснилось уже после задержания главного участника и вдохновителя дерзкого побега - бывшего министра финансов в правительстве республики. Дальновидный министр за короткий срок пребывания в хлебной должности умыкнул из госбюджета очень приличную сумму; она-то и стала щедрым источником оплаты секретной деятельности землекопов вне зоны и прикормленных внутризонных «вертухаев»: первые тёмными ночами подгоняли подкоп под барак экс-министра, вторые – требовали от него укрупнения ставок за молчаливое сокрытие происходящих под носом у начальства процессов. Впрочем, имеются все основания полагать, что и само начальство ИТК № 12 не упустило возможности нагулять жирок на брюшке и уплотнить бумажник в кармане за счёт шеварнадзевского министра, из-под полуприкрытых век внимательно наблюдая, как он с приятелями сначала сбежал, а затем, опять же вместе с приятелями был водворён на прежнее место, аккурат в тот же барак, в котором и завязалась вся эта драматичная острожная история. Окончание её совпало с демобилизацией Гриши Балахадзе из рядов СА.
Началась горбачёвская перестройка, Шеварднадзе подался в Москву. Новая республиканская власть сменила руководство ИТК № 12. Территорию колонии перепахали, перепланировали, подглянцевали старую жилплощадь для сидельцев, и в пылу преобразований позабыли осуществить акт обязательной ликвидации любого выхода на свободу, кроме как через ударный труд и покаянную очистку совести, а именно – по странной забывчивости оставили в нетронутой сохранности подземную тропу из подневолья наружу. То есть, при большом желании главных действующих и достаточно заинтересованных второплановых лиц этого рискованного предприятия шанс связать воедино начало и конец основной, несомненно сохранившейся нитки подкопа представлялся вполне вероятным.
За бросок учебного снаряда в компанию американских вояжёров Грише Балахадзе впаяли восемь лет. Пять лет он уже отсидел, оставшийся всё равно долгий срок расцветить был нечем: «дурью» Гриша не баловался, в «кости» не резался, даже в «дурака» не перекидывался с блатной шелупонью. Мысль о побеге не то, чтобы беспрестанно точила его тихо ветшающий мозг, но определённо не позволяла чудесному серому веществу обветшать полностью. К тому же Гриша пребывал в полной уверенности, что после неминуемого скорого падения власти американских подкаблучников новое объективное правосудие безоговорочно его амнистирует. А значит, даже если попытка самоосвобождения не удастся, всё равно накинутый за неё добавочный срок отсиживать или вообще не придётся, или он, в предвкушении радостной концовки, пробежит так же быстро, как минувший «пятерик».
При всей своей человеческой порядочности Гриша был не лишён жёсткого прагматизма, исключавшего длительные колебания и мелкодонную рефлексию в некоторых случаях, если выгода от предпринимаемых действий наносила лёгкий урон его твёрдым моральным принципам. Случай с Тофиком Закировым был из числа таковых. «Лучшего шанса повоевать за свободу не представится. А на войне как на войне». - пришёл к окончательному выводу Гриша одновременно с пришедшей ему на память заповедью великого китайца Сунь Цзы: - «Союзников иногда приходится привлекать хитростью и обманом».
Древнекитайская тактика привлечения союзников дала замечательный результат сразу после того, как посвящённый в план действий блатной авторитет Джанго в разъяснительной беседе с Тофиком мамой поклялся, что золотоносная жила с Маднеульского прииска тянется вдоль реки Куры и упирается в приречную скальную породу, высокой естественной стеной замыкающую территорию ИТК № 12. Джанго вешал лапшу на уши Тофику так вдохновенно ещё и потому, что отродясь не видывал своей мамы, впрочем как и папы тоже: детдомовцам клясться именами своих неведомых родителей не западло.
Через два дня приведённый в полную боевую готовность эскаватор Тофика Закирова выдвинулся на позицию, указанную формальным дуумвиратом, в котором функции лидера-координатора всё-таки оставались за Гришей Балахадзе. Он присоветовал Тофику бубнить всякий раз, как суру из Корана, короткую фразу «Приказ мэрии – готовим почву под озеленение», если вдруг кто-либо полюбопытствует, или того хуже, потребует объяснения причин ведущихся близ режимного объекта земляных работ. Расчёт Гриши был прост и прям, как колея проходившей неподалёку железной дороги на Баку. Товарняки и бензоцистерны неслись по ней регулярно, а вот последний пассажирский поезд замечен здесь был в самом начале двадцать первого века.
Тофику вменялось в обязанность перелопатить, а точнее сказать, - «переэскаваторить» значительное пространство вне запретной зоны; на каком-то участке он должен был непременно наткнуться на основную ветку подкопа – в этот момент «вспашка» заканчивалась и пара-тройка «озеленителей» из доверенных людей Джанго маскировала выходной лаз молодыми, но отнюдь не куцыми саженцами сосны. «Высадка» в грунт, разумеется, затягивалась до той поры, пока по другую сторону «колючки» завтрашние беглецы полностью не подготовили бы к побегу исходную точку подкопа. Дело, однако, осложнялось тем, что сегодня они не могли её никак отыскать. Искатели метр за метром «обшмонали» всю зону прежде чем удостоверились в двух изначально существовавших версиях: либо на месте барака, из которого тридцать лет назад ломанулись на волю дерзкие ребята, выстроили склад «гсм», либо вход в подкоп где-то рядом со складом скрыт под металлическими конструкциями мусоросборника.
Так или иначе, в обоих случаях расчёт Гриши с катастрофической быстротой приближался к просчёту. Можно было разве что под видом шнырей-уборщиков с лопатами наперевес порыться в кучах неубранного мусора; хоть и перемазавшись по уши в гнилой жиже, но не задохнувшись от страшной вони, авось, выколупали бы они свой призрачный шанс на счастливое стечение обстоятельств: нырнули бы в дырку - и ходу!.. А потом, на свободе уже расклад сам покажет, как действовать. Впрочем, даже при самом удачном раскладе по первой поре выбирать было не из чего, кроме как попытаться в ночном товарняке по «железке» добраться до окраинной приграничной станции, и там, в глухом сельском закутке схорониться у давнего приятеля Джанго.
Да верно сказано: «Человек предполагает, а Бог располагает». Наверное, Бог, он же Аллах располагал куда более верным представлением о предполагаемом отдельными героями нашего рассказа дальнейшем течении событий в городе Р, и если быть точнее – в исправительно-трудовой колонии № 12, а если уж определять с абсолютной точностью – на примыкающей к ней территории. Но к самым что ни на есть кульминационным моментам этой истории тропинка сюжета пролегала через моё скромное двухкомнатное обиталище в нашем многоквартирном, дохрущёвской постройки, высокопотолочном нехлипком доме.
Звонок в дверь оторвал меня от теперь уже не ежедневного – не чаще двух раз в неделю – процесса устранения щетины с ещё, слава богу, достаточно тугощёкого лица. Я открыл дверь – Тофик Закиров, сосед по дому, переминался с ноги на ногу, с лёгким недоумением провожая взглядом падающие с моей недобритой физиономии сгусточки мыльной пены.
- Я к тебе за советом, - объяснил свой визит Тофик. – Прости, что так рано, боялся не застать позже… Ты бройся, бройся… Я подожду…
- Угу! – буркнул я и пошёл к коридорному зеркалу доводить свой фейс до ума, не оставив всё же без разъяснительного ответа милостивое согласие Тофика ждать моего совета столь долго, сколько потребуется:
- Надо успеть до девяти, не то упырь этот Размадзе воду наглухо перекроет.
- Упырь – это как, что значит? – не понял Тофик.
- Кровопивец, значит! Только кровопивец человека крови лишает, а Размадзе нас – воды! – как можно популярнее объяснил я.
- А, вот ты о чём. Да, напора совсем нет! - уловил смысл моего растолкования Тофик и совсем неделикатно посетовал: - Говно в унитазе смыть не могу…
- Тут я тебе не советчик. Хотя, постой: на природе какай… Благо, работа позволяет. Тормознул эскаватор, вышел, оправился, - и обратно в кабину! - в тон Тофику неделикатно пошутил я и уже серьёзно спросил: - Ну и какой тебе совет от меня нужен?
- Вот, вы, грузины, лучшим народом в мире себя считаете! Мы с тобой, когда ещё в школе учились, помнишь, историк говорил, что грузины – первые люди на земле, из винограда вино получившие…
- Мы и сталь первые варить научились, и пшеницу сеять, и даже зубочистку мы, грузины, изобрели, - поддержав абсолютно неведомого мне историка, я всё же не погрузил Тофика в полное разочарование: - Зато вы первыми на планете из земли научились нефть добывать!
Тофик весело улыбнулся неожиданно выплывшей возможности логично включиться в тему:
- А последнее время ещё и кое-что другое из-под земли добывать умеем!..
Я закончил бритьё, сбрызнул щёки какой-то нерезкой «пахучкой» и приготовился слушать реляцию Тофика о гигантских объёмах извлечённых в городских скверах останков старой водооросительной системы. Речь, Тофик, действительно, завёл об останках, но совершенно иного рода и происхождения, нежели разъеденное ржавчиной скопище разнодюймовой трубной продукции незапамятных советских времён.
В достаточно подробном изложении Тофика вся его история упорного стремления сначала к тщеславию, потом – к обогащению несла на себе все приметы классической авантюры, безобидной до той поры, пока в ней вдруг не проступил абрис вполне определённой уголовщины. С ней Тофик столкнулся на первой же ступени своей незадавшейся карьеры удачливого золотодобытчика. Он здорово ошархнулся, и благо, - земля оказалось рядом, не то – лететь бы эскаваторщику Закирову в тартарары, к Вельзевулу в гости. Но он заявился ко мне, и рассказал всё как на духу. Защемила, видно, у Тофика какая-то органическая часть целокупного тела, а, возможно, даже что-то из эфирной души или проснувшейся совести.
Уточнения ради, что именно у Тофика защемило – сфинктер прямой кишки либо поперечно-полосатая околосердечная мышца – я подъехал к последнему поприщу его активной деятельности на следующий день после нашей откровенной беседы. Солидная часть голой пустоши перед бетонной изгородью ИТК № 12 зияла глубокими ямами и дыбилась высившимися промеж них холмами вырытой земли. По всему было видно, что эскаватор Тофика Закирова поработал на славу. По краям таких нескольких, до дюжины свежевырытых ямок, лежали, топорщась зелёной хвоей, довольно рослые саженцы сосны. В глубине души я порадовался за руководство Службы исполнения наказаний, озаботившееся проблемой роста лёгочных недугов среди острожного населения страны.
Откуда мне было знать, что молодые сосёнки свезли сюда вовсе не для облагораживания местности и дополнительной аэрации воздушных масс на пути их неторопливого перемещения от русла основных потоков к тюремным камерам. Истинного предназначения посадочной хвойной поросли не знал и сам Тофик Закиров, не без некоторого удивления заметивший, как «рабочие-озеленители» вместо того, чтобы заняться высадкой саженцев, прикрывали ими свежевыкопанные лунки. Очень скоро, к удивлению Тофика приплюсовалось ещё и странное чувство тревоги, когда он на пятый или шестой день энергичной перепашки прилагерной территории вывернул эскаваторным ковшом человеческие останки.
Поначалу сердце Тофика возликовало: неужели сбылось, и он, борчалинский азербайджанец, надыбал таки стоянку древнего азеропитека на земле предков, заселённой поздними пришельцами. Разочарование, однако, наступило очень быстро. То, что когда-то было остовом человеческой плоти, ужасало своим чрезмерным количеством на относительно невеликом пространстве земли, явно ставшей всему этому скоплению черепов, скелетов и сухожилий одной большой общей могилой. И теперь я, оповещённый Тофиком, о, по меньшей мере, странных итогах его предпринимательской деятельности, стоял на краю этой могилы и прикидывал, потянет ли моё давнишнее журналистское расследование одной подзапретно-щекотливой темы если не на премиальное вознаграждение от исторического общества «Мемориал», то хотя бы на похвальную грамоту от его руководства.
Руководство, помнится, никак не соглашалось, с моей аргументацией относительно места массовых расстрелов в жуткие годы сталинских репрессий. Одной из таких точек я называл степную солончаковую пустошь в полусотне километров от Тбилиси, то есть, приблизительно, ту местность, где после войны отстроили город-спутник, в котором всем нам выпало счастье коротать свою жизнь. У сотен других людей жизнь как раз в этой солончаковой глуши тогда и закончилась: получи пулю в затылок и становись современников всех, кроме тех, кто пока ещё живы, по образному выражению мною горячо любимого поэта Александра Кушнера.
И тут мне, пока ещё несовременнику всех тех, кто с мелкими отверстиями в черепах лежал на дне этой страшной братской могилы, стало очень тоскливо и крепко стыдно за свою жизнь… И не то, чтобы я прожил её не по-человечески, - дай Бог каждому моей непритворной порядочности, - да только мало сего личного достояния для достижения всеобщего земного благоденствия. «Делай что должно, и будь что будет»! Ну, делал! И до меня миллионы порядочнейших человеков делали. А сотни, или даже десятки не очень порядочных людей успешно творили недолжное. Ибо у них, непорядочных – власть и деньги. Так было и так будет впредь.
Мои немудрёные нутряные рассуждения прервал осторожный вопрос Тофика Закирова, которому, видно, более всего хотелось понять, как вести себя дальше в сложившихся обстоятельствах:
- Меня теперь начальство заругает? Может, никому не сообщать?..
- Сообщить надо! – твёрдо сказал я и погасил тревогу Тофика напоминанием о его заслугах перед этим самим начальством: - Кто тебя тронет?! Ты им в мэрии столько «бабла» нарыл своим эскаватором – век не разблагодарятся!.. Да и до «фени» им твоя новая находка – лишние заботы одни! И потом – ты же у них и на тюремной службе состоишь! Такими работниками не разбрасываются!.. Только не проболтайся, что золото тут искал, - язык проглоти!
- Нет, как можно?! – картинно замахал руками Тофик, прекрасно понимая, что зуд кладоискательства – наименьший из водившихся за ним наибольших грешков.
Ошеломительный результат грешков наибольших через несколько дней ярко обозначился на хабитусе Тофика в виде обширного кровоподтёка под правым глазом и недостачи двух зубов в левом углу нижней челюсти. Поставщики апшеронской «дури» онекачествили очередную партию «товара» каким-то растительным неядовитым подмесом и изошедшие двухсуточным поносом лагерные «наркуши» по полной программе отыгрались на конвоире Закирове как на конечном звене доставки. Тофику вконец разонравилось играть в наркоигры, тем более, что тягу к «травке» в нём мало-помалу вытеснили другие серьёзные увлечения, а уж устроенный зэками мордобой окончательно отвратил его и от сомнительной по настоящим мужским понятиям работы лагерного «вольняшки».
Три дня Тофик снимал целебной бодягой следы нравоучительной беседы с возмущённой общественностью колонии № 12, не переставая тихо удивляться, почему на его защиту не встали партнёры по золотодобыче. Более того, ни Гриша, ни Джанго и близко не стояли во время жёсткой разборки в дальнем бараке, когда зэки безошибочно пересчитали Тофику все рёбра. Оставалось только гадать, куда они могли подеваться. Ответом на интригующий вопрос стал общегородской план «Перехват», объявленный краевой полицией, хотя поиски сбежавших зэков уже нужно было объявлять в республиканском масштабе, ибо «перехватчики» хватились их слишком поздно: Гриша и Джанго словно сквозь землю провалились. Эта расхожая идиома обрела абсолютно адекватный смысл, когда поисковики-«вертухаи» под мусоросборником у «запретки» обнаружили закиданную кухонными отбросами дыру в мягкой, прелой от сырости земле – и всем всё стало ясно…
Полицейские ориентировки мигом разлетелись по всем концам страны. На поимку беглецов бросили даже моторизованный взвод сопровождения президента. Менты на вездеходных «ямахах» прочёсывали каждый лесистый участок, забираясь в самые укромные места, недоступные крупногабаритному авто. Минула неделя, прежде чем информация о пребывании ушедших на «рывок» арестантов в деревне Косалы, аккурат на грузино-азербайджанской границе, поступила в штаб операции по задержанию сбежавших зэков. Странным образом беглецы почему-то отъединились друг от друга и к окружившим старую полуразваленную халупу на окраине деревни ментам вышел, подняв руки, только один Джанго.
Весть о поимке матёрого рецидивиста и непойманном честном мужике Грише Балахадзе распространилась на следующий же день, и пронизала отчаянным беспокойством без того бывшее в жёстком напряге существо Тофика Закирова. Теперь-то он допетрил, что зэки использовали его вслепую, обвертев вокруг хера как им заблагорассудилось. Как один из вариантов послабления создавшейся, непонятно какой – смешной ли, грустной ли, - ситуации Тофик усмотрел в консультации со мной. Утренний телефонный звонок всего на недолгих полчаса предварил его визит в мою, не освободившуюся от долгого холостяцкого образа жизни, малоприбранную квартиру. Я, конечно же, ответил полным согласием, и даже поторопил Тофика, надеясь на какое-либо пригодное измышление спасительной стратегической линии поведения в этой чумной жизненной коллизии, - для Тофика, и обычной - для всех остальных её фигурантов…
Так уж заведено в этой жизни: зэк при первой благой возможности должен бежать, мент по первой его обязанности должен зэка ловить… Неприкаянный Тофик болтался, как говно в проруби между этими двумя категориями – вроде и к зэкам близок, и от ментов недалёк. А на деле – кинули его и те, и эти… И мне в голову, как назло, не приходила ни одна путёвая мысль относительно судьбы незадачливого соседа.
- Теперь они ни меня, ни отца с матерью не пожалеют, - нервно зачастил Тофик, едва успев расположиться на моём колченогом табурете в девятиметровом кухонном пространстве, неплотной перегородчатой стеной примыкающем к совмещённому санузлу. Напор воды на всех мокрых точках к десяти утра уже совсем ослаб – размадзевскую затею так никто в корне и не пресёк, - и Тофик, зашедший в туалет помочиться, - зря пальцем топил кнопку сливного бачка: полностью обезвоженная кубатура отвечала лишь холостым хриплым причмокиванием резиновой груши.
- Хорошо ещё, что срать не хочу, а то бы оставил здесь память о себе! – в сердцах сказал Тофик, выходя из туалета. - Нет, с этим беспределом надо кончать! Клянуь Аллахом, если сейчас меня не посадят, я эту размадзевскую отводку на куски эскаватором порву! Разве можно так людей истязать?!.
- Просцался? Садись, обсудим твой вопрос. – сказал я. - В общем, ты думаешь, что менты тебе на хвост сели. А кто тебя заложил, неужели кто-то из зэков?
Тофик тяжело опустился на табурет и обречённо вздохнул:
-Теперь уже всё предполагать можно!.. Обозлились они на меня из-за гнилой дури! Зачем я вообще в эту хрень влип? Копал бы себе и копал траншеи… Нет, бабок больших срубить захотелось долбоёбу!...
Оперативного простора для глубоких размышлений у нас оставалось всего ничего, и я, скорее ради мало-мальской зацепки за хоть какой-либо шанс на удачу, предложил Тофику сообщить в мэрию об обнаружении места массовых расстрелов на территории ИТК № 12:
- Представим всё, будто ты по моему указанию раскопал там весь этот ужас, переакцентируемся на твой вклад в общее благое дело, - авось грешную сторону этой оказии и притопим…
Тофик ничего не успел сказать, как в долгой пронзительной трели зашёлся дверной звонок моей квартиры. Чьё-то упорное требование проникнуть за её порог внутрь обратилось в барабанный стук по филёнчатому дверному полотну.
- Открывайте по-быстрому! У нас ордер на арест! – донеслось из-за двери в виде переливчатого, с глухими обертонами баритона…
- Ни хера себе. Сейчас я вас опрощелыжу! – ляпнул я громко, и не приняв во внимание видок вмиг скомковавшегося Тофика Закирова, щёлкнул дверной задвижкой и широко распахнул визгливо ноющую в несмазанных петлях последнюю преграду между мной и несовершенными законами моей страны.
Три амбала в тёмных балаклавах довольно элегантно проскочили мимо меня и сразу же заняли предупредительные позиции в прихожей. За ними проследовали две физиономии в штатском: та, что помоложе мне была неизвестна, а потрёпанная, носатая рожа бывшего майора КГБ Исидора Хачидзе уже много лет ассоциировалась у меня с героями советского мультсериала про капитана Врунгеля. Ну те мафиозоитальяшки, пьющие «чинзано» при каждом удобном случае. Исидор учился со мной в одной школе, крупно комсомолил в совгоркоме, кадровым нацвыдвиженцем окончил московскую школу КГБ, вернулся в родные края, пошёл в карьерную гору, пожил на её пике, но потом из-за патологической тяги к алкоголю больно скатился вниз. Теперь он ограничивал своё присутствие среди новогрузинских рыцарей плаща и шпаги разве что участием в малозначительных мероприятиях под эгидой Службы безопасности типа «Лекции по истории грузинских спецслужб».
Хорошо подвешенный язык Исидора на этих лекциях втюхивал старшеклассникам городских школ небылицы о сказочных подвигах местных советских «кегебешников» и нынешних доморощённых героев СГБ Грузии. Тем более странным выглядело появление именно Исидора Хачидзе в моей квартире с практической, абсолютно понятной целью, суть которой он тут же и огласил всё тем же пропитым надреснутым баритоном:
- Гражданин Грузии Тофик Закиров обвиняется в способствовании побегу из мест заключения особо опасных преступников Д. и Б. Вследствие чего, решением следственной комиссии МВД Грузии гражданин Закиров подлежит немедленному аресту и доставке в следственный изолятор по месту задержания…
Не сбавляя пафосного накала Исидор повернулся ко мне и насмешливо возвестил:
- А вам, батоно Вахтанг, служба безопасности страны приносит отдельную горячую благодарность за своевременное оповещение о факте противоправных действий Закирова, а также за сообщение о маршрутах его передвижения!. .
- Ну и сука ты, Исидор! Какой б.лядью был в школе, такой и остался! – выдохнул я матерщину вместе с горестным недоумением от пришедшего понимания истинной цели визита Хачидзе в мою квартиру: обычные ментовские понты – унизить, оклеветать, зло растревожить человека – это всё, что осталось в арсенале саморазвлечений обиженного на весь мир майора СБ Грузии.
И тут случилось то, что случилось. Тофик Закиров как-то странно сложился вдвое, нагнувшись почти до пола, и закричал не своим голосом:
- И ты, Вахо, тоже сукой оказался! Заложил меня, пидар! Заманил сюда, чтобы им сдать! Будьте вы все прокляты!
Ну тут уже я заорал таким благим матом, что одна из мух, прикованных к липкой ленте на свисавшей с потолка безабажурной лампочке, отклеилась и бездыханно упала на пол, сразу же попав под башмак рванувшегося к раскрытому окну Тофика Закирова, видимо, решившего к неслучайной смерти двукрылого насекомого добавить свою собственную.
- Идиот! Куда ты? Не усёк: они же всё пи.здят!.. – вне себя от явно подскочившего кровяного давления крикнул я вслед сиганувшему с третьего этажа Тофику Закирову, и без какой-либо надежды перехватить тело падающего соседа в воздухе, вскочил на подоконник и в три-четыре секунды грузно отмерил вертикальную двенадцатиметровую дистанцию от точки старта до места приземления на огромную кучу строительного песка.
Я знал, куда нужно спарашютить. Тофик не знал, но об его, равном моему, благополучном приземлении ещё полгода назад позаботился Виссарион Размадзе. Морозы редки в наших краях. Но иной раз случаются. А мороз – водопроводным трубам, коль не первым, то пятым врагом точно будет. И чтобы у мотопомпы, которую Виссарион установил таки в своём гараже, не оказалось врагов ниже десятиградусного мороза, внутригаражное пространство приглашённые мастера утеплили толстыми пенопластовыми блоками. Теплоизоляции этой завезли с избытком, после завершения работ неиспользованный материал в нераспакованном – 5 на 5 – квадрате так и остался ждать своей участи ровнёхонько под окнами моей квартиры.
И кабы не эта пенопластовая блочная квадратура – участь Тофика Закирова могла бы быть весьма печальной. Жив, возможно, остался бы, но крупно инвалидизировался бы непременно. А так – всего лишь жёсткая, но несмертельная посадка: ноги от удара о пенопласт в туловище не ушли, но и убежать на них от подоспевшей тут же оперативной группы захвата Тофик никуда не смог. В подъехавший "автозак" Тофика затолкали так быстро, что я, выпроставшись из моей кучи-спасительницы строительного песка, не успел сказать ему что-либо напутственное. Но в самый последний момент Тофик изловчился, плечом оттолкнул молодого "мусорка"- недомерка, обернулся и кивнул мне своей непутёвой головой, наверное, всё-таки правильно оценив мой великолепный трёх-четырёхсекундный полёт, солидаризированный с его отчаянным прыжком.
Недели через две, когда я, как всегда, провожаемый французским бульдогом Неем, медленно шествовал к автобусной остановке с благородной целью отправиться таки после недлинного загула на нелюбимую работу в чёрт знает каком месте, встретившийся на моём пути сосед Важа Георгадзе сообщил мне пренеприятную новость. Печальная суть её заключалась в том, что совместными усилиями сыскных служб двух братских государств на азербайджанской территории, в Акстафинском районе, в смешанном хвойно-лиственным лесу были обнаружены человеческие останки со следами насилия на сохранившихся фрагментах тела мужчины пятидесяти – шестидесяти лет.
По итогам проведённой квалифицированной экспертизы выяснилось, что характер повреждений, обнаруженных на теле мужчины, не исключает нападения диких животных, а именно – волков, обитающих здесь в изрядном количестве. Наличие достоверных признаков, подтверждённых доставленными на место находки свидетелями, указывало на вероятность принадлежности человеческих останков гражданину Григорию Балахадзе, ранее совершившему побег из мест заключения и безуспешно разыскивавшемуся до недавнего времени.
Вахтанг Буачидзе