Не, так-то кот Баюн не пьяница, вы не подумайте! Насчет там валерианки всегда строго себя держит, и чаще, чем раз в год до себя не допускает.
Но, оказывается, допьяна можно не только напиться, но и наесться. И ведь как все получилось? Накануне Нового Года, как положено, Кощей закатил пир горой для челяди со стерлядью, запеченными поросятами, фаршированными луком и шалфеем гусями, не говоря о пирогах тридцати сортов, а также несметном количестве колбас, окороков и копченых утиных полотков.
Кот, будучи, как я уже упомянула ранее, трезвого поведения, при каждом возглашении тостов о здоровье, успехах, процветании и прочем поднимал, естественно, не чарку, полную мёду или браги, а что-нибудь мясистое или рыбное, истекающее янтарным жиром, ароматом валящее с ног. Однако, кот устоял, и утром первого января горделиво шествовал по цепи, возглашая звучным голосом новогодние песни, несмотря на умоляющие взгляды русалок, у которых после вчерашнего гудели их прелестные и глупые головки.
К вечеру первого к дубу пришла дворовая баба, толкая перед собой тачку, груженую снедью, и сообщила, что Кощей строго-настрого постановил все остатки с праздничного стола доесть сегодня из санитарных соображений. Кот воле властелина тридесятого противиться не стал и до полуночи объедался. Но ничего: после полуночи свернулся клубком, заснул спокойным сном и утром второго января опять гулял по цепи. Несколько тяжеловато гулял, но всё ж таки в своём уме.
Довершила великое обжорство баба-яга. Ласково улыбаясь, бессовестно льстя и пресмыкаясь, она заманила Баюна к себе на пятичасовой чай с оладушками, сметанкой, икоркой и сёмужкой особого посола. Чем уж там она потчевала лукоморского сказителя, не знаю (но клянётся, что ни в оладьи, ни в прочую снедь, ни в сливочки, коими кот снедь запивал, ничего запрещенного — ни боже мой! — не добавляла), а только к вечеру понедельника тот пришёл в такое состояние, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Орал на всё побережье срамные места из арабских сказок. Щипал русалок за хвосты, так, что они из зелёных стали фиолетовыми. Вызвал на бой одного из тридцати трёх богатырей, а когда тот принялся его ласково увещевать, с криком «Требую сатисфакции!» вцепился всеми четырьмя лапами ему в бороду и попытался откусить нос. Запутался в златой цепи и чуть не удавился. Далеко уже заполночь горланил песни немецких студентов, отбивая ритм на неизвестно откуда взявшемся бубне, украшенном разноцветными ленточками.
И так он куражился бы ещё долго, но вдруг, как гром с ясного звёздного неба, раздался средитый голос властелина тридесятого. «Цыц!» — воскликнул бессмертный старик, а потом откуда-то слева и сверху в кота влетел сафьяновый сапог. Кот хотел что-то мявкнуть, но не стал. Свернулся клубком вокруг сапога и спал с ним всю ночь, нежно обвивая лапами. А утром проснулся свежий, бойкий и вполне довольный собой.