Написать воспоминания о своём послевоенном детстве мне предложил Владимир Чайка, художник, краевед, мой друг. В названии «лоскутное одеяло моего детства» я попыталась создать и представить образ того времени, своего города, страны, как я его понимаю.
Жизнь послевоенной страны, как и моё послевоенное детство, было у всех трудным, голодным и у каждого со своими горестями и радостями. В то нищее время богатством и самым «ходовым», необходимым бытовым предметом было лоскутное одеяло. Оно это одеяло состояло из разноцветных лоскутков, сшитых между собой и представлявшее единое целое. Одеяло укрывало, согревало, будило детское воображение. Одни лоскутки яркие, другие невзрачные, третьи совсем без рисунка. Как те лоскутки и жизнь, вышедшей из войны победителем страны была разной. Жизнь отдельных семей, людей тоже была разной. Это завесило от многих обстоятельств. От того, где жили, в какой семье, чем занимались родители, каков был достаток, культурная, нравственная среда послевоенного ребёнка. В больших городах она одна, в провинциальных городах, посёлках, деревнях другая, а в недавно оккупированных территориях, разорённых, сожженных третья. Но всех объединяла радость, что закончилась война, все строили планы на будущее. Мне уже в преклонном возрасте встречались самые разные мнения, воспоминания о том времени моих сверстников. И, как правило, эти мнения переносились на то время, без учёта обстоятельств о которых я упоминала. Так одна из моих собеседниц вспоминала своё детство, как довольно благополучное, сытое. Она рассказала о том,что как-то к ним приехали гости, и в качестве гостинца детям привезли соевый шоколад, который детям не понравился и не показался угощением, так как у них и настоящий шоколад был не редкость. Она жила на юге страны, а её отец работал на мясокомбинате, что давало возможность обеспечивать семью. А я вот и этот соевый видела редко. Я жила в разорённой войной Смоленщине, мои родители были немолоды, с подорванным оккупацией здоровьем. В городе была безработица, всё имущество сгорело в сожжённом дотла доме, родственников, способных поддержать семью, помочь, чтобы стать на ноги не было. Беспросветная бедность была моей средой. Хотя рядом с нами жили и люди гораздо благополучней, а то и богаче моей семьи. У кого-то были обширные родственные связи; взрослые, способные приносить в семью заработок дети; кто-то занимал должности, приносившие постоянный, хороший доход. Если говорить о воспоминаниях, то, наверное, людям свойственно нетолько видеть прошлое в светлых тонах, забывая о тёмных, но и переносить свои ощущения, понимание времени на всех, на все события. У меня есть знакомый из московской среды, мы с ним одного поколения. Его отец занимал ответственный пост, его окружали благополучные люди. Как-то на мои слова о том, что мы жили очень бедно, он сказал: «Мы тоже не были богатыми». Я думаю мою бедность никак нельзя соотнести с его бедностью. Всё дело в том, что с чем сравнивать. Вероятно, в той среде, в которой он жил, общался с ровесниками, были семьи более состоятельные. В юношеском возрасте он стал «хиппи». Он через всю жизнь пронёс критическое отношение к действительности, власти, воспринятые им в детстве. Я тоже пронесла через свою жизнь те моральные, нравственные ценности, которые были заложены моей семьёй. Послевоенные дети – это и дети, родившиеся до войны, накануне, и те, кто помнил оккупацию, осиротевшие, и те, кто родился в самые первые послевоенные годы. В основном разница между ними была восемь-десять лет.
Моё явление на свет.
Четвёртое послевоенное лето. Жаркий июньский день. В народном календаре – это «Стратилат грозами богат», Духов день, предшествующим днём была Троица. Убогое жилище убрано зелёными берёзовыми ветками, полевыми цветами, по полу расстелен ароматный речной аир. Как правило, этот праздничный день отличался необычайной тишиной и благорастворением воздухов. Сильно парит. К вечеру собрались тёмные тучи, похолодало – быть грозе. К ночи усилился ветер. Началась не просто гроза, а буря с ураганным ветром, этакий мятеж в воздушных сферах. Беременная мной на последнем сроке мама затыкала выбитые ураганом стёкла в нашем гнезде, убогом домишке, слепленным ею ещё осенью 43года, после освобождения города от захватчиков. Помимо выбитых стекол повалило одну из стен сеней. Десятилетняя и восьмилетняя сёстры, ещё не родившегося ребёнка, сжались от страха. Младшая: «Мама, это война? Снова бомбят?». «Нет, это гроза! Люда, беги к тёте Дуне и скажи, что мне совсем плохо». «Я боюсь!». «Не бойся, всё будет хорошо!». В этом грохоте, сверкании молний, ветре и ливне на свет просилось дитя – Я! Старшая Люда побежала к соседке, жившей через дорогу на другой стороне улицы. В это же время отец семейства, едва не погиб, так как хибару, в которой он находился на дежурстве, ураганом сорвало с места и перевернуло. В соседних домах срывало крыши, выбивало окна. Шквалистый ветер ломал и вырывал деревья с корнем. Единственный во всей округе телефон был в помещении инкубатора, находившемся, недалеко, на берегу речки Бебри. В этом светопреставлении соседка тётя Дуня, а попросту, как говорили Тарасиха, с трудом дозвонилась до скорой помощи. Приехала скорая. Люду с Леной соседка забрала к себе. Шквалистый ветер едва не сбросил в речку старенькую машину скорой помощи, везшую по берегу роженицу в роддом. В здании роддома, как и по всему послевоенному городу не было света из-за грозы. Мама вспоминала, что родилась я, её третья дочка, при свете лучины. Она чувствовала, как сгоравшие угольки падали на её живот. Вот так с шумом и гамом я появилась на свет, не без участия нашей соседки.
Появилась я у своих родителей, когда отцу было уже 45 лет, а маме 42 года, этот возраст тогда считался уже пожилым. Отец вернулся с войны живым, но нельзя сказать здоровым, с ранениями в голову, ногу и больным желудком. Мама, перенесшая с двумя старшими детьми оккупацию, была измождённая с ослабленным здоровьем. Не смотря на бедность и нищету, я чувствовала родительскую любовь, что я им в радость. В детской памяти отложились слова отца: «как хорошо, мать, что мы не выбросили такую славную девочку на помойку». У них были сомнения рожать маме или сделать аборт, но они в тех тяжелейших условиях дали мне жизнь. Первое десятилетие после войны было очень тяжёлое: разруха, весь город в руинах, так как немцы преднамеренно его заминировали, а при отступлении взорвали и сожгли, превратив в развалины. Работы нет, а семью содержать надо. Мама была такая истощенная, что у неё не было молока, чтобы кормить ребёнка. Пока она лежала в роддоме, я сосала всех рожениц, у кого молока было в избытке. Потом купили козу. Смутно помню дом, построенный мамой сразу после освобождения города от фашистов. Дом же, в котором жила наша семья и ещё несколько семей до войны, немцы при отступлении сожгли. Все погорельцы, оставшиеся без крова над головой, жили в деревянном бараке, который, как только факельщики-поджигатели стремительно покинули улицу (показались наши освободители), залили водой, рассолом из-под огурцов, капусты, хранившихся в бочках. Отец воевал, а мама с помощью старого деда, работавшего с ней в инкубаторе, построила домишко, где семья провела около десяти лет. Мой первый дом. Домик был небольшим, почему-то помнятся тёмные стены, вероятно из старых бревён, окошки маленькие бес подоконников. Была печка-плита справа у входа в дом, стол у стены напротив входной двери, который был обеденным, и за ним же старшие сёстры делали уроки. Посреди комнаты печка-чугунка с трубами, небольшой сундук, полка для скудного кухонного скарба, лавка для самодельных, сделанных отцом, ведер, несколько табуреток, гвозди вбитые в стену для верхней одежды. Солдатские железные кровати, вместо матрасов голые доски, а на них сенники, набитые сеном, подушки, также наполненные сеном. У родителей была старая железная кровать только шире, двуспальная, перина и подушки, спасенные ещё тогда, когда немцы подожгли прежний двухэтажный дом. Постельного белья не было, накрывались какими-то покрывалками, а в холодное время ещё верхней одеждой, пальтишками. И никакой другой мебели не было, никаких вещей. Да, и ещё спасённое от огня зеркало уже без туалетного столика, когда-то привезённое, умершей во время войны, бабушкой. Много позже появились постельное бельё и одеяла. Одеяла и козёл. Помню, какая мама была довольная, когда приобрела настоящее ватное одеяло. Это одеяло она заказала у сестёр монашек, живших через луг от нас, на улице Глинной, на горке, напротив колодца. Они тоже были очень бедные, зарабатывали на жизнь шитьём стеганых одеял из материалов заказчиков, стёганых бурок. Такие бурки, пошитые из сукна с прошивками из кожи и кожаными задниками, тогда носили с резиновыми галошами многие, особенно осенью, а то и зимой. А ещё у них был козёл, который им тоже приносил маленький доход: к нему на случку приводили коз, которых в послевоенное время держали жители небольших городов и посёлков. Для прокорма козы требовалось меньше сена. Кроме того помимо сена они ели, высушенные ветки деревьев, очистки картошки, моркови, свеклы. Коровы были только у самых состоятельных, в больших семьях, где много работников, чтобы заготавливать сено. То одеяло было двуспальное, с одной стороны бардовый сатин, с другой лицевой стороны оранжевая подкладочная саржа, для закрепления ваты, оно выстрочено сложным орнаментом. Маме оно служило лет 35 до самой её смерти.
Мои первые воспоминания.
Себя помню отрывочно, эпизодами, лоскутками лет с трёх-четырёх. Вероятно, самое раннее воспоминание. Утро. Кровать. Я лежу с мамой. Она спит. Через окно без занавесок льется яркий солнечный свет. Я начинаю её будить. Она открывает глаза и опять закрывает. Я пальчиками пытаюсь снова открывать ей глаза. Она сердится. Мне же так не хочется, чтобы у мамы были закрыты глаза. Мне страшно, хотя точнее страха тогда не было, так как я ещё не понимала, что такое смерть, а скорее не осознанное ощущение тревоги. Открывала же маме глаза не из-за капризов, а из-за этого чувства тревоги, я хорошо это помню. И вот ещё одно из моих ранних воспоминаний:это купание меня мамой в корыте, сделанным руками отца. Мама поливает меня из кружки водой и приговаривает: «С гуська вода, а с моей доченьки Надюшки худоба!»В детстве я считалась папиной дочкой. Он меня очень любил, я с ним обнималась, забиралась к нему на колени. Всем кто к нам приходил, хвастливо заявляла, что папка меня из Германии привёз в вещевом мешке, чем вызывала непонятный для меня смех. Мне было года четыре, помню, как я накинулась с кулаками на тётку, которую все странно называли «Мотяизгаража». Она сказала, что заберёт у меня папку, и я пыталась столкнуть её в подполье. Видимо, была весна, выбирали из подпола картошку для посадки, потому полы были раздвинуты, очень чётко помню эту картинку. Папа меня баловал, хотя возможностей таких не было из-за недостатка, бедности. Одним из ярких лоскутков моих детских воспоминаний является июньский солнечный день. Вероятно, мне было лет пять. Раннее солнечное утро, я проснулась и папа говорит мне, чтобы я посмотрела, что у меня под подушкой. «Папа, кто это принёс?!». « У тебя сегодня: День рождения!». На всю жизнь я запомнила ту круглую коробочку с вишенками, с шоколадными ассорти. Это была такая радость, такое счастье! Возможно, у меня с тех пор с ранним солнечным утром и ассоциируется ощущение радости, приподнятого настроения.
Мои сёстры.
Две мои старшие сестры были очень разные. Старшая Люда всё время с книжками. Вместе с ней я выучила: «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам…», мне было жалко этого «с вещами» Олега, когда его укусила змея, и ещё помнится «бедный снипорок» Бедность не порок. Островского А.Н. Ещё до школы я с ней выучила: «Печальный демон дух изгнанья летал над грешною землёй…», «Мцыри». Среди сверстников у неё было прозвище Пушкин, вероятно из-за её любви к поэзии, музыке. Помню, как она пела: «В низенькой светёлке огонёк горит, молодая пряха под окном сидит…». На стене картинку молодой девушки, толи вышивающей, толи плетущей кружева, вероятно репродукцию с картины Тропинина «Кружевница». Сестра из своих скудных сбережений покупала репродукции художников: Поленова «Заросший пруд», Леонардо да Винчи «Мадонна Литта», Крамского «Неизвестная» и еще какие-то. На одной из стен висела большая карта мира. Я помню географические названия, врезавшиеся в мою детскую память, и как я себе их представляла, хотя на карте знала, где они находятся. Панама – как детская шапочка с ленточками, Сахара – большой кусок сахара, Ямал – как, я мал! Средняя сестра была совсем другая – непоседа, шкодница, насмешница, так как ей приходилось следить за младшей, то она пыталась от меня поскорее избавиться. Часто, сваливая на меня свои проказы, за которые я безвинно страдала вместо неё, а она ещё меня за это и дразнила. К урокам относилась прохладно, бегала с подружками на танцульки в городской сад, где более взрослые девушки с парнями на танцплощадке танцевали под духовой оркестр. Зимой, привязав к валенкам коньки, с подружками бегала на каток, находившийся в том же городском саду. Ещё одним человеком, запомнившемся мне из совсем раннего детства, была наша соседка тётя Дуня, Тарасиха, как тогда говорили.
Тётя Дуня и её дом.
В разговорной, бытовой речи в 50х-60х годов при упоминании кого-то из соседей к фамилии добавляли это «ха» Капыриха, Морозиха, Турчиха или по прозвищу Дуня Рыжая, Витя Сивый, Марина Глухая и тому подобное. Но для меня она всегда была тётя Дуня. Я часто бывала у неё в доме, мне нравилось там бывать, наверное, потому часть моих совсем ранних воспоминаний, и связаны с соседкой и этим домом. Вот, разговор тёти Дуни с кем-то, не помню с кем, что Сталин умер, и у меня всплывает картинка: по нашей улице в конце зимы на санях лошадка везёт гроб, наверное, для незнакомого мне Сталина. Прошли годы, и я поняла, что в моих детских ассоциациях, воспоминаниях смерть мужа тёти Дуни (это для него везли гроб) и Сталина сплелись в одну картинку. Спустя много лет, когда говорили о смерти Сталина, невольно первым делом всплывала та картинка: бредущая по раскисшему снегу лошадь с гробом. Ещё один яркий лоскут из воспоминаний тогдашней пятилетней девочки. Большая русская печка, выходящая челом, на окно, под ним лавка, сбоку обеденный стол на пузатых ножках, стены из струганных золотившихся брёвен. Тётя Дуня печёт блины. Помню тот запах горячих только что снятых со сковородки золотистых жареных на подсолнечном масле блинов. Кроме меня, был ещё кто-то, с кем она разговаривала. Они говорили о Берии, которого расстреляли, как собаку, пса и слова тёти Дуни: «Берия, Берия обосрал доверия, а товарищ Маленков дал нам маслица, блинков». Моё детское воображение представило себе собаку Берию в виде большого, тощего грязного, бродячего пса со свалявшейся шерстью и репейником в хвосте, бредущего по берегу нашей речки Бебри. Пёс злой, опасный и потому в него кто-то стреляет, все рады, как тётя Дуня, что теперь он никого не укусит. А товарищ Маленков – хороший дядя, раз он дал маслица и блинков, и теперь тётя Дуня печёт и угощает меня такими румяными, вкусными блинами.
С кухней сообщалась комната хозяйки дома, где стоял в простенке между окон комод, с висящим над ним зеркалом, но больше всего мне нравился буфет, меня к нему влекло любопытство. Это был из темного дерева резной со стеклянными дверцами и полочками внутри большой шкаф для посуды. В конце 19 – начале20 века такие шкафы-буфеты были предметом купеческого быта. Через много лет, моя сестра Лена как-то в случайном разговоре о послевоенном времени сказала, что этот буфет был наш, принадлежал бабушке Саше. К соседям он попал в 41 году, когда мама с моими сёстрами и бабушкой пытались эвакуироваться. Попытка не удалась, они вернулись в квартиру, где соседи разобрали оставшиеся вещи. По решению бабушки мебель осталась у Тарасовых, да и некому её было перетаскивать. Тётя Дуня тогда помогла маме вернуть от других соседей кое-какие не такие громоздкие, тяжёлые вещи, в том числе большую бабушкину перину, подушки, туалетный столик с зеркалом, посуду, бельё. Тарасовы сумели спасти мебель, когда немцы готовились жечь дом, потому что в семье были почти взрослые дети, семья была большая. А у нас и то, что осталось от неудавшейся эвакуации, кроме перины, подушек – всё сгорело в том огне. Эта соседка присутствовала в той жизни, которой жила наша семья, ещё с предвоенного и военного времени.
Родители переехали в город в предвоенном 39 году, вскоре к ним переехала бабушка. Она умерла в оккупации в 42 году, задолго до моего рождения. По рассказам мамы свекровь её не любила, зато обожала соседку Дуню Тарасову. В оккупации мама с этой соседкой ездила в пригородные деревни менять вещи на продукты. В нашей квартире немцев не было на постое, так как болела бабушка, а они как огня боялись заразы. Потому кишки, требуху и другие отходы непригодные немцам, выпрошенные Дуней и её детьми на бойне скота, мыли, варили, перекручивали на мясорубке в нашей квартире. Так и выживали в оккупации, помогая друг другу существовать в тех непереносимых условиях жизни. Соседи, это особый вид «родства», особое взаимопроникновение в чужую жизнь. Русский человек приходил на помощь другому во время всеобщих бедствий, войн даже, если в мирное время терпеть не мог и пакостил соседу. Бытует такое выражение, характеризующее отношение соседа к соседу «чтоб у соседа корова сдохла», но это пока не пришла беда. В русской культуре, православии проповедовались общинность, взаимопомощь, выручка.Потому соседство, как одна из основ русской жизни, культуры являлось важнейшей чертой российского национального характера, особенно проявившегося в годы Великой Отечественной войны.
Гуси.
Одним из ярких моих детских воспоминаний является то, как тётя Дуня спасла меня от замерзания.Говорят, что гуси Рим спасли, а вот меня, где-то в возрасте лет шести, чуть не заморозили до смерти. У нас никогда кроме кур не было никакой другой птицы, и вот как-то родители решили завести гусей (и мясо, и яйца, и пух). На соседней улице располагался инкубатор, где выращивали для колхозов и индивидуальных хозяйств цыплят кур, гусей, уток. Купили десяток таких милых птенцов. Из десятка выжили только шесть штук. За лето они выросли и превратились в противных, вытягивающих свои длинные шеи, шипящих и норовящих ущипнуть подростков. Для гусей в сенях выгородили угол, где был их загон за закрытой дверцей. Отец был хорошим мастером по ремонту и реставрации швейных машинок. В начале зимы к отцу пришла женщина со своей, испортившейся машинкой. Пока отец занимался ремонтом машинки, она общалась с мамой. В разговоре эта женщина рассказала о своём хозяйстве и что держит и кур, и уток, и гусей. Она вызвалась посмотреть наших гусей, чтобы понять, когда занесутся. Женщина перещупала всех гусей, засовывала им палец в анальное отверстие, после чего авторитетно заявила: «Жопы просторые, скоро занясутся, не волнуйся, хозяйка, скоро с яйцами будешь».
Зимой сестра уходила в школу во вторую смену, родителей дома не было. Я должна была побыть дома одна, пока вернётся с первой смены из школы старшая сестра. Я выбежала, как была в лёгкой кофточке и юбочке, без верхней одежды, чтобы пробежать по холодным сеням несколько шагов и набросить крючок, закрыть входную дверь. Только я успела закрыть дверь, как выскочили из своего загона гуси, видимо, кто-то не прикрыл плотно дверцу. Они вытянули шеи и быстро, зашипев, кинулись на меня. Я успела только добежать до деревянной лестницы, ведущей на чердак, и, как кошка мгновенно забралась на неё. Гуси расположились под лестницей. Стоило мне спуститься на одну ступеньку вниз, как они начинали гоготать и вытягивать шеи. Они явно меня стерегли. Скоро мне стало холодно и страшно, я заревела во весь голос. Услышав детский плач, подошёл к двери сосед дядя Володя. Поняв, в чём дело уговаривал меня, слезь с лестницы и открыть дверь. Но ему не удалось меня уговорить, гуси не пускали. Через какое-то время он снова пришёл и уговаривал открыть дверь. Потом пришла соседка тётя Дуня и долго уговаривала не бояться гусей. Не помню, по какой причине: толи гусям надоело меня сторожить, толи соседке удалось меня уговорить, но я спустилась с лестницы, откинула крючок и открыла дверь. Тётя Дуня забрала меня к себе на русскую печку. Она меня спасла. Что было потом, не помню. Я от переохлаждения заболела, у меня было тяжёлое воспаление лёгких, долго болела. Когда вернулась домой, то гусей уже не было, их зарезали и съели. Но самое интересное в том, что все шесть гусей, оказались гусаками. Наверное, потому они были такими агрессивными. Вот тебе, и «жопы просторые, скоро занесутся». Через год я пошла в школу, но и здесь из-за гусей, пройдя половину пути, возвращалась домой со словами: «Там гуси, я боюсь!» На дороге, ведущей в школу, была огромная выбоина, заполненная водой, где любили плескаться гуси. С тех пор, в детстве у меня были ослабленные лёгкие. Чтобы поправить моё здоровье мама добивалась получения путёвок в санаторно-лесную школу в Красный Бор под Смоленском. Я дважды в четвёртом и седьмом классах по полгода жила и училась в этом санатории. Хорошее пятиразовое питание, свежий воздух хвойного леса подлечили мои лёгкие. Вот такая история приключилась у меня с гусями, и то, как меня спасла тётя Дуня.
Моя улица.
Мои детские годы, воспоминания тесно связаны и с улицей, на которой мы жили. Она была ещё одним ярким цветочным лоскутком одеяла – моего послевоенного детства. Одной стороной улица была обращена к речке Бебре притоку реки Вязьмы, другой к большому заливному лугу. Она была в двух шагах от Советской (Торговой) площади исторического центра города. Называлась улица и Олешинской, и Трудовой, ныне Урицкого. Эта часть города была когда-то окраиной, поросшей ольхой. В стародавние времена Бебря протекала по нынешнему заливному лугу, а улица Глинная была её правым высоким берегом. Речка Бебря имела старое и новое русло. К пойме, старому руслу, ставшему огромным лугом, улица выходила своими огородами. И как, собственно говоря, её противоположная сторона к новому руслу Бебри, впадающему в Вязьму у Богородицкой церкви. Вероятно, появление нового русла связано с активным развитием кожевенных производств города, требующих большого количества воды. Как говорит предание, кожевники отвели от старого русла новое более полноводное, глубокое, небольшое по протяженности, отвечающее их требованиям. Тогда же вероятно на этом русле построили мельницу с запрудой. Задолго до моего детства ни мельницы, ни запруды уже не было. Остались лишь фрагменты деревянных свай, которые тогда называли «плёскалка, шумелка», с которых вода с шумом обрывалась и падала в низ, растекаясь по мелководью и впадая в Вязьму, у островка, напротив церкви. Островок был любимым местом для плававших на Буковке детей и взрослых. Так называлось глубокое место, где сливались река и её приток и где на островке часто паслись одна-две козы, переправленные её владельцами, по мелководью, бывшему с одной его стороны.
Щемящей тоской о невозвратно ушедшем времени, веет от стихотворения, написанного моей старшей сестрой, ушедшей в возрасте 62 лет от тяжёлой болезни, незадолго до кончины.
Автор Петрова (Турчина) Людмила Валентиновна.
Плёскалка – рукав Вязьмы речки.
Там водились перловицы-ракушки.
За глубину всего до колена
Место дети любили наверно.
Пескарики пёстрые, хвостики острые
Там жили обыкновенно.
Дети ловили их кружками, плошками.
На берегу поджидали две кошки,
Лакомство ждали они терпеливо,
Греясь на солнышке молчаливо.
А вода была, как слеза чистая,
Как молоко тёплая,
От солнца лучистая.
На дне песочек золотой,
Лето чудесное, солнечный зной.
Зелёный островок был рядом,
Окинуть его можно взглядом.
Паслась на нём коза белая,
К воде подходила несмело.
А чуть выше была «Буковка»
Место глубокое,
Берег один поднимался высоко.
Дети и взрослые там купались.
Дети водяного боялись.
Тот водяной был с длинной рукой.
Он мог утащить на дно реки.
И рыбу ловили там рыбаки.
А левее «шумелка» журчала,
Потому, что запруда стояла.
В камнях под берегом раки водились,
Дети там руками рылись.
Река детства далёкая,
Ты была для нас широкая,
Всеми любимая,
А теперь – незримая.
А выше речушка Бебря текла,
Она кувшинками вся заросла,
Летом сильно мелела,
Дети купались в ней смело.
Над речушкой был мостик висящий…
И в тишине звенящей
С него в воду смотреть любили,
Как бумажные кораблики плыли,
Как мыльные пузыри летали,
Цветами радуги играли.
Луг моего детства. Сраный обоз.
В моём детстве, когда луг был большим, заросшим многоцветьем разных трав, ещё сохранялась часть древнего русла, поросшего старыми ракитами, аиром, называлось это место Саранкой, а потом попросту Сранкой. Только это место ещё было похоже на речку.И, там, в одном месте старого русла росли царственные водяные лилии. Ребята подростки вплавь добирались до них, срывали и дарили своим девчонкам. Мне всегда было жаль лилий. Изящные,как тончайший фарфор, они, как только их срывали, никли своими головками, умирали, теряли свою красоту. В остальном это был ручей с ржавой водой, поросший осокой, местами переходящий в мелкое болотце. На этом лугу, обтекавшем улицу с двух сторон, росло множество трав и цветов. Ранней весной, как только сходила вода после половодья, первыми появлялись низкие ярко-жёлтые цветы с широкими темно-зелеными листьями, их почему-то называли куриная слепота. А с середины мая по начало июня луг был покрыт белым облачком соцветий лёгких, как бабочки цветов на высоких стеблях, они через неделю другую отцветали. В многоцветье луга, детское внимание привлекали пятна цветов незабудок, от нежно-голубого почти до синего, даже розоватого оттенка. В июньско-июльском буйстве красок,выделялись своим бархатом шишки- колосья змеиного горца,с оттенкамиот бледно-розового, до тёмно-розового цвета. На этом лугу в двух местах росли редкие луговые орхидеи кукушкины гнёзда.
Босыми ногами был исхожен весь ближний и дальний луг. На лугу были следы от бомбёжек во время войны, круглые воронки, поросшие осокой и заполненные водой. Ближе к огородам, выходившим задами на луг, находились пруды-мочилы с цементированным дном. Они служили когда-то кожевникам для обработки кож. После сенокоса луг покрывался стогами сена. Сено принадлежало ассенизационному обозу(его в народе называли – сраный обоз), располагавшемуся на одной из соседних улиц, у них была конюшня до десятка лошадей. Работников этого заведения попросту называли золотарь, говночист вместо мудрёного слова ассенизатор. Лошади таскали телеги, на которых были установлены большие лежачие бочки с отверстиями посередине, с крышками, ведёрным черпаком на длинной ручке, и местом, где восседал возница. Эти «золотари» ездили по улицам города и по заявкам чистили уличные общественные и индивидуальные туалеты. В разрушенном войной городе не сразу появилась канализационная сеть.Если летом на лугу играли только малыши, то в пору сенокоса это было любимое место для игр и подростков. Между стогами играли в прятки, в футбол, в волейбол. Жаркими летними днями бегали купаться на дальний луг, где на части старого сохранившегося русла были купальни женская и глубокая мужская. Сёстры пытались уходить купаться от меня тайком, так как им не хотелось присматривать за мной, но не тут-то было. Я неслась за ними во всю прыть так, что только пятки босых ног сверкали, догоняла их на полпути, и им ничего не оставалось как брать меня с собой. Но чаще дошколята и те, кто был немного старше их, в жару плескались около старой запруды, где вода с шумом падала на мелководье, и где было чуть выше колена. Дети со дна доставали раковины перловиц, чаще всего пустые без моллюсков, искали под берегом раков, боялись какого-то речного обитателя, похожего на конский волос, плывущий, извиваясь в теплой воде. Развлечений было не так много, главным среди них было кино.
Кино. Тарзан.
Показывали кино в Богородицкой церкви, где в её трапезной находился зрительный зал. Сёстры бегали смотреть фильмы, и, конечно, брали меня с собой, у них не было выбора.Мне было лет пять, помню, мы сидели где-то на ступенях (лестница, ведущая на хоры). Много народу, жарко, душно, я вспотела, чешется голова. На экране же огромная страшная обезьяна, качающаяся на дереве и жутко орущая во все горло. Мне здесь не нравится, дышать нечем и я тоже кричу громко во весь голос: «Ой, Людочка, миленькая, писать хочу, вошки заели, пойдем скорей отсюда!» Это шел американский, очень тогда популярный фильм «Тарзан». Сестры смотрели его с большим интересом и потому уходить с орущей младшей сестрой им совсем не хотелось. И, примерно в том же возрасте, помню еще два фильма, которые смотрела с сестрами. Мы сидим где-то в задних рядах, а в кино две тетеньки Христофоровна и Никаноровна (с тех пор помню их имена) пляшут. Я потом, когда пришли домой, показывала, как они плясали: вертела попой и махала платочком. Это был фильм «Кубанские казаки». И третий фильм «Свадьба с приданым» из него я тоже помню несколько эпизодов. Вот такие ранние воспоминая связаны с этим местом, а еще зимняя дорога по льду «Буковки» так называлось эта часть речки Вязьмы, по которой жители нашей улицы сокращали путь до Советской площади, и которая проходила рядом с Богородицкой церковью.
Мы жили за речкой на улице Урицкого. Детские мои воспоминания связаны с солнцем, жарким летом, босыми ногами, утопающими в тёплой дорожной пыли, любовью родителей, отсутствием своих игрушек. У меня не было даже куклы, но эта бедность меня не угнетала. Я с раннего детства понимала, что такое нет денег и что их неоткуда взять, не завидовала другим, потому у меня не появлялись несбыточные желания. Играла чужими игрушками, подружки или приходили с ними к нам, или я бывала у них дома. Я всегда знала, что чужое брать нельзя, как бы ни хотелось. Хотя был один случай. Нашими соседями была состоятельная семья моей подружки Милы. У неё было много игрушек, я часто играла с ней у них дома. У них был большой красивый дом с садом и огородом. Вплотную к забору, разделявшему наши участки, росли вишнёвые деревья. Мне было где-то лет 6-7, в тот год уродилось много вишни, усыпанные ягодами ветки, свешивались на нашу сторону. Я решила нарвать ягод и угостить ими среднюю сестру, отец подружки застукал меня за этим делом, стал стыдить. Я от стыда и страха упала на землю и закрыла лицо руками, пришла мама с граблями, (что-то ими дела в огороде), стала ругаться и тыкать в меня граблями, приговаривая: «Нельзя брать чужого, не брать чужого! Бесстыдница!» Я потом долго не ходила к соседям играть с подружкой – было стыдно, пока меня не позвала её бабушка.
Половодье и мои игрушки.
Яркие детские воспоминания у меня связаны с половодьем, с большой водой. Особенно красиво было во время весенних разливов, когда ломался лёд и плыл по реке, она выходила из берегов и заливала округу. Наша улица превращалась в остров, опоясывающий её заливной луг и река, становились единым большим водным пространством. Это зрелище завораживало. Связывал улицу с остальным городом только повисший над Бебрей висячий мостик. Он лежал на двух бетонных опорах противоположных берегов, с деревянным настилом, железными перилами. Мостик был только пешеходным, чуть больше метра шириной, ездить по нему было нельзя, зато он был местом романтических свиданий молодёжи и их же шалостей. Были любители его раскачивать, а зимой с него прыгали в наметавшиеся под ним сугробы. Но лучше всего было смотреть и любоваться водой, желтыми кувшинками, стайками, играющих мальков рыбок. Ниже по течению были еще пешеходные мостки, если их не успевали убрать, то в разлив реки их сносила большая вода, лавы для полоскания белья постигала та же участь. Наш огород в половодье почти весь был под водой. Вода вымывала разноцветные стёклышки, старинные монеты, попадались монеты 18- 19-начала 20 веков. Мы дети любили после схода воды, когда подсохнет, но ещё не начиналась огородная пора, бродить в поисках «сокровищ».
Помню, как во время одного из таких путешествий, я утопила в раскисшей земле обувь и в слезах прибежала к соседке тёте Дуне. Почему к ней, а не домой? Наверное, дома никого не было или боялась, что попадёт за обувь, уже не помню. Она достала и отмыла мою обувь, а меня отправила на теплую русскую печку, ведь я прибежала к ней в одних чулках. У неё на печке лежали запасы сахара, сахарного песка и я боялась протянуть ноги, чтобы случайно не развязались мешочки, и она не подумала, что я ворую сахар.
Как-то мы нашли клад. Недалеко от дороги, в траве, где кончался наш луг, мы обнаружили много битой посуды. Это были черепки красивой стеклянной и фарфоровой посуды: сахарниц, ваз для цветов, дорогих сервизов. Этот бой привезли, видимо, из какого-нибудь посудного склада. Попадались почти целые с небольшими сколами, трещинами из красного, синего, зелёного стекла, осколки с круглыми шариками, шишечками, с золотым рисунком, фрагменты фарфоровых блюдец, чашек. Вот с этим богатством мы играли в магазин, украшали свои, устроенные на земле, поделённые на комнаты битым кирпичом дома. Такие у меня были игрушки, но я не чувствовала себя несчастной.
Покупная игрушка у меня появилась, когда мне было уже десять лет. Старшая сестра после окончания школы уехала к маминым сёстрам в западную Белоруссию, в Гродно, где работала и заочно училась в институте. В Вязьме работы не было, да и жизнь в Гродно была сытней, город почти не пострадал во время войны.Так вот, приехав в отпуск, она привезла подарки, продукты, крупные вкусные яблоки, а мне красивую кофточку с юбочкой и большого резинового надувного попугая. Почему она купила его непонятно, он был явно не по возрасту. Я уже давно переросла такие игрушки, но всё равно была очень рада и долго играла с ним, пока однажды, играя среди кустов крыжовника, не проколола его.
Ещё послевоенные дети играли в «секретики». Откуда взялась такая игра? В земле выкапывалась небольшая ямочка, ладошками утрамбовывалась, чтобы не осыпалась земля и выстилалась бутончиками, лепестками, листиками живых растений, колосками, а затем сверху прикрывалась кусочком стекла и засыпалась землёй, маскировалась. Потом сравнивали «секретики» чей лучше. От земли высвобождали окошечко, через которое рассматривали узор и выбирали самый красивый. Победитель, получал какой- либо приз – в виде яблока, морковки и самый ценный конфетку.
У нас в огороде было место, где были развалины толи часовни, толи кирпичной беседки, поросшие вокруг белой сиренью, белыми цветами мыльницами, оранжевыми ноготками, календулы. В цветах сирени любили сидеть бабочки, красивые изумрудные, перламутровые жуки бронзовки, божии коровки, крупные шумные майские жуки, мохнатые шмели, трудяги пчёлы. Среди этого природного великолепия старшая сестра, когда ещё жила дома, расчистила ровную площадку, где поставила узкую железную кровать, из ящиков столик и где ей никто не мешал читать книжки, слушать стрекот кузнечиков и вечерние концерты лягушек. Потом это место перешло «по наследству» мне.
В огороде росли кусты крыжовника, смородины чёрной и красной, дерево чернослива, несколько яблонь. О кустах крыжовника вспоминается особо, они были большие, очень колючие, ягода поздняя овальной формы бардового цвета. Сестёр заставляли обирать ягоду с кустов, что они делали с большой неохотой, отлынивали. Из ягод варили варенье, а когда в магазинах появились крышки, то закатывали компоты. Часть пытались продавать, но особого дохода это не приносило, толи не умели продавать, толи от того, что ягода поздняя и на рынке её было много к тому же более привлекательных сортов. Мама раздаривала всем знакомым крыжовник, а некоторым предлагала самим собирать с куста, что больше устраивало сестёр.
Как-то, когда я ещё не ходила в школу, мы нашли под кустом маленького ежонка, принесли домой. В самом начале он был тихий, потом освоился, попил козьего молочка и жил у нас дома. По ночам шумел, громко топал, фыркал, что-то двигал. Мы его назвали Крыжовник, так как он был такой же колючий, к тому же и найден под кустом крыжовника. Людей он не боялся, не любил кошку. К концу лета сбежал. Сестра Лена ставила под куст блюдечко с молоком и говорила, что видела нашего ежа, может да, а может, сочиняла, но молоко кто-то выпивал.
У наших коз были козлята. Они были очень красивые, кудрявые и озорные, забавные их особенно любила Люда старшая сестра. Лена средняя была неравнодушна к кошкам, а я всех любила, кроме петуха, который меня обижал, его я боялась. Зиму, несмотря на холода, я тоже любила. Зимы в моём детстве были морозные, снежные. Забавы зимние, как и у всех детей, санки, лыжи (своих лыж у меня не было), катание с горки, строительство крепостей, пещер в снегу. Вечером скудный ужин и отогревание на тёплой русской печке. В моем детстве много детей ходило с зелёными соплями в холодное время года. На речке зимой прорубали лунки, из которых брали питьевую воду и, где зимой женщины полоскали бельё. Я, когда подросла тоже голыми руками, в проруби полоскала бельё, поначалу рукам было холодно, а потом они становились красными и холод уже так не ощущался.
Убийство деда. Развлечения подростков.
Наша улица одним своим концом упиралась в луг, где переходила в хорошо утоптанную тропинку, идущую через весь луг, заболоченное старое русло к западной окраине города. Она значительно сокращала расстояние и связывала центр города с дальней окраиной. Эту же тропинку использовали, когда ходили к купальням. В этой же части луга подростки играли в футбол, натягивали волейбольную сетку. Летними поздними вечерами рассаживались на уличных лавочках, расходились парочками, совершали набеги на сады соседних улиц, хулиганили. И даже как-то было совершено убийство одинокого деда с целью ограбления, но денег у него не оказалось. Скаредным он казался, потому что доедал прокисший суп, добавляя в него пищевую соду (холодильники тогда были большая редкость недоступная простым людям). Суп прокисший дед доедал от бедности, а не от жадности. Убийство совершил подросток, глухонемой, наш ближний сосед, учившийся в спецшколе. По выпавшему из его картуза ободку с фамилией, указанием группы его сразу и нашли. Денег он не обнаружил, три рубля нашла милиция на столе под клеёнкой. Я помню этот случай, он тогда взбудоражил нашу тихую улицу, на меня он особого впечатления не произвёл – мала ещё была, а вот у моей средней сестры Лены он вызвал нервный срыв. Она тогда, как все её ровесники, в тот вечер, допоздна с его сестрой была на улице, и вдруг случилось такое страшное событие. И её впечатлительная натура, психика не выдержала, мама даже водила её к врачу.
В те далёкие годы модным было ещё одно увлечение, содержание голубей. Голубятни имели уже взрослые, иногда между ними происходили драки, конфликты из-за голубей. Выясняли тогда отношения с помощью мата, выдернутых из забора жердей, кулаков соседи мужики. Да и соседки, и даже мои сверстники в бытовой речи использовали мат. Наверное, наша семья была единственной, где не ругались матом, отец не выносил мата, хотя, конечно, как у всех, ссоры между родителями, сёстрами были. В семье соседей Тарасовых в саду играли все вместе и взрослые и подростки в лото, где Лена принимала участие, а я наблюдала за игрой. По вечерам они иногда собирались и играли в карты «в подкидного дурака», «в пьяницу», «очко», и съедали много жареных семечек. А так как я бывала у них на печке, то знала, где хранились запасы семечек, мне же, как зрителю тоже перепадали горсточки этого лакомства.
Помню, как по улице ходили цыганки, предлагавшие погадать, с привязанными под грудью платком чумазыми цыганятами. Сестра Лена была у нас шкодница, так они с подружкой решили разыграть тётю Дуню.Подговорили цыганку сходить погадать к ней в дом, предварительно, рассказав той о жизни соседки. Под каким-то предлогом пришли вслед за цыганкой, чтобы насладиться зрелищем, как та будет дурить Тарасиху. Потом у нас дома помирали со смеху, вспоминая эпизоды. А мне же, увидев, что я переживаю за тётю Дуню, пригрозили, чтоб не выдала их, сказав, что тогда я буду предателем.
В основном я росла в единении с природой, почти в её буквальном смысле – босыми ногами, в созерцании её звуков, запахов, щедрот. Семья была, хотя и бедная, но благодаря воспитанию, мы знали, что такое хорошо, что такое плохо, нам прививали правила поведения, вежливость. В семье было принято вслух по вечерам читать книги, с детства помню сюжеты «Война и мир» Л.Н. Толстого, «Хождение по мукам», «Петра1» А.Н. Толстого, «Князь Серебряный» А.К. Толстого и других классиков. То, что вынесешь из семьи в детстве, потом остаётся с тобой на всю жизнь, не смотря на то, как жили: бедно или богато.
Впечатление на меня производила и жизнь за пределами улицы, куда я попадала с родителями или с сёстрами. В основном это были Советская площадь, базар (тогда так говорили, а не рынок), чуть позже кинотеатр, городской сад. У меня сохранились те детские впечатления. Вначале 50-х годов в городе ещё было много развалин. Помнится, как с отцом ходила в магазин на Советской площади. Мы спускались по ступеням вниз, куда-то под землю, где было несколько отделов магазина, в одном из них мы покупали селёдку, а ещё, чтобы побаловать меня маленький кулёчек с квадратиками конфет подушечек с фруктовой начинкой. Здания торговых рядов, построенных ещё в 18 веке, были немцами взорваны и сожжены при отступлении. Вероятно, в одном из подвалов тех рядов и находился тот магазин, сохранившийся в детской памяти, наверное, благодаря тем конфеткам. Вскоре развалины тех рядов, красивого здания драмтеатра были разобраны, подвалы засыпаны. На их месте в конце 50-х – нач.60-х построен дворец культуры, рядом памятник Ленину, а в отремонтированном доме купца Немирова открыт с красивыми витринами магазин.
Голубой павильон.
У меня в памяти сохранилось как когда-то до перепланировки, реконструкции выглядела Советская площадь. Собственно площади, как таковой тогда ещё не было, она скорее напоминала улицу между двумя мостами Фроловским и Смоленским. Если двигаться по направлению к Смоленскому мосту,на правой стороне, ближе к мосту стоял деревянный дом с высоким крыльцом (а может и невысоким, я, ведь тогда была маленькая) голубого цвета, его почему-то называли павильон. На площади он был единственным магазином,существовавшем ещё за несколько лет до открытия нового в доме Немирова. После чего старый деревянный голубой павильон разобрали, он, вероятно, был построен ещё во 2-ой половине 40-х годов. Так вот в том старом памятном для меня магазине продавали хлеб, за которым стояли огромные очереди ещё на улице. Детей брали с собой, так как давали по одной буханке хлеба на человека, и детей надо было «предъявлять». Некоторые шустрые подростки зарабатывали тем, что становились к кому-то чужому в очередь, за что получали несколько копеек, пока продавцы, заметив одни и те же лица, не начинали ругаться. Это было моё раннее воспоминание об очередях, а сколько их было потом за моё детство, юность, да и взрослую жизнь! Сколько времени проведено в них, чего только бывало, не наслушаешься. Современному человеку трудно себе представить, что такое те очереди. А ведь очереди были за всем: хлебом, молоком, маслом растительным, не говоря уже, о сливочном масле, колбасе. Кажется, и времени ни на что другое больше не оставалось. Однако, читали много книжек, ходили в кино, были веселы, много общались друг с другом, играли на улице в разные игры. Рядом с магазином находился небольшой сквер, где были захоронены вяземские большевики, устанавливающие советскую власть в городе в 1917году, посажены цветы, там же принимали в пионеры, возлагали по праздникам венки. Позже, когда реконструировали площадь, захоронения, перенесли на городское Екатерининское кладбище. А ещё рядом с ним была телефонная будка, мне как-то достались больше десяти штук двушек, возвратных монет, не взятых, звонившими абонентами. Может потому, я и помню ту будку, от привалившего «богатства».Через дорогу стоял огороженный решёткой памятник В.И.Ленину. Он стоял на пьедестале цилиндрической формы из красного мрамора, когда-то он принадлежал памятнику солдатам Перновского полка 1812 года. (В 1962 году к 150-ю справедливость восторжествовала, и пьедесталы вернули прежним памятникам).
Городской сад и кинотеатр «Победа»
Еще одним местом интересным для меня лет с пяти-шести и значимым для города являлся Городской сад. Этот сад был разбит ещё по первому регулярному екатерининскому городскому плану строительства 1779 года. Он всегда был местом развлечений и прогулок. Во время Великой Отечественной войны оказался немцами почти весь вырубленным. Осталось только несколько старых деревьев. От взрослых я слышала, что на тех деревьях после открытого суда, повесели троих пособников немцев, предателей. Суд состоялся в приделе Богородицкой церкви. Одним из тех, кого повесили за сотрудничество с оккупантами, был некий учитель Фокин. Он жил на нашей улице, бежал с ними, где-то в Белоруссии был пойман и переправлен в Вязьму.
После освобождения города всем, у кого были сожжены дома, выдавали ордера на участки под строительство жилья. Маме достался как раз участок, принадлежавший этому учителю (его дом тоже был сожжён). Вероятно, именно по этой причине его фамилия упоминалась в разговорах взрослых, а у меня отложилась в памяти. Городской сад по моим детским воспоминаниям был красивым местом, огороженным литой решёткой. В послевоенные годы жители посадили новые деревья, открыли танцплощадку для молодёжи. Построили несколько деревянных павильонов-теремков, в одном из которых в 50-х, 60-х располагался летний читальный зал, и куда я ходила читать книжки, установили качели, карусели. Даже заливали каток на том месте, где впоследствии построили дворец культуры. Это любимое место горожан за свою историю переживало времена расцвета и забвения.
Но самым моим любимым местом был кинотеатр, построенный в 1954 году, названный «Победа» в честь совсем недавней победы над фашистской Германией. Располагался он на улице Ленина, в нескольких десятках метров от высокого берега речки Вязьмы, рядом с единственной, разрушенной (немцы пытались взорвать), но уцелевшей башней Вяземской крепости начала 30-х годов 17 века. Здание кинотеатра красивое, в стиле советского (сталинского) классицизма с портиком, колоннами, высоким крыльцом. Внутри было довольно просторное кассовое помещение с двумя окошечками для продажи билетов. Были времена, когда там нельзя было протиснуться, и очередь за билетами стояла даже на просторном крыльце. За высокими застеклёнными дверьми большое фойе с зеркальной стеной, буфетом и двумя входами в зрительный зал. С двух сторон имелись лестницы, ведущие на второй этаж, где также был небольшой зрительный зал. И откуда с балкона, хорошо просматривалось фойе, украшенное большими полотнами в полукруглых, круглых, прямоугольных рамах местного художника послевоенной поры, учителя Журавлёва. Стены вместительного зрительного зала были окрашены в приятный синий цвет, где в больших медальонах-овалах находились изображения на театральные темы, ряды удобных деревянных кресел с подлокотниками, сцена с бархатным занавесом синего цвета. Детские и юношеские годы были связаны с этим зданием. В подсознании кинотеатр так прочно закрепился, что снился во сне и не только в юношеском, но и уже во взрослом и даже преклонном возрасте.
Детство наше голодное.
Человеку 21-го века даже трудно представить себе, как жили простые люди в конце 40-х – 50-х годов 20-го века, когда страна только начала оправляться от ран, нанесённых самой страшной из войн. Многие тогда голодали. Вспоминаются рассказы старших сестёр о том времени, как всегда хотелось есть. На нашей улице жила семья Терентьевых, они жили как-то закрыто от остальных, обособленно, но дети есть дети, они играли все вместе. Одна из их дочек Зина была ровесницей моей старшей сестры Люды. Моя средняя сестра Лена вспоминала эпизод их детской игры «Папа-Мама», где папой был Юрка, сын тёти Дуни, мамой – Зинка, а Лена была дочкой. Юрка наловит тритонов, на костре нажарит и кормит «свою семью». Простодушная, вечно голодная Зинка верила, что это жареная рыбка и ела по-настоящему, а папа с дочкой понарошку ели. Вероятно, семья этой Зинки сильно голодала. Огород Терентьевых выходил к инкубатору, к их помойке, куда выбрасывали «задохликов» не вылупившихся из яиц цыплят. Тарасиха говорила, что они собирали их и ели. Все тогда питались со своих огородов. Выращивали картошку, капусту, свеклу, морковь, ягоды смородины, крыжовника. В магазине покупались подсолнечное масло в разлив в свою тару, селёдка, крупа пшённая, перловая, пшеничная, гречка была в большом дефиците (я её в детстве не ела.)
Будучи взрослой, слышала, что в 50-е в начале 60-х годов в свободной продаже в магазинах продавали крабов, икру чёрную, красную, осетрину. Мы ничего этого не знали, у нас на это не было денег, я в детстве даже и не слышала о таких продуктах. Покупали солёную треску (холодильников не было, у нас он появился в начале 70-х годов) и вымачивали в воде, затем использовали для начинки пирогов или ели с постным маслом и луком. Мне нравились рыбные консервы в томатном соусе кроме кильки. Я не ела кильку, потому что они были с головами и рыбьи глаза выделялись в рыбной массе, мне было неприятно. Я не ела ни какие блюда, если там с головами варились глаза (как впрочем, и до сих пор), ни уху, ни что-то другое. Трудно объяснить почему, это не отвращение, а какое-то мистическое чувство, что есть глаза кощунственно. Я не знаю, отчего оно у меня появилось, никто его мне не внушал, я не от кого не слышала об этом. Чай в основном покупали грузинский в пачках, индийский со слоном на упаковке доставали по блату. А вот, кофе в те годы продавался в магазинах только ячменный, с колоском на пачке, а также жёлудевый с цикорием. Позже в 70-80 годы появился натуральный кофе Ленинградский, дефицитный растворимый порошкообразный в металлических цилиндрических банках. Доставали его по блату, то есть покупали по знакомству. Хорошо помню большие брикеты густого повидла фруктового душистого коричневого цвета, яблочного, грушевого, продававшегося в развес по двести- триста грамм. Летом на улице продавали газированную воду с сиропом, из бочек хлебный квас. А в магазине можно было купить разливные соки из трёхлитровых банок: яблочный, берёзовый, а также самые вкусные абрикосовый и персиковый, для любителей томатный. Ну, и конечно, лучшее лакомство на свете – мороженое. Самое дешёвое фруктовое стоило 7 копеек, 9 копеек молочное, 11 – эскимо, 13 – сливочное, 19 – пломбир, 22 – ленинградское и 28 копеек трубочка в шоколадной с орехами глазури.
Дети моего возраста много времени особенно в летнее время проводили на улице. В это время количество детей увеличивалось, так как приезжали гости из Москвы и других городов в провинцию, как в деревню на лето. Они зачастую привозили новые игры, чем разнообразили привычные развлечения. От старших мы перенимали игру в лапту, городки, круговой волейбол, на лугу в футбол, волейбол через сетку. Девочки играли с верёвочкой в «высекало», прыгалки, «классики», «чеканики» или эту игру ещё называли «чижик». А, когда стемнеет в другие игры: «испорченный телефон», «краски», в прятки.
Незадолго до своей кончины от тяжёлой болезни сестра Люда вспоминала своё послевоенное детство. Она написала стихотворение, которое так и называется «Моё детство послевоенное».
Моё детство было голодное,
Зимы - холодные,
В семье отношения тёплые,
Ночи -тёмные,
Ссоры - редкие,
Одежда - ветхая,
Мечты -розовые,
Леты - с грозами,
Дни - большие,
Карманы - пустые,
Надежды - огромные,
Желания - скромные,
Вера - безбрежная,
Дороги - снежные,
Обувь - плохая.
Работали не отдыхая,
Были законопослушными,
Тарелки чёрные слушали.
От мороза окна узорные.
Натопленная печь – счастье,
Когда на дворе ненастье.
Обновки детям – мечта,
Их не было почти никогда.
Патефон – признак богатства,
Велосипед – состояние,
Предел мечтания.
Родителей любили и слушались,
Хлеб, как шоколад кушали.
Вместо сахара сахарин,
Кристаллик растворишь один
И сладости целый кувшин.
Жвачка – чёрный гудрон
Его был целый вагон.
Им крыши заливали, дорогу мостили,
Но мы не грустили.
Ели весной на лугу
Кислый щавель на кочках,
Так было, и я не лгу.
Не жили тогда в одиночку
С соседями дружили,
И дружбой той дорожили.
Радость и горе вместе делили.
Болезни были необыкновенные,
Какие-то послевоенные:
Малярия, рахит,
Обмороки голодные.
Пили воду холодную, но простуды не знали.
Всем детям рыбий жир давали.
О тёплой одежде только мечтали,
Босиком бегали полгода в году,
Жили все, навиду.
Всё друг о друге знали
О лучшей жизни мечтали.
Детям сиротам – чуть завидовали,
Они голода сильного не испытывали,
Прошлогоднюю картошку из земли не рыли,
Лебеду и очистки не ели,
Спали на белой постели.
В школьную форму их наряжали,
О которой мы только мечтали.
Они жили в детских домах,
На государственных хлебах.
Мы, послевоенные дети,
К знаниям были жадными,
К хвастовству – прохладными,
Школьный учебник – на семерых,
Карандаш – один на двоих.
Много книг библиотечных читали,
О телевизорах ещё и не слыхали,
Воровство – презирали.
Экология была чистая,
Малина в лесу душистая.
Летом ватагой на речку ходили,
Пескарей и раков ловили.
Большинство детей без отцов были,
Когда Гитлера поганого победили,
Верили Москве и Кремлю,
Не жаловались на судьбу свою.
Новый магазин.
Восстановлены на центральной улице Ленина коробки домов, причём многие с сохранением архитектурных деталей, в старом здании гимназии открылась первая школа. Магазин, открывшийся толи в 1959 году, толи в самом начале 60-х поражал своим видом, казался шикарным. Он собственно таковым и был для разрушенного дотла города. Это было помещение, выходившее одной стороной на площадь, а другой на улицу Ленина. Оно имело два входа с улицы Ленина и центральный вход с высоким крыльцом с площади. Внутри просторное помещение с высокими потолками, большими окнами и с широкими подоконниками.Отдельно стоящими кассами, пробивающими чеки, до того деньги отдавали продавцам прямо в руки, это было нововведение. Широкие подоконники, прилавки, находящиеся за ними шкафы, полки были отделаны дубовыми панелями.
Магазин был двухуровневый. Сразу с центрального входа, из небольшого холла несколько широких ступеней вели вниз, где были мясной, рыбный отделы и небольшой прилавок с соками, газированной водой. Мы, ребятишки, часто покупали за копейку стакан газировки без сиропа, пузырьки газа приятно пощипывали язык, горло, с сиропом она стоила дороже. Здесь же стояла солонка для тех, кто любил, покупая томатный сок его подсолить. В магазине торговые отделы располагались только с одной левой стороны, а вторая просторная часть с окнами оставалась для покупателей. Имелись гастрономический, бакалейный, хлебный, кондитерский и молочный отделы. В этом магазине при его открытии продавали дефицитные товары, а потом ассортимент стал обычным советским для провинциальных городов в зависимости от времени, то есть, то лучше, то хуже, то совсем плохо. Приметой времени 2-ой половины 70-х – 80-х, начала 90-х годов стали большие очереди, почти сплошной дефицит. По мере ухудшения экономического положения, со временем моего взросления, магазин запомнился очередями то за колбасой, то за хлебом, молоком, а потом и вовсе талонами. Помню витрину мясного отдела магазина, где вместо мяса лежали кости и надпись на ценнике «кость рядовая». Мясо же, если появлялось в продаже, исчезало с прилавка за несколько минут, и в основном по знакомым продавцов. Тогда говорили: достать по блату, то есть по знакомству, колбасу выбросили, то есть выложили в продажу. А ещё селёдку, мясо и так далее отпускали без упаковки, покупатели заворачивали продукты в газету. Упаковочная толстая серая бумага также быстро заканчивалась, как и товар. Пластиковые пакеты, как упаковочный материал появились в 90-х, вместе с капитализмом в России, так их поначалу стирали для многоразового использования. Магазин со временем терял не только свой ассортимент, но и внешнюю привлекательность. Так, после одного из ремонтов, в магазине при оформлении дубовые панели сменили на дешёвый пластик. В 90-х – 2000-х от прежнего магазина ничего не осталось. Он стал, забитым от пола до потолка барахлом, тёмным, тесным.
Возвращаясь к одному из лоскутков моей памяти, помню, что из доступных вкусностей своего детства, продававшихся в том магазине, были маленькие пачечки прессованного какао с сахаром, прессованный фруктовый чай. Брикеты чая прямоугольной формы около 15 см. состояли из прессованных сухофруктов почти чёрного цвета в бумажной упаковке. Мы дети их грызли так, не заваривая, как это предполагалось. В магазине кондитерского отдела на полках стояли банки с различным вареньем, джемом, повидлом, конфитюром, компотами. В застеклённых витринах прилавков, находились плитки шоколада в упаковках с красивыми рисунками, конфеты, от фруктовых, соевых, до дорогих шоколадных, а также пастила, зефир, печенье, пряники. Однако, эти лакомства перепадали редко.
Жизнь постепенно вокруг менялась, хотя в основном люди жили ещё очень бедно. Менялся город, к началу 60-х развалин уже не было. Построили новый «больничный городок» с корпусами хирургического, терапевтического, инфекционного, родильного, детского отделений. Появились новая поликлиника, кинотеатр, дворец культуры, реконструировали городскую площадь. Рядом с восстановленным городским садом возникли новая площадь с памятником командарму 33 армии М.Г. Ефремову, носящая его имя и улица Космонавтов. В восстановленных зданиях открылись новые магазины. Центром экономической и культурной жизни города являлась Советская площадь. Возвращаясь к жизни своей семьи, могу сказать, что 50-ые и начало 60-х были самыми трудными для нашей семьи.
Беды моей семьи. Новый дом.
Материальное положение семьи оставалось сложным. У родителей сильно ухудшилось здоровье, сказались оккупация, война, а троих детей кормить, одевать, обувать надо было. Трудно себе представить себе, как родители справлялись с нуждой, без денег, работы. Какое-то время отец работал сторожем в артели «Инвалид-кооператор». В 50-м году был переведён на должность продавца, на рынке продавал глиняную посуду. В 1952 году его приняли кладовщиком посудо-хозяйственного склада на Вяземскую универсальную базу. Работа ему не нравилась, на базе воровали, он не столько зарабатывал, сколько приходилось платить из своего кармана. Другие же обогащались, а отцу не хватало на жизнь, как видно ему не передались купеческие гены бабушки. В том же 1952 году папе сделали операцию по поводу застарелой язвы желудка, перерождавшейся в рак. Операция прошла успешно, её делал талантливый военный хирург А.Е. Белицкий.
Домишко, который слепила мама в 43-44году был маленький, холодный, его не хватало увеличившейся семье. Едва оправившись после тяжёлой операции, отец решил начать строить новый дом. Средств, чтобы нанять плотников у семьи не было, потому решил рубить сам, ему показали, как это делается. Старшая сестра вспоминала, как она вместе с отцом ездила на болото заготавливать мох. Его прокладывают между брёвнами сруба как прослойку утеплитель. Дом с помощью приятеля он срубил, но он остался недоделанным. Окна без обсады, то есть без наличников, не у всех окон были подоконники, не обшит снаружи дощечками, к тому же с улицы вместо двух окон было одно, т.е. второе прорубленное окно, заложено брёвнами, от чего дом выглядел подслеповатым.
Пристройка к дому, сени была сделана из ящиков. Крыша была железная, правда, в старом железе было много дырок от гвоздей. Лена со своей подружкой иногда ночевали на чердаке, на сене и я с ними напрашивалась, подслушивала их разговоры, притворившись спящей, интересно же было узнавать тайны старшей сестры. В крыше дырки светились от лунного света, как звёздочки на небе. Только в середине 60-х отец сумел купить новое железо и перекрыть крышу. Он этому мастерству научился ещё в юности, в Торопце, даже церковные крыши перекрывал, совсем не боялся высоты. Я любила это семейное гнездо, русскую печку, создающую особый уют. В доме было чисто, уютно, обоями оклеены стены, крашеный пол, хотя мебели по-прежнему почти не было. Самый бедный домишко на улице Урицкого, таким он оставался до начала 70-х, когда отцу, как инвалиду войны, дали небольшую квартирку в новом доме.
Стихотворение сестры Люды «Дом моего детства».
Дом с одним окном на север,
А метель, как белый веер,
Задувала, иногда злая бабушка зима.
Куст сирени у окна
Всю весну она цвела.
Долгожданная весна, огородная пора.
Крыжовник рос колючий справа,
Весна красавица купава
Его в зелень одевала,
Всё в природе оживало.
А вот с сиренью островок,
Там был детский уголок.
Среди грядок и борозд
Утешитель детских грёз,
Где подолгу я сидела,
Читала книги, песни пела.
А на заросли картошки
Смотрело южное окошко.
На лугу паслась коза,
Где клевер мягкий рос всегда,
А дальше всё луга, луга…
Широта и красота.
Только голод был тогда,
Есть хотелось нам всегда
В пятидесятые года.
Вязьма древний городок
Он прокормить себя не мог.
Там жила моя мечта,
И я уехала тогда,
Первый раз и навсегда.
Прошли лета и года
Те красивые места
Я не забуду никогда.
Вот вернуться бы туда,
И хоть глазком увидеть то,
Что не увидит уж никто,
Давно уж нету и следа
Того, что было в те года.
Отец, чтобы как-то прокормить семью, после тяжелейшей операции немного оправившись, стал ездить по деревням и чинить швейные машинки. Он знал толк в этом деле, был хорошим механиком. У него был напарник, некий Афанасий, Афоня. Я помню его, он пугал меня съёмными вставными зубами, осуждал папу за то, что тратил часть заработка на подарки детям. Несмотря на материальный недостаток,в семье делали подарки. Помню, сёстры подарили маме красивую вазу из витого жёлтого цвета металла, а папе подарили два красивых подстаканника, храню их, как память о родителях.
В моём детском восприятии Афоня был неприятным, я его не любила. Да, и, по отзывам отца, он был скаредным, не лучших моральных качеств человеком. Но одному было ездить опасно, за копейку могли убить. С этим человеком он ездил на заработки больше десяти лет. Люди тогда были бедные, и потому в этих поездках они совсем за небольшую плату чинили поломки у швейных машинок. Иногда отец привозил, непригодные к работе головки машинок и полностью их реставрировал. Чинил их механическую часть, красил специальным лаком, наносил переводной золотистый растительный орнамент. Труда, затрат на приобретение запчастей, эта работа требовала немалых, затем машинку продавали на базаре. На рынке таких «умельцев» прогоняли, не давали реализовывать. Их называли спекулянтами, проверяла фининспекция, цеплялась милиция. Из разбитой, горелой головки швейная машинка трудом папы превращалась в полезную вещь, и на тебе – спекуляция! В государственной торговле машинок почти не было, да и стоили они больших денег, потому восстановленные пользовались спросом. Но в тех условиях особой прибыли не приносили, семья едва сводила концы с концами.
В 50-х годах беды продолжали преследовать семью. То гуси меня чуть не заморозили до смерти, а в 1954-м мама попала под машину. Произошло это зимой. Папа с мамой ездили за дровами в лес на санках. Рубили топорами нетолстые деревца ольхи, осины, нагружали санки и тащили домой, иначе нечем было топить печку. Дрова купить было дорого, да и не всегда они были на дровяном складе. В тот злополучный вечер они припозднились, мама беспокоилась о том, как там Надя (т.е. я), так как сёстры были в школе во вторую смену, а я у соседей. До дома оставалось недалеко, отец предложил передохнуть и остановился, мама же торопилась и, не останавливаясь, потащила свой возок вперёд. На улице, ведущей с трассы Москва-Минск, Комсомольской её сбил грузовик. Пьяный шофёр хотел уехать, но санки попали под колёса. Подоспевший к месту происшествия отец,надавал по морде пьяному водителю и выкинул его из кабины. Подъехала скорая помощь, которую вызвали возвращавшиеся из школы ученики. У мамы был тяжёлый перелом таза, она два месяца пролежала в «позе лягушки». Шофёру присудили какой-то незначительный штраф, якобы он ехал не по своей полосе, нарушил правила движения. А факт того, что он был пьяный или не зафиксировали, или уничтожили протокол. Родители говорили, что он дал взятку. Шофёр был из соседнего Холм-Жирковского района, где его близкий родственник был большим начальником, потому он так легко отделался. От удара у мамы стала болеть печень, она долго болела. Через два года ей сделали операцию, удалили жёлчный пузырь, она ещё несколько лет приходила в себя.
В это время семье было очень тяжело, я себе не представляю, как они всё это вынесли. Помогали мамины сёстры Ксения и Анна, они иногда присылали из Гродно посылки с платьями, кофточками для мамы, сестёр. Изредка приходили посылки с продуктами. Тётя Аня работала на маслосырбазе, потому иногда мы получали посылки с сыром, топлёным маслом. Помню, я тогда впервые ела сыр, и он мне не понравился, хотя позже стал одним из любимых продуктов.
Был момент, когда мамина сестра Ксения из Белоруссии настойчиво предлагала меня определить в гродненский интернат. Я училась во втором классе, но хорошо помню, как говорила, что буду, есть только одну картошку, лишь бы не отдавали меня, ни в какой интернат. Упрекала родных, что хотят от меня избавиться, угрожала убежать, если отдадут. Отец решил, что как бы трудно не было семья должна быть вся вместе, о чём и сообщил в Гродно тёткам. Спасибо моим родителям, что не отдали тогда, и меня формировала наша семья, а не чужая среда. Всем лучшим, что у меня есть, я обязана своей семье, родителям. Меня всегда учили вежливости, не влезать в разговор старших, не грубить, смолчать даже, если что-то не нравится. Я с детства знала, какая это отвратительная черта характера хамство, что такое неприлично. Например, если оказалась дома у кого-то из подружек вовремя обеда, то надо на предложение пообедать вежливо отказаться, а если же будут настойчивы, согласиться, не упорствовать, так как это неприлично. В гостях сдерживать свой аппетит, не хватать лучшие куски. Родители учили не ставить людей в неловкое положение, так как это очень нехорошо, и многому другому научили меня в семье. А вот есть с ножом и вилкой нет. Ножей на всех не хватало, их было два, сделанных отцом для кухонных нужд. Вилки и ложки были дешёвые алюминиевые.
Мои бабушка с дедушкой, умершие задолго, до моего рождения были глубоко религиозные. Его же юность совпала со временем отрицания веры в бога. Свойство юности, не имеющей жизненного опыта, поддерживать изменения и крушения прежних представлений отразилось и на его поколении. Потому отец и был атеистом. Отец всегда держался с достоинством, но без высокомерия, ни перед кем не унижался, не лебезил. Мы дети это видели и невольно перенимали манеру его поведения.
В послевоенные десятилетия многим жилось трудно. Особенно у кого кормильцы не вернулись с войны: вдовам с детьми; особенно тем, у кого мужья пропали без вести; кого освободили из фашистских концлагерей; кто был в возрасте с подорванным оккупацией здоровьем. Но по таким семьям нельзя в целом судить о жизни страны. Все жили своей жизнью, в зависимости от обстоятельств, кто-то лучше, кто-то хуже, а кто-то совсем бедно. Страна, как то лоскутное одеяло, где среди неприметных своей расцветкой ситцевых и сатиновых лоскутков, были и яркие, бросающиеся в глаза шёлковые кусочки. Вот таким было лоскутное одеяло моей страны, отстоявшей свою независимость, победившей фашизм.
Наши соседи.
На нашей тихой провинциальной улице соседи тоже жили по-разному. Соседи это один из лоскутков моего одеяла, моего детства, юности. Хорошо помню тётю Женю Орлову. «Орлиха» жила в убогом жилище, которое было остатком какого-то строения, хозяйственной постройки, огородом выходившего к заливному лугу. Это было закопченное помещение с высоким потолком, с маленькой печкой-плитой у входа, которую топили только в морозы, с чугункой с чёрными трубами, с железной кроватью хозяйки жилища, топчаном «Болудовича» в углу. Пол был земляной, окно низкое почти у самого пола, около него небольшой столик. Не помню было у них электричество, кажется, нет. В половодье их жилище заливало водой. В этом же помещении за стенкой был сарай, где они держали кроликов, и где было много слежавшегося, как торф навоза, они им топились. Значительно выше, ближе к высокому берегу речки были развалины какого-то здания, жилого дома, к которому относилось и жилище тёти Жени,было его хозяйственной постройкой. Когда-то большой дом превратился в груду кирпича, холм, поросший травой. На этом холме я рвала оранжевые цветы с язычком, львиный зев. Тётя Женя была добродушной женщиной, обращаясь ко мне, она говорила: «дёвк», мне это казалось смешным. А вот её толи сожитель, толи квартирант Степан «Болудович», мне запомнился как небритый, грязный старик, хотя он, вероятно, не был стариком. О нём говорили, что он был из богатой семьи, ещё иногда его называли «моряк», видимо когда-то служил на флоте, а потом что-то с ним, его семьёй произошло. Прозвище «Болудович» получил за то, что блудил, бродяжничал, бомжевал. Впоследствии женатый сын тёти Жени, получив квартиру, взял её к себе, а что стало с «Болудовичем» не знаю.
Моя мама в ту пору была уличкомом, потому я часто с ней бывала у многих соседей, иногда меня угощали, но я не от всякого брала угощение. Как-то тот же «Болудович» угощал конфетами, а я не брала, на слова мамы: «Возьми, возьми!», я заявила: «Не буду у него руки грязные». Как-то у других соседей, которые мне не нравились, я взяла конфеты горошком, а выйдя на улицу, выбросила их в снег. На мамин возглас: «Что ты делаешь, зачем?» ответила: «Они плохие, злые!» Вот такой странный я была ребенок, это, несмотря на то, что сладости мне доставались редко. А ведь эти соседи Капырины были действительно недобрыми, неискренними, двуликими людьми. У Вассы Егоровны (я маленькая называла её «Клякса Огородовна») была слащавая, льстивая речь, с расплывшемся в улыбке-ухмылке лицом, за которым я ребёнок угадывала злую душу.
Напротив, через дорогу жили Тарасовы, это была большая семья с крестьянскими корнями. Прежде всего, это тетя Дуня, о которой я уже много говорила ранее и, которая была почти по-родственному близка нашей семье (Несмотря на ссоры, сплетни, обиды.) У неё было уже трое взрослых, женатых сыновей и уже трое внуков мне ровесников. Семья была небогатая, но жившая значительно лучше нас, обеспеченней.
Соседями слева от нас были Дударевы, по послевоенным меркам самая зажиточная семья, самые богатые на улице. У них был хороший в несколько комнат дом с застеклённой просторной верандой. На веранде тёплый туалет, рядом широкая лестница, ведущая на чердак, где довольно широкий коридор и три комнаты. Две из них, обращённые на север и юг, были жилые, окно одной смотрело на улицу, другой на огород, луг. Дом располагался на участке земли около двадцати соток. Перед домом сад, а за домом огород с небольшим прудом, выходившим на луг. Вся усадьба огорожена добротным забором, хотя все остальные на улице приусадебные участки в основном делили межи, редко у кого было ограждение. Из-за деления меж иногда возникали ссоры, а то и драки. Семья Дударевых состояла из дедушки с бабушкой, дяди Володи с тётей Шурой и их детей, старшей моей подружки Милы и младшей на пять лет моложе сестры Наташи. В то время редко у кого была машина, а у них она была «Победа», ещё и мотоцикл с коляской. Они долго держали корову. Летом привозили сено, которое досушивали, разостлав его по всей улице. А потом нас детей приглашали его утаптывать на сеновале, вот было веселье! За работу бабушка Поля угощала нас топлёным молоком с коричневыми пенками. Внучка Мила не любила пенки, её порция доставалась мне. Я же не понимала, как это такие вкусные пенки можно не любить. Дом у них состоял из двух половин. В одной гостиная, спальня, детская, во второй половине большая комната бабушки с дедушкой, кухня. Для меня с нашей бедностью обстановка их дома была роскошной. У них была красивая мебель, на стенах картины в золочёных рамах, много фарфоровых статуэток и в том числе традиционных для 50х-60х слоников больших и маленьких. На туалетном столике красивые флаконы с духами. Как-то мы с Милкой разбили крышечку от духов «Красная Москва» в виде кремлёвской башни, что ей было за это, не помню. В буфете красивая посуда, на полу ковёр, радиола, помню, мы слушали сказку «Коза и семеро козлят». Было у них и пианино, подросшая подружка училась в музыкальной школе. У них у первых на улице появился телевизор. Порядки в их доме отличались от условий жизни других жителей улицы. Бабушка после обеда обязательно спала, а потом рукодельничала, из тряпочек, обрезав, их особым образом, делала коврики. Бабушка очень любила внучку (я ей немного завидовала, у меня ведь не было ни бабушки, ни дедушки). До школы Мила была капризной, а уже в школьном возрасте милой симпатичной девушкой, с которой я дружила, пока она, окончив институт, не вышла замуж.
Совсем другими людьми были наши соседи справа. Морозовы – это семья совсем другого типа. Она состояла из Марины хозяйки дома, которую все взрослые и дети называли попросту по имени или «глухой», она почти не слышала, надо было громко кричать в самое ухо. Говорили, что она оглохла в юности, когда делала аборт (аборты тогда официально были запрещены) с использованием хины и от этого оглохла. Говорить она говорила, но глухим, сиплым голосом. Когда-то она жила в зажиточной крестьянской семье, но в послевоенное время они были такие же, бедняки, как и мы. О ней говорили, что она промышляет подпольными абортами. Мужа у неё не было, он умер, но был сожитель бондарь, пьяница Семён Быстров. Они часто вместе напивались и тогда дрались, и вся улица была свидетелями и судьями этих разборок, причём Марина часто одерживала победу. Я была совсем маленькая, но помню, как этот Семён раздетый пришёл ночью поздней осенью, и как просился у родителей переночевать, так как Марина выгнала его на холод. Родители пустили его на ночёвку, не замерзать же ему, жалко человека. У Марины было двое детей Витя глухонемой, он учился в спецшколе и он же впоследствии убил старика соседа с целью ограбления. Кроме него у неё была ещё младшая дочь ровесница моей сестры Лены. Они жили в маленьком домишке с одним окном, выходящим на улицу. Ютились все в одной комнатушке с небольшой печкой-плитой, двумя железными кроватями, небольшим столиком. На стене висела открытая полка для посуды, сундук, у порога вбитые в стену гвозди для одежды, вот и вся обстановка. Помню в сенях лавку для вёдер с водой, висящее на стене коромысло, коса, серп и какие-то ещё предметы. Здесь же в сенях, отгороженный хлев для козы. Во дворе у них была круглая клумба с ярко цветущей, с терпким запахом настурцией, кажется, я и сейчас чувствую этот, знакомый с детства запах. А ещё как-то немой поймал в мышеловку- клетку мышку, знаками дал мне понять, что её можно погладить, что я и сделала. Мышка так цапнула меня за пальчик, что кровь долго не унималась, пока кто-то не предложил на него пописать, удивительно, это остановило кровь. Марина гнала самогон, пьяными они бывали часто и становились агрессивными. Каждую весну, изрядно выпив, она начинала воевать с нами за межу, разделявшую наши огороды, пытаясь метра на полтора по всей длине огорода увеличить свой участок. Отец неоднократно пытался от них отгородиться, но Марина ломала изгородь, доходило до милиции. Все они от самогонки умерли раньше срока. Почему они были такими злобными, мелочными? Я, было, подумала, из-за бедности, необразованности, хотя нет, тётя Женя Орлова, тётя Дуня тоже не кончали институтов, а были совершенно иными людьми. Видимо, какие-то неосуществлённые желания, зависть к чужим отношениям, успехам, устремлениям, личные качества, усугублённые алкоголем, делали их такими, (ведь её дочка к среднему возрасту стала такой же, как и её мать злобной и агрессивной, умерла, едва дожив до 45 лет.)
Мне хочется сказать своим повествованием, что та бедность, в которой мы жили, не делала нас ущербными, злыми, завистливыми, менее развитыми в интеллектуальном отношении. Главное состоит в том каковы твои корни, каковы отношения в семье. Наши родители как-то специально не воспитывали нас, но своим отношением к людям, к жизни, невольно становились примером. Зачастую, случайно услышанный разговор родителей между собой, становился примером того, как надо относиться к людям, что самая главная ценность – это человеческая жизнь. Как-то у наших соседей нанятый работник красил крышу, но оступился, едва удержался на краю, естественно банку с краской он уронил. Потом в разговоре с отцом он посетовал на то, что с него соседи удержали стоимость краски. Мама с папой, обсуждая этот случай, осуждали соседей за их жадность, говорили, что никакая краска не стоит жизни человека.
Мне вдруг вспомнилось, как родители приютили молоденькую девушку, которой негде было жить. А было это ещё в старом тесном доме, построенном в 43 году. У нас какое-то время жила сирота Маня. Мне было года четыре, и я помню, как она приходила с работы и доставала из широких штанов куриный пух. Из этого пуха мама потом сделала для детей подушки. А ещё иногда она приносила куриные пупки (желудки), которые мне казались очень вкусными. Эта Маня жила у своих дальних родственников в лесхозовском бараке, который в 43 году жители улицы спасли, когда немцы жгли дома, этот дом успели залить, после их бегства. В нём жила в большой тесноте чуть ли не вся улица. Со временем все как-то устраивали свою судьбу. Родственники, у которых она жила уехали, а почему её не взяли с собой и почему именно мои родители ею приютили, не знаю. Маня видимо работала на мясокомбинате, ощипывала кур. Пух приносила, чтобы сделать подушки. Куриные желудки, наверное, выдавали в счёт зарплаты своим работникам. Она прожила у нас всю зиму, а потом уехала в Москву в няньки. Года через два приезжала в отпуск. Я её почти не помню, в моей памяти отложился смутный силуэт в пальто и шляпе, без лица. Зато помню, как тётя Дуня отреагировала на её появление: «Манька-то, Манька-то без порток, но в шляпе». В те послевоенные годы девушки из провинции иногда уезжали в Москву, где устраивались няньками. Об этом устройстве своей жизни упоминается в фильмах «Женщины», «Москва слезам не верит».
Или вот ещё: родители пускали переночевать людей, с которыми познакомились на рынке, в церкви. А как-то у нас в доме, во дворе летом ночевали цыгане. Я не помню обстоятельств, по которым это произошло, почему родители пустили их, но помню, что мне было весело, цыганки мне понравились. Помню, что соседи осуждали нас за это. Отец, знавший что такое иметь кров над головой, всегда помогал нуждающимся людям, независимо от того кто они были. Кстати, один из цыган потом пахал,весной, наш огород, подвозил, заготовленные в лесу дрова. Так я с детства постигала, что на добро надо отвечать добром.
Конец 50-х - нач.60х годов.
В 1957 году страна принимала гостей Всемирного фестиваля молодёжи и студентов. Я это событие помню, через восприятие сестёр одной было, 17 лет, а другой 19 лет. Я, конечно, мало что запомнила. Сёстра Лена ходила на вокзал встречать поезда, везущие иностранных участников фестиваля в Москву. В Вязьме поезда стояли минут 20-ть, так как здесь, на крупной железнодорожной станции осматривали снаружи вагоны, меняли поездную бригаду. Вяземская молодёжь общалась с иностранцами, обменивалась значками, какими-то предметами. Знаю, что у Лены были значки и шейная косынка с символикой фестиваля. У неё с её подружками было много разговоров вокруг этого события, шумное приподнятое настроение, а я крутилась около старших сестёр, потому и мне передалось их возбуждение и запомнилось, что был такой фестиваль. В том же 1957 году запустили 1-ый искусственный спутник земли. Я хорошо помню сообщение по радио, транслирование звукового сигнала спутника «пиканье». Все радовались, что наша страна прорвалась в космос. А так как отец всегда интересовался космической темой, то помню разговоры, воодушевление в своей семье.
Гагарин Ю.А.
Огромный интерес вызвал первый пилотируемый полёт Юрия Алексеевича Гагарина в космос в апреле 1961года. Ликовали все – и кто интересовался космической темой, и кто не интересовался. К тому же Гагарин был почти земляк, так как родился в 60-ти км. от Вязьмы в Гжатском районе. Город Гжатск в последствии переименовали в Гагарин. В Гжатске жили родители космонавта мать Анна Тимофеевна и отец Алексей Иванович. О Гагарине сказано уже много, исписаны тысячи статей, книг, я же расскажу о том, что говорили простые люди,в том числе и завистники, правду и неправду, порой всякие нелепицы. В 1966 году где-то в мае или начале июня Ю.А. Гагарин приезжал в Вязьму. Я по каким-то глупым причинам не ходила на встречу, проходившую на Советской площади. Так что «живьём» его не видела.
За пятилетие, прошедшее с момента полёта всеобщее восхищение, ликование улеглись. Стали ходить всякие слухи, сплетни. Были слухи, что он много пьет алкоголя, что в пьяном виде на машине попал в аварию. Здесь и не осведомлённость о факте аварии и обыкновенная зависть к чужому успеху, свойственные некоторым людям. О матери космонавта простой женщине с типичным крестьянским лицом и обликом, как-то ничего негативного не рассказывали. А вот про отца ходили разные слухи. Родителям первого космонавта сразу после полёта построили небольшой, двухэтажный, по-моему, кирпичный дом, который ещё при жизни родителей стал экскурсионным объектом. В это же время на приусадебном участке посадили с землёй плодоносящие яблони. Отец Гагарина был плотником, до полета сына «шабашил» то есть предлагал свои услуги по строительству домов. Человек простой, со строптивым характером, любитель выпить. О нём рассказывали, что он стоял у ворот дома в валенках, телогрейке и продавал яблоки с тех самых яблонь. Городские власти пытались говорить со стариком, что он позорит имя космонавта, город перед приезжими, иностранцами, торгуя яблоками. Они ему говорили, что эта торговля как бы свидетельствует, что семье не хватает средств на жизнь, что ей не помогают власти. Но на упрямого, строптивого старика никакие доводы не действовали, он отвечал: «Яблоки мои, хочу и продаю. А валенки надел, потому что кровь не греет, ноги мёрзнут». Сделать со стариком никто ничего не мог.
На мероприятия, связанные с именем космонавта ходила только мать Анна Тимофеевна скромная, обаятельная, разумная женщина. По воспоминаниям Юрий Алексеевич очень её любил и уважал. Жена космонавта была медсестрой, очень скромной женщиной, не давала никаких интервью, держалась достойно, о ней никаких сплетен не ходило. К моменту полёта в космос у четы Гагариных уже было две дочери. Одна из них очень похожа лицом на отца. Став взрослой, получив образование, уже много лет является директором кремлёвского музея. Директором музея Ю.А. Гагарина, в мою бытность в музейной системе Смоленщины, была Филатова племянница космонавта. Кроме того, что она была очень похожа на космонавта, ничего о ней сказать не могу, хотя часто виделись на совещаниях музея-заповедника. Музей был под покровительством космонавта Алексея Леонова. После гибели в 1968 году Гагарина во время тренировочного полёта ходили разные слухи, в том числе самые нелепые. В народе говорили, что матери Анне Тимофеевне тайно являлся толи сам Гагарин, толи какой-то«посланник из космоса». И он, якобы сказал ей, что Юрий Алексеевич не погиб, а его «забрали».Спустя много лет после его гибели, говорили, что и болгарская прорицательница Ванга подтверждала тот факт, что его «забрали». Слухи ходили упорные, как власти не пытались им противостоять, они продолжали существовать среди жителей города и Смоленщины. К тому же они подогревались непонятными обстоятельствами крушения самолёта и его гибели, так до сих пор толком и необъяснёнными.
Вот то, что я помню, как рядовой свидетель тех косвенных событий связанных с именем Гагарина. Юрий Алексеевич Гагарин первый человек во вселенной, космонавт, крестьянский сын из глубинки России с обаятельной, ослепительной, искренней улыбкой. Юрий Гагарин простой человек волею судеб в прямом и переносном смысле вознесшийся высоко. Он с визитами бывал, чуть ли не во всех странах планеты, общавшийся с самыми выдающимися людьми мира и так рано покинувший наш грешный мир.
Празднование юбилея Отечественной войны 1812года в Вязьме.
В 1962 году наша страна праздновала 150-летний юбилей победы в войне с Наполеоном. Захватчики с запада по Старой смоленской дороге, через Вязьму, убивая, грабя, сжигая, двигались на Москву.Немного истории. 100-ие этой войны широко праздновалось в 1912году в России. К тому юбилею, который широко праздновался, были установлены и в Вязьме памятники Героям войны 1812г., солдатам Перновского полка, открыт музей войны 1812г. в часовне Богородицкой церкви. Тогда же эта церковь была объявлена памятником той войны, так как у её стен на Торговой площади шло ожесточенное сражение с отступавшим противником. Тогда же была заказана копия картины художника Гесса (Хесса) Сражение за Вязьму. Возвращаясь к 150-нему юбилею 1962года, он проходил гораздо скромнее. Восстановили пострадавшие за пятьдесят лет памятники, отлили их заново, вернули сохранившиеся пьедесталы. На колонне из красного мрамора стоял памятник Ленину, его вернули солдатам Перновского полка, а пьедестал памятника Карлу Марксу возвратили Героям войны 1812года. Первый из них установили около Богородицкой церкви, а второй в сквере кинотеатра Победы. Улицу Пригородную (она когда-то называлась Нижне-Бельская)переименовали в улицу Перновского полка, так как наступление на неприятеля шло по этой улице от Фроловского кладбища. Из того, что я помню, яркое впечатление от ночного салюта, фейерверка и гуляние в городском саду.
В 1962 году все очень боялись, что вот-вот может начаться война с Америкой. Соседи стали покупать в запас соль, спички, крупу. Люди были очень взволнованы, боялись атомной войны. В это время Первым секретарём ЦК КПСС, то есть главой государства был Н.С. Хрущёв. И это был Карибский кризис, в ответ на угрозы США Советский Союз пригрозил поместить своё оружие на Кубе, с которой был в дружеских отношениях. Тогда Хрущёв и президент США Джон Кеннеди сумели договориться и предотвратили ядерный конфликт. Я, конечно, всего этого не знала и не понимала, но помню ощущение тревоги.
Быт конца 50-х – начала 60-х.
В самом конце пятидесятых сёстры стали взрослыми и покинули родительский дом в поисках лучшей жизни, исполнения мечтаний. Первой покинула отчий дом старшая Люда, уехала в Гродно к тёткам. Школу закончила с двумя четвёрками, остальные пятёрки, сразу же поступила заочно в Московский полиграфический институт, в 20-ть вышла замуж за однокурсника, в 1959 г. родила первую дочку. Вскоре туда же уехала и средняя Лена. Я же, образно говоря, со своим лоскутным одеялом осталась с родителями. У меня не возникало желание куда-нибудь уехать, мне было хорошо дома, я любила свой город. Сёстры, не смотря на то что обзавелись собственными семьями, жили скромно, но помогали родителям, мне присылали обновки.
Как ни странно, о духе, атмосфере того времени лучше всего свидетельствует быт, кто и как жил. Конечно, жили все по-разному, у каждого лоскутка свой цвет, качество материала. Однако общие черты, настроения присутствовали. Я же расскажу о моём цвете, моей семьи. Вначале 60-х отец уже не ездил на заработки. Его напарник умер, да и у отца силы и здоровье были на исходе, к тому же и швейные машинки уже начали продавать в магазинах. Но к нему по-прежнему люди обращались с просьбами о починке своих машинок, он занимался своим любимым делом на дому или ходил по адресам. У мамы со здоровьем было не всё хорошо, сказались трудные голодные военные годы и травмы, полученные при наезде машины. Мы жили всё в том же домике, недоделанном и бедном. Внутренняя обстановка почти не изменилась, всё также почти не было мебели. Согревали пространство русская печка и тёплая атмосфера отношений.
Немного о быте. Еду готовили зимой в основном в русской печке, на плите, являвшейся её частью и на примусе. Современным молодым людям этот предмет незнаком, вряд ли кому доводилось его видеть тем более в работе. А ведь лет пятьдесят тому назад этот прибор «Примус» был ещё достаточно распространён на кухнях россиян. Об истории примуса. Как ни странно, но появление этого прибора связано с изобретением двигателя внутреннего сгорания. Для запуска двигателя использовалась паяльная лампа, факел которой, выделял много тепла, практически не коптил. Шведский механик Франс Вильгельм Линдквист решил этим воспользоваться для создания эффективного керосинового прибора. В 1891 году он получил патент на это изобретение. Прибор был компактен и достаточно безопасен и давал мощное и почти бездымное пламя. 1892 году Линдквист наладил производство приборов, которые он назвал латинским словом Primus(первый). Приборы изобретателя оказались необычайно успешными: они экспортировались во многие страны мира в почти неизменном виде до 80-х годов прошлого века. В примусе находился капсюль, в который при накачивании специальным поршнем под давлением подавался и распылялся керосин вокруг горелки с рассекателем. Так вот, помню, у отца были в запасе эти капсюли, которые он менял по мере выхода их из строя и иголки из тонкой прочной проволоки, которыми прочищали капсюли при засорении.
За керосином ходили в специальный магазин, для этого у нас имелся трофейный немецкий бидончик литров на десять. Магазин, скорее лавка, располагалась в переулке, не помню названия, рядом с нынешним зданием школы № 2. Смутно помню одноэтажную кирпичную коробку, где в полу имелись углублённые ёмкости, наполненные керосином и бензином. Из этих ёмкостей продавец черпал литровой кружкой на длинной ручке керосин и через большую воронку наливал в бидоны покупателей. Я помню этот сильный запах керосина и бензина и тёмное с лампочкой под потолком помещение, куда вели две три ступени. В конце 50-х лавку ликвидировали, керосин развозили по точкам продажи специальной машиной в металлических цистернах, на которых надпись «огнеопасно».
Кроме примусов в быту использовали керосинки и керогазы. В начале 60-х газовых плит почти ни у кого не было, позже появились плиты с большим газовым баллоном на улице. Наша семья, до переезда в новую квартиру в 1976 году пользовалась примусом. В начале 80-х годов керосин перестали продавать, все в частных домах перешли на газ из баллонов.Я сейчас жалею, что не сохранила примус как антикварный предмет, свидетельство моего детства и юности.Во время моего детства и юности не было многих предметов, без которых сейчас трудно представить быт. Не было холодильников, стиральных машин и других предметов, которые современному человеку кажется, были всегда (микроволновки, мультиварки, блендеры,тостеры и т.д. и т.п.) да, что электроприборы, просто туалетной бумаги не было.
Конечно, холодильники, стиральные машины у кого-то были, но очень мало у кого. В самые первые послевоенные годы для стирки белья было только хозяйственное кусковое мыло и также использовали старинный зольный щёлок, а сильные загрязнения отстирывали каустической содой, но с ней надо было обращаться осторожно, чтоб не разъела руки. В обиходе простых людей в провинции появились стиральные порошки в самом конце 50-х – нач.60-х., я даже помню их названия «Астра», «Лотос». У всех туалеты были на улице с выгребными ямами, за водой ходили на речку или через луг на колодец. Полоскали бельё летом и зимой на речке. В ранние детские годы был только зубной порошок, много позже появились зубные пасты, волосы мыли хозяйственным мылом, щелоком. Позже появились шампуни для волос, кроме хозяйственного мыла, детское, семейное, бархатистое. Хорошо помню запах и бумажную упаковку земляничного мыла (по белому фону ягоды земляники). В магазинах появилась краска для волос, это натуральные порошкообразные краски хна и басма, а также венгерская жидкая во флаконе «Лондотон». Помню, у сестёр был крем для лица «Снежинка» в стеклянных баночках нежной текстуры.
Если вспомнить о еде, она была довольно скудная и однообразная. Каши пшённая, перловая, ячменная, жаренная на подсолнечном масле картошка, отварные макароны с поджаркой (жареный лук с морковкой иногда на сале). Все ели квашеную капусту, соленые огурцы, селёдку, иногда очень вкусную копчёную селёдку, суп картофельный с той же поджаркой или на косточках. Куры только неслись с весны и до осени, потому что зимой в курятниках было холодно. Весной яйца собирались к пасхе, в магазине они продавались редко. Летом к столу добавлялись овощи, ягоды, фрукты со своего огорода, сада. Мясо ели редко только по праздникам. Мои сверстники были в основном невысокого роста, так как не хватало белка и только немногие были выше среднего. Молоко употребляли своё козье, сметану и сливочное масло, когда оно было, покупали в магазине. Чай пили с кусковым сахаром, который кололи специальными щипчиками, наши кусачки сгорели в сожжённой немцами в 1943 году квартире, отец колол ножом, ударяя по нему ладонью, позже появился пиленый квадратиками рафинад. Летом варили на сахарном песке крыжовенное и малиновое варенье, пенки с варенья, это очень вкусное лакомство, едва ли не вкусней самого варенья.
Чтобы понять, как жили в то время, надо вспомнить и во что одевались, обувались, какие праздники были. Нижнее бельё шилось из белой х.б. ткани, очень долго носили трикотажные панталоны, ситцевые трусы. Чулки х.б. из чулочного трикотажа, а тёплые с добавлением шерстяной пряжи и тонкие капроновые. Помню, как сёстры красили светлые капроновые чулки марганцовкой, чайной заваркой в более тёмный оттенок, а модные дорогие со швом имитировали, вышитым вручную или даже нарисованным швом. Чулки взрослые и дети носили на специальном поясе с резинками и металлическими зажимами или широкими круглыми резинками. Колготки появились много позже в 70-х. Моя тётушка, жившая в Ленинграде, умершая в 2004г. в возрасте 92 лет, так вот я к чему, она почти до смерти носила такой пояс и чулки, хотя у неё были и колготки.Обувь у детей летом сандалии, туфельки, резиновые сапожки, зимой у всех валенки. Я же в раннем детстве летом в основном бегала босиком. Взрослые летом в повседневности носили лёгкие парусиновые на резиновой подошве тапочки, которые чистили зубным порошком, туфли на каучуковой подошве, ботинки, ботики. Мне помнятся необычные ботики с полым каблуком, в них вставлялись туфли, которые носили взрослые тёти. Осенью женщины и мужчины носили ботинки из толстой свиной кожи, блестящие резиновые сапоги. Резиновые сапоги покупали большего размера, чтобы внутрь вставить тонкие из ваты, выстроченные для жёсткости бурки или толстые шерстяные носки, так как их носили в распутицу поздней осенью и ранней весной. Мужчины носили ботинки, туфли, кирзовые и хромовые и те же резиновые сапоги. Да, ещё на обувь надевали резиновые галоши с красной фланелевой подкладкой внутри, их носили как взрослые, так и дети, мужчины надевали их на ботинки и на хромовые кожаные сапоги. В 50-х годах, как мужчины, так и женщины ещё носили модные с 30-х и 40-х фетровые белые с кожаными вставками и голенищами бурки, а женщины носили модные с ещё довоенного времени чёрные плюшевые куртки.
О верхней одежде: это шинели, пальто демисезонное, зимнее пальто на ватной подкладке с каракулевыми воротниками, у женщин имелись ещё довоенные меховые котиковые, каракулевые шубки, а кто-то в ватных телогрейках. В послевоенные годы большим спросом пользовалась профессия портнихи. Женщины всегда оставались женщинами: делали модные причёски, использовали косметику, кому какая доступна, им хотелось быть красивыми, почувствовать мирную жизнь. Женщины шили себе, детям или заказывали портнихам красивые платья. Юбки, блузки, платья, костюмы изготавливали из разных тканей. Одежду шили из тканей: ситца, сатина, батиста, штапеля, креп-жоржета, крепдешина в горошек, полоску, клетку.Платья были красивых фасонов, с модными матросскими воротниками, юбками солнце-клёш, шести- восьми-клинками, подчёркивали талию ремнями, украшали блузки брошами, шнурочками, защипами, складочками. У некоторых женщин были красивые вещи, привезенные их близкими, родными из Германии в качестве трофеев. Отец в 1946 году привёз маме и дочкам несколько нарядных платьев, себе велосипед. Однако мама платья не поносила, а он не поездил на велосипеде, так как их почти сразу продали, потому чтонужны были деньги, не на что было жить. У сестёр тоже были нарядные платья, подаренные им тётками, мне мама шила сама из ситца, сатина. Костюмы шились портнихами из бостона, габардина, сукна, драпа. Как население одевалось в послевоенные годы, зависело от имеющихся у них средств.
Праздники были радостными событиями, это яркие лоскутки моего детства. Из раннего детства праздники плохо помню, если только Пасху, Духов День и Троицу. Пасху из-за того, что пекли куличи, красили яйца, ходили в церковь освещать куличи.В Духов День и Троицу дом украшался берёзовыми ветками, аиром, устилавшим пол у стен. С детских лет помню этот своеобразный запах аира, речки, свежести. Новый год ассоциируется со школьными годами, ёлкой, самодельными игрушками, масками для школьного новогоднего бала. Вспоминается веселье, суматоха сестёр и их подружек, готовящих маскарадные костюмы из картона, цветной бумаги, кусочков ткани. Первое мая – это весна, солнце, майские жуки, летающие по классу, которых приносили в школу, засовывали за шиворот девчонкам и девчачий визг, поход на демонстрацию. Это и посадка картошки, салат из первой зелени, растущего на лугу, на кочках щавеля, зелёного лука со сметаной, подросшей редиской. День Победы стали праздновать, когда я уже училась в десятом классе, в1965 году. В июне скромно отмечали мой день рождения, а осенью 7-го ноября юбилей Октябрьской революции.
Мама.
В самом конце 50-х, когда сёстры уехали устраивать свою жизнь, я с родителями осталась одна. Жили мы на маленькую отцовскую пенсию, иногда ему удавалось подзаработать какую-то копейку починкой машинок. А так жили с огорода, держали кур, козу. Я росла и меня надо, было обувать, одевать. Моя мама была человеком редкой доброты, отзывчивости, её любили из-за душевных качеств, которых я по своей детской глупости иногда стеснялась. Она всегда выказывала сочувствие всем, кто в этом нуждался, старалась всем помочь. По нашей улице через луг жители западной окраины города сокращали расстояние от центра до дома. Случалось иногда, кто-то пьяненький, не дойдя до своего дома, в конце улицы падал и засыпал.Мама же мимо не проходила, подходила, щупала пульс, ходила за нашатырём, приводила человека в чувство. На замечание, зачем она это делает, отвечала: «А вдруг у человека с сердцем плохо стало, ему нужна помощь. А что, если и пьяный, он же тоже человек, чей-то отец, сын».Вот такая она была неравнодушная.
Мама была верующая в Бога, православная христианка, но по-своему – в церковь ходила редко. Она говорила: «Бог в душе каждого человека. Грех лениться, сплетничать, осуждать, а работать нет, даже в праздники, если это надо».По своей активной жизненной позиции, если бы не её малограмотность (три класса начальной школы) она могла бы добиться большего на профессиональном уровне. Она была активным членом Красного креста, участвовала в его конференциях, у нас в нашем бедном доме был пост этой организации. Много лет она являлась «уличкомом», пока мы трое учились, входила в школьный родительский комитет. А когда она заболела, и семья особенно бедствовала, от родительского комитета была выделена материальная помощь. Я в это время училась где-то в третьем, четвёртом классе. Мне от школы купили шерстяное синее нарядное платье, чёрный шерстяной школьный фартук и оранжевого цвета зимнее пальто.
Хочу ещё сказать о маме, о её незлобивости, она не копила обиды, неравнодушии, стремлении помогать людям. От мамы я слышала выражение «жалкая моя». В её устах оно имело совсем иной смысл, чем обычно употребляемый. «Жалкий» означало не ничтожный, ни на что неспособный, слабый, оно несло совсем иной смысл. Мама по своему происхождению смоленская крестьянка той его части, что граничит с Белоруссией. Слово «жалкий» в его народном значении это тот, кого следует пожалеть, поддержать, успокоить. И неважно за что: будь то разбитая коленка, незаслуженная обида, душевная боль. Это выражение в его простонародном смысле означало дать часть своего душевного тепла, принять на себя часть боли другого человека. Я как-то слышала от одной пожилой деревенской женщины и такую простонародную форму этого выражения «жалкоть, жалкость», то есть жалеть, жалость. Я вспомнила это выражение здесь, в воспоминаниях о своём детстве, чтобы «жалкая ты моя, жалкий ты мой» не потеряло своего первоначального смысла жалеть, сочувствовать, сопереживать, не ушло в небытиё, не было заменено презрительным «жалкий».До сих пор звучат выражения: «я не хочу, чтоб меня жалели, жалость противна». Своим внукам, тем, с кем я делюсь этими воспоминаниями, до них хочу донести, что это слово выражает сущность, душу, давно ушедшей в мир иной моей мамы, простой русской крестьянки.
Едва окрепнув, после затяжной болезни мама стала нянчить детейу нас на дому. С яслями и детскими садиками в тот период было очень сложно. Женщины, которые просили помочь в уходе за детьми, в основном были из семейного строительного общежития, зачастую матери-одиночки без мужей. Были моменты, когда она присматривала сразу за двумя ясельного возраста детьми, так как не могла отказать слёзным просьбам матерей, им надо было работать, я ей в этом помогала. Платили они совсем мало, так как были малоимущими. Забегая вперёд, когда в 1993 году мы маму хоронили, то один из кладбищенских землекопов со слезой в голосе признался, что он один из тех её общежитских воспитанников. Сказал также о том, что он и некоторые другие дети долго считали её своей бабушкой и спорили, чья она. Вспомнил, как она его подросшего уже лет шести несла на себе в поликлинику, это метров за 300-400, а ведь ей было далеко за пятьдесят. Он с детьми лазил по речке, на мелководье ловили мальков рыбы, напоролся на стекло и сильно порезал ногу. Испугался и попросил ребят сбегать к бабушке Наташе, она поможет, и она помогла. Когда пришла пора,ей выходить на пенсию, то документов, подтверждающих довоенный рабочий стаж, не оказалось, они сгорели в войну. Она собрала с большим трудом копии каких-то справок, свидетельских показаний для пенсионного отдела и всё равно стажа для начисления пенсии не хватило. Тогда она взяла справки у этих матерей, что нянчила их детей, для того, чтобы включить справки в стаж. Всё, что удалось собрать, она передала в Собес для оформления пенсии. Забрали и всё, никакой расписки о получении документов не дали. Потом документы благополучно пропали, их потеряли. Инспектор, занимавшаяся оформлением её стажа, уволилась, доказать, что документы переданы и должны быть в государственном учреждении не удалось. Восстановить документы не получилось, время-то было послевоенное. Кто-то уже умер, кто-то уехал, или организации, где работала, давно не существуют и т.д. и т.п. И так, мать много работавшая всю жизнь, от родного государства не получила пенсии. Она переживала, ей было очень обидно. Мы с отцом её успокаивали: «Да, ладно, и без твоей пенсии проживём, не расстраивайся!» Однако, эта обида глубоко засела. Мама уже была совсем старенькая, тяжелобольная, когда ей после смерти папы, как иждивенке (она очень не любила это слово, хотя её никогда, и никто не упрекал) назначили его пенсию. Она очень обрадовалась, как будто получила ту свою «неназначенную» пенсию.
В 1963 году у мамы обнаружили сахарную болезнь, диабет. С этой тяжёлой болезнью она прожила ещё 30 лет. Вначале она пила таблетки. Потом ходила делать уколы в процедурный кабинет поликлиники, которая находилась недалеко от дома на улице Карла Маркса. Впоследствии, когда поликлинику перевели в новое здание отдалённого от центра города района Московской, я научилась делать ей уколы. Последние лет двадцать её жизни я следила за маминым здоровьем, режимом приёма лекарств и питанием.О маме хочется добавить, что она была очень привлекательной внешности с добрым выражением лица, её любили дети. Любила приодеться, радовалась обновкам до глубокой старости, оставаясь и в преклонном возрасте интересной женщиной, правда жизнь сложилась так, что обновки доставались редко, трёх девчонок надо было одевать.
К слову сказать, я помню самую первую послевоенную поликлинику, которая располагалась на той же улице Карла Маркса. Она находилась в старом двухэтажном, маленьком здании, в отремонтированной, после взрыва коробке, почти примыкавшей к новому зданию, которое возвели в 60-х. Новое более просторное помещение поликлиники занимало два крыла двухэтажного здания, в полуподвальном помещении была раздевалка, потом уже и эта поликлиника не удовлетворяла нуждам растущего города и её перевели на улицу Московскую. Я даже помню и детскую поликлинику, и детскую больницу начала 50-х годов. Она находилась на улице 3-его Интернационала с её пересечением улицы Кирова, напротив церкви Петра и Павла (Егорьевской). Это здание ещё называли «Егорьевские казармы», а точнее в тех постройках, что остались от барышниковской усадьбы. Я даже помню врача Ревекку Ильиничну, молоденькую, худенькую, чёрненькую. А также помню, как сбежала из больницы, где лежала. Наш дом был совсем недалеко на соседней улице, за речкой, через висячий мостик, это было ещё до школы.
Мой отец. Папа.
В отличие от мамы папа был человеком совсем иного склада. Он происходил из старинного дворянского рода, был столбовым дворянином.О своём дворянском происхождении он никогда не упоминал, мы узнали об этом лет через двадцать после его смерти, его внучатая племянница занялась родословной семьи и установила документально этот факт его биографии. Папа, несмотря, на то, что не получил образования по жизненным обстоятельствам, и всю жизнь был простым рабочим, в действительности являлся человеком образованным, с философским складом ума. Много читал, тридцать лет выписывал журнал «Наука и жизнь». Юность и последующая жизнь у него была очень тяжёлая, трудная. Однако он был хорошо воспитан, не переносил хамства, высокомерия, неуважения, не матерился и не терпел мата. Отцу приходилось много и тяжело работать, чтобы содержать свою семью, об этом я уже упоминала. С работой всегда в Вязьме было трудно.
Отцу было за шестьдесят лет, когда появилась возможность устроиться в КБО(комбинат бытового обслуживания) слесарем-механиком 5-го разряда, где проработал до 72 лет. Он чинил разнообразную бытовую технику, в том числе велосипеды, пишущие и швейные машинки, арифмометры, а также замки, зонты и тому подобное. На работе к нему все относились с уважением, называли только по имени отчеству, хотя это и не было принято в рабочей среде. У него были приятели не только ровесники, но и много его младше, скорее товарищи. По отношению к алкоголю, он иногда выпивал, но пьющим не был, никогда не опохмелялся. Его никогда не оставляло чувство собственного достоинства и уважения к людям, рабочему человеку, кем бы тот ни был. Родители своим отношением к жизни, людям, несмотря ни на какие жизненные обстоятельства, были для нас всегда примером. Это один из главных ярких лоскутков одеяла моей жизни.
Школа. 1955 – 1966годы.
Я пошла в школу семи лет. Была маленькая, худенькая, робкая, хотя в своей среде инициативная. Бабушка одной из подружек даже в сердцах называла меня «коноводом», потому что летом по лугу я босиком, а за мной её внучка и другие подружки по мокрому лугу в обуви, где могли промочить ноги. Подготовкой к школе никто со мной не занимался, да и в те годы это как-то было непринято, считали, что в школе всему научат и писать и читать. Мне купили школьное коричневое платье, черный фартук, букварь, книжки, тетрадки, цветные карандаши. В классе я была самая маленькая. Моя подготовка к школе потребовала затрат, старшие сёстры учились в этой же школе, их тоже нужно было обуть и одеть. Школу построили и открыли в 1954 году. Здание строили под госпиталь, но обстановка в стране изменилась, и потому его отдали под школу. Это было двухэтажное здание с широкой лестницей, просторными светлыми классами и широким коридором. Актового зала, спортивного зала не было, их роль выполнял широкий коридор. В его конце, перед второй запасной лестницей построили сцену, здесь же проводили различные торжественные мероприятия, выпускные вечера. Имелись только два кабинета физики и химии с лаборантскими комнатами (Кабинетная система появилась много позже, когда я уже окончила школу). Гардеробная выгорожена сразу напротив входа в школу. Небольшие кабинеты занимали директор школы, канцелярия, учительская, кабинет труда для девочек и были мастерские для мальчиков. Имелись на всю школу два общих туалета мужской и женский, где на цементированном возвышении отверстия, без разделения на кабинки, где вечно были очереди и стоял удушающий запах от насыпанной хлорки.
Около школы для практических занятий биологией имелся огород, была большая спортивная площадка. А также имелись небольшой буфет, кубовая и в правом широком коридоре первого этажа выгорожена для младших школьников столовая.Отопление было автономное, котлы и электрооборудование находились в подвале школы. Территория школы была огорожена высокой металлической оградой. Моей первой учительнице Ивановой Любови Яковлевне было лет тридцать пять. Она была жёсткой, дети её боялись, как огня, в классе была тишина. В школе, в первом классе, со мной произошёл неприятный случай, отразившийся надолго, на моем психологическом состоянии. В течение двух перемен я не могла попасть в туалет, старшеклассницы без очереди забегали, оттеснив младших. На уроке, подняв руку,я попросилась в туалет, учительница сердито отказала, и я описалась. Не помню, как она меня ругала, реакцию класса. Но хорошо помню, как на перемене она, ухватив меня за руку, куда-то тащит, я реву, за нами толпа школьников этого крыла, смеются. Помнится ощущение, что она такая большая грозная, а я такая маленькая и несчастная. Следующая смутная картинка: я в кубовой, где был титан, и где находились технички. Они меня утешают, и мои шаровары с начёсом вешают на титан для просушки, вероятно, это была зима. От того, что технички меня жалеют реву ещё сильней. Что было дальше, не помню, видимо, этот случай, потом отразился на моей зажатости, я боялась отвечать, задавать вопросы, общаться с учителями. Где-то в 1-ом – 2-ом классе я тетрадку с колом (единицей) засунула в сугроб по дороге домой. Ученик параллельного класса, нашёл её и отнёс в школу. Мне опять досталось.
Только в 6-ом – 7-ом классах я перестала быть такой робкой, стала лучше учиться. Пока училась в школе, дважды получала серьёзные травмы. В 5-ом классе на школьном огороде получила лопатой в лоб. Мальчишка из параллельного класса бросил, сломавшуюся лопату через голову назад и она попала острой частью мне в лоб, шрам остался на всю жизнь. В то время, когда я училась, в школах были старинные классические двухместные парты с откидывающейся крышкой стола, общей спинкой общего сидения. У нашей парты буйные шестиклассники второй смены оторвали спинку парты, торчали только два бруска, к которым она крепилась. Это произошло в 11-ом выпускном классе. Я была шустрая девочка, про меня мама говорила: «Пока тихого нанесёт – буйный сам наскочит». И я наскочила. На перемене мальчишек не было, только девчонки. К нам в класс зашёл «воздыхатель» нашей одноклассницы, её не было в этот день в школе. Наши девчонки отобрали у него портфель и стали перебрасывать его друг другу, а он бегал по классу, пытаясь его перехватить. Я же стала на крышку своей парты, и как только он приближался ко мне, перебрасывала портфель дальше. Он, пытаясь отобрать у меня свой портфель, нечаянно столкнул меня. Я сильно ушиблась о свою, сломанную парту, почти села на кол, на одну из стоек. Меня положили в больницу, где пролежала больше двух недель, и это перед выпускными экзаменами.
Школьная жизнь у меня была, как у всех тогда. В четвёртом классе меня приняли в пионеры, вначале у меня был красный сатиновый галстук, а затем, по моей просьбе, когда училась в санаторно-лесной школе в Красном бору, купили красивый шёлковый. В этом санатории мне нравилось, хотя и скучала по дому. В восьмом классе мы вступили в комсомол, приём был торжественный в ГК комсомола. Меня избрали комсоргом класса, коим оставалась до окончания школы. О школе ничего особенного не помнится, училась средне, были и тройки по физике, алгебре. Учителей любимых не было, в основном предметы преподавали скучно. Каких-то интересных мероприятий не помню. В классе у меня со всеми были хорошие отношения. Дружила с тремя одноклассницами Тамарой Даниловой, Надей Дмитриевой и Таней Ирковой.
С пятого класса нас посылали на уборку картошки, моркови, уборку льна. Если в средних классах на день, на неделю, то с 8-го на две, а то и на месяц. В основном все радовались – не надо учиться. Нас расселяли по частным домам по два, три, четыре человека. Иногда готовили себе еду сами, а чаще всего хозяйки дома готовили еду себе и нам в русской печке. Совхоз предоставлял нам молоко, и мы его забирали сами прямо с фермы, выписывали мясо. Молоко пили топлёное с вкусной толстой румяной пенкой, суп был вкусный наваристый. С собой из дома каждый брал хлеб, сушки, баранки, печенье, конфеты, кто что мог. В старших классах каждый уже знал, с кем будет жить, уже оформились взаимные симпатии, дружеские отношения. Жили мы в разных населённых пунктах, где-то в крупных отделениях совхозов были клубы, мы ходили в кино, на танцы, а в каких-то деревнях не было и света. Всё равно было весело, по вечерам собирались и проводили время все вместе, а иногда отправлялись за несколько километров в соседнюю деревню в клуб. Хуже было, когда была плохая погода, надолго зарядили дожди, приходилось сидеть по домам, делать нечего, скучно. Бывали у мальчишек и стычки с местными подростками. Как-то не помню, платили нам деньги за работу или нет. Возможно в старших классах, когда вязали лён.
Сейчас широко распространено мнение, что в те годы моей ранней юности все были увлечены, слушали «Битлз». Не знаю так ли это, в моём окружении никто о них и не знал. Возможно в больших городах Москве, Ленинграде и других крупных городах так и было, там молодёжь была «продвинутая», у них и возможностей было больше. Среди моих знакомых сверстников ни у кого магнитофонов не было. У некоторых дома были в самом начале взросления патефоны (они пришли на смену граммофонам с трубой, бытовавшим в начале 20-го века, патефоны вошли в быт в30-х – 40-х, 5о-х годах). На смену патефонам пришли радиолы, проигрыватели. У нас же в доме никакой музыкальной аппаратуры не было, если не считать мандолины, на которой немного играл отец.
На меня, на моё формирование большое влияние оказали книги, кино, слушание радиопостановок. Читала много книг, порой в ущерб школьным урокам, как только я научилась читать. Вспомню некоторые фильмы, которые произвели на меня большое впечатление. Фильм Сергея Бондарчука «Война и мир», поразивший меня своей масштабностью, глубиной проникновения в произведение Льва Толстого. Непревзойдённое актёрское мастерство Вячеслава Тихонова, воплотившего образ Андрея Болконского, показавшего мне юной девушке каким должен быть мужчина. Все актёры, игравшие в этом фильме стали классикой советского, русского кино. Кинофильмы «Тихий Дон», «Люди и звери», «Журналист», «У озера», «Пять дней одного года» воспитывали во мне лучшие человеческие качества. В 60-е годы молодёжь, мои сверстники увлекались французской культурой. Слушали французских певцов, Шарля Азнавура, Сальваторе Адамо, Ив Монтана. Очень был популярен фильм «Мужчина и женщина», актриса Анук Эмме и музыка из этого фильма. На меня произвёл большое впечатление французский фильм «Кодин». Особо запомнились отношения главного героя с матерью, тот момент, когда он захотел измениться, поверил ей, у него проснулись сыновние чувства, а она так жестоко поступила с ним.Я сейчас уже не помню весь сюжет, только вот этот момент, но впечатление было очень сильное. Сейчас уже никто и не помнит этот фильм, попыталась найти в интернете информацию о нём, так выдаётся информация о фильме с таким же названием 2011 года. Стали популярны фильмы с участием Алена Делона, Жана Море, Бельмондо; певцов Сальваторе Адамо, Мерей Матье, Шарля Азнавура, Ив Монтана. У нас приобрела популярность Эдита Пьеха с её необычной биографией (полупольки полуфранцуженки, так мы думали) и таким же необычным голосом с акцентом, умением элегантно одеваться. Популярны были песни советской эстрады: «Ландыши» ГеленыВеликановой, «А у нас во дворе есть девчонка одна» Иосифа Кобзона, «Надежда», «Скоро осень, за окнами август» Майи Кристалинской, «Синий лён» Ларисы Мондрус, «Чёрный Кот» Тамары Миансаровой. В конце 60-х обрели популярность: Муслим Магамаев, Вадим Мулерман, Людмила Зыкина, Вероника Круглова, Анна Герман с её чарующим прозрачным, вызывающим глубокие эмоциональные переживания голосом. Этих исполнителей Магамаева, Зыкину, Герман обожал отец. Я очень любила в темноте, без света слушать радиоспектакли, как по пьесам классической русской и зарубежной литературы, так и современных авторов, в исполнении актёров московских театров. Я узнавала актёров по голосам, знала, кто в каком театре играл. Помню радиоспектакли: «Стряпуха, «Посол Советского Союза»,«Варшавская мелодия» в главных ролях молодые тогда актёры Вахтанговского театра Михаил Ульянов, Юлия Борисова с её особым тембром голоса. Любила слушать постановки с участиемТарасовой, Сухаревской, Андровской, Добронравовой, Тенина, Яншина, Жарова, Плятта. Позже уже в телеспектаклях вызывали восхищение своей игрой и благородной красотой Руфина Нифонтова, Элина Быстрицкая, игравшие в пьесах Островского, Горького.
Во второй половине 60-х, когда я училась уже в старших классах мои сверстницы, и я стали носить юбки мини, появились босоножки, туфли на платформе, модные причёски с начёсом, использовать декоративную косметику, пластиковые клипсы, бусы. У меня были красивые выпускные платья, из белой парчи в 8-ом классе, а в11-ом из розового гипюра на атласной подкладке. Мне помогали сёстры, потому одевалась и выглядела я не хуже ровесников, одноклассниц. Для полноты картины небольшая зарисовка меня той… Себя считала некрасивой. К своим недостаткам относила небольшой рост, миниатюрность, хрупкость, черты лица. Недавно в разговоре, сегодня уже возрастная знакомая из моего детства Лиля сказала, что помнит меня юную худенькой, стройной с красивой осанкой, выразительным лицом, точёной фигуркой, по её выражению, «как статуэтка».
Если говорить об отношениях с молодыми людьми, сверстниками, то они были довольно сложными. Я больше нравилась тем, кто старше меня, ровесники побаивались моего острого язычка, считали гордячкой, честно сказать, они мне тоже не казались интересными. В период взросления мальчиков больше интересуют девочки с более откровенной сексуальностью, казавшиеся им более доступными для первых сексуальных опытов. Со мной той произошли два случая, красноречиво свидетельствующие о независимом, безрассудном, порой дерзком характере. Отношения со сверстниками, одноклассниками и девчонками и мальчишками были хорошие, меня уважали в классе.Мне было лет 16-17, я вечером возвращалась в сумерках от своей подружки одноклассницы. На мосту через речку Вязьму стояла группа ребят где-то человек шесть-семь, среди них были и те, кто учился со мной в одной школе. Проходя мимо них, я слышала выкрики в свой адрес, пройдя мост, я свернула на улицу, ведущую к мосткам через речку Бебрю и к моей улице. Вскоре они двинулись за мной. Где-то на полпути до подхода к мосткам они догнали меня. Отстранив кого-то со своего пути, я продолжала, не обращая на них внимания идти дальше, не показывая вида, что испугалась. Потом кто-то меня толкнул, и я потеряла на обочине в траве туфлю. Конечно, я остановилась и стала её искать. Радости их не было конца, смех и выкрики. Кто-то из них: « Давай помогу искать туфельку, да, ещё и поцелую!». Я в ответ: «После твоих поцелуев, я три дня плеваться буду. Так что без тебя обойдусь». Надев туфельку, кого-то отодвинув в сторону, я двинулась дальше, они остановились и за мной не пошли. С их стороны доносились выкрики: «Смотрите она сейчас побежит!» Я повернулась в их сторону, и на вытянутой руке показала фигу, слегка ускорив шаг, пошла дальше. Вот и мостки через речку. Кто-то догнал меня и вскочил передо мной на мостки, я столкнула его в речку. Раздался всплеск, мат и хохот с уже другой стороны берега. За мной уже никто не пошёл, почувствовав, что меня никто не видит, я бегом рванула домой. Задохнувшись от волнения и бега, я долго сидела во дворе, чтобы придти в себя, чтобы не заметили родители, не волновать их.
Другой случай был с более серьёзными последствиями. Он произошёл со мной, когда я только что окончила школу, и мне должно было исполниться 18 лет. Летом,неподалёку от моего дома, на лавочке собралась группа ребят с нашей и соседних улиц. Было уже темно, довольно поздно и я, как обычно, пошла, проводить до дома свою горбатенькую подружку,с которой засиделись допоздна, на соседнюю улицу. Сейчас уже не помню, что нам в след кричали мальчишки, наверное, что-то обидное и бросали камешки.Камешек попал в меня, и я очень разозлилась. Я развернулась и подошла к ним со словами: «Я не собака, чтобы в меня швырять камни, кто это сделал?» По реакции одного из них Кольки Евлампиева, я подумала, что это он и влепила ему пощёчину, повернулась и пошла к Тамаре. Когда проводив подружку, я возвращалась обратно, то увидела, как навстречу мне от лавочки идёт Евлампиев. (Теперь я понимаю, что не надо было поступать так, как я поступила,надо было уйти, смирить свою гордость, не рисковать здоровьем). Вместо того, чтобы поскорее уйти домой, я подождала его у своей калитки и встретила словами: «Идёшь взять реванш?» Он подошёл и молча, а парень он был плечистый, высокий, сильный ударил меня по щеке. Я упала. Придя домой, в темноте, чтобы не разбудить родителей, легла спать, но спать не могла, было очень больно. Рано утром меня разбудила мама, чтобы я шла полоть картошку. Увидев меня, мама ужаснулась, у меня сильно распухло лицо. Я ей сказала, что каталась на велосипеде и упала. Меня положили в травматологию, а так как это была суббота (только что ввели два выходных подряд, до того был один – воскресенье), то я без реальной помощи пролежала до утра понедельника. Опухоль перешла на шею, я не могла от боли спать и всю ночь проходила по больничному коридору. Травматолог стоматолог удалил мне сломанный зуб и диагностировал двухсторонний перелом челюсти. Оказывается, мне из-за невовремя, оказанной помощи, грозило заражение крови.(Вскоре два выходных подряд для врачей отменили.) В больнице не было нужных мне антибиотиков, мама где-то достала их. Пищу я могла принимать только жидкую, так как была наложена для неподвижности челюстей шина. Я долго пролежала в больнице, вышла худющая. Мои родители так и не узнали, что это был «за велосипед». Все очевидцы происшествия молчали, так что до моих родителей правда не дошла, я не хотела им доставлять ещё и судебных забот, потому, что они этого так не оставили бы.Мои подруги советовали подать заявление в милицию на Кольку Евлампиева, но я не захотела. Это могло бы испортить ему жизнь, а мне от этого легче не стало бы. Но я его не простила, при встречах не замечала, как бы, не видела, он перестал для меня существовать, пусть с этим живёт его совесть. Евлампиева вскоре забрали в армию, так что биографию я ему не испортила. Он, отслужив в армии, вернулся домой, женился и, кажется, до сих пор живёт в том же доме на той же соседней улице Глинной.
На этом рассказ о своём послевоенном детстве, ранней юности я заканчиваю. Дальше юность, любовь, взрослая жизнь. Написала, а дальше что? Нужно ли новому, современному поколению знать, как жили тогда дети, юные девушки, а сейчас они их бабушки? Вызовет ли мой рассказ, у него этого поколения, интерес, сопереживание, дойдёт ли до сознания, что это даст? И всё же думаю, зная прошлое, лучше поймёшь сегодняшнюю действительность. Свой рассказ я начинала писать тогда, когда мир был ещё иным, а прошло-то всего два месяца. Уже месяц идёт военная операция по освобождению Донбасса, Украины от нацистской, а я, как дочь солдата Великой Отечественной войны, скажу – фашистской нечисти. Она эта война одновременно и неожиданная и ожидаемая! Ненависть, подогреваемая США и объединённым Западом, уже давно – норма на Украине. Последний 21 год, особенно 2-ое его полугодие, прямые призывы Западных стран к Украине для войны с Россией. В этом выплеснулась многовековая ненависть, зависть к природным богатствам нашей Родины Запада и его желание уничтожить, расчленить Россию. Украину нашпиговывали большим количеством современного оружия. Америка почти открыто заявляет о 3-ей Мировой войне, звучат призывы к убийству нашего президента В.В. Путина. Сегодня, когда снова мир стоит на грани мировой бойни, когда идёт восьмое мирное десятилетие после 2-ой Мировой, возникают тревожные мысли, а доживем ли мы, сегодняшние, до девятого десятилетия? А ведь мир уже однажды стоял на грани 3-ей Мировой войны, я помню то тревожное время 1962года, Карибский кризис. Тогда дыхание, прошедшей 2-ой Мировой, стоящей за спиной ощущалось сильно. Тогда память о прошедшей войне была жива у того поколения, ощущение страха удерживало от ужасов ядерной войны политиков мирового сообщества. Политики нового поколения не помнят, а некоторые, как президент США Байден, которому 78 лет, он человек послевоенного поколения, не желает помнить, забыл, что означает то смертоносное дыхание. Оно и понятно, Америка и тогда не ощутила в полной мере, что такое война, послевоенный голод, разруха. Они не знали того голода, как та «Зина» из послевоенного детства моих сестёр, евшая жареных тритонов вместо рыбки. Отсидевшись за океаном, нажив капиталы на чужом горе США, став мировым правителем, угрожают сегодня вновь миру ядерной дубиной. Наш же президент В.В. Путин, хотя они с Байденом одного послевоенного поколения, однако он из послевоенных детей блокадного Ленинграда, его «лоскутное одеяло» не даёт забыть, что такое война. Наши отцы, пережившие все ужасы 2-ой Мировой, державшие в руках оружие, не любили вспоминать, говорить о минувшей войне. Человеческая психика устроена так, чтобы жить надо постараться забыть ужасы. Всё это я к чему? А к тому, что нам послевоенным, современному поколению, ныне живущим страны-победительницы фашизма забывать те жертвы, лишения нельзя. Забвения памяти не должно быть, иначе она отомстит и снова возникнет ощущения дыхания уже 3-ей Мировой атомной войны.
Наверное, потому мои воспоминания о былом совсем несладком послевоенном прошлом возможно и нужны. Они, конечно, не такие страшные, как воспоминания моих родителей, и даже моих старших сестёр, уже ушедших, как и родители в мир иной. А ведь случись уже атомная война, и вспоминать о послевоенном времени будет уже некому, некому! Нельзя предавать память! Память неравна забвению! Она залог будущего!