9 января знаменательный день был для большой семьи Пастернаков, моих родственников по материнской линии. Именно в этот день в далеком 1901 году родился Степан Васильевич, глава семейства, мой дедушка. А через 22 года, 9 января 1923 года родилась моя мама. И третье событие, произошедшее в этот день — бракосочетание младшего сына Владимира в 1971 году. Увы, все это в прошлом, я пожалуй, единственный, кто остался носителем этой информации в настоящее время.
Мама родилась в Забайкалье, где жила семья моего дедушки Степана Васильевича Пастернака и Ульяны Григорьевны Бондаренко. Это была крестьянская семья, но так как дедушка был грамотный, в отличии от многих односельчан, то он работал в сельсовете, а бабушка занималась домашним хозяйством. Семья росла, родилась дочь Лиза, старший сын Петя, второй сын Витя, когда произошли события, круто повернувшие жизнь семьи Пастернаков. Началась борьба с кулачеством в молодой советской республике. Грамотных и просто порядочных людей было мало, поэтому эта компания проводилась с большим количеством нарушений. Зачастую кулаками объявлялись семьи, в которых было много детей и все трудились, заводили домашнюю скотину и обходились без наемных работников. Но по мнению их соседей, где мужчины злоупотребляли алкоголем и жили бедно, таких молва делала кулаками и их раскулачивали.
Одной из таких семей была в селе, где жили бабушка с дедушкой, семья Половинко, которую собирались раскулачивать. Так как Степан Васильевич считал, что их раскулачивать не за что, он их предупредил о том, что их ожидает, и его обвинили в пособничестве кулакам, и дедушка, вначале один, уехал подальше на Дальний Восток, в надежде, что его там не найдут сотрудники тогда еще ОГПУ. Устроился в Хабаровске на работу и забрал туда всю семью — жену и четырех детей. Жизнь стала налаживаться, но по случайности его встретил один из той раскулаченной семьи Половинко, который и донес на дедушку в НКВД. Дедушку арестовали и поставили перед выбором — пойти ему в лагерь заключенных или поехать вместе с семьей на спецпоселение, на север Хабаровского края, где добывают золото. И Степан Васильевич выбрал второе. Так, буквально за несколько дней до окончания навигации на реках Хабаровского края, в конце осени, семья оказалась в Кербинском районе, что протянулся на много километров в верховьях притока Амура реки Амгунь.
Как уж там пережили в землянке суровую зиму, характерную для этих мест, мои дедушка с бабушкой и их дети, мне даже трудно представить. Но на следующий год на грамотного и крепкого телом крестьянина обратили внимание власти района и поручили организовать сельскохозяйственную артель, чтобы снабжать работников приисков продуктами питания. Выделили землю недалеко от районного центра, села Керби, где артельщики построили деревню Малышевское.
Затем эта артель превратилась в колхоз, а дедушка стал его председателем. К этому времени дети подросли, особенно старшие сестры, стали учиться в школе и жить в интернета в поселке Веселая Горка. Именно эту среднюю школу окончила моя мама и поехала учиться в Хабаровск на учительницу.
Я не очень разбираюсь в системе среднего и высшего образования в 40-е годы, когда шла война, и почему моя мама имеет среднее педагогическое образование учительницы немецкого языка, а не высшее, не знаю. Вообще тот период жизни мамы в военные годы я плохо знаю, на эту тему в семье старались не говорить. Многое я узнал из мемуаров своего родного дяди, того самого Вити, брата мамы, который в восьмом классе учился в той же школе, которую окончил я, жил в той же квартире, что и я, и жил у старшей сестры, которая работала учительницей. Еще кое-что я узнал из воспоминаний сына учительницы нашей школы, многолетней подруги моей мамы, по странному стечению обстоятельств, тоже Виктора, только Глотова, который написал тоже свои воспоминания. Именно он написал, что моя тогда еще будущая мама, приехала на прииск Херпучи летом 1943 года работать учительницей не одна, с первым своим мужем, и это не мой отец. Кто он, как его фамилия, и почему они расстались с Шурой Пастернак, я не знаю, и не думаю, что кто-то это мне может подсказать. Знаю лишь то, что первый муж мамы работал в охране лагеря заключенных в окрестностях нашего прииска. Там заготавливали дрова для работы прожорливой электростанции, ток которой нужен бы для работы электрических фабрик по добыче золота — драг, и для функционирования поселков золотодобытчиков — Херпучи и Оглонги.
В те военные годы всему советскому народу пришлось тяжело. Маме, как и другим учителям, чтобы прокормиться и не ходить в лохмотьях на уроки, приходилось мыть золото, и за сданное в «золотоскупку» золото получать талоны, так называемые боны, и на них что-то покупать в специальном коммерческом магазине. Об этом и сама мама рассказывала, но немного, и более подробно поведал тот самый Виктор Глотов, что написал свои воспоминания о своем детстве и юности в Херпучах.
Мама моя была красивой женщиной всю жизнь, до глубокой старости. У неё хватало кавалеров и в годы учебы в школе. Брат Витя писал в своих мемуарах, что для того, чтобы увидеть такую красивую девушку, парни из соседних деревень делали изрядный круг. Так что и во время учебы в институте в Хабаровске на мою маму обращали внимание, и поэтому к окончанию института и распределению она была замужем. Но к тому времени, когда на прииске появился демобилизованный сержант Красной Армии, воевавший с Японией, 24-летний Костя Щербаков, моя мама была не замужем.
Мама была младше отца на полтора года, красивая, черноволосая, стройная, с большой грудью и тонкой талией. Ну прям голливудская красавица можно сказать, если бы в то время в нашей стране показывали бы американские фильмы. Молодые люди глянулись друг другу, а как развивались их отношения в первые полгода, тоже рассказал в своих воспоминаниях дядя Витя, который буквально влюбился в кавалера своей старшей сестры. Костя Щербаков стал часто гостить у них по вечерам, подкармливая, но очень тактично, и свою пассию, и её брата, помогая тому в учебе и давая житейские советы. Дядя Витя, ставший в зрелом возрасте крупным государственным и партийным деятелем, заведующим отделом ЦК КПСС, навсегда сохранил глубокое уважение к моему отцу.
Но сегодня речь не об моем отце, а о маме. Ей трудно достался первенец, т. е. я. Она очень тяжело рожала, хотя я родился маленьким, всего 2200 граммов, и врачи не были уверены, что я выживу. Но благодаря врачу Нечаеву, который прилагал все усилия, чтобы я не умер, и заботам моих родителей, в первую очередь мамы, я остался жив, хотя и не отличался крепким здоровьем в детстве. Лишь мое увлечение спортом, которое мне привил в первую очередь отец, помогло мне окрепнуть.
Это не первое мое произведение о маме. Я хочу процитировать то, что я несколько лет уже написал и кое-кто из моих постоянных читателей мог это прочитать. Вот цитата из моего произведения о маме.
***
Естественно, я не был обделен вниманием родителей, но если папа не очень любил афишировать свою любовь, то мама не стеснялось это делать. Когда подошел возраст, и меня можно было отдать в детский садик, так и поступили. Но мне не понравилось в нем, там заставляли спать после обеда, а у меня это категорически не получалось. Я капризничал дома, не хотел ходить в сад, и мама сжалилась. Но за мной требовался хотя бы присмотр дома, тетя Лена (тетя нашей соседки Кокориной Ангии Иннокентьевны) была в этом отношении ненадежный смотритель, баловала меня, я из неё веревки вил. Поэтому на какое-то время к нам стала приходить Евгения Дрожжина, тогда еще не очень старая женщина, которую все в поселке звали «Женя Цо», потому что она была хохлушка и не всегда правильно выговаривала слова. Сразу скажу, у этой Жени была дочь Валя, и потом они в Хабаровске жили в небольшом деревянном доме за редакцией газеты «Суворовский натиск» без коммунальных удобств, и ездили к Агнии Иннокентьевне на её кооперативную квартиру мыться.
Игрушек в то время было мало. Однажды мне купили пластмассового коня. Отец решил сделать к этому коню упряжь – из тонких ивовых прутьев сделал настоящие сани, только очень маленького размера. Научил меня запрягать лошадь в эти сани. Такая моя игрушка вызвала зависть всех мальчишек в поселке, они стали приставать к своим родителям, чтобы им сделали такие же сани. Но никто не мог повторить то, что сделал мой папа.
Вообще отец никогда не наказывал меня за всевозможные проступки. Просто велел стать в угол комнаты, до тех пор, пока не осознаю своей вины. Обычно мама мне подсказывала: «Скажи папе, что ты все понял, и больше так поступать не будешь». Я был послушный мальчик, и просил прощения у папы, и тот разрешал выйти из угла.
Еще одной проблемой было вымыть мне голову. Я очень боялся, что мыло попадет мне в глаза. Пока я был маленький, меня купали в оцинкованной ванне, при этом начинали купание с головы. Отец брал меня на руки, причем мое лицо было вверху, мама намыливала голову, и потом смывала мыло теплой водой. А вот воду ей обычно подавала Агния Иннокентьевна. Потом, когда я подрос, стал ходить с мамой в баню, которая была в школьной кочегарке. Небольшое помещение, где мылись только учителя. Были женские и мужские дни для помывки. Я ходил в женские, и мама научила меня правильно мыться. К этому времени я уже перестал бояться, что мыло попадет мне в глаза.
На лето родители отвозили меня к бабушке с дедушкой. У них была корова, чушки (так звали свиней на украинский манер, бабушка была хохлушкой), большой огород. Свежий воздух, хорошее питание, свобода в перемещении по деревне, где были одни лошади, пара тракторов и комбайн. Там у меня был друг на всю жизнь, старший брат, а официально мой дядя Вова, на год старше меня. Так как родители видели, что пребывание в деревне хорошо сказывалось на моем здоровье, меня отправляли в деревню каждый год.
До рождения моего младшего брата Вити я был «свет в окошке» в нашем доме. И мои родители, и соседи Кокорины, во мне души не чаяли. Конечно, особенно меня любила мама. Но когда у меня появился маленький братик, внимания мне стало уделяться меньше, и я начал ревновать. Но я был разумный мальчик, уже учился во втором классе, мне все пояснили, так что моя ревность не проявлялась на людях, лишь в моей душе было некоторое смущение. Но брат подрастал, стал смышленей. Жалко только, что он был на 8 лет младше меня, и я не мог с ним играть, как с одногодками.
Все годы, пока я учился в школе, мой отец был директором школы в соседнем поселке, работал с утра до вечера, так что контроль за моей учебой осуществляла мама. Я не очень часто подводил своих родителей, был твердым «хорошистом», имел четверки разве что по русскому языку и литературе, по остальным учился на пять. Мама хотела научить меня немецкому разговорному языку, и дома мы по неделям общались только на немецком. Если я говорил что-то по-русски, мама отрезала: «Нихт ферштейн!», что означало – «не понимаю». И мне приходилось подыскивать немецкие слова, чтобы что-то сказать или спросить. Но знание языка мне не пригодилось в жизни, и постепенно я его забыл.
В школе проводились всевозможные конкурсы детского творчества. У меня были некоторые способности, и у меня неплохо получалось рисовать и лепить из пластилина. Отец научил правильным пропорциям лица человека, всяким теням и полутеням. Он был самоучка, до всего дошел сам. У него же я старался научиться каллиграфическому почерку. На конкурс костюмов к школьному костюмированному балу мне один год сделали костюм мушкетера, а на следующий год – рыцаря. Его сделал из ватмана отец, покрасил серебристой краской, так что я получил первый приз без проблем.
Но если папа был умелец что-то мастерить, и у него я многому научился, то мама замечательно готовила. Все дочери и даже сыновья в семье Пастернаков умели это делать. Причем некоторые блюда я ел только у мамы. Например, сальтиссон, и никто не мог спечь блины такими тонкими, как мама.
Когда я стал студентом, меня не баловали деньгами. Получив на вступительных экзаменах все пятерки, я не получал стипендии, и только на том основании, что в нашей семье на одного члена приходилось больше 70 рублей. Еще бы, мои родители жили на севере, где есть надбавки, но их съедали более высокие цены на всё. Тем не менее, стипендию мне не дали. Пришлось подрабатывать и сторожем в детском саду, ходить на разгрузку вагонов на хладокомбинат и в речной порт. Я знал, что родители помогают учиться младшим сестре и брату мамы. Ведь бабушка и дедушка относились к колхозникам, где всегда были небольшие заработки. Поэтому никогда не обращался к родителям подкинуть мне десятку-две.
Но мама меня не забывала. Родители отправляли мне мешок картошки на прииском катере, который шел в Хабаровск за запчастями. Недавно я узнал от землячки в «Одноклассниках», что меня заочно невзлюбили многие школьники. И вот почему! Мама очень часто нерадивым ученикам ставила меня в пример, а кому это может понравиться? Но та же землячка написала, что моя мама была очень внимательна к ученикам. Сама девочка жила в соседней деревне, где было восьмилетка, и в старших классах училась в средней школе в нашем поселке. Расстояние между ними 8 километров, и автобус ходит регулярно, на нем школьники добирались до школы и обратно. Причем автобус не школьный, как это бывает сейчас, а обычный рейсовый. Пока доберешься домой после шести уроков, есть хочется страшно. Мама услышала разговор двух девочек об этом, и однажды пригласила после школы к себе домой, угостила домашними булочками. И потом не раз угощала своими булочками уже в школе, чтобы девчонки «червячка заморили». Вот такой доброй и внимательной была моя мама.
***
Это небольшой фрагмент моей заметки под названием «Мамина любовь»
Как вы уже поняли, уважаемые читатели, мама была старшей сестрой в семье колхозников, которые получали трудодни и не могли помогать своим детям, которые учились в институтах. Слава Богу, что у них была такая старшая дочь, которая из своей небольшой учительской зарплаты посылала им деньги, писала письма и поздравительные открытки к праздникам, интересовалась их делами. И братья Витя и Володя, сестры Нина и Алла всегда вспоминали эту заботу своей старшей сестры о них, студентах. Да и потом она считала свои долгом всегда поздравлять их и с днями рождения, и с пролетарскими праздниками. И те отвечали ем тем же. После смерти мамы в квартире осталась большая кипа этих весточек от её родных.
Мама была и заботливой дочерью. Когда мои родители уже переехали в Хабаровск, и тяжело заболела моя бабушка, её мать, она целыми днями проводила с ней, помогая с домашними делами, уделяя большое внимание заботам о немощной матери. И это продолжалось не день, не неделю, ни даже месяц, а целый год.
Не менее заботливой моя мама была и женой. Когда отец упал и сломал шейный отдел позвоночника и не мог двигать ни руками, ни ногами, мама весь день проводила в больнице у постели больного мужа, помогая санитаркам, а скорее, заменяя их, чтобы кормить отца, соблюдать гигиену тела. По вечерам по очереди приходили с такой же целью мы с братом. И за те полгода, что отец провел в больнице, у него не появились пролежни, важный критерий качества ухода. Но уход не мог привести к выздоровлению, и отец все же умер.
Такой же заботливой была моя мама и бабушкой. Когда в нашей семье родился второй сын, а я в это время служил во Владивостоке на подводной лодке, жене стало трудно управляться с двумя малолетними детьми, и мама взяла нашего старшего сына к себе в деревню, и Саша прожил там полтора года, до тех пор, пока ему не надо было идти в школу. С тех пор Саша стал её любимым внуком. А вторым любимым внуком стал старший сын моего брата Андрей, который жил в семье бабушки с дедушкой, когда брат развелся с женой. А потом и второй сын моего брата Алеша частенько гостил у бабушки, которой было скучно одной в квартире после смерти мужа.
Мама была и настоящей подругой. Большинство её коллег, с которыми она была в одной учительской компании, после получения «северной» пенсии перебрались в Хабаровск, где купили или частные дома, или построили кооперативные квартиры, а у кого-то получили квартиры их мужья. И со всеми ими мама поддерживала отношения, часто навещала их. И Прасковью Юркову в Некрасовке под Хабаровском, Валентину Красношапка в Южном микрорайоне Хабаровска, Анастасию Странд на «Заводской», Нину Глотову и Агнию Кокорину в поселке около Южного микрорайона. А кого-то и проводила в последний путь — Юркову, Красношапка, Странд, Кокорину.
Со временем два брата — Витя и Володя, сестра Алла, уехали из Хабаровска. Но когда они приезжали на какое-то время в гости к оставшимся в городе родственникам, всегда собирались у кого-то все вместе. Чаще всего это была большая квартира одной из сестер Нины. Как правило, в этих посиделках принимало участие и старшее поколения внуков Степана Васильевич и Ульяны Григорьевны. К этому времени у меня уже был хороший японский фотоаппарат, и я сделал немало снимков этих встреч. Просматривая их сейчас, я с волнением вспоминаю о тех разговорах, воспоминаниях, которые велись за столом, и думаю о том, сколько трудностей пережила большая семья Пастернаков, но сохранила тепло отношений.
Раньше всех покинула этот мир вторая сестра в большой семье — Лиза, как и мама, тоже учительница, долгие годы жила в Охотске. Старший брат Петр всю жизнь работал механиком в разных местах и учреждениях — и в Хабаровском крае, и в Амурской области. Но как и Лиза, после ухода на пенсию осел в Хабаровске. О следующем брате Вите я уже написал. Сестра Нина всю жизнь прожила в Хабаровске, а вот сестра Алла наоборот, вдали от родных мест. Училась в институте Днепропетровска, вышла замуж за иранца, участника заговора против шаха Ирана и вынужденного бежать из страны. Вместе с ним долгие годы жила в Алжире, а по возвращению в Советский Союз жила в Харькове. Младший в семье Пастернаков Володя посвятил себя судостроению, считался ведущим специалистом России в части ценообразования в судостроении. Увы, все, кроме Аллы, которая живет в Испании у дочери, покинули этот мир. И в одном месте на Хабаровском кладбище недалеко от входа рядышком могилы бабушки и дедушки, Виктора, Петра, Нины. А вот моя мама вместе с отцом в другой части кладбища в Хабаровске. А Володя похоронен на Серафимовском кладбище в Санкт-Петербурге.
Я разместил на заставке фотографию моей мамы вместе с её давними подругами. Сделано фото в Хабаровске, во дворе частного дома Глотовых. Хозяйка, Нина Степановна, в центре второго ряда. Крайняя слева моя первая учительница Анастасия Игнатьевна Странд, красивая, естественная блондинка, похожая на актрису Любовь Орлову. А справа по втором ряду сидит их подруга по Херпучам, Елена Распопина, простая женщина, мать учеников, которые прошли «университеты» у сидящих рядом учительниц. А в первом ряду сидит слева наша соседка по квартире в Херпучах Агния Иннокентьевна Кокорина, и моя мама. Она такая красивая на этой фотографии. Уже не такая худая, как была в молодости (у неё болел желудок), зрелая женщина. Снимок скорее всего 1966 или 1967 года. И сколько лет в это время моей маме, можно посчитать. Примерно чуть за сорок лет, о которых говорят, что женщины ягодки опять.
Вот такой у меня получился рассказ к столетию моей мамы. Чуть сумбурный, мыслей и воспоминаний много, но так как он не первый материал о маме, не хотелось повторяться. Я благодарен своим родителям, что они меня вырастили, дали достойное воспитание и ко всему прочему, привили патриотизм. И отец, и мама, были из семей спецпереселенцев, пострадавших в годы раскулачивания, причем совершенно незаслуженно, и у них практически не было того счастливого детства, которое они подарили своим детям, мне и младшему брату Вите. Им приходилось тяжело в детстве годы, много помогать родителям-крестьянам. Но они не разочаровались в советской власти, которая позволила им реализоваться в качестве учителей, воспитателей подрастающего поколения. Отец был членом партии, и с него я, молодой коммунист, старался брать пример.
А мама была просто хорошей учительницей немецкого языка в школе. Одна из моих одноклассниц написала, что до сих пор помнит стихотворение на немецком языке, которое выучила в школе. И за что все, и коллеги-учителя, и ученики, мою маму? За её справедливое отношение ко всем, за то, что у неё не было любимчиков, для ней все были равны. И я тоже ценил и любил свою маму. Мне моя тетя Нина сказала, что последние слова моей мамы перед тем, как её разбил инсульт, были: «Вот Саша поехал», увидев мою машину из окна палаты больницы водников, где прошли её последние дни перед смертью. Нина навещала в этот момент свою старшую сестру в больнице, а наша квартира была недалеко от больницы водников, и я два раза в день проезжал мимо окон палаты, где лежала мама с обострением гипертонии, а потом навещал её вечером. Всё это сейчас стоит у меня перед глазами, когда я пишу эти строки. Царствие тебе небесное, дорогая мама, и вечный покой!