Времена года

               

                ПРЕДИСЛОВИЕ

    Идея написать литературное произведение «Времена года» пришла давно. Пример гениальных музыкальных произведений Антонио Вивальди и Петра Чайковского послужил вдохновением.
    В первых числах января 2022 года приступил к работе. План прост: каждому календарному месяцу посвящена трилогия рассказов, объединённых общей темой.
    С задачей справился. Теперь, сведя рассказы под общим названием «Времена года» представляю на суд читателя. Тому, кто отважится прочитать 8 а. л., приятного чтения! Добро пожаловать в мой мир моих «Времён года»!
                С уважением, Автор. 

                ЯНВАРЬ
               
1. АДАЖИО

    Страшно, как рентгеновский снимок, смотрится замёрзший зимний лес, запелёнатый туманом.
    То там, то сям проступают чернеющие старым серебром размытые стволы хвойных деревьев в редкие минуты, когда едва заметный бриз всколыхнёт тяжёлое облако серого тумана и проступят через него сучковатые деревья рёбрами какого-то доисторического зверя, угодившего в природную ловушку, да так в ней и оставшегося, не имея сил выбраться.
    Изредка, глухо ухая пустотой, качнутся графитные искорёженные кроны, и кое-где от ствола отлетит от замёрзшей ветки прозрачно-жёлтый уцелевший в ненастье листочек, вспорхнёт, покружится и завязнет монетой в сохранившейся с осени паутине с застрявшими в ней комочками снега, будто сакральная плата за короткое счастье продления красивой недолгой жизни.
    Где-то поблизости, над самым лесом, серой тенью мелькнёт ворон, разрезая острым крылом, сгустившийся мусс остывшего воздуха и просыплется вдруг из него, как из прорехи в торбе, чьими-то таинственными следами, отпечатавшимися на корке наста прерывистой цепочкой неглубоких ямок, притрушенных старой хвоей и смолянисто-коричневыми чешуйками коры или продольно-поперечными глубокими и узкими следами, оставленными неизвестно кем и когда.
    Страшен, как рентгеновский снимок, и потому инфернально-притягателен зимний лес, укутанный серыми тенями загадочных видений, неподвижно застывшими в молочно-синей дрёме тумана.
                Якутск   6 января 2022 г.
               
                2. АНДАНТЕ

    Прекрасна и восхитительна голая, прозрачная красота зимнего леса. Входишь в этот природный храм шаг за шагом и, с замиранием сердца, внезапно останавливаешься, ошеломлённый увиденным: легко и свободно скользят, играя светом и искрясь, утопая в заснеженных далях лесные виды.
   Вспорхнёт ненароком вспугнутая резким скрипом заледенелой ветки задремавшая птичка-отшельница; покружит-покружит, в полёте о чём-то горестно жалуясь сама себе, и снова усядется на ветку.
   Многое укрыл-спрятал снег, но кое-что осталось и как бы всем своим видом вызывающе говорит: смотри на меня, смотри!
    Заметной едва тропинкой выходишь на небольшую округлую поляну, останавливаешься, переводишь дух, прогулка по снежной целине по колена в снегу утомительное занятие и неожиданно видишь в окружающем тебя нечто знакомое, что-то забытое вот в этих строгих соснах, вставших кольцом.
    Иначе, преломленным зрением видишь, ты стоишь не на лесной поляне, а посреди заброшенного языческого капища и вместо сосен стоят забытые идолы со строгими тёмными ликами, с застывшим на них седым временем. И какая-то догадка посещает тебя, это прямо в сердце смотрят эти осиротевшие без поклонников истуканы и от этого открытия начинает колотиться сердце и некая древняя таинственность этого места проникает в тебя и накрывает волной загадочное чувство причастности к некоей тайне.
    Здесь всегда тишина. Вокруг шумят выстрелами оружий и пушек события, проносятся верхом на боевых конях всадники, толпы пеших воинов остервенело лишают друг друга жизни. А здесь всегда тишина. Извне не доносится ни звука. Разве что иногда ветер забросит на белое полотно поляны коричневую монетку-листик, чудом сохранившийся на ветке, будто принёс запоздалую жертву, покружит с чёрным вороном-охранником и улетит.
    Внезапно, будто выныриваешь из омута времени, ощущаешь чьё-то незримое присутствие и стоит этот некто за спиной, и вон за тем высоким сугробом, наметённым вокруг скрученной кольцом берёзы, с разместившимися вокруг лиловыми пятнами теней или спрятался за покрытым рваными лентами снежной материи рябиновым кустом; стоит, присутствуя сразу всюду и его дыхание, свежее, морозное оседает на воротнике куртки блестящим инеем.
    Возвращаясь из леса знакомой тропой, заметаемой начинающимся снегопадом, следя за позёмкой, вьющейся бездомной дворнягой между ног, ловишь десятки-сотни сосредоточенных взглядов, они сопровождают тебя, пристально следя прозрачно-сиреневыми глазами низких туч и спрятанная глубоко где-то в лесной чаще, среди валежника и переплетённых змей корневищ выворотней скорбь становится ближе тебе и понятней…
                Якутск 27 января 2022г.


                3. СКЕРЦО


    Январское утро мелким снегом своего пушистого смеха сыпало с голубого неба, покрытого редкими кудряшками белых облаков.
    Утренний смех отразился от оконных стёкол золотыми зайчиками солнечного смеха и зайчики, смеясь и скача, разбежались по сугробам, крышам и домам, покрытым струями солнечного света.
    Утренний смех разбудил ветер и он, потягиваясь, начал утреннюю гимнастику с лёгкого медленного покачивания на облепленных пушистым снежным мехом ветках, рассыпая свой задорный смех, отражающийся от синего неба.
    Утренний смех играет ресницами уличных собак, дремлющих, свернувшись меховыми клубками, покрытых блестящим морозным инеем. Псы недовольно тихо лают, и с заснеженной шерсти ссыпается иней, играя смехом солнечных лучей и плеща вокруг тонкие яркие лучики.
    Утренний смех будит людей. Они с неохотой, с ленцой и вялостью, выплывают на волшебных ладьях сна их фантастического мира грёз.
    Вместе с утренним смехом просыпается земля и говорит всему: - Здравствуй!

                Якутск 23 января 2022г.   


                ФЕВРАЛЬ

                1. КРЕЩЕНДО

    Ещё месяц зимы. Ещё упоительно свеж и колок утренний воздух. Ещё щиплет нос и щёки морозец ядрёный да норовит ветер забраться под одежду и выдуть тепло. Ещё по-зимнему солнце приветливо светит в ясные дни без желанного пригрева. Ещё – нет-нет – и сорвётся с горних высей снежок под вечер, в синие тени, скрываясь, завьюжит, и ловко заскользят меж препятствий сноровистые змейки-ленты поземки, в глухих углах собираясь и набухая пышными снежными формами сугробов. Ещё довлеет человеческой натурой естественная зимняя лень и отложенные на потом дела не кажутся остро необходимыми к исполнению, когда за окном расстилаются зимние великолепные пейзажи и, валяясь на диване под английским пледом с кружкой горячего чая думаешь, что в именно в этот момент предпочтительнее любоваться заснеженными видами природы глядя в окно, чем притоптывая на месте, прятать лицо в меховой воротник и поглубже совать в карманы руки в вязаных рукавичках созерцать то же самое щуря глаза от надоедливого ветра.
    Можно много раз упомянуть, как мантру или литанию, это сказочно-волшебное «ещё»!
    Однако за всеми видимыми и невидимыми приметами зимы обозначаются едва ощутимые весточки весны. То дрогнет мускул лицевой от лёгкого влажного прикосновения ветерка, то что-то вдруг шевельнётся в груди, когда краем глаза заметишь купающихся в снегу воробьёв. Эти и другие предвесенние предчувствия заставляют бодро смотреть на то, что очень скоро под пение говорливое ручейков возвестит об окончании зимы под аккомпанемент звонкого мелодичного стаккато первой капели.

                Якутск 1 февраля 2022г.

                2. ДИМИНУЭНДО


    Компасная стрелка солнечного луча вывела меня на небольшую лесную поляну.
    Выйдя из созерцательно-медитирующего транса, несказанно удивился, почему во время моих прежних лесных плаваний не заходил в эту уютную лесную гавань.
    Зимний лес легко и чувственно дышал предвесенними эманациями, источал удивительно свежие ароматные ноты старой хвои, коричневатыми иголочками торчащей сквозь бархат наста, на белом папирусе вперемешку, наслаиваясь один на другой, начертаны петиты беличьих коготков, миньоны птичьих лапок и империалы собачьих отпечатков. И лигатурой всему этому служило тонкое свистящее пение лесных флейт. Это ветерок играет сосновыми чешуйками, извлекая при этом чудесные мелодичные звуки.
    Охваченный пароксизмом новых впечатлений, пропустив их через призму собственных эмоций, поддался взбунтовавшимся дремлющим чувствам и на короткий миг, - полная физическая аберрация, - пропал, растворился во времени.
    Сколько пребывал в этой метафизической прострации, не помню, счёт какими-то земными мерками несоразмерен иным физическим принципам, я стремительно вернулся и заметил агрессивно бросившиеся в глаза изменения.
    Снежные сугробы, прежде развалившиеся некими округло-овальными формами, пришли в движение. Зашевелились. Вспухли невероятными лохматыми перетекающими купами. Из этой снежной массы некий невидимый лепщик начал формовать диковинных зверей и птиц. Выпорхнув из-под его талантливых рук, звери и птицы тотчас пустились в пляс. Они понеслись вокруг меня. Начали кружиться внутри поляны, не пересекая необозначенный визуально фронтир между нею и остальным лесом. Звери и птицы игрались между собой; иногда после соприкосновения получались восхитительно-уродливые химеры, которые спустя определённо-короткий цикл распадались на снежные струи.
    Простым наблюдателем я стоял посреди этого колдовства, следил за происходящим, не пытаясь ничего не анализировать, я созерцал сей мистицизм и, в душе моей творилось нечто неописуемое.
    По истечении получаса заметил, что в происходящем отсутствует что-то, что даёт ощущение законченности, некоей гармонической задумки, логической коды.
    Погода испортилась внезапно. Нет! Сменилось её настроение. Внезапно повалил снег. Открытые взору чистые пространства меж деревами погрузились в нежный сон полупрозрачной вуали, окутавшей лесное царство.
    Недавно лазоревые небеса резко затянуло оловянными тучами и укутало свинцовым пледом сумрака.
    Из туч, будто из опрокинутых корзин, повалили крупные невероятной красоты снежинки, похожие на оборванные лепестки небесных цветов.
    В завершение сей природной эскапады, на меня, на зимний лес, на заснеженную поляну, на мифических зверей и птиц сокрушающей мощью звучания обрушилось многоголосие тишины.
    Всё суетное, мелкое, незначительное перестало существовать. Осталась тишина, на все лады звучащая слаженным молчанием…

                Якутск 1 февраля 2022г.   

               
                3. ГЛИССАНДО


    «Зимнее солнце светит да не греет, - лениво текли мысли у пса Па грязно-рыжего окраса, растянувшего свои кости в ногах старушек, сидевших на парковой скамье и судачащих о своём. – Абстракция!»
    В понравившееся слово пёс Па вкладывал сильную собачью энергетику; это слово он услыхал вчера, в субботу днём, ярким и солнечным, и сразу беззаветно полюбил со всей собачьей любовью. Лежал он вот так же давеча. Мимо медленно шли две девушки в пышных зимних цветных одеждах. Одна, пониже росточком, с симпатичным личиком, всё время смеялась. Вторая, полная противоположность подруги, крепка телом, сила прёт наружу через защитную ткань куртки, с лицом вечно недовольного человека, мучимого сомнениями, сосредоточена сверх меры и угрюма. «Сильно всё усложняешь, Зина, - смеялась та, что пониже с симпатичным личиком. – Гляди на мир проще. Давно тебе пытаюсь донести простую как грабли свою мысль, жизнь – это абстракция!» (На этом слове пса Па в тот момент будто продёрнуло электричеством от фонарного столба, стоящего с разбитым плафоном поблизости.) – «Хм-м! легко тебе, Лана, подруга моя милая, рассуждать – абстракция, - низким, грудным, почти мужским прокуренным голосом откликнулась, помедлив с ответом Зина. – И как не усложнять, если…»
    Пса Па раздосадовало то, что он не узнал, что кроется за «если», девушки, щебеча по-птичьи и радуясь солнечному дню, быстро прошли, оставив в мозгу пса закавыку – приятно звучащее даже на собачьем диалекте дворовых собак, не путать с ручными питомцами, греющими свои маленькие тощие тельца между огромаднейших баллонов корпулентных хозяек – абстракция; оно так и просилось сорваться с языка да повода для срыва не подворачивалось.
    «Аб-страк-ци-я! – по слогам произнёс мысленно пёс Па, безразличным взглядом окидывая окрестность. – Ни дать, ни взять – чистая абстракция!»
    Он удовлетворённо вякнул через сомкнутые челюсти и продолжил наблюдение: повсюду трусили – чисто собачий термин – по аллейкам да по тропинкам люди: семейные парочки с грудничками в нарядных колясках, влюблённые парочки, взявшись за ручки и самозабвенно взирающие друг другу в очи, не замечая вокруг никого, подростки небольшими компаниями и прочий человеческий элемент, без определённой цели топчущий в зимнем парке утрамбованный ветром снег.
    «Абстракция! – зевнул со вкусом пёс Па, умел он это делать так, что завидовали его умению остальные собаки, живущие в парке попрошайничеством, особенно наглая Маха, сучка чёрно-белого окраса с длинным мехом. Пёс прислушался к старушечьему трёпу. – Опять взялись за своё, - ничему не удивился он. – Вот эта,  в оленьих унтах с бисерным украшением, скрипит сочленениями, щебечет о внучке, нахвалиться не может ею, и такая уж она умница, а какая раскрасавица, просто копия она в молодости, когда все зубы родные были, и парни хвостами длинными за ней волочились: и отличные оценки по всем предметам получает, и в спортивную секцию ходит, бьёт рекорды, и на пианино Баха-Моцарта исполняет, куда там международным прославленным пианистам – рядом не стояли! – пёс Па деликатно зевнул, не хотел отвлекать от трескотни старушек, пусть бахвалятся и подумал: - Это они всё от скуки, заняться нечем, вот и ищут себе на хвост приключения!»
     Мимо, громко гогоча, будто стая диких гусей, прошла, давя подошвами ботинок снег, компания подростков с пакетами. Один нёс на длинном поводке – из собачьего лексикона – переносную акустическую систему. Извергала она из своих электронно-акустических недр жуткую какофонию, которую и музыкой назвать можно с большой натяжкой шапки на отмороженные уши.
    «Поколение-абстракция, - заключил пёс Па, проводив компанию любителей музыкального мусора взглядом и, вернулся к своим бабушкам-старушкам. – А эта старуха Изергиль, что тут забулькала согласными?»
    Налетел ветерок. Качнул ветки. С кустарников и деревьев посыпался снег чьею-то неисполненной мечтой. Зашумели-застонали стволами сосны-ели.
    «О-го-го! Да не скрипнут мои старые кости! Да воспылает память прошлых поколений, босыми стопами, трамбовавшими песок пустыми в поиске единственного пути среди тысячи, простирающихся перед нами, - обрадовался Па. – Старая микросхема искрит сочленениями и внука своего, баловня и любимца, языком, потрескавшимся облизывает. Ишь, диодический триод, как, внучка-то нахваливает: и такой он, и сякой, за что, кривая рябина, ни возьмётся, всё в руках горит. А уж, какой он, светоч небесный, ответственный!.. Ясен котях собачий, сахарная кость мне в горло, сватает его к внучке подружки, рваная наволочка подушки! Ха-ха!.. – пёс Па раскрыл пасть в приветственном кличе и блеснул затупленными отполированными годами и временем клыками. – Посмотреть ужас как хочется, как эти два адсорбента уживутся вместе: она вся такая музыкально-спортивная и такой весь из себя прагматично-ответственный!»
    Третья товарка, - сонная ряпушка, - открывала, было, рот, да закрывала, не попадая в такт и ритм звучания беседы.
    «Полный аджапсандали! – поперхнулся Па слюной, мимо него пронеслись на велосипедах молодые спортсмены в костюмах государственной расцветки. – Куда жизнь катится!»
    Пёс Па постучал хвостом, поднял голову, больше ничего привлекательного не обнаружа, и вытянулся струной. Старушки-волнушки по очереди потрепали Па за ухом, - междометия так и искрили, слетая с потемневших зубных протезов, - похлопали по-дружески, - амикошонства Па не любил, но старым клюшкам простил сию минутную слабость, - по груди и удалились (куда, куда?).
    Налетел ветерок, взгрустнули хляби небесные, заскорбели хвоинки и запели.
    «Что ни говори, - Па радостно срыгнул одиночеством, - в выходные в парке от скуки не заговеешь. – Па сладостно поурчал желудком и добавил с собачьей радостью: - Абстракция – уголёк наглой Махе под хвост!»
    Попытка вздремнуть провалилась, как надкусанное яблоко Евой выдало её невинную вину. По серой тени на веках Па понял, что-то несусветно невообразимое приближается к нему.
    Па понял своим двенадцатым собачьим чувством, что он был в пяти лаях от провала
    «Ой, мамочка, посмотри, пёсик!» - через завал ресниц пёс Па рассмотрел маленькую девочку в серебристо-праздничном комбинезоне с меховой опушкой по краю капюшона. – «Сана, я что, собак ни разу не видела!» - пёс Па скосил лиловый глаз и рассмотрел мамашу, тощую щуку, в стильном нагольном бежевом полушубке и тонкого чёрного меха зимней норковой шапке с пером павлина сбоку.
    «Таких, как я – нет, - мысленно огрызнулся Па и мысленно же добавил: - Абстракция в корсете!»
    Девочка оживилась: «Мама, мама, можно я поглажу собачку?» Мама-щука вскинула тонкие выщипанные искусственные бровки: «Ни за что, Сана! Не смей! На ней могут быть блохи!»
    Пёс Па взбодрился и воспарил духом, творческая составляющая была одним из его многих внутренних Эго: «Слышь, нитка тонкая, да на мне блох меньше, чем на тебе трихомонад», - это восхитительно-звучащее слово Па услышал от двух студенток-медичек, они сидели на лавочке недалеко от него и от входа в парк, - массивных кирпичных ворот, оштукатуренных и выкрашенных в белый цвет всесезонной акриловой краской, - они, эти юные инфернальницы, грызущие сахарный гранит науки крепкими белыми резцами, проверяли свои знания, спрашивая друг друга и задавая вопросы, попутно сверяясь с конспектами.
    С самой вкусной,- со всех сторон восприятия, - стороны парка – фуд-корта, эстетически облагороженной площадки с киосками, где готовят популярный в гастрономически неискушённой массы населения, непривередливой ко всякой пищевой шняге, быстрый ароматно-насыщенный перекус не выспавшиеся работники стритного общепита с приклеенной любезной улыбкой, - ветер донёс ароматные волны готовой косметической еды: эманации искусственного попкорна с химическим мёдом плавно перемешивались с острым ароматом плова с синтетическим рисом и неприхотливо перетекал в истекающий древесным соком шашлык на берёзовых углях. Неискушённое обаяние пса Па уловило в этом гастрономическом шквале искрящиеся нотки пива и задорной удали бьющей по мозгам русской водки, бренда типа «Столичная» или «Посольская». Удовлетворённо крякнув толстой кишкой, пёс Па благостно внутренне по-собачьи улыбнулся: он знал, распивать крепкие спиртные напитки в парке категорически нельзя, но если очень хочется, то можно.
    Па не ошибся, - если ошибался, то никогда в этом не признавался, признание собственных неудач, прямой путь в клоаку, - из-за острова на стрежень вышли пьяненькие мужички количеством пяти человек. Вот они-то – Па просёк point under tale – сильно-таки укушались не токмо шашлыком, - вона как ножки-ноженьки при ходьбе расставляют, - но и водочкой, - глазыньки-то как возбуждённо горят, - принятой щедро на грудь в терапевтических целях. Жесты, - вы псы-собаки и прочие твари, - поглядите, - как жесты раскованы! Круги-овалы рисуют руками! Кисти распальцованы! В режиме аффектации перебивают друг друга, пытаются что-то кому-то доказать.
    Желудок Па зарокотал: время спать, а мы не жрамши. Пёс Па посмотрел на маму-щуку с ребёнком – не уходят.
    «Мама, мама!» - «Что, доченька?» - «Как узнать: это собак или собака?»
    Пёс Па хотел крикнуть: «Милая девочка! Я не собак, - я пёс, кобель! А вот собачка, - сучка, - это наглая Маха!»
    Пёс Па промолчал, - недаром, недаром его за глаза называют парковые бездомные животные Папашей или сокращённо Па, - сдержался. Промолчал. Выдержал умную паузу. Чихнул в лапу в чисто терапевтических целях. Со смаком. Помимо его воли ему в ноздрю залетела соринка из приближающегося лета.
    «Не знаю, доченька! – передёрнула острыми плечами щука-мама. – Какая тебе разница, - её отвлекала девочка от разговора по телефону. – Дай руку! Идём! Нас ждёт тётя Адя!»
    «Правильно, - обрадовался Па. – Проваливайте, - пёс Па посмотрел вслед женщине с ребёнком. – Попутной вам абстракции в спину! – Па обрадовался своей находчивости, как же приятно срывалось с языка это магическое слово и медово ласкало его собачий слух мелодичным звучанием: - Абстракция!»         
    В выходные дни в парке аншлаг: не пустуют столики возле киосков-закусочных, не простаивают без работы аттракционы, скамьи вдоль аллей заняты и выстраивается очередь, дабы быстро занять освободившееся место и бросить кости отдохнуть. И повсюду звучит гомон: из репродукторов льётся музыкальный фон, скрашивающий негативные моменты, шумят радостно детишки, летя с горок, скачут по веткам белки, объевшие беличьей белены, важно, нахохлившись, сидят на кормушках птицы, натрескавшись на халяву щедрого приношения. Все заняты делом. Па решил сменить дислокацию лёжки и переместиться ближе к фланирующим праздно массам.
    От скамьи к скамье путь недолог, - выгоды больше. Гляди-ка, сердобольный старичок с чеховским пенсне на тонком остром носу решил проявить акт милосердия к животному. Вынул из-за пазухи бумажный сверток. В нём оказался ароматнейший бутерброд и аккуратно положил рядом с Па, обязательно – это уже ритуал – погладив бездомною псину по загривку. «Благодарствую великодушно, добрый человече», - поблагодарил Па на собачьем диалекте старичка и принялся за еду. Ел Па предложенное брашно медленно, с достоинством, прожёвывая, смакуя каждый кусок, вытягивая из него максимум вкуса – быстро едят, хватают пищу и глотают не жуя уличные шавки, себя Па причислял к некоторой собачьей аристократии. «А не хило тут нас кормят, - блаженно срыгнул Па, - хлебушек «Дарницкий», маслице «Вологодское», сыр «Маасдам», «Прошутто», - Па не подавил в себе удовольствие повторно выпустить наружу ртом воздух. – Очень неплохо я бы сказал!», - нахвалил он себя, опустил голову между лап и закрыл глаза в сладкой собачьей истоме, вознося благодарственную немую мольбу абстрактному собачьему богу.
    Старичок с умилением посмотрел на дремлющего пса и отвлёкся на телефонный звонок.
    Следом нарисовался ещё один активист из общества «Накорми бездомное животное!», его угощение было жиже стариковского, но разбуженный ароматами отварных сосисок Па проглотил и это мясное изделие, тёплое, источающее тонкий аромат восточных специй.
    «День удался, - подумал Па и подумал ещё: - а ведь находятся брехуны, говорят, мол, два раза подряд не угощают. Мой пример не в счёт, могут быть всякие исключения, - витийствовал Па на сытый желудок, что любил частенько делать, насытившись по самый мозжечок, и почувствовал неутолимое желание вздремнуть шестьсот секунд на каждый глаз, но тотчас одёрнул себя, рыкнув мысленно и грозно: - Не спать! Не спать, повелитель блох! Бодрствуй! За два выходных дня на неделю вперёд не наешься, но пару-тройку точно можно плотно кишку набить! Не спать, Па!» Но глаза слипались, смазанные мёдом сытости. Мягкая вата лени застилала глаза и снова пришла на ум уже высказанная им мысль: «Ишь ты, а жить-то всё-таки хорошо!»
    Дрёма сладкая длилась недолго. Распространяющиеся в мёрзлом грунте ударные волны как рыбу на крючке выудили Па из сладких вод неги. Он открыл глаза и изумился – будь на его месте чувствительный гомо сапиенс, не миновать беды и коллапса. Но Па был не из категории хлюпиков, не шавка уличная, жмущаяся к обочине, поджав хвост. «Святые собачьи угодники! – воскликнул он искренне в своём собачьем сердце, - что за грозный атмосферный фронт приближается!» На него из мрачного холестеринового мира надвигалась аморфная подвижная конструкция из жира, покрытая матерчатыми покровами.
    «Абстракция! – на выручку пришло полюбившееся слово. – Sancta abstractio! – латинских словечек Па нахватался, живя в своей беззаботной молодости на даче профессора-филолога; тот любил утром нараспев, выйдя на свежее росистое крыльцо, хриплым прокуренным голосом с вечно забитым носом извергать из себя крылатые латинские выражения. – Это что за явление жира народу!»
    Три толстяка неопределённого возраста -  когда-то они были молоды и подвижны – шли по центральной аллее, занимая почти всё свободное пространство. Впереди них, как гонцы с недоброй вестью, летело ужасно-пищевое несъедобно-произносимое – ни в собачьем, ни тем более в человеческом лексиконе таких слов не придумано – амбре застарелого пота подмышек, не чищеных зубов, катастрофической отрыжки. Причиной её являлась недоеденная макси порция шаурмы у каждого из трёх толстяков в жирной пухлой руке с толстыми, как мюнхенские сосиски, пальцами. На расстоянии собачьего острого нюха Па почувствовал анти-гастрономическую идиосинкразию и его желудок соответственно отреагировал пароксизмом дикого спазма. Его внутренности сжал крепкий кулак и перед глазами поплыли цветные круги.
    «О беспечно добрый и милосердный собачий бог со своею беспощадно добродетельной собачьей богиней! – взмолился Па, взывая к небесам, лазорево расплескавшим свои прекрасные воды. – Как они едят это добр… дерьмо? О, бесконечно равнодушный собачий бог! Куда помещается всё это в них, тех, кто величественно называет себя венцом творения?»
    Три толстяка подошли расхлябанной походкой, по-другому просто-напросто мешали идти распухшие ноги от наплывшего жира на них, к скамье, возле которой Па устроил себе рекреацию. Плюхнулись пухлыми тушами на деревянную основу и скамьи тягостно застонали.
    «Чёта наелся», - прокурлыкал толстым горлом один из трёх толстяков, вертя в руке недоеденную шаурму. – «Доедая, - чавкая челюстями, произносит второй любитель. – Чо зря добру пропадать». – «Можешь пса угостить, - затряс тройным подбородком третий толстяк. – Вон как отощал за зиму, - и вместе с бумагой бросил псу свою недоеденную шаурму. – Слышь, собака, на, жри».
    Па конечно возмутился на собачьем жаргоне: «Да я вам что, мусорный бачок, что ли?», - но три толстяка приняли его возмущение за благодарность.
    «Жри, чудо бездомное», - тяжело дыша, первый толстяк бросил перед псом свою порцию. – «Мы себе ещё купим», - булькающим утробно смехом, рассмеялся второй толстячок.
    «О, беспринципный собачий бог! – сорвалась с клыков Па молитва, - дай мне шанс дожить до утра после этого угощения!» - и вцепился, изображая жадность, в первый кусок недоеденной шаурмы.
    «Нет, ты смотри, жрёт!» - обрадовался первый толстяк и затрясся телом и отвислой грудью, похожей на женскую.
    «Да как же вы это едите-жрёте? – Па не хотел оригинальничать и выдумывать новые словесные конструкции. – В лепёшке нет и грамма муки, одни заменители и улучшители. Протухший вкус курицы находчивые шаурмены умело перебили чесноком и острыми специями, маринованным луком и дешёвым кетчупом с просроченным майонезом. – Па вспомнил давешний гамбургер, его отказалась истекающая сытостью тётка и бросила ему, Па тотчас передёрнуло. – В котлете вместо мяса хрящи, пищевая химия создаёт нужный вкус и разжигает аппетит. А сосиски в хот-догах – бедные мои горячие собачьи колбаски! – вот где кладезь заменителей и соя! Как же вы это безрассудно хаваете?!»
    «Челы, - озаботился один из толстяков, - он газировку пить будет?» - «Ты налей, - посоветовал второй, - увидишь». – «Вот мисочка из-под шашлыка, - нашёлся третий толстячок, - плесни. Да не скупись! Пусть животина побалуется»! – и заржал закормленной овсом лошадью.
    Первый толстячок плеснул половину миски газировки и подтолкнул к морде Па: «Пить хочешь? Пей!»
    «Я ещё не то пить буду, - утолял Па жажду и запивал изжогу, опалившую внутренности после еды, пузырьки газа приятно били в нос. – Весь этот пищевой мусор нужно обязательно запить, помочь желудку справиться с агрессией, один не справится», - и на память пришёлся случай, на прошлой неделе вот так же рядом с ним сидела компания мужиков, они менялись, одни приходили, другие уходили, но был костяк их двух и вот один из костяка решил угостить Па пивом. Плеснул полную миску с пеной. А ему советуют, мол, плесни туда водки. Ржут, кобели сытые да пьяные, дескать, пиво без водки – деньги на ветер. Как же развезло Па после щедрого алкогольного угощения. Земля уплывала из-под лап. Все сучки тотчас показались привлекательными и каждую захотелось прямо на аллее поставить в известную асану.
    Па вылакал неторопливо газировку под присмотром трёх толстяков, после те убрались по своим делам.
    Па лежал, срыгивал протяжно и думал. Он думал всегда, даже когда для размышлений не было повода. В эти минуты философствования он всегда задавался вопросом, кем был в прошлой жизни. Здесь же в парке прошлым летом, удушливом и насыщенном комарами он выслушал часовую лекцию о переселении душ. Ему понравилась идея, высказанная в популярном способе без витиеватостей и зауми, что человек в прошлой жизни мог быть кем угодно. Сейчас он человек – затем в новой жизни животное или растение. И наоборот. А ещё больше Па заботило, кем именно он будет в грядущей инкарнации.
    Вдруг Па мелко затрясся от смеха. Вспомнил вчерашнюю ссору с наглой Махой, постоянно она его дразнит присобачно, подняв вверх куцый хвост. Причина ссоры позабылась. Судьёй выступил Мудрый Ха, старый, беззубый, еле передвигающийся на своих четырёх лапах пёс, пользующийся непререкаемым авторитетом среди парковых собак. Он сказал, как это происходит не в тему, но весьма актуально: еда без радости – испражнение без удовольствия. Про радость и удовольствие Па вспомнил не зря.
    Мудрый Ха всего предусмотреть не мог, не смотря на долгий жизненный опыт, он погиб глупо – хотя по его утверждению глупой смерти не бывает. Мудрый Ха бросился через дорогу и остался лежать под колёсами грузовика, он вошёл в интенсивный автомобильный поток и в нём остался. Зачем это сделал? Теперь не узнать. Может, это было его мудрое решение Мудрого Ха. Ведь он не единожды говорил, дескать, долгая жизнь не приносит истинной радости, как и ранняя смерть.   
    В какой-то момент Па начал думать ни о чём. Научился думать не думая. Он вернулся к Мудрому Ха и его осенило – оставшись лежать на замёрзшем асфальте плоским меховым блином, он таким образом сам поставил точку в своей собачьей жизни, не хотел быть обузой. Хотя, какая из Мудрого Ха обуза?
    С неба обрушилось острыми перьями гортанное обрезанное карканье. Среди вершин сосен летала чёрная тряпка одиноко ворона, источника вековой орнитологической мудрости и долгожительства.
    «Тоже, если поразмыслить, ворон – абстракция, - у Па произошёл сдвиг от плюса к минусу в процессе движения электронов мысли. – Ворон-абстракция. Что с того, что всегда наверху? Это не гарантия, если высоко сидеть, то можно кое-что далеко разглядеть. Могут запросто клюв отрихтовать. Эй! Эй! Эй! – отклонился в сторону Па от летящего прямо на него птичьего следа. – Только делать этого не …»
    Па чисто по-собачьи выматерился всеми известными ему конструкциями – ровно посредине между глаз ему прилетел подарок в виде небольшого белого пахучего помёта.
    «Не надо, - возмутился Па, - через мою голову проводить орнитологическую демаркационную линию!»
    Ворон, блестя чёрными глазками, демонстративно уселся на ветку ближайшего дерева и всем видом показал, мол, надо будет, повторю фокус-покус. А вот ты мне ничегошеньки не сделаешь. Разве что полаешь. Минуту длилась игра в молчание.
    «Капут!» - крякнул ворон. – «Кому?» - двинул бровью Па. – «Капут, - щёлкнул клювом ворон, - всему». – «Это почему же?» - Па навострил уши. Ворон потоптался лапками по ветке. Расправил крылья. Покопался клювом под каждым крылом. – «Капут», - бестолково повторил и взмыл в небо, подняв массу вопросов и оставив их без ответа.
    Па проводил ворона взглядом.
    «Вот пойми умника пернатого, - усмехнулся Па и лапой почесал за ухом. – Капут всему. Если капут зиме, вполне понятно. Если в масштабе планеты, - то откуда ему это известно. Что-то недокаркивает, зараза. По всем прогнозам, это Па узнал из выпуска радиопередачи, выслушанной ранее, до конца света, как до турецкой Пасхи».
    Па вытянулся. Лежать и наслаждаться бездельем вот высшая награда за правильно выстроенную парадигму жизни. Лежать и пить сладкий воздух покоя. Он постепенно погружался в сон. Беспечный, без сновидений. Мимо сновали люди. Во сне Па все они были однотипными серыми тенями. Без эмоций. Без ощущений. Без впечатлений. Одним цветным пятном во сне Па было высокое небо.
    Один раз в сон без сновидений ворвался эпизод из прожитой жизни. Он увидел трёх толстяков танцующих перед жарко пылающим ритуальным костром. Они трясли своими толстыми телами в жировых складках и махали руками. В каждой руке зажата шаурма невообразимых размеров. Три толстяка, широко разевая рты, яростно, с животной жаждой, с диким азартом откусывали огромные куски пищи и, не пережёвывая, глотали, запивая это пищевое безобразие газировкой, которую черпали большими ковшами из железной бочки с надписью на иностранном языке.
    «Люди, - воззвал Па в охватившем его справедливом гневе, даже во сне он ощущал прилив сил, - люди! Одумайтесь! Да вы просто глумитесь над собой, поглощая эту пищу, наносите себе вред!»
    Ещё долго Па во сне без сновидений ворочался и возмущался происходящим, вставал на защиту, принимал чью-то сторону с транспарантом в лапах – это было видением-проблеском из прошлой реинкарнации, когда он драл глотку на массовом – масштабном – митинге за какую-то активистку, заступался за Анжелу Дэвис. Где-то в середине сна без сновидений из прошлого и будущего Па в настоящем скрутило снова так, что это нашло отражение во сне: он увидел себя весёлым, жизнерадостным щенком от глупости щенячьей и небольшого инфантильного ума обожравшегося какой-то вкусной, но отвратительной дрянью. Желудок эта дрянь вывернула наизнанку и…
    Па, проморгавшись уже на бегу, мчал быстрее пули, обгоняя собственную тень, поджав хвост к ближайшим кустам с наметённым рядом высоким сугробом. Па бежал и стальные обручи сжимали его тело от головы до хвоста, будто старались выдавить из него непереваренные остатки пищи. В голове Па билось мудрое высказывание Мудрого Ха: еда без радости – испражнение без удовольствия…
    В спину, в поднятую торчком шерсть ударил вдогонку детский крик: собачка, на чипсы. Па ошарашенно подумал, роняя непереваренные камешки синтетической пищи: обязательно съем, детка, похрущу ими за твоё и моё здоровье!.. О, милосердный собачий бог и не менее милосердная собачья богиня!.. Как же больно!.. Обручи вокруг тела и внутри сжимались всё сильнее и сильнее…
    Бронебойным снарядом Па влетел в сугроб, подняв снежную искрящуюся пыль и уже не сдерживая кишечник.
    «У-у-ух-х-ха-ааа! – обрадованно думал он теряющимся где-то сознанием. – Добежал! Успел таки! У-у-ух-х-ха-ааа! Радость… Радость-то какая!.. – из-под хвоста Па вылетали порции жизнедеятельности, быстро выталкиваемые кишечником, он освобождался от оккупации непереваренной и несварившейся пищи. – Кра-а-а-сота! - ликовал Па. – Красота! Пора разорвать этот порочный круг и переходить на здоровое питание! – тело пса Па наполнялось неестественной лёгкостью и снова ему подумалось: - Кем я буду в будущей жизни? – но эти мысли быстро отлетели. – Перехожу завтра же на здоровое питание и citissimo – именно: как можно быстрее! – Па елозил разгорячённым местом под хвостом по снегу, утихало жжение, и проходила боль от загривка до хвоста. – Abstractio felicitas est! – успело выстрелить в его голове, как новое ощущение чего-то ранее непознанного, нового и необычного скрутило собачье тело, Па задрал до боли в шее голову, широко раскрыл пасть, забелели острые клыки и из глотки, из нутра Па вылетел крик…

                ***

    - А-а-а! – плескался и не мог выйти наружу из облицованного белой плиткой стерильного помещения крик роженицы. Боль уходила из её тела, оставляла её вместе с тем, что недавно было общим с ней, без чего не мыслила существования. Женщина почувствовала освобождение и откинулась на спину, расслабились мышцы, накатила апатия и эйфория. В глазах стояли слёзы, но она через них рассмотрела полную аккуратную, приятную акушерку с двумя шевелящимися спеленатыми свёртками.
    - Поздравляю, мамочка, с близнецами: мальчик и девочка. Мальчик певцом будет, слышите, как он звонко кричит…
 
                Якутск 27 февраля 2022г.


                МАРТ

                1. ЗОДИАК


    - Слышишь меня, Ветер Южных Стран? Слышишь ли меня, Ветер Полуночной стороны? Слышите ль меня, братцы-Ветры тех краёв, где Солнца лик встаёт и прячется за гряды облаков? Над огнём звучит старый бубен мой, гулко он гудит, бубенцы поют! Слышите ль меня, Ветры Четырёх Сторон? Призываю вас – силою моей; призываю вас – силою степей; призываю вас – силою лесов; призываю вас – силой звериных голосов; призываю вас – силой горных круч; призываю вас – силой грозный туч; призываю вас – силой ярких звёзд; призываю вас – ответить на вопрос: - Вы летите ль к нам или дрёмы пёс лижет сладко Вам Ваш сопящий нос или ото сна пробудилися и от мрака грёз очистилися, или ждёте всё, хорохорясь пред собою в ожидании лёгких побед? Так пусть Вас взбодрит пробужденья квас, так пусть Вас протрезвит Мой ревущий глас: - Хватит нежить телеса свои нежные – прилетайте к нам в края наши просторные, степи наши широкие, леса наши дремучие, реки наши быстрые, озёра наши глубокие, где над нами висит небо синее! Жемчугами и парчою серебряной все пути для Вас мною выстланы. На крылах своих принесите к нам весть-весточку желанную, что Весна спешит ой да в наши дома. Вот в огне трещит еловая веточка. Угольки от костра вверх летят с посланием: - Прилетайте, братья-Ветры, ждём, не дождёмся с Вами встречи-свидания, с Весной, красной девицей, поспешайте к нам!

                Якутск 5 марта 2022г. 

               
                2. ПРОБУЖДЕНИЕ


    Ты постоянно говорила: - Ну, хватит, прекрати пороть чушь! Как ты временами несносен!
    А я рад стараться.
    Ты задыхаешься от смеха: - Пощады, пожалуйста, пощады! Достаточно, не то я лопну!
    А я рад стараться.
    Ты не скажешь уже с печалью в потухших глазах цвета летнего неба: - Спой мне песню любимую, развей мою грусть… Сердцу уныло…
    А я … ради кого мне стараться?

    Кричит простуженно ворон. Скрипит старчески ветка. Качает безразлично ветер худое прозрачное тонкое тело.

                Якутск 2 марта 2022г.

               
                3. СЕРЕНАДА


    Отлично помню тот день: мы слонялись по весеннему городу от нечего делать. Утомившись, заходили в маленькие уютные кафе, наполненные ароматами жареных зёрен кофе, свежей выпечки и пирожных. Пили там кофе и лакомились сладостями. А ещё там, в этих микромирах тепла и комфорта мы согревались. Всё-таки март в наших северных широтах месяц холодный.
    В тот день с синего неба приветливо, с пригревом светило яркое – почти весеннее – солнце.
    Мы стоим посреди толпы, снующей взад-вперёд по городской центральной площади. По очереди закрываем глаза, подставляем лица лучам солнца. Чувствуем тепло и наполняемся им. Затем, со смехом, кто правдиво или с небольшой фантазией делимся впечатлениями, какое ощущение кто испытал.
    В своих беспорядочных блужданиях по лабиринту улиц мы, увлёкшись, зашли в зону старой городской застройки с милыми маленькими домиками с окнами-прорезями и с дымящимися трубами. Но в основном, там полно двухэтажных домов, с покатыми скатами крыш, козырьками над подъездами с витиеватыми узорами из гнутой проволоки, стены выкрашены матово-белой или выцветшей малиновой краской. Этакое неприхотливое позднее сюрреалистическое зодчество, без которого нельзя представить историю городской архитектуры в полном цвете.
    Идём. Смотрим. Молчим. Вокруг нас кружат бездомные собаки, вечные спутники окраин и одиноких путников, в ожидании подачки. Сидящие на заборах кошки провожают нас жалостливым мяуканьем.
    Дом. Другой. Третий. Однотипные строения. Однако в каждом прослеживается своя история. Окна как под копирку, но за каждым разыгрывается своя жизненная трагедия или драма.
    Очередное строение: трещина молнией пересекает фасад, стены и углы стянуты металлическими конструкциями, крыша немного просела посередине, из слухового оконца торчит палка с привязанной на длинной верёвке жестяной банкой, её раскачивает ветер.
    Настроение у каждого из нас разное. Ты – помню точно – попеременно то впадаешь в некую флегматичность, тускнеет твой взор, сбивается голос, звучит негромко: - как можно жить в таких первобытных условиях, - то чему-то внезапно начинаешь восторгаться, взор блестит и голос звонче, идёшь вприпрыжку.
    Всех окна этого дома зашторены и закрыты. Открыто одно.
    Ты что-то говоришь. Шум машин мешает тебя слушать. Ты кричишь почти, что в моё ухо: «Прислушайся!» Верчу головой: «К чему?» - пожимаю плечами. «Неужели не слышишь? - указываешь рукой на открытое окно. – Музыкальные гаммы!» Удивляюсь твоей способности хоть что-то расслышать в какофонии уличных звуков. Вытягиваю шею, поворачиваюсь ухом и, в самом деле, какой-то неопытный ученик насилует себя, барабаня пальцами по клавишам инструмента. 
    Нынче это диво дивное – пианино в квартире.
    Мы стоим. Бренчание обрывается. После непродолжительной ферматы слышится более уверенное исполнение. Сложные пассажи. Звучит мелодия. Знакомый мотив. Играют чисто, без фальши. Оригинальное попурри на тему современных и народных песен в интересной обработке. Я незаметно для себя начал пританцовывать на месте; ты следом за мной – непроизвольно. И – бац! – хлоп! – бах! – резкий переход. Между лопаток, будто снег просыпался и на макушке выступил иней. С первых нот угадывается классика. Немецкая. Знаток музыки может легко определить к какой стране относится произведение, не зная автора. Темп мелодии умеренный. Название вертится на языке – не могу вспомнить – и смотрю на тебя. Ты сияешь: «Узнал?!» Хлопаю глазами, мол, силюсь, но… Мелодия звучит. «А сейчас?» - ты поворачиваешь лицо к окну, ждёшь немного и… поёшь:

                Песнь моя летит с мольбою
                Тихо в час ночной…

                Якутск    20 марта 2022г.



                АПРЕЛЬ

                1. МЕЖЗЕРКАЛЬЕ


    «Так проходит жизнь, - день сменяется днём, - звеня гитарной, пронзительно натянутой струной. Кому-то день приносит радость, веселье и счастье. Этих везунчиков большинство. К меньшинству относятся те, кто испытывает те же чувства с приходом ночи. Днём меньшинство затмевает гиперактивность везунчиков, заражающих окружающих своим жизнерадостным настроением, будто особо-опасным смертельным вирусом. У меньшинства нет иммунитета к этому вирусу. Поэтому они всегда находятся в тени: в тени зданий, в тени деревьев и кустов, в тени густой или скошенной травы, и, что самое страшное, в тени заборов. Любых: низких, из редко приколоченного штакетника, выкрашенных в ужасный меж-тональный цвет, или сложенных из массивного серого кирпича, будто застиранные детские пелёнки, высоких, до самого неба, и даже тех, что восхищают утончённые взоры эстетов своей лёгкой чугунной ковкой, воздушной и ажурной, будто сотканной из прозрачного и невесомого шёлка. Эта тень преследует меньшинство всегда – в солнечный день, в ненастье, в дождь и снег, - и всюду – идёшь ли длинными и ровными городскими улицами, или шагаешь высокими гулкими коридорами, задрапированными в любое время суток в сизый таинственно-загадочный сумрак. Тень – неотъемлемая составляющая существования меньшинства. Убери её и тотчас порвётся цепочка последовательности, составленная из дней их жизни».
    Такие взрослые мысли теснились в голове маленькой девочки Киры. Она лежала в большой спальне в маленькой кроватке вместе со своими подружками, по несчастью. В отличие от Киры, подружки сладко спали в своих кроватках, укрытые однотипными светло-серыми одеялами в чередующуюся крупную белую и чёрную клетку. Их спящие лица выражали спокойствие и умиротворённость, мелкие судороги пробегали быстро по их лицам – двигались щёчки, губки, носики, шевелились подбородки, - им снились разные сны, но одинаковые по содержанию: они видели в своих снах большие и дружные семьи, где есть папа и мама, сестричка или братик, или оба сразу.
    Кира не спала уже и забыла какую ночь подряд. Она старательно закрывала глаза, когда в комнате выключали свет и желали спокойной ночи. Слушала постепенно замирающий гомон шепчущихся подружек. Когда тишина опускалась с потолка тёмным покрывалом, Кира открывала глаза и подолгу смотрела вверх. Не моргая. Пока они не уставали и не начинали слезиться. Кира тихо всхлипывала, так, чтобы звук остался внутри неё. Часто моргала. Вытирала кулачками слёзы и начинала смотреть в ночное окно. На улице падающий снег разгонял ночную темень. Днём под солнцем слежавшийся снег сильно таял, чернели и проседали сугробы, становились ноздреватыми и смешными, будто мышки проделали в них ходы. Площадки и дорожки покрывали лужицы и лужи и в них отражалось синее, прозрачное небо с невесомыми и воздушными, похожими на пышные сдобные булочки, которые печёт добрая и пышная, как и её булочки, повар столовой тётя Надя. Когда смотришься в эти растёкшиеся по земле лужицы, то видишь в них небо. А когда переводишь взгляд вверх, кажется, что небо там вверху, где плывут облака, дует ветер, кружатся птицы, и здесь – внизу оно же. И бодро шагая по лужам, разбрызгивая весёлые отображения облаков, кажется, ты идёшь по синему небу! Именно так думала Кира, прыгая солнечным днём по лужам в новых радужных резиновых сапожках – она идёт по небу! Кира с грустной радостью вспомнила этот дневной эпизод и снова и снова из глаз потекли слезинки, противно увлажняя кожу висков, затекая за уши и прячась в каштановых кудрях. Кира стиснула губы и глубоко – протяжно и не по-детски – вздохнула, втянув в себя пахнущий детскими снами подружек воздух спальной. Он ей показался чуточку сухим, невкусным и совершенно лишённым аромата. Воздух неприятно ожёг ей нос, пробрался тонкими струйками внутрь и высушил лёгкие.
    Кира зажмурилась. Напряглась. Ей – немедленно – захотелось сжаться в комочек. Маленький-маленький комочек, превратиться в точку, едва различимую на поверхности огромного листа белой бумаги. Превратиться в невесомую пылинку, чтобы утром свежий ветерок, вызванный сквозняком, вынес её через форточку на улицу. Поднял высоко над городом и унёс туда… Мысли Киры на этом обрывались. Она не могла представить, куда бы унёс её – невесомую пылинку – утренний ветерок. Всё потому, что в отличие от своих подружек, несчастьем собранных в одном месте, она не жила с родителями и потом её никто с ними не разлучил, как тех же подруг. Кира не знала, были ли у неё родители. Был ли родительский дом. Где её любили мама и папа, возможно, даже старшие братик или сестричка. Был ли наполненный солнечной радостью родительской любви маленький семейный мир.
    Вчера Кира стала случайным свидетелем разговора двух нянечек. Она, движима неким внутренним острым чувством спряталась за дверью и превратилась в слух. Разговаривали женщины тихо, о ком-то из подопечных, но из расслышанных фраз Кира поняла, говорят о ней. Печалились добрые тётеньки, мол, вот же не повезло ребёнку, одна-одинёшенька на белом свете. А потом Кира услышала историю, от которой разыгралось её детское воображение так, что она едва не потерла сознание. Было так: ранним осенним утром сторож вышел подмести двор от опавших за ночь листьев и обнаружил на пороге перед дверью в деревянной коробке из-под овощей маленький свёрток из которого доносились звуки. Он позвал дежурного воспитателя. Коробку внесли в здание. Внутри оказался укутанный в чистые пелёнки новорожденный ребёнок, сверху пелёнок плотно спеленатый в тёплую серую шаль. В её складках обнаружили клочок бумаги. Красивым почерком на нём выведено одно слово – Кира.
    Под впечатлением от узнанных подробностей, Кира весь день ходила в каком-то тумане. Иногда он рассеивался, и она становилась прежней болтливой хохотушкой. Когда он вновь сгущался – Кира словно погружалась в некий анабиоз, теряла связь с окружающим миром, звуки пропадали, она ничего не различала и замыкалась в себе.
    Ещё раз печально вздохнув, Кира осторожно вынула из-под матраса маленькое круглое зеркальце в перламутровой крышечке от пудреницы, она нашла его днём возле забора. Полюбовалась своей находкой. Погладила осторожно. Затем подышала на зеркало. Вытерла до блеска уголком простыни и посмотрела на своё отражение. Смотрела она долго и пристально. Пока не ощутила себя внутри зеркальца. В загадочном межзеркалья, отличающемся от того, в котором она жила. Она увидела своё отображение и махнула ему ладошкой. Её копия в зеркальце тоже помахала ей в ответ. На той Кире, что была в зеркальце, красовалось просторное нарядное платье, кудряшки повязаны алой ленточкой. В руке она держит маленькую корзинку. «Привет!» - мысленно поздоровалась Кира со своим отображением. «Привет!» - ответила Кире Кира из зеркальца. Они молча смотрели друг на друга, пока Кира в зеркальце не оглянулась, будто кто-то её позвал. Кира в зеркальце подпрыгнула и махнула себе в кроватке ручкой и Кира в кроватке услышала свой голос, сообщивший, что ей пора домой. «Иди, - сказала Кира себе в зеркальце, - мы ведь обязательно увидимся?» - «Да, - сказала Кира из зеркальца, - посмотрись в него и позови меня: я сразу прибегу». Кира в зеркальце махнула себе из зеркальца и Кира в кроватке увидела убегающую себя в высокой траве по вьющейся тропинке к виднеющемуся вдали белому дому с распахнутыми гостеприимно ставнями и росшим вокруг садом. Из трубы, высившейся над красной черепичной крышей, вился прозрачный дымок.
    Кира завернула зеркальце в небольшой лоскуток из клетчатой ткани и положила его под матрас.
    «До скорой встречи, Кира!» - мысленно пожелала она сама себе и той девочке, увиденной в зеркальце и устремила взгляд в окно.
    Сумерки на улице стремительно светлели: и небо, и двор, и сад и всё, что окружало старинное здание с высоким крыльцом и колоннами, с сохранившимся флюгером, певшем со скрипом на ветру, казалось загадочным и таинственным от густо падающего весеннего апрельского снега.

                г. Якутск   3 апреля 2022 г.


                2. ПРЕДЗЕРКАЛЬЕ
               
               
    Удивительная вещица – зеркальце. Оно с одинаковым успехом, если в него долго смотреться, показывает то, что есть и чего нету. Часто происходит абсолютно неожиданное: зеркало начинает транслировать действительность наоборот, как рубашку, вывернутую наизнанку. Смотришься в него, - вертишь и так, и этак, - видишь зелёные купы деревьев, проезжающие машины, спешащих людей, слышишь гул голосов и приятный слуху природный шум. Наблюдаешь за всем этим и понимаешь, - ничего этого нет. Не может зеркальце показывать ночью в детской девчачьей спальне происходящее днём где-то далеко, где растут пальмы и на лианах качаются макаки. Не может, нет у него такой функции, у простого, а вот у волшебного – есть.
    Девочка Кира верила в волшебные свойства своего зеркальца, поэтому видела в нём, - как ей представлялось, - весь мир, расположенный за стенами детского дома и, помимо этого, отражать обратную сторону реальности.
    Девочка Кира, воспитанница детского дома, развлекала себя этими совершенно недетскими рассуждениями. К этому занятию Кира относилась ответственно, как и все девочки, носящие это красивое имя.
    Её детский ум, не загромождённый фантазиями взрослых, от которых они порой становятся несносны, требовал чего-то нового, сказочного, чтобы оно обязательно присутствовало в настоящей жизни. Кира знала точно, что всё описанное в сказках никогда не встретиться в жизни, но очень этого желала. Детский ум – это вам не рациональный и скептический ум взрослого человека; детский ум, если ему не хватает информации, зачастую выдумывает недостающее, строит свой мир и делает из сотворённого часто по-взрослому критические выводы.
    Зеркальце Кари полюбила. Не потому, что оно по чистой случайности стало её собственностью, а по причине до безобразия банальной – неодушевлённый предмет отвечал ей взаимностью. Кира это чувствовала, но не знала процесса, как он происходит. Да и ни к чему были ей эти ненужные знания, из которых не сделаешь тайны, что ж зря-то подружек смешить. По пустякам болтать Кира не была большой охотницей. 
    Тёмные апрельские ночи по обыкновению были мрачнее, чем положено, простуженно кашляли ветром и плакали крупными снежными слезами. В эти ночи Кира видела в своём маленьком круглом зеркале много чего и то, что видела, казалось ей загадочным и интересным, полным неразгаданных тайн и событий, путешествий в чужие далёкие страны и полёта в дальние пространства космоса.
    Кира часто жалела себя, ей казалось несправедливым то, что она долго остаётся маленькой. Страстное желание повзрослеть владело ею. Ей не терпелось окунуться в эту загадочность и раскрыть её тайны. И вгрызться – как червячки в сочные зелёные листочки – в интересное и докопаться до истины.
    Осознавая призрачность быстрого взросления, Кира печалилась, жалела себя и горько плакала. Тихо. Глотая слёзы и готовые вырваться наружу стоны. Выставлять наружу свои слабости казалось ей кощунственным. Свои тайны Кира привыкла хранить в себе, надёжно упрятав их от посторонних. Вынимать их она разрешала себе ночью, когда весь детский дом погружался в магию детских сновидений. Тогда она вынимала их из тайника и давала волю воображению, смотрясь в любимое маленькое круглое зеркальце.
    В одну из мрачных и тёмных апрельских ночей она так увлеклась смотрением в зеркальце, что не заметила, как приоткрылась в спальню плотно затворённая дежурной нянечкой дверь. Кира лишь краем глаза отметила узкий луч света, он лёг яркой линией от порога, - будто прочерченный рейсфедером, окунутым в золотую гуашь, - наискосок через всю комнату, наследил на стене светящейся чертой и отчётливо отпечатался на потолке.

                Якутск 20 апреля 2022 г.


                3. ЗАЗЕРКАЛЬЕ
               
    Кира не очень удивилась, когда почувствовала, что дверь открылась не в коридор, длинное помещение с дверями, ведущими в разные комнаты и классы, и высоким потолком, упирающимся в большое арочное окно, смотрящее одинаково печально и на уличную пёструю жизнь, и на гулко-сумрачную тишину коридора, а в другое помещение, оттуда доносились приглушённые голоса и раздавался неприятный режущий слух звон.
     Кира вздрогнула и крепче прижала зеркальце ладошкой к груди. Девочку раздирал интерес: не терпелось встать и убедиться в том, что то, что она видит ей не снится. Интерес и боязнь уживаются иногда до причудливости в детских душах. Так и Кира боялась встать, боялась скрипом кроватной сетки разбудить подружек, боялась прервать сладкую дрёму тишины с тихими шорохами снов в тёмных углах спальни, боялась признаться себе в своей боязни.
    А открывшийся мир – через узкую золотую щелку – говорил о себе тонким мелодичным пением хрустальных подвесок, украшающих люстру. Не то что подвесок, люстр в их том прекрасно-эстетическом понимании как предмете украшения помещения, в детском доме не было; на потолках красовались безликой плоскостью матово-молочные плафоны с лампами дневного освещения. Там же – в открывшемся мире – подвески пели при соприкосновении друг с другом.
    Золотистый свет из нового мира, невообразимо приятный взору Киры, тонким лучом разграничил общую детскую спальню. Золотистый луч был волшебным. Сначала он просто декоративным украшением лежал на полу, с альпинистской настойчивостью карабкался по стене и напоследок расчертил потолок.
    Немного позже от пола, стены и с потолка одновременно начали подниматься сталактиты, сталагмиты и тянуться горизонтальные тонкие полупрозрачные струйки золотистого свечения. Они казались настолько живыми и реалистичными, что Кира, раскрыв глаза, с ресниц которых убежал сон, с недетским восхищением смотрела на никогда ранее не виданный аттракцион чудес и волшебства.
    Струйки постепенно удлинялись, сплетались в косички, переплетались в затейливые узоры. В своём раскрепощённом детском воображении Кира живо представила невидимую пряху, сидящую за пяльцами в светлой горенке; также перед глазами девочки мелькали быстрые пальцы пряхи, прямо из воздуха умело плетущие ажурные узоры. Струйки, косички, узоры в какой-то неуловимый миг, - Кира чуточку рассердилась на себя, что его упустила, - соединились в воображаемой центральной точке квадрата, описанного золотистым лучок в по периметру комнаты и щелью в двери. Получился огромный фантастический рисунок из золотых нитей. Проступали объёмно предметы и утопали рельефно низины. Рисунок постоянно менялся. Если на первых порах он состоял из перекрещивающихся линий, то им на смену пришли плоские и объёмные геометрические фигуры. С огромным любопытством Кира наблюдала за изменениями и, даже, как-то следом устыдясь своей мысли, подумала, хорошо, что подруги спят и не могут разделить с нею её радость от наблюдаемого зрелища. Всё было необычно на этой огромной картине: плоские фигуры не двигались, но, если присмотреться, - Кире это удалось со второй попытки, - они подрагивали, и лёгкая рябь пробегала по контуру золотистого полотна; объёмные фигуры находились в постоянном вращении вокруг собственной гипотетической оси.      
    Рисунок, точнее картина, - как всё, происходящее этой апрельской тёмной ночью, бросающей с немым криком о спасении в сонные окна пригоршни снега, - возник неожиданно. Правильнее, она будто выплыла из тумана плоских изображений и объёмных объектов и тотчас стали проявляться по всей ширине и высоте золотистого полотна детали. Проступающая картина вбирала в себя всё лишнее и на освобождённое место, - мазками, скупыми и мелкими, и широкими, размашистыми невидимый художник кистью наносил золотую краску всех тонов и оттенков. Смелый, широкий штрих – и появились лёгкие воздушные облачка и послышался…
    Кира не поверила, подумала, ей показалось. Просто неоткуда было здесь взяться этому неприятному, капризному, с нотками звукового доминирования мужскому скрипящему голосу. Неоткуда, однако Кира его слышала, и он доносился из-за щели в двери.
    «Мне говорят: ты узурпатор, ты вандал, посмотри, она тебя боится и стесняется. Ох-ох-ох! Надо же, какими мы вдруг стали стеснительными, после всего… Впрочем, хочу поинтересоваться, стеснительность, не в счёт боязнь, это не повод мне начинать беспокоиться. Я, как оказалось, совсем не знаю тебя. Может, ты ведёшь двойную или тройную жизнь? Может, ты за моей спиной крутишь шашни (Кире почувствовала страх, проникающий в сердце, она не знала значения этого слова и ей оно показалось плохим) со своими любовниками… Ах, прости, это ведь твои друзья. (В словах Кира почувствовала издёвку.) Где гарантия, что ты с ними же не поступаешь также, как со мной – мутишь воду за спиной…»
    Неприятный скребущий голос пропал неожиданно. Кира сжалась в комок под одеялом и ещё сильнее прижала зеркальце к своей груди горячей ладошкой. Пока она слушала оскорбительную речь, она совсем забыла о картине. На дальнем плане вершины гор, тонкая нить облаков повторяет линию горных пиков. Подножие утопает в густом лесу, он тщательно прорисован, видны не только стволы, но и ветки с листьями на переднем плане. Кира смотрела на обновившуюся картину и даже в какой-то миг показалось, что ветви деревьев двигаются и она слышит тихое пение листвы, а облака плывут в странной медлительности над вершинами гор. Кира не была знатоком искусства, в свои малые годы она всё-таки имела представление о законченности любого дела, это ощущение жило в ней. Так и с картиной. Она жила. Дополнялась новыми деталями. Внезапно по холсту, по нанесённой краске поползли мелкие трещины. Кира услышала сухой режущий треск. И снова прежний неприятный голос ворвался в спальню из-за двери: «Не смей лгать. Никогда мне не лги!» Чем дольше он звучал, тем больше трещин появлялось на полотне. «Грязная, подлая, наглая! Думала укрыться от меня?» Золотая мелкая пыль, темнея и растворяясь в полёте, начала осыпаться с угрожающей скоростью. «Я тебя всюду найду! И тогда не говори, что я…»
    Вместо картины по полу, стене и по потолку шёл золотистый луч, нарисованный рейсфедером, окунутым в золотую гуашь.
    «Что же там происходит?» - с тревогой подумала Кира и встала с кровати, стараясь не скрипеть металлической сеткой. Надела тапочки и сделала два шага. Послышался сразу же оглушающий стальной грохот, будто подошвы обуви были отлиты из металла.
    «Ты не одна? - тотчас послышалось из-за двери. – Кто ещё дома?» И тут Кира затрепетала, её привёл в нервное возбуждение приятный женский голос: «Я одна. Можешь проверить». Раздались поспешные звуки открываемых дверей шкафа, тумбочки, двери в соседнюю комнату, быстрые суетливые шаги – шаркающие подошвы стирала в пыль краску с полов, слышно отчётливо, как запинаются о дорожки. «Обязательно проверю!» - торжествовал дико мужчина каркающим голосом. И внезапно произошло некое озарение, Кира увидела злое мужское лицо, вытянутое книзу, с тонкой ниточкой губ искривлённый рот, неряшливая растрёпанная бородка и выбритая верхняя губа. Тёмные страшные глаза навыкате так и кипят злобой. Крашеные волосы гладко прилизаны к черепу. Кира вздрогнула и снова нечаянно сделал шаг, прозвучавший тяжёлым падением с высоты тяжёлого предмета. «Кто это?» - в ужасе подумала Кира и сжалась от неприятной ледяной волны, исходящей от мужчины. «Уверяешь, ты одна? - не унимался мужчина. – Где он? Где?»
    Обиженно зазвенела разбитая о пол чайная пара и печально прозвучала в диссонанс чайная ложечка.
    Кира сбросила с ног тапочки. Холодный пол ожёг горячие ступни и Кира непроизвольно тихо вскрикнула. И тут же Кира услышала новый шквал негодования каркающего мужчины. «Признавайся, где ты его прячешь? Признаешься и получишь моё прощение. Я могу быть временами великодушным. Тебе ничего будет. Ему же – сломаю хребет. Где – он?»
    Кира вздрогнула вместе с женщиной, - она вдруг почувствовала некую пространственно-интимную связь с ней, - и ощутила на своём лице её слёзы.
    «Я устала повторять, я одна, - звучал красивый женский голос, женщина срывалась на плачь, но с трудом сдерживалась. – Я старалась быть тебе верной». Прошла минута зловещей тишины и снова зазвучал каркающий голос: «В этом всё и дело: ты старалась быть мне верной. Значит, ты думала о других, находясь со мной, или с другими об ещё ком-то… И смеешь лгать о верности ко мне… Дрянь!..» Раздался громкий звук пощёчины. Кира дёрнула головой раз, другой, третий – мужчина наотмашь бил женщину по лицу, по красивому лицу, по которому текли слёзы, она не защищалась и только закрыла глаза. Устав, он остановился. Увидел заплаканное лицо и ехидно рассмеялся. «Прекрати это представление! Меня не растрогают эти крокодиловые слёзы». Послышались шаги. «Подумать только: я старалась быть тебе верной… Не поверишь, сейчас расплачусь от умиления… Быстро утри сопли и свои мерзкие подлые слёзы!.. Видеть не могу твоего притворства».
    Кира почувствовала, что шевелит губами в унисон с женщиной и расслышала её слова: «Зачем приходишь, если не можешь видеть?»
    Кира увидела новый замах руки и почувствовала обжигающий удар по щеке, и она сразу запылала и заныла от боли. Кира сорвалась с места. В два шага преодолела расстояние, отделяющее от двери. Распахнула широко и закричала неестественно громко, срываясь на визг, выплёскивая из детской груди зло и выдавливая остатки воздуха из лёгких: «Оставь её! Не смей её трогать!»
    Девочка ввалилась в комнату, упала, больно стукнувшись коленями о пол, сквозь пелену слёз рассмотрела интерьер. За круглым столом, покрытым бархатной зелёной скатертью с бахромой сидела на стуле красивая молодая женщина в тёмном платье с накинутой на плечи шалью, милые черты показались Кире знакомыми, она знала, что где-то их видела, эти глаза, немного с горбинкой нос, чувственные губы, каштановые волосы. Женщина сидела, сжавшись в комочек, на стуле и нервно подрагивала. Перед ней расхаживал туда-сюда высокий худой мужчина в сером костюме, он был точь-в-точь таким, каким увидела его в своём видении Кира; иногда он останавливался и заносил правую руку, но сдерживался, лицо искажала нервная гримаса, парализуя мышцы лица и он отвратительно двигал щеками и шевелил маленьким носом.
    «Ты это слышала?» - спросил он, остановившись и озираясь. – «Что?» - устало и разбито произнесла, еле шевеля губами женщина. – «Крик!» - «Какой крик? Тебе померещилось». – «Померещится тебе, если я найду этого мерзавца!» мужчина оглянул комнату, снова ничего не нашёл и сел на стул напротив женщины.
    Кира поняла, её не видят. Она невидимый свидетель какого-то разлада. Отчего-то волна страха прокатилась по телу. Ей отчаянно захотелось вернуться в свою спальню, залезть в кровать, укрыться с головой одеялом. Кира шагнула назад и ощутила спиной преграду. Это только прибавило страху. Она в порыве отчаяния развернулась к стене, чтобы отыскать дверь, как едва не вскрикнула: перед её лицом на стене висела картина с тем же изображением горных вершин, тонкой полоски вечерних облаков, густого леса, она и написана была только одной – жёлтой – краской, но умело используя игру тонов, полутонов, игру света картина казалась написанной разными красками.
    В тоже время между Кирой и находящимися в комнате людьми находилось прозрачное препятствие, оно служило экраном, который не позволял Кире войти в пространство людей и оставаться для них невидимкой, не позволял открытого вмешательства в течение события.
    Крик рвался наружу, распирал грудную клетку, вырывал рёбра из хрящей, сжимал крепкой стальной кистью горло – вопль оказался сильнее и Кира сжала рот дрожащими ладошками, через это непрочное препятствие тихий стон прозвучал в звенящей тишине. Движение воздуха за спиной заставило обернуться: едва не напоровшись на девочку, мужчина с саркастической улыбкой остановился почти впритык, касаясь выпирающими костями груди головы девочки и она почувствовала не запах исходящий от мужчины, самый что ни на есть настоящий смрад разлагающегося тела и вздрогнула, он хихикнул, срыгивая, и гадкое амбре немытых зубов, алкоголя, сигаретного дыма и чего-то ещё трудноопределимого обдало её и Кира задержала дыхание, отчего у неё тотчас же застучали молоточки в висках, отсчитывая время, отпущенное для недетского испытания. Мужчина смотрел на картину, похмыкивая и помахивая перед лицом уродливо-паучьей кистью, будто отгонял от него мух, слетевшихся на долгожданное пиршество. «Как ты можешь эту мазню называть живописью? Всегда удивлялся твоей необузданной фантазии. Впрочем, среди твоих друзей много таких вот мастеров кисти от слова «худо»!» Он расхохотался, откинув голову назад. Кире ужасно захотелось садануть ему в живот. Рука девочки застыла на полпути – она упёрлась в прозрачную упругую стену.
    Успокоившись, он продолжил: «Цель моего визита – узнать, что ты решила». Женщина дрожащей рукой налила в стакан воды и поднесла к побледневшему лицу и бесцветными губами прикоснулась к краешку стакана. «Нет», - с тихой решительностью произносит она. Развернувшись на месте, собрав в круговые складки ковёр, мужчина уставился на женщину. «Повтори, я не ослышался?» Прозвучало более уверенно: «Нет».
    Гримаса ненависти промелькнула на лице мужчины. Он сделал ногами несколько па и, пританцовывая, прошёлся к столу, упёрся о него руками, похожими цветом на руки покойника. «Внимательно обдумала?» - «Да, это моё последнее слово». – «Твоё слово никому не интересно. Моя позиция: никаких детей – одни отношения без обязательств».
    Что-то шевельнулось в сердце Киры, у неё в голове прозвучали мысли женщины, но она произнесла противоположное, что сильно удивило Киру: «Твоя позиция – твоя. Моё мнение для меня важнее». Колкий смех, будто горсть просыпанных ледяных осколков, распространился по комнате вместе с невесть откуда налетевшим холодным зимним воздухом: «Кому интересно твоё мнение, ты, жалкая потаскушка от искусства? Даю три… (Мужчина наморщил лоб, что-то считая.) Четыре дня, - больше не могу и так для тебя большая фора, - и тогда, если снова заартачишься, меры приму строгие и как бы потом тебе не пришлось жалеть». Мужчина взял стакан с водой. Повертел пальцами. Выпить не решился и вылил воду на скатерть перед женщиной с кислой миной на отвратительном лице. «Через четыре дня либо я услышу верный ответ, либо…»
    Чёрная густая осязаемая кожей лица и рук мгла опустилась вокруг Киры. Она часто-часто заморгала, стараясь хоть что-то в ней рассмотреть и от неожиданно открывшегося прямо перед ней большого белого прямоугольника она едва не упала на пол. На белом экране с большой скоростью замелькали кадры из чьей-то чужой жизни: берег летнего моря, утро, пустой пляж, на простеленном полотенце бок о бок лежат молодые женщина и мужчина, она ему шепчет на ухо, он хохочет, потом они срываются с места и бегут в волны и уплывают далеко в море; затем картинка меняется – незнакомый город, та же женщина бредёт под проливным дождём, на ней промокшее пальто плотно облегает стройную фигуру, женщина дрожит, она держит в руке фотографический снимок; горные заснеженные вершины, чистое голубое небо, деревянный домик с коптящей дымком трубой, распахивается дверь и наружу выскакивает огромная лохматая собака и начинает радостно визжать и прыгать возле кого-то, визитёра не видно; и последний эпизод – женщина идёт по ночной пустынной улице, на руках у неё маленький свёрток, она всё время низко наклоняется к свёртку и что-то говорит; напрягши слух, Кире удалось расслышать всего два слова: доченька и прости. Женщина долго идёт ночным городом, избегает центральных улиц с усиленным движением авто и огромным количеством бодрствующих горожан. Кира следует за женщиной, нечто таинственное заставляет её делать это. Внезапно Кира поняла, женщина решилась на решительный поступок, но откладывает его исполнение; Кира чувствовала сомнение и волнение женщины, оно передалось и ей и её маленькое тельце тоже начала сотрясать дрожь. Следом за женщиной Кира прошла на окраину города. Пошёл мелкий дождь. Заблестела энигматично трава в лунном свете. Магически серебрились капли влаги, отражая свет редких фонарей. Шумно дышали дождём кроны деревьев. Когда они вышли – женщина, за нею Кира – из очередного переулка и прошли под тёмной сырой аркой, пропахшей отсыревшей штукатуркой, разросшимся мхом и плесенью, Кира увидела, как отовсюду навстречу им из дождевых струй начали выходить фигуры женщин, держащих на руках детей, мужчин молодых и пожилых, они тоже держали на руках или за руки маленьких мальчиков или девочек, они шли за ними, они шли им навстречу, они выходили из промокших стен домов и смотрели из сонных окон с разных этажей, фигуры людей толпились на карнизах крыш, теснились, удерживались на скользком металле какою-то необыкновенной силой притяжения. Молчание, глухое молчание под аккомпанемент дождя сопровождало женщину и Киру в пути. Пока Кира не узнала во впереди стоящем здании с колоннами и флюгером на крыше свой детский дом. Кира не в силах остановиться, против своей воли шла за женщиной. Вот женщина остановилась пред ступенями дома. Кира обошла женщину и рассмотрела её, она писала огрызком карандаша на клочке бумаги ровным красивым почерком. Женщина была в чёрном, будто носила по ком-то траур. Широкий плащ скрывал фигуру. Тёмный платок туго повязан на голове. Ветер качнул фонарь над входом и сейчас же внутри у неё всё оборвалось, она узнала женщину, узнала ту, которая снилась долгими осенними дождливыми ночами – это несомненно была та женщина, за которой она наблюдала и слышала неприятную беседу с отвратительным мужчиной. Написав записку, женщина вложила её между складок свёртка и в нерешительности застыла – фигура её то удлинялась, то укорачивалась вместе с покачиванием фонаря и бегала вокруг, утопая в дождливой темени ночи. Женщина плакала и Кира на своём лице ощущала её слёзы, они просто жгли раскалённым железом её детскую кожу, оставляя на ней незаживающие раны. Пошевелившийся свёрток заставил женщину принять решение – сонные и чмокающие звуки доносились из-под навёрнутых слоёв материи – женщина открыла лицо ребёнка и покрыла его быстрыми поцелуями, плача и говоря что-то неразборчивое. Киру от очередного открытия буквально не разорвала молния, блеснувшая в небе и расколовшая тёмную синь на две рваные половинки, откуда с удвоенной силой полился дождь, переходя в сильный ливень. Кира, помимо того, что узнала женщину, она каким-то своим неведомым чувством догадалась, кто она. Она захотела крикнуть, комок слов застрял в горле. Она не могла его проглотить и так и стояла с раскрытым ртом, наблюдая происходящее далее. Сердце девочки билось всё сильнее, оно готово было в горячем порыве выскочить из хрупкой детской груди и навсегда остановиться. Кира не боялась за себя, она переживала за женщину; что-то тяжёлое, ледяное, сковало движения Киры и слёзы девочки смешались со слезами дождя. Борясь с оцепенением, Кира протянула руки к женщине – лицо девочки осветилось внутренним огнём, выступающие из дождя фигуры всё плотнее обступали их и смотрели с неким сочувствием и пониманием, продолжая хранить молчание. Лицо, губы, профиль – всё было отлично знакомо Кире. И если движение вернулось к ней, то голос окончательно пропал. Медленно переставляя непослушные пока что ноги, Кира сделала шаг вперёд. Ещё немного и Кира могла взять женщину за руку… Она опоздала. Женщина наклонилась к порогу двери. Положила сверток. Пошла быстрым шагом, не оглядываясь в приближающиеся сумерки рассвета.
    Чувствуя собственное бессилие, Кира в последней попытке раскрыла рот и прозвучавшие высокие ноты детского голоса, пронизанные отчаянием и болью, всколыхнули остатки ночи, пропитанной дождём и не приснившимися снами горожан и их домашних животных, высокие ноты резонировали с окружающим пространством и на фонарях начали гаснуть лампы, дома очнулись от ночного забытья и бельмами сонных окон уставились на девочку, спрашивая безмолвно, чем они могут помочь, стряхнули с себя опавшую дождевую росу деревья и травы и молочный туман застелился длинными узкими полотнищами между дождевых фигур, деревьев, домов, улиц и пополз-полился длинной молочной рекой за городские окраины, будто унося с собой недетскую боль маленькой девочки. Этот крик, показалось Кире, услышала и женщина. Она всего на мгновение замерла. Напряглась спина под тёмным плащом. Помедлив, женщина пошла прочь и Кира крикнула, собрав все силы, вложив в крик всю себя, крикнула вслед удаляющейся фигуре:
    - Мама, мамочка! Не делай этого! Не оставляй меня одну…

                Якутск 29 апреля 2022 г. 


                МАЙ

                1. ПЕШКА

               
    - «Пешка»?
    - Так точно.
    - Почему? Странный выбор.
    - Отнюдь, рациональный.
    - Поясните.
    - Пешка, при умном распоряжении своим ресурсом, имеет много шансов стать королевой. Карма королевы – быть битой или прятаться по полю.
    - Н-да, странно как-то. Так и быть, запишем: позывной «Пешка». Может, передумаете?
    - Никогда идя вперёд не оглядываюсь назад.
    - Похвально. С каждым набором всё меньше целеустремлённых. Сомнения?
    - Никаких, когда открываются такие перспективы.
    - Придётся посражаться.
    - За место под солнцем готов грызть камни голыми дёснами.
    - Ух, как вы опасны. А с виду… Даже завидно…
    - Пока завидовать нечему. Разрешите идти?
    - Возьмите документы и идите.
    - Слушаюсь.
    - «Пешка»...
    - Да?
    - Семь парсеков под килем…

                ***

    - По статистике 99,99 процентов пешек погибают, переступив первую линию нападения или обороны.
    - А как же оставшиеся 0,01 процента?
    - Тут, как говорится, без вариантов: либо голова с плеч, либо в крови меч. Популярно для остроглазых: в госпитале катетер от члена до горла, или сам от перемекамендоза – тю-тю.
    - И такое бывает?
    - Всякое по ошибке бывает.
    - Что же с нами?
    - Пока ясно одно: готовимся по расширенно-сжатой межгалактической освободительно-эвакуационной программе протоновобранцев.
    - Вопрос можно?
    - Можно бяшку за ляжку и козу на возу. Остальное – разрешается. Вопросы есть?
    - Есть… Вопрос… Один…
    - Валяй, пехота! Пыли подковами…
    - Хочется знать, куда попадём.
    - Туда, пехота-пешечки, где пропадём.
    - Это армейский юмор?
    - Это, пешки, армейские будни…

                ***

    - «Пешка»?
    - Так точно.
    - С таким позывным не страшно умереть глупо?
    - Что за бред!
    - С таким позывным не погибнешь по-геройски и умрёшь глупо.
    - Умереть умно – это по-геройски и почётно?
    - Вопрос не в самой смерти.
    - В её способе.
    - Нас предупреждали: вы вспыльчивы и не сдержанны на язык.
    - Будь я покладист и учтив со всякой сволочью, сейчас точно дискутировал бы с червями по поводу их гастрономических пристрастий. И ещё – нас воспитывали в комбинате силы духа по другим критериям по отношению к враждебным материям.
 
                ***

    Частенько из новоприбывшего пополнения интересуются, как мне удалось сохранить жизнь. Отвечаю просто: повезло. Всплывает интересующий вопрос: а остальным. За годы службы привык к коротким фразам приказа: остальным – не очень. В нашем деле главное не сомневаться. Сомневающиеся приспособились к новым условиям. Я адаптировался к иным.

                Якутск 15 мая 2022 г.


                2. ПЕШКА. ИНГУМАЦИЯ

               
    Это входит в систему подготовки наступательного и оборонительного плана. Никто не ожидал такого результата по окончании учебной операции. Довольствоваться приходилось данными, имеющимся в наличии. Как всегда, военные медики не обнаружили факторов, указывающих на насильственное причинение смерти. В заключении указали, - исключительно у всех погибших, - наступление смерти при невыясненных обстоятельствах.

                ***

     Жирный неповоротливый увалень в военной форме без определённых знаков различия расхаживал перед строем новобранцев и распинался о прелестях контрактной службы. С потолка сцены свешивался огромный белый параллелепипед. На нём мелькали в быстром просмотре кадры, характеризующие небывалые привилегии контрактников. Большинство из нас смотрели на эти удивительные картинки раскрыв рот. Ещё бы! В той глубинке, где большинство из нас прошли становление в половом контексте и, не обращая внимания, всё же смогли сохранить психическое стабильное состояние, принимая массовое участие в бойне между группами не до последней крови, а до последнего мертвеца. На моей памяти во время таких характер-стабилизирующих игр было забито насмерть несколько моих друзей. Нам говорили, не стоит горевать, в будущих сражениях нас будут непременно преследовать только одни смерти и нам следует привыкнуть к виду мёртвых людей. 

                ***

    Жирный боров в военной форме без знаков различия расписывал доступные всем блага. При условии, если каждый из нас пройдёт тропу становления.
    Большинство моих сокурсников приняли на веру каждое произнесённое слово. Вечером в команде, - помещении для курсантов, - только и было разговоров о предстоящем событии. Отовсюду неслись всякого рода предположения и высказывавшие их без стеснения обозначали свои приоритеты: идти по головам претендентов, топтать в кровь тела слабых, взбираться наверх, не смотря на трудности, резать сомневающихся, рвать их зубами, топтать и стремиться к вершинам.
    Жирный боров расписывал так красочно, что большинство поверило в эти райские россказни. Настолько уверовали во все эти байки, что потеряли чувство сохранения.
    Мимо многих прошло событие, когда в коридорах увеличилось количество вооружённой охраны. Когда запретили почти тотчас же выходить из помещений. Когда на стук в дверь, - толстую металлическую дверь с глазком, - перестали отзываться находящиеся снаружи охранники.

                ***

   Я не молоденькая простушка с периферии, которую можно с лёгкостью уболтать на оральный секс без последствий. До общего отбоя и прекращении функционирования массового слежения за личным составом, я воспользовался своим правом на личное время и направился в библиотеку.
    Едва я появился на пороге помещения, табличка на стене которого гласила, что это склад небоевой специфической информации общего доступа, как откуда-то из глубин мрачных помещения возникла предо мной фигура согбенного старичка. Серый вытертый камзол висел на нём, как пальто огромного размера на тремпеле. Глаза выцветшие смотрели слезясь вперёд, и казалось, что он силится высмотреть что-то такое интересное, спрятанное за горизонтом. При этом его руки постоянно находились к некоем поисковом движении.
    Я представился и отрекомендовался, что именно хочу получить из недр сего странного для меня заведения.
    Странный старый человечек странно покачал головой и удивительно крепким юношеским голосом ответил, что давненько в его пенаты не забредали молодые добровольцы. Последний из них, если ему не изменяет память, посетил сии великолепные помещения несколько лет назад. В остальное время он, скромный служащий архива, только тем и занимается, что классифицирует и оцифровывает старинные военные документы.
     Старичок, расшаркиваясь, поинтересовался интересующим меня предметом и когда узнал о предстоящем испытании сильно изменился в лице. Он посоветовал мне пока не поздно покинуть эти мрачные стальные стены, вернуться домой, забыть обо всём увиденном и узнанном и начать жизнь обычного обывателя.
     Пришлось настоять на своём желании ознакомиться с некоторыми документами. Период от нескольких лет до пары сотен. Старичок, кивая, удалился.
     Вернулся он необыкновенно быстро с тремя тонкими папками в руках, оплетёнными широкими серыми лентами с металлическими печатями. Помолчав, он сообщил, что здесь собраны, в общем-то, сведения об интересующем меня предприятии. Он положил папки на стол и молча удалился.
    Едва я прочёл первые строки документа из первой папки, как догадался об истинной сути всего, что ожидает новичков на полосе непредвиденных препятствий.
    Нельзя назвать дезертирством обдуманное решение: выйдя из библиотеки я направился прямиком к забору из мелко переплетённой проволоки с длинными острыми шипами.
    Звук воющей сирены преследовал меня много дней, во дни моего шараханья по безлюдным местам, по болотистым местностям, по каменистым пустыням, по глубоким оврагам и посреди течения бурных рек, которые приходилось преодолевать вплавь.
    Иногда слышу его во сне. Просыпаюсь и не могу в первое время определить своё местонахождение. И лишь мгновение спустя, вздохнув облегчённо, снова опустившись на подушку головой, вздыхаю непринуждённо.
    Прошлое моё осталось со мной. Оно меня не отпускает. Живёт в соседнем доме и улыбкой симпатичной молоденькой вдовы ободряет меня при встрече.

                ***

    Лёжа неподвижно в узком ящике, где не в силах повертеть-поразмять плечами, начинаешь философски относиться к некоторым амбивалентным заскокам кликуш, вещающих всякую хрень от имени того, кого они ни разу в лицо не видели…

                Якутск 18 мая 2022 г.
 

                3.ПЕШКА. СТРАСТИ ПО СТРАТОСФЕРЕ

               
    - Никогда не препятствуйте приходить ко Мне детям…
    Вдалеке сидел на невысоком табурете человек в длиннополом сером лёгком халате. Он говорил медленно. Всматриваясь каждому в лицо. Он обращался ко всем сразу и каждый из присутствующих ощущал, что этот странный человек говорит именно ему.

                ***

    Я не вдавался в его речи. У меня перед глазами была иная картина: облепленный грязью, пропахший человеческой мочой и фекалиями стою перед высшим военным советом. Толстые непроницаемые маски на застывших лицах. Они не верят моему возвращению. Думаю перед ними двойник. В итоге звучит вопрос: как тебе, Пешка, удалось выбраться. Стойка «смирно» не для меня; руки в карманах грязных брюк, сплёвываю на чистый пол: скажу – не поверите. Мне предлагают: постарайтесь рассказать, чтобы поверили. Делаю безразличную мину, цыкаю уголком рта: шёл по головам. Выдох возмущения взлетает под потолок ангара: вы говорите об этом в переносном смысле? Кашляю и выдаю: в прямом, переносить было нечего, полз наверх через гниющие трупы, полз к солнцу, его не видел, знал, что оно есть; упирался в разлагающиеся тела руками и ногами, иногда проваливался по локоть в гнилую плоть или по колено в что-нибудь похлеще; себе не поверил, когда солнце ударило в глаза заходящими лучами; вытер лицо рукой в чужой крови, смахнул усевшихся на лицо мух и направился к точке возврата.   

                ***

    Моё присутствие здесь нелегальное. Я дезертировал в эту эпоху по причине трудного отслеживания разыскиваемого человека поисковой системой. И не прогадал. Здесь нравится. Мне комфортно. Научился входить в тела здешних жителей и читать их мысли, даже иногда кое-что их руками делать, то, что им непривычно, отчего они частенько впадают в ступор и зависают как вычислительный механизм, проглотивший вирусную школьную программу. 
     Никогда не догадывался, насколько интересно занятие примерять на себя тело другого человека, узнавать его пристрастия, предпочтения, читать мысли, узнать, открытая эта натура или он тот, кто ходит под дождём в чужих ботинках.
    Признаюсь, забавны первые минуты нахождения в новом «костюме» или новой «одежде», они не всегда по размеру и можно сравнить с поведением верзилы, пытающимся натянуть на себя понравившийся костюм коротышки. Смешно и только.
    Мне-то ужас как весело, а вот моему «костюму» не до смеха. Ему некомфортно. Сразу чувствует неладное.
    Население эпохи, выбранное для укрывательства, по большинству низкорослое. Редко повстречаешь настоящего великана, высокого и крепкого.
    Ощущения от примерки таковы – костюм с чужого плеча мал в плечах. Естественно, стараюсь выпрямиться, размять руки-ноги и у моего визави трещат коленки, распрямлюсь – и у него стреляют позвонки, пошевелю плечами – хрустят суставы. Тяжело, но никто не обещал дворцовых покоев и люксовых карет на быстром ходу. Вот и получается, то, что для привычно, для «костюма» новинка, чем и ставлю в тупик счастливчика. 
    Наглядный пример. Прогуливаюсь вчера вечером по здешнему городскому рынку. Захожу в лавку торговца тканями. Стою, наблюдаю тайком, с умным видом знатока рассматриваю образцы тканей. Вижу, хозяин, хитрая, прожжённая бестия, заговаривает покупателя, сам тем делом отмеряет укороченным стандартом длины ткань. Заглядывает в глаза, льстит покупателю, дескать, как тому повезло, что он зашёл именно в его лавку. В других его-де обязательно обманут, а он, достопочтенный Мерхаб, за свою долгую жизнь и лишней нитки не вытянул и пусть его покарают боги, если он когда-нибудь обманет.
    Как происходит примерка «костюма» описать не могу. Если просто, получается так: вот я сам в себе и минуту спустя – в другом теле. Спонтанно.
    Клянусь третьим законом полкового устава, это произошло и в лавке. Стоял рядом с покупателем. И вот в теле Мерхаба.
    «Клянёшься мною?» - мысленно спрашиваю хозяина лавки. Он озирается: «Ты кто?» Мерхаб не понимает, кто с ним говорит. – «Ты только что мною клялся, - говорю ему, - или уже забыл?» - «Кто клялся?» - глазки так и бегают по лавке. – «Ты», - настаиваю я. – «Я не мог никем клясться, клянусь… - Мерхаб осекается на полуслове, - вспомнил! Я клялся богами!» - «Я – твой бог», - с металлом в голосе произношу я. – «Мой? – не верит хозяин. – Как так мой бог?» - «Твой! – смеюсь, - а то чей же ещё! Или ты сомневаешься?» Хозяин глазками не верит и ищет говорящего. – «Чем докажешь?» Чувствуется, к нему возвращается прежнее нахальство и уверенность, он догадывается, что его разыгрывают. – «Докажи своё божественное величие!»
    Это он зря. Его низкорослого, с отвисшим животом, сразу же сбивает с ног боль в ступнях, через плотную ткань тапочек из тонкой кожи горного козлёнка вылезают кривые пальцы с нестрижеными ногтями. Бедра и голени затрещали, удлиняясь. Тело начало расти в ширину и высоту. Мерхаб взвыл: «Мне очень больно!» - «Негодяй, - рокочу в его голове, - ты продолжаешь сомневаться?» - «Нет, - вопит он, - верни мне моё тело и повелевай! Исполню твой любой приказ, мой повелитель!» Не я произношу эти слова, Мерхаб, не без моей помощи, конечно. – «Видишь двух пожилых женщин в ветхих одеждах, - поворачиваю ему его голову налево. – Зови их в лавку». – «О, мой бог! – мямлит Мерхаб. – они бедны, они не купят ни локтя ткани, они для них очень дороги». – «Зови немедленно, - и начинаю шевелить его плечами, хрящи трещат. – Выйди к ним, возьми их за руки и приведи к себе. Предложи весь товар, что на полках, и тот, что в кладовых. Живо!»
    Камнем, пущенным из пращи, вылетает Мерхаб из лавки под жаркое вечернее солнце. Хватает за руки женщин. Тащит за собой. Естественно, они пугаются. Упираются. Не хотят идти. «Уважаемые старицы, - лепечет Мерхаб, - прошу ко мне. У меня вы найдёте самый лучший товар во всём Арканде! Только у меня самый богатый выбор прекрасных, нежных и воздушных тканей!»
     В нерешительности останавливаются женщины на пороге лавки. Никогда в своей жизни они не видели такого великолепия. Я же рад стараться: руками хозяина лавки расстилаю на прилавке тончайший переливающийся атлас, легчайший прохладный шёлк, ткани из хлопка и льна. Женщины шушукаются. Недоверчиво смотрят на хозяина. Смотрят друг на друга, не решаясь что-либо сказать. – «Нравится? – разворачиваю рулон шёлка. – Сколько локтей тебе нужно для нового халата? Столько? – отрезаю на глаз приличный отрез, сворачиваю и укладываю в корзину. – А тебе, - обращаюсь ко второй, - сколько?» Одна из них говорит: «Нам нечем заплатить за это, господин». – «А зачем вам платить?» - спрашиваю я. – «Как зачем, - бунтует Мерхаб, - за товар дают деньги!» - «Вам платить не надо, - объясняю им. – Это вам подарок от Мерхаба! Мерхаб – это я! Берите, уважаемые, и идите с миром!»
     Мерхаб с тоской смотрит вслед женщинам. Но тут я выталкиваю его на улицу и кричу его ртом: «Слушайте жители нашего прекрасного города Арканда! Этой жемчужины мира! Это говорю я – Мерхаб! Сгодня я раздаю свои лучшие ткани, привезённые со всего света, бесплатно всем нищим и бедным! Спешите ко мне, все, кто слышал! Кто слышал, расскажите другим! Это говорю я – хозяин лавки тканей, уважаемый Мерхаб!»
    Ох, повеселился же я, наблюдая за посеревшим лицом Мерхаба, когда он дрожащими руками отмерял и отрезал куски лучшей ткани и отдавал в руки бедняков и нищих.
    Перед тем, как вернуться назад, предупредил Мерхаба: «Не вздумай изменить решение твоего бога. Или нынче же вечером не сможешь совладать с наложницей. Завтра обессилишь в постели с женой. Послезавтра тебя будут обучать любовным наукам в мужском гареме султана».

                ***

    Это было вчера. А сегодня…
    Если бы я не был свидетелем происходящего на моих глазах, то я был бы обязан это выдумать!

                ***

    Как великолепно, трогательно звучит Его голос. Он не нежен и плаксив, не сюсюкающий. Он говорил на доступном языке со взрослыми людьми.
    Он – голос – когда надо звенел натянутыми струнами лиры и разносился пением птиц. В определённые моменты он опускался до очень тихих звучаний и, чтобы Его слышать, толпа замирала и, затаив дыхание, ловила каждое слово.
    Своим голосом Он управлял стихиями – за короткое время беседы уничтожающий зной сменяла освежающая прохлада, брызгал мелкий дождь и снова сверкало небесной чистотой синее азиатское небо.
    В определённые минуты Он нагнетал трагизма в своём голосе или придавал металлические нотки, когда приходилось урезонить кое-кого из разбушевавшихся в неистовстве в рядах слушателей и, редко изменяя тембр, вводил каждого в своеобразный гипнотический транс. Я не был исключением. В некий момент я даже ощутил полёт. Вознёсся выше облаков и оказался на огромной зелёной поляне, она простиралась насколько хватало глаз, сидящим на деревянной скамеечке. Рядом, - протяни руку и дотронешься, - сидел Он и смотрел на меня миролюбиво и говорил. Его слова вызывали во мне живительные вибрации и вдруг снова ощутил в сердце забытое чувство уюта и душевного тепла. Проникаясь Его голосом, Его словами, Его речами, понимал растущее во мне желание слушать эти дивные, волшебные звуки постоянно.
     Что значат Его слова: пусть будет в делах ваших да – да, а нет – нет, остальное всё от…
    И этот его медитативный голос… Совсем не похожий на резкие крики отдаваемых команд и приказаний, что слушал я большую часть своей жизни. Хотя, сколько этой своей жизни прожил самостоятельно? Всё время под чьим-то контролем, чьею-то слежкой, негласным надзором. Право на глоток свежего воздуха непременно обязан заслужить, исполняя истерические приказы начальства.
     Здесь же – воздуха столько, что им не надышишься. Не нужно ни у кого испрашивать разрешения подышать. И никто тобой не командует. И не дышит тяжело в затылок.

                ***

    А ещё здесь есть Он…
    Обвожу толпу взглядом. Народ сродни морским волнам, то прибывает, то убавляется. В определённое время наблюдаю множество стариков и женщин с детьми, их сменяют наводняющие пространство ремесленники. И все слушают, раскрыв рты. Прежде подобного они не слышали и от этого крайне возбуждены и растеряны: неужели так бывает.
     По краям площади мелькают группы стражников. Они следят за порядком и, нет-нет, да и сами присоединяются к слушателям, повернувшись вполоборота к говорившему. Стражникам жарко – на головах кожаные шлемы с чешуйками украшений, кожаные куртки прикрывают тело, украшенные круглыми инкрустированными железными бляхами. Сочувствую стражникам – и сам обливаюсь потом, горю жарче полуденного солнца принять освежающий душ, в эту эпоху инженерная мысль ещё не выросла до таких цивилизационных высот, есть бани, что-то напоминающее помещения для водных омовений, но всё это очень дорого – вода в этих засушливых краях дороже золота. Обмахиваюсь сооружённым из двух палок и натянутой меж ними материей опахалом – и не спасает от жары просторный халат из тонкой хлопковой ткани. Стражникам жёстче. Лбы воспалены от частого вытирания рукой выступающего пота. Они беседуют. Увлечённо. Даже спорят о чём-то. Интересно, каков предмет беседы?
    Без раздумий примеряю чужой «костюм» стражника. Того, что повыше, плечистее, мускулистее своего низкорослого товарища, который может похвастаться только единственным мускулом своего тела – отвисающим через пояс огромным животом, свидетельствующим о хозяине, любителе крепких вин, жирной пищи и пахнущих миндальным маслом вперемешку с потом стареющих блудниц.
    Опытный воин, стражник сразу почувствовал перемены в своём теле, его «костюм» мне пришёлся кстати. Поначалу он болтал и следил за обстановкой на базаре и за происходящим на площади, а едва я нагло воспользовался его «шкурой», сразу занервничал и ощутил дискомфорт.
     Чтобы служба сахаром не казалась, как говаривал наш взводный полудурок сержант, решил сыграть с ним маленькую шутку. Напрягаюсь, - стражник схватывает мой замысел на лету, - но ему ли соперничать со мной – что утреннему бризу с порывом урагана, - и с сильным треском выпускаю газы. Впору кричать – надеть противогазы, химическая атака! Мускулистый стражник растерянно вертит головой. Застыл с раскрытым ртом, полным не пережёванной халвы его товарищ. Остановились мечущиеся меж рядов покупатели и замолчали продавцы. Глаза у всех повылазили из орбит. Все смотрят с тревогой и неясным ожиданием на стражников.
    Первым опомнился любитель вина и потных проституток.
    - Ермей вчера на спор съел большой котелок густой чечевичной похлёбки. Все ели, в курсе, как от неё живот дует.
    Объяснение находит понимание. Напряжение сошло. Загудел пчелиным ульем рынок. Покупатели вернулись к товарам, продавцы – к расхваливанию их достоинств.
    - Тумис, я вчера постился, - опомнясь, поговорил Ермей. – Выдул ветер не я.
    - А кто? – рассмеялся Тумис.
    «Постился, - думаю, - а как тебе вот это!» Снова дую живот, Ермей хватается за выпирающее чрево и тут же резкий тонкий звук выходит из афедрона. Долгий, сочный, протяжный, как пение тростниковой флейты, когда высокие ноты ностальгическими синкопами рвут сердце исполнителя и слушателей.
    Нельзя сказать грубо, мягко выйдет так – почти зачарованные извлечёнными мелодическими гаммами посетители рынка впадают в трагический транс. Ермей чувствует иглы взглядов, они так и пронзают насквозь его кожаную с бляхами защиту.
    Дружба берёт верх. Тумис выступает вперёд. Делает грозное лицо. Сдвигает брови. Трубочкой сжимает губы. Тяжёлым взглядом вгоняет всех по отдельности по макушку в утрамбованный ногами песок. Стучит тупым концом копья.
    - Сказано: объелся чечевицей. Что пялитесь, будто сами никогда шутя не пускали из афри злого демона!
    Как всегда, находится остряк.
    - Бывало и по нескольку духов подряд, но платья наши сзади не трепыхали полотнищами на ветру!
    Смех сотряс толпу. Пальцы указывали на стражников. Топали ноги. Поднималась кверху пыль.
    Ермей не даром считался опытным стражником.
    - С каждого зрителя один дихтений! – рявкнул он. – Забыли о налоге на представления! Живо монеты сыпьте в ящик сборов!
    Ничто так сильно не впечатляет человека, равно как и побуждает к принятию быстрых решений, это нежелание принудительно расстаться с трудом добытыми деньгами.
    Будто по хлопку фокусника, любопытные рассосались по местам. Восстановилась тишина. Она нарушалась степенными разговорами между двумя умничающими дураками, желающими подороже продать и подешевле купить товар. Ярко светит солнце. Зной плавит воздух. Вдалеке в синем выгоревшем небе плавают фантастические миражи. Никому до них нет дела – насмотрелись.
    - Ермей, а вправду, чего это ты вдруг решил так извращённо развлечься?
    - Тумис, не я это. Клянусь богами! Не поверишь, - Ермей переходит на шёпот. – Такое ощущение, внутри меня ещё кто-то есть.
    - Внутри? – не поверил Тумис.
    - Снаружи! – съязвил Ермей. – И это его проделки. Я тут совершенно ни при чём.
    Любое дело нужно доводить до конца. Решаю безобразничать до последней точки терпения. Не даю договорить Ермею, перекладываю копьё в левую руку, кладу правую ему на плечо, поглаживаю и говорю слащавым голоском:
    -Не хочешь после службы отдохнуть в парной Бахраба? Только я и ты. Никаких блудниц. От них наутро член толще ляжки и свисают до земли яйца. Согласен? На выбор: вино, фрукты, горячий пар. Ты такой податливый. Я такой настойчивый…
    Тумис не верит своим ушам и начинает вертеться.
    - С чего бы это я … А если первым буду я… Потом поменяемся ролями…
    Ермей сжимает рукой плечо товарища.
    - Вот как ты запел, - Ермей не меньше Тумиса ошарашен своими словами. – Кто недавно говорил: ты мне жизнь спас, теперь проси, что хочешь, любое желание исполню.
    - Не т-такое ж-же… - начал заикаться Тумис.
    Пру напролом.
    - Давай померяемся копьями. Чьё длиннее, тот первым отпирает калитку заднего двора.
    Тумис, загорелый до кострового уголька, бледнеет.
    - Ну, что, зассал, дружок? – смеюсь губами Ермея. – Да пошутил я. Пошутил! – и ныряю в тело Тумиса: маленькое, жирное, кривоногое, - я и с этим справился. Начинаю шалить внутри его «костюмчика» не по росту. И пошло-поехало: то плечи выверну, то тазом поверчу, то чечётку отобью ногами. Тумис ошалело пялится и старательно выделывает незнакомые ему танцевальные па, он не Ермей, сопротивления не чувствую.
    - Видишь? – глаза Ермея скользят по другу, - теперь он – чужак – в тебе!
    Быстро наскучило управлять послушной куклой. Воскресил в голове приятные эротические воспоминания и копьё Тумиса показало остриё между полос летней юбки, в те далёко-счастливые первобытнообщинные времена о таком необходимом предмете туалета как трусы не подозревали.
    - Моё копьё длиннее, - нарочито баском, устами Тумиса произношу я, указывая на него Ермею и покидаю горемычных вояк и иду слушать Его. Он всё ещё что-то рассказывает собравшимся перед ним людям.
    Продираюсь через плотную массу тел. Орудую локтями, расчищаю дорогу. Верчусь волчком. Вот я в первых рядах. Смотрю на Него. Ничего примечательного в Нём нет. Обычный мужчина среднего телосложения, среднего роста, худощав, приятное лицо с бородой, длинные волосы зачёсаны назад. Изумили глаза – тёмно-серые с голубоватыми прожилками – они, показалось мне, смотрят прямо мне в сердце. Встречаемся взглядами. Он моргает мне как старому знакомому, мол, как дела. Моргаю в ответ, дескать, всё хорошо. Улыбка украшает Его лицо. Мелкие морщинки бегут по загорелой коже.
    Он что-то говорит. Не вникаю. Мне важен Его голос!
    Его перебивают, - умники и выскочки есть в любой среде, - нарочито подначивая. Сейчас это разбойничьего вида мужчина в поношенной одежде, борода висит клочьями, при произношении слышен свист, во рту виднеются между зубов просветы. Говорит свистящий медленно.
    - Ты тут нам красиво сыпешь песок в уши, рассказываешь сказки. Как наш прорицатель Хоша, тот обычно трезвый больше молчит. Стоит унюхать запах араки, оживает тотчас, а уж коли приложится воспалённым от жажды ртом к источнику радости, то его не остановить. Оживает язык Хоши, проясняется мысль, спадает с глаз пелена и он начинает видеть вдали что-то, ему одному различимое, разные красивые картинки и образы, находящиеся, по его утверждению, за пустыней Лахраме. Но он с детских лет такой, юродивый, ни к чему более не приспособлен и безобиден для окружающих. А вот ты, краснобай, птица другого полёта…
    Говоривший со свистом замолчал, затем растолкал стоящих перед ним и заговорил снова, глядя с вызовом в лицо Тому, кто вёл с ними беседы, сидя на невысоком камне, используемом вместо стула.
    - Божьи вестники птички на хвостиках принесли известие, что никакой ты не пророк, а сын плотника Озифа. Покажись нам во всём своём виде. Ты похож на нас, различий нет. Кроме одного – говоришь красиво и дуришь народу мозги. Ему нравится, когда кто-то ему на раны кладёт сладкий мёд облегчения и удовольствия. Вот и моя глупая жена Каха бредит тобой. Говорит мне, Фаси, почему ты груб, а не вежлив, как наш Учитель? Отвечаю дуре тупой, дочери тощей ослицы: я не сведущ в науках и не воспитан во дворцах, я каменщик, кладу кирпичи, строю дома. Мои постройки можно различить по характерным признакам. Я работаю руками. Чесать языком некогда, и болтаться тоже, нужно зарабатывать на хлеб насущный, не то что находящимся здесь лоботрясам и лентяям. В отличие от тебя, кого моя дура Каха называет Учитель, я не отвлекаю народ от работы. Что ответишь ты, Учитель?
    Тот, к кому Фаси обратился Учитель, встал с камня.
    - Ты прав, Фаси каменщик, Я – Ишаат, сын плотника Озифа, его мебель также находится во многих домах, и в тех, которые построил ты. – Ишаат протягивает руки. – Как и ты я не чураюсь работы. Плотничаю. Но мой Отец решил, что я принесу больше пользы на ином поприще. Я оставил станок, отложил рубанок, пилу, стамеску. И пошёл по той дороге, которую мне указал мой Отец.
    - Плотник, говоришь, - не успокаивается Фаси. – Докажи. Покажи, на что способен. У нас ведь как говорят: языком молоть, не месить раствор.
    - Охотно, Фаси, тебе и другим собравшимся слушать меня, я покажу своё плотницкое умение.
    Учитель спустился с возвышения. Народ расступился.
    - Кто подскажет, где находится плотницкая мастерская?

                ***

    Меня едва не сшибли с ног и не растоптали, с таким воодушевлением и порывом толпа рванула за Учителем.
    Ряды готовых заготовок. Доски. Поленья разной величины. На стене развешаны инструменты.
    - Вот, Учитель, - Фаси ёрничает, - мастерская. Приступай!
    - Что изготовить? – голос Учителя спокоен и тих, но его слышно далеко.
    Фаси растерялся. Беспомощно взглядом ищет помощи. Не находит.
    Учитель ждёт.
    Решаю Ему помочь. Он слегка улыбнулся, и я услышал мысленную благодарность: «Спасибо, друг. Я бы справился и сам». – «У нас говорят, один – ты ничто, - отвечаю Ему. – Вместе – мы сила. К тому же и сам обучен работе с деревом». – «Что будем делать?» - «Глаза боятся – руки делают, правда? - смеюсь, - скажи им, что изготовишь колыбель».
    - Ну, что же, раз не поступило предложений, выбор оставляю за собой.
    Он решил не следовать моему совету и оставил в тайне своё намерение.

                ***

    И Он и я были в родной профессиональной стихии. Так же, как и я когда-то, Учитель снял халат, закатал широкие рукава рубахи. Длинные волосы скрепил широкой полотняной лентой, завязал на затылке. Вместе глазами отыскали нужные заготовки.
    Загляденье просто – как спорится в руках работа!
    Пахучая стружка вьётся под ножом рубанка. Ароматные опилки устилают пол, звенит-поёт острозубое полотно пилы. Весело киянка стучит, долото вгрызается в податливую мягкую древесину.
    Заворожённые зрители смотрели за движением рук Учителя – и вот, Он отходит от станка и глазам людей предстаёт детская колыбель. Встреваю и говорю, - никто из посторонних не слышит нашего диалога, - мол, погоди немного, хочу внести флёра в ощущение зрителей. Беру стамеску для резьбы по дереву. О! это у меня всегда получалось с первого раза – намётан глаз, сказали бы опытные умельцы, да похвалить было некому – выверенными движениями, тонкие опилки ветер сносит с поверхности, вырезаю на лицевой стороне коляски и на внутренней, где будет голова ребёнка, виноградную кисть, большие заострённые по краям листья, тонкие завитки усиков, фрагмент лозы. Стамеской в Его руках покрутил немного в воздухе, - проделал финт: пропустил острое лезвие веером между пальцев, чем привёл в полный восторг зрителей и самого Учителя и затем аккуратно положил инструмент на стол.
    «Готово, Учитель! – говорю Ему, - извини за лёгкое ребячество». Учитель улыбнулся: «Мы все в душе дети, а за помощь – спасибо!» я стою поодаль от основной массы зрителей. Ощущаю нашу с ним энергетическую связь. Чувствую своими глазами, он кого-то высматривает в толпе и вдруг замечаю Его сконцентрированные взор на молоденькой беременной женщине, она также стоит отдельно от собравшегося народа, кое-кто из толпы бросает на неё гневный и осуждающий взор. Учитель протягивает руку к ней:
    - Иди ко мне, сестра!
    Девушка стоит. Она сомневается, что обращаются к ней. И тогда Учитель сказал яснее:
    - Сестра, подойди, не стой стыдливо в стороне. Эта колыбель для твоей дочери, - протягивает приближающейся девушке готовое изделие; толпа перед нею расступается, никто не понимает, почему именно её выбрал Он. – Бери! Запомни, сестра, род твой будет огромен, и ты в полном здравии увидишь и будешь нянчить в сей колыбели внуков своих внуков и прославлено будет имя твоё навеки!

                ***

    Прошло много времени. Я зачастил в стратосферу и солнечными чистыми вечерами, сидя в печальной задумчивости на облаке, благодарю Жизнь за то, что она свела меня с этим удивительнейшим человеком – Ишаатом, сыном плотника. В знак высшей благодарности к Нему я сменил имя: уж и знать забыл, что когда-то именовался Пешка, с давних пор я тот, на ком основана вера…

                Якутск 29 мая 2022 г.


                ИЮНЬ.
1. ПРОРАСТАНИЕ
               
    Я – то самое зерно, попавшее в жирную, плодородную почву, проросшее и познавшее жизнь. В отличие от тех зёрен, которые либо поклевали птицы небесные, либо чахлые ростки безжалостно сгубил летний зной, либо те, взросшие с плевелами и ими загубленные.
    Я с благодарностью обращаюсь к своим предкам и с теплом в сердце говорю им спасибо за то, что в далёкие горькие времена не дали семени своего рода пропасть и зачахнуть среди многих потрясений и бурь. За то, что в лихолетье они сумели сберечь себя и своё потомство. За то, что среди жестоких войн и внутриродовой распри они сумели выжить, выпестовать в себе замечательное чувство самосохранения и тем самым дали своим далёким потомкам возможность наполнять зрение видением прекрасных пейзажей земли, утолять слух пением и щебетом птиц, обонять ароматы цветущих лугов и вдыхать полной грудью грозовую влагу дождей.
     Много чего хочу сказать моим далёким предкам, канувшим бесследно в тумане истории, многим поделиться. Конечно, они не всегда являли собой яркий пример для подражания, в равной степени они защищали невиновных и с тою же искренней силой в свою правоту разбойничали по дорогам шумными и хмельными ватагами, ходили в тяжёлые походы за три моря и далее за добром и полонянами. Они, - мною любимые предки, великие и могущественные люди, - жили в те грозные дни руководствуясь правилом – с волками жить, по волчьи выть. Поэтому им приходилось приспосабливаться, выкручиваться, лгать и предавать. За кем не водится сей грешок, бросьте в меня свой камень! Но следуя неписанным правилам, они целеустремлённо делали всё для сохранения и продолжения рода. Жили мои предки весело и неспокойно, как и сейчас конфликтно живём мы, их потомки. Жизнь их была спорна, немногим посчастливилось дожить до преклонных лет и увидеть своих правнуков, зачастую находили свой конец от вражеского меча или стрелы, но полна и насыщенна событиями. 
    В вечерние часы люблю сидеть в тишине, провожая плывущие фигуры облаков, опалённые пылающим пламенем заката и думать о своих предках. Я вижу явно храбрых мужчин-воинов и их жён, не менее отчаянных в своей смелости.
    Я – зерно, то самое семя жизни, бережно хранимое и передаваемое из поколения в поколение, тоже однажды было высеяно в тучную почву. И, погибнув, дало всходы.
    Я – росток, тонкий и хрупкий, пробил себе путь через наслоения лет к солнцу и умерший, давший новые семена моим потомкам, которыми они засеют поле, чтобы не кончался на этой прекрасной нашей Земле наш Род.
    Так поступали мои предки.
    Так поступил и я.

                г. Якутск   9 июня 2022 г.


                2. МАЛАЯ РОДИНА

               
    Малая Родина – где она?
    Что она из себя представляет – точку на географической карте, место, привязанное к конкретному объекту? Голый, каменистый холм, помнящий нашествия диких орд степняков или заросший густым кустарником овраг с бегущим по илистому дну говорливым ручейком, или это речка, в солнечные дни она слепит глаза яркими бликами, светлыми ночами по ней бегут серебристые чешуйки лунных отражений; или это невысокий песчаный берег, с него в детстве ныряли в освежающие струи воды?
    Малая Родина – заброшенный хутор с понявшим в небо голову «журавлём» над обмелевшей криницей, старая мазанная хата под просевшей черепичной кровлей, покрытой лишайником, словно язвами ржавчины, с небольшими подслеповатыми окошками и запущенным фруктовым садом с разросшимися зарослями малины?
    Малая Родина – старая, отполированная за годы до блеска деревянная скамейка перед подъездом, кто только за прошедшее время за ней не сидел: мужчины после трудового дня, женщины, присевшие отдохнуть с покупками и решившие обсудить последние сплетни, в знойный час жители дома прятались под густой зелёной кроной абрикосы, она давала спасительную тень, или коротали тёмные душные вечера и когда внезапно кто-то заводил хорошим голосом добрую народную песню, ему обязательно подпевали.
    Или малая Родина – вид из окна квартиры, прочно врезавшийся в детскую память: за невысоким самодельным столиком, вкопанным в землю и покрытым вытертой клеёнкой, мужчины всего двора и из соседних домов азартно режутся в домино, забивая «козла», а в особо важные моменты в гулком воздухе раздавались крики – «рыба»! – и висел над головами и столом непрочным облачком пахучий сизый дымок папирос, а ароматный вечерний ветерок уносил его в безоблачное звёздное небо.
    А может малая Родина – вскопанный осенью после сборки урожая огород, подготовленный к будущей весенней посевной; плачущая сизым горьковатым дымом собранная из вялой ботвы и листьев невысокая куча и осеннее солнце, спрятавшееся в низких перламутрово-серых облаках, похожих на разлетевшиеся перья ощипанной курицы? Или это тоже она – прямо летящий из печной трубы в вымороженное до прозрачной синевы небо тонкая струйка пепельно-серого дыма, жарко протопленная изба с замороженными оконцами, она встречает входящего сухим горячим теплом, ароматом свежеиспечённого бабушкиного хлеба, на почётном месте в красном углу под иконами в светлых ризах и с затепленной лампадкой старый баян с провалившимися кнопочками басов, на нём в далёком, сейчас кажущимся сказочным детстве постигал азы игры. Это она – малая Родина? Эти затёртые нотные сборники и самоучитель игры на баяне и зачитанные до дыр интересные книги, как давным-давно их поставил на полку в ряд, так никто их и не трогал с того времени, серая пыль тому свидетель и высохший букетик луговых цветов, сохранивших в выцветших лепестках запах ушедшего в забытье счастливых лет – не малая ли это Родина?
    Или малая Родина – больничная палата в роддоме, где впервые я появился на свет студёным ноябрьским днём. Возможно, это старое городское кладбище с неухоженными холмиками могил, укрытых словно саваном густой зелёной травой и жиденькой листвой кустарника. Здесь нашли свой последний приют многие мои родственники и где однажды упокоюсь и я.
    Иногда, я чувствую своё сердце, оно будто старается вырваться наружу и тогда почему-то начинает казаться, что малая Родина – в моём сердце и каждый его удар, подтверждение моей любви к ней…   

                Якутск 19 июня 2022 г.


                3. ПРАХ ПОД НЕБЕСАМИ

                Светлой памяти папы,               
                Свидерского Владислава Сергеевича.
                Спасибо за всё, чему научил.
               

    Это был сон, достоверностью похожий на реальность до того, что даже во сне почувствовал необыкновенное возбуждение. Но это был сон.
    Автобус набит битком. Час пик – народ, обременённый покупками, возвращается домой. В салоне душно – в открытые люки и форточки льёт не спасительная прохлада, а всё та же расплавленная солнцем жара. В воздухе висит, звеня монисто, разноголосица экспрессивной речи, музыки из динамиков автобуса, и звуков, проникающих снаружи.
    Я сижу в кресле лицом навстречу движению. Лицом ко мне папа. Рядом с нами сидят также две очень болтливые попутчицы, судя по упоминавшимся общим знакомым в беседе, давние подруги. Обеим за шестьдесят. Рядом со мной сидит сухощавая телом женщина, просто Кощей из сказки, на коже чувствую колкость её ауры, в летнем платье, волосы собраны в жидкий седой пучок на затылке, лицо в тонкой мелкой сети морщин. Таковой смог рассмотреть её кося глаз. Ту, что рядом с папой, разглядел подробно, солнцезащитные очки хороший способ скрыть наблюдение. Она в меру полна, лицо слегка округло с мягким очертанием подбородка, линия губ пряма, немного приподнят нос, что даже придаёт некий шарм, невысокий лоб, причёска по моде лета. Заметно, в зрелые годы фигурой и лицом она была хороша и сохранила к старости остатки естественной привлекательности, той, что в далёкой молодости как магнитом притягивала взоры чрезвычайно влюбчивых мужчин, это обеспечивало повышенное внимание сильного пола и постоянную ревность их половинок.
    Женщины щебечут о своём. К их болтовне не прислушиваюсь. Смотрю на папу, мне крайне удивительно видеть в том же возрасте, что и я, почти под шестьдесят, учитывая, что по земным меркам он ушёл совсем недавно, перешагнув порог восьмидесятилетия. Ушёл туда, где возможно, исполнится его мечта: обладая красивым голосом, он часто пел, аккомпанируя себе на баяне, в компаниях и участвовал в самодеятельности. Он рисовал, художник-самоучка, ему не посчастливилось окончить художественное академию в Ленинграде, где он заочно проучился два года.
    И вот он сидит передо мной такой же энергичный, весёлый, жизнерадостный, ветерок шевелит на плеши длинные седые волосы. На нём любимая летняя светло-синяя рубашка, рукава закатаны как обычно делал в любом случае, в нагрудном кармане отточенный грифельный карандаш. Он всегда при нём, самый простой и доступный инструмент художника для фиксации на бумаге блокнота для зарисовок какого-то момента или сценки из жизни.
    Почему он молчит, любитель потравить, думаю, чему так странно – отвлечённо или отстранённо – улыбается?
    Полностью копирую его, ведь я его сын. Только улыбаюсь по-другому.
    А жизнь в автобусе кипит: звуки вьются возле наших ушей назойливыми мухами.
    Папа переводит взгляд с окна в автобусный салон, старается что-то рассмотреть среди пассажиров, то снова устремляет в окно. Может, он хочет этим что-то сказать? Прослеживаю его взгляд – снаружи ничего нового, тот же город, утопающий в расплавленном воздухе лета, те же листья лениво шелестят, устав от жары, та же навязчивая людская речь со всех сторон. Она начинает порядком надоедать. Неужели трудно несколько минут рот подержать на замке?
    Как замечено кем-то, не что-то великое, видимое на расстоянии, мельчайшая деталь бросается в глаза.
    Сидящая рядом со мной женщина, воплощение сказочного отрицательного героя, увлечённо чем-то делится, смеётся, затем задаёт вопрос подруге и та, побледнев, даже на расстоянии почувствовал ледяное дыхание неизбежного, замкнулась в себе. Справившись с собой, она проговорила с трудом: «Знаешь, Геля, я бы сейчас отдала все свои оставшиеся годы жизни за один только день, прожитый с Ваней». Она тяжело проглотила ком в горле, голос осип. Просто рукой, тыльной стороной ладони, она вытерла показавшиеся слёзы. «В этот один дарованный день я бы вложила всю свою любовь, не отданную ему, чтобы снова увидеть свет его глаз и …» Она снова тяжело открыла рот, будто ей не хватало воздуха для вдоха. «Какая же я тогда была самонадеянная, глупая! Думала, вся жизнь впереди. Пусть побегает, помается. Хвостом вертела перед кем угодно, лишь бы подразнить его. В итоге сижу одна у разбитого корыта. Ни семьи, ни детей, ни внуков».
     Автобус остановился. Наружу, в летнюю духоту из автобусной вылилась одна часть пассажиров, их место сразу же заполнила вошедшая.
    «Все оставшиеся годы, Геля, отдала бы за один только день с ним, с Ваней…»
    Такой глубины искренность и сожаление прозвучали в её словах, что спазм во сне схватил мне горло.
    Внезапно папа встаёт. Останавливает меня рукой: «Мне пора выходить, сын. Тебе очень рано. Задержись».
    Щёлкает сухо металлом дверь автобуса. Папа выходит. Оборачивается. Улыбается такой знакомой с детства улыбкой, от которой сильно защемило сердце. Автобус тронулся. Скованность пропадает. Бегу в конец салона. Смотрю жадно в заднее окно. Папа машет рукой и …
    Сон, это понятно, вещь загадочное и в нём происходит всё не по правилам.
    Папа смешивается с толпой. Знакома фигура, лёгкая походка, движения. Слежу за ним, пока нас не разделяет расстояние. Он растворяется в толпе. Я – уехал. Спазм проходит, и я кричу на весь салон переполненного автобуса, крепко вцепившись в горячий поручень, так, что напрягаются жилы на шее и всего продирает дрожь: «Папа! Папа! Папа!»
    Автобус резко встряхивает. Народ кричит: «Не дрова везёшь!» Неведомая сила отрывает руки от поручней, я валюсь на пол под ноги пассажирам, продолжая звать папу.
    Собственный крик вырвал меня из оков сна. Никак не мог прийти в себя. Казалось, папа сейчас на кухне заваривает чай, слышу шум закипающего чайника, звук газовой горелки. Там его нет. Это игра воображения.
    Разбитый, подрагивают руки и невыносимо ломит затылок, усаживаюсь на диване. Меня знобит. Кутаюсь в покрывало. Смотрю в окно и вижу не утренний пейзаж, сопки в елово-сосновой зелени, слышу не пение птиц, вижу женщину с некогда красивым в молодости лицом, сохранившим прежнюю привлекательность, слышу её слова: «Знаешь, Геля, я бы сейчас отдала все оставшиеся годы моей жизни за один только день, прожитый с Ваней…»
    В комнате померкло. Исключительной плотности мгла заполнила её. От возникшей пустоты зазвучал в ушах набат: бу-ум… Встава-ай!.. бу-ум… Встава-ай!.. бу-ум… Встава-ай!.. Мороз сотрясает тело. Изморозь тонкими острыми иглами покрывает ткань. Дыхание из груди вылетает матово-чёрным прозрачным облачком. Адской силы боль скрутила внутренности. В мельчайшую, едва различимую точку нечто сжало моё тело…
    Порыв ветра разогнал в комнате спёртый воздух и рассеял мглу. Свет дня ослепил, невероятно нарастающая сила неведомого доныне ощущения аннигилировала сознание… Лёгкий полёт птицы небесной – ах, как парение великолепно! Первое впечатление самое сильное, как влезший в пятку гвоздь. Синь неба. Необъятные просторы. Зелень разросшихся лесов, серебром блестящие нити рек и ручейков, огромные зеркала озёр и морей, отражающие в себе бездонное небо, и сине-серый волнующийся океан, укутанный в …
     Его узнал бы из десятка, из сотни, доведись, из тысячи или десятка тысяч человек. Растворившись в толпе, он выделялся в ней своей оригинальностью. Что ни говори, человек искусства остаётся неразрешимой загадкой от первых и до последних дней. Сконцентрировал на нём взгляд, сверху это проще простого. Папа остановился. Развернулся. Посмотрел вокруг и поднял голову, козырьком руки прикрыв глаза от ярких лучей солнца. Он узнал меня и в новом образе. Махнул свободной рукой и я услышал его голос: «Тебе ещё рано, сын. Задержись». Он снова уходил прочь. Но теперь звучала песня, которую он напевал вполголоса: «Давно не бывал я в Донбассе, не видел родные края…»
    В слова песни вплелись слова женщины: «…за один только день, прожитый с Ваней… все оставшиеся мои годы…»
    Ещё чуть-чуть и я выпал бы из окна, свесившись из него наполовину, рассматривая что-то интересное внизу. «Задержись». Мягкое надавливание на плечи сравни удару. Влетаю в комнату, задом ощутимо плюхаюсь на пол. «Тебе ещё рано».
    Взахлёб рыдал я, навзрыд, так, как никогда, наверное, не плакал в детстве, размазывая слёзы и сопли по лицу…
    Раскачиваясь, сижу на полу, обхватив колени руками, сцепив пальцы, а в голове звучит рефреном: «отдала бы… мои годы… за один только день… с Ваней…»
    Находясь почти в трансе, рассуждаю сам с собою: «На какие жертвы готов пойти ты, с чем расстаться, чтобы…» Поток мыслей остановился. Мелкие точки чёрными мухами замелькали-замельтешили перед глазами – почти такое же ощущение было перед провалом в…
    Во мне кипело с нарастающей силой желание закричать: «Да-да-да! Готов пожертвовать год моей жизни за час, проведённый с папой. Чтобы как прежде бывало, посидеть с ним за рюмочкой, выпить, поспорить, увидеть его живым, посмотреть ему в глаза, услышать его голос: «Ты не прав, сын». Я готов отдать больше, чем жизнь, готов рискнуть нынешним благополучием ради одного только дня проведённым с моими дедушками, не вернувшимися с полей второй мировой войны, я готов ради этого вырвать себе сердце, но, чтобы они обязательно вернулись домой в победном сорок пятом году, мои дедушки Свидерский Сергей Иванович и Гринь Павел Яковлевич. Готов отдать каждый оставшийся вдох за день, проведённый вместе с бабушкой Зоей Яковлевной Гринь, в девичестве Мандрыкина, и бабушкой Шурой, Александрой Сафроновной Свидерской, в девичестве Саенко. Готов вырвать из груди сердце, чтобы в этот восхитительный день моего необычного желания мы собрались всем огромным семейством Свидерских и Гриней за обеденным столом под густой прохладой в тени старой вишни, на которой среди изумруда листвы яркими рубинами сияют поздние плоды. Чтобы мы, внуки и внучки, тогда ещё малолетние, азартно гонялись за курами по картофельному полю среди ботвы, находя в этом занятии огромнейшее удовольствие, и чтобы наши дедушка и бабушки покрикивали не зло на нас, мол, оставьте живность в покое. Чтобы за тем же столом сидели молодые папа и мама, счастливые и здоровые, сидели дядья и тётки. Чтобы мы, внуки и внучки, по очереди, споря о первенстве, усаживались к дедушкам на колени, чувствуя тепло их больших и крепких рук и слушали, раскрыв рты от восхищения, рассказы о том, как геройствовали они на войне…
    Если бы это было можно, я отдал бы за это намного больше, чем владею.
    Я бы не пожалел жизни, чтобы вернуться в то далёкое безвозвратное прошлое и плакать исключительно от радости встреч, а не давиться слезами от горя…
    Если бы это было в моих силах, за один только счастливый день, проведённый с моими родными, с раннего утра и до позднего вечера, без сожаления отказался рождаться на этот свет зимним ноябрьским днём…

                Якутск 26 июня 2022 г.



                ИЮЛЬ.
               
1. ДРЕЙФ

               
    Над раскопками древнего кургана, высившегося в знойное небо заострённым горбом с крутыми, заросшими травой и мелким сухим кустарником, склонами над местностью, покрытой мелкими холмами-курганами раздался звонкий девичий крик. Это студентка Варечка Алий, трудившаяся на вершине кургана таким образом сообщала о найденной находке.
    - Эй! Все ко мне! Юрий Вильямович, ребята! Я тут такое отрыла…
    Ладненькая девичья фигурка в вылинявшей тельняшке и с оттопырившимися на коленках спортивках на вершине кургана танцевала, подпрыгивала и размахивала руками.
    Взгляды всей группы участников летней археологической экспедиции обратились в сторону зова.
    - Ребя-а-а-ата, сю-у-уда! Я нашла… даже не знаю… Бегом! Юрий Вильямыч!.. Да скорее же!..
   
                ***

    Менее четверти часа понадобилось группе студентов с деканом факультета Юрием Вильямовичем Крузе для сбора вокруг виновницы переполоха.
    Молодые юноши и девушки тяжело дышали, утирая пот. Отдуваясь, красный как рак, стоял Юрий Вильямыч. Живая стена вполголоса переговаривалась и шушукалась, окружив раскопанный от земли и нетщательно очищенный от сора с виду металлический купол.
     Варя сияла и почти что прыгала на месте от распиравшего её чувства радости. Ей жаждалось аплодисментов и похвал, выспренних слов, мол, какая ты, Варенька, умничка, твоя находка – настоящее археологическое открытие сезона, да что там – сезона! Столетия!
     Диаметром менее метра матово серый купол практически не отражал солнечный свет. Можно сказать, он им питался, поглощая интенсивно солнечную энергию. Видимая часть отличалась поразительной гладкостью и полировкой и только на части, присыпанной мусором проступала мелкая и крупная насечка, напоминающая верёвочное плетение, узор, часто употребляемый древними мастерами для украшения посуды и прочих бытовых предметов.
    - Ну, что? – с нетерпением и не утихающей надеждой Варя посмотрела на декана, скептически осматривавшего купол.
    Юрий Вильямыч сел на край круглого раскопа и с величайшей осторожностью смёл сор с небольшого фрагмента насечки.   


                ***

    - Трудно сказать…
    Варечка захлопала глазками, похожими в разное время суток и года то летнее истое небо, то на затянутый хмурыми тучами горизонт.
    Студенты-товарищи загомонили, выдвигая версии. Налетела серая туча, похожая на отъевшегося на тучном пастбище барана. Она скрыла своим туловищем солнце. Послышался далёкий паровозный гудок – вдалеке пролегает железнодорожная ветка, ведущая в приморский курортный городок Н-ск, откуда прибыла археологическая экспедиция на подготовленное место раскопок. Раскисший от жары прощальный крик донёс ветер, поднявший пыль над местом находки и это обстоятельство подействовало магическим образом на молодые и неокрепшие сердца и души. Варенька же ещё больше помрачнела, думая, что не видать ей никаких похвал, как собственных ушей. Над вершиной кургана повисла удручающая тишина.
    - Прямо как в фильмах про инопланетный артефакт, - скомкано произнесла тихим голосом отличница Юна Вовк, любительница басенок про инопланетян, их присутствие среди населения земли, заговоры против человечества и прочей инфернальной чепухи, часто транслируемой по телевидению каналами определённого толка. – В них тоже, когда откапывают или вскрывают артефакт, сразу же портится погода и на поверку выясняется…
 
                ***

    Туча повисела и ушла. Оставила после себя огромное выгоревшее до прозрачной белизны бирюзовое небесное поле. Солнце снова безжалостно обрушило на степь тонны расплавленного воздуха. Горизонт мерцал и плавился, исполнял пьяные картины из жизни туристов, без фата-морганы и прочих пустынных развлечений типа миражей.
    - Выяснятся при первичном беглом осмотре, - начал немного в нос Юрий Вильямыч, - это предмет предположительно некоей древней неизвестной нам культуры…
    Пробежавшее по куполу размытое свечение или видение привлекло внимание Варечки. Судя по отсутствию реакции остальных, они ничего не заметили. Варечка вскрикнула:
    - Смотрите, смотрите же, проявляется рисунок…
    - Брось фан-нтазир-ровать, Варьваря, - произнёс Петя Кулеш, любитель имитировать заикание и изменять, дурачась, произношение слов. – Э-эт-то тебе только к-каж-же-ется…
    Варечка возмутилась.
    - Да как так… Неужели мне одной открываются древние тайны и истины!..
    Юрий Вильямович поставил точку в Варенькиных словоизлияниях и обсуждению темы вообще:
    - Хватит, Варя, на сегодня с нас твоей внеземной конспирологии. Довольно, голубушка. Объявляю отдых. Жара на всех действует катастрофически… С любой точки зрения… 

                ***

    Над выжженной до хрустальной золы степью опустилась чёрная южная ночь.
    Огромными фонарями, с приличный неподъёмный арбуз на городском рынке, которыми торгуют предприимчивые горожане, выстелились и засверкали звёзды и виноградные гроздья далёких созвездий.
    Поют-трещат на скрипочках цикады свои немудрёные мелодии. Шуршат высушенными травинками мыши полёвки. Суслики застывают верстовыми столбиками. Налетит душный ветерок. Лениво обмахнёт веером дальних ароматов садов и полей засидевшихся у костра студентов. Те только недовольно двигают плечами – приносит ветер не прохладу, лишь разжигает потухающие уголья печи жары.
    Варечка сидела возле своей палатки на земле, шевелила пальчиками босых ступней, затем сменила позу – обхватила коленки руками. Она сердито жевала травинку и смотрела в звёздное небо. Что искала в нём? Ответ, есть ли жизнь на Марсе или задавала вечные вопросы Бытию о существовании человека – зачем? На фоне звёзд мелькали бортовые огни пролетающих самолётов. Отражая солнечный свет металлическими поверхностями, степенно кружатся орбитальные спутники.
    Археологический лагерь постепенно засыпал. Не спалось одной Варечке. Сердитыми глазками водила вокруг. Не признали за ней открытия! Хамство! Несправедливо! Надо было поступить иначе… Инвективы Варечки внезапно оборвались. Боковым зрением она уловила явное несоответствие - ночная степь не отливала густой чернотой, она озарялась низовым неоновым сине-зелёным свечением. Варя почему-то не удивилась – прошло время детских грёз и мечтаний – пришла пора взросления. И всё же она оставалось женщиной, а они, как это известно, любопытны, как кошки. Она с величайшим вниманием проследила один луч света, шедший из степи, он прошёл по грунту рядом с ней, и не теряя интенсивности, направился дальше. Варенька встала на ноги и покривилась – нежная кожа ступней отреагировала на каменистую почку и обломанные острые травинки. Вся степь – от конца и до края, от горизонта и до горизонта – расчерчена тонкими неоновыми сине-зелёными линиями, будто чертёжником, проделавшим титанический географический труд. Все линии сходились в одном месте. Они соединялись в…
 
                ***

    От налетевшего, как душный ветер, или нахлынувшего проливным дождём чувства Варенька задохнулась: тонкие неоновые линии упирались в курган с её находкой. Взбегали по крутому склону к вершине и там…
    Варенька не верила в чудеса, как и в само существование Деда Мороза с малых, но с нетерпением ждала от него подарков; вот и сейчас увиденное иначе чем чудо она назвать не могла. Не поворачивался язык.
    С вершины кургана, там, где купол, в небо поднимался столб света, широкий и переливающийся внутри разными слоями. Мерцал импульсивно, можно было при желании заметить закономерность, но до этого ли было сейчас Вареньке! Разинув рот, она смотрела на это световое – ей очень хотелось, чтобы оно было внеземное – представление. Вареньку разбирало любопытство. Страх остался позади. «Всё-таки, я молодец, - похвалила Варенька себя вполголоса, ступая к кургану босыми ступнями по острым камешкам и траве, не ощущая боли. – Я – первооткрыватель!»
    Нечаянно она наступила ногой на неоновую линию, и вся вспыхнула неоновым переливающимся исчезающим огнём, срывающимся с тела и с одежды тающими невесомыми облачками свечения. Сияние приятно охладило девичье тело, уставшее от дневного зноя.
    Как первооткрыватель неведомого и манящего к себе явления уже бесстрашно двигалась Варечка к намеченной цели, то и дело вспыхивая фигуркой, как искоркой, в ночной прозрачной темноте, разукрашенной светом неоновых линий.

                ***

    Едва Варенька приблизилась к кургану, как неведомая сила подхватила бережно её подмышки, – снова Варенька зашлась дыханием от радости и восхищения, – подняла и опустила на сияющей матовым светом вершине кургана. Рядом с куполом – в него со всех сторон вливались неоновые ручейки света, как в бассейн из разных источников струи воды.
    Варя перевела дух и осмотрелась. Её взору предстала изменившаяся ночная степь; она была прочерчена и сияла мистическими, мерцающими и импульсными линия света. Они тянулись тонкими нитями, - первое слово «щупальца» Варя отмела, - со всех сторон света, утопающих вдали линий горизонта. Эти ручейки света ровными линиями, будто по заранее проложенному маршруту, стекались к кургану.
    Восторженность переполняла Варю. Она задыхалась, не хватало воздуха и была переполнена наплывом эмоций. Могла ли она, девочка, выросшая на собственных фантазиях предполагать, что однажды столкнётся с этой фантазией наяву, - уместно сказать и чудом.
    Фигура девушки всё чаще вспыхивала яркими всполохами. Они приносили облегчение, отступала прочь душная липкая жара, поселившаяся в степи. Варя стояла и совершенно не знала, что же ей делать. После волшебного воспарения на вершину кургана больше ничего не происходило. Ничего такого, что могло бы ещё более вдохновить юную впечатлительную девичью натуру, не разучившуюся мечтать.
    Внезапно от созерцания восхитительной картины преображённой ночной степи отвлёк неясный шум, он напоминал встревоженную порывом ветра дубраву, внезапно появившуюся поблизости. Затем среди шума Варечка услышала срывающийся на крик голос Юрия Вильямовича:
    - Варя!.. Варенька!.. Студентка Илий, немедленно прекрати… вернись назад… Я вам приказываю…
    Неоновые линии внезапно померкли и пропало ощущение таинственной торжественности. Надавила всей тяжестью мрачная духота ночи. Неизвестно откуда послышался Голос; одни его слышали из-под земли, другим показалось – он звучит с неба; остальные просто озирались по сторонам, ища источник звука. Живой человеческий Голос с баритональным тембром произнёс:
    - Как прикажешь поступить, княжна?
    После паузы тишины вопрос повторился с некоторыми изменениями:
    - Что прикажешь, княжна? Право твоё – решать.
    - А кто здесь княжна? – Варенька первой справилась с изумлением.
    - Ты, - ответил Голос.
    - Почему я?
    - Удивительно речешь – почему. Потому что ты дочь князя Евсея и княгини Велики.
    - А как меня зовут? – спросила Варенька.
    - Варварой нарекла бабушка, старая княгиня Евлампия.
    - Варьваря, - закричал Петя. – Не валяй дурака. Спускайся вниз. Кончай представление…

                ***

    Ни сама Варенька, ни Юрий Вильямыч, ни, тем более, сокурсники не ожидали произошедшего дальше. События же разворачивались по чьему-то ранее написанному сценарию.
    - Княжна Варвара, - снова послышался баритональный Голос, - время истекает. Следующее ожидание посещения составит…
    Варенька топнула, как была, босой ножкой:
    - Повелеваю пустить меня в терем и моих друзей тоже!
    Послышался облегчённый выдох.
    - Вот и ладушки, княжна. А то знамы нам твои шутки, любишь напроказничать, а потом с невинным взором отрицать своё участие.  – Раздался едва различимый механический шум, который вскоре исчез.
    Прошло минуты две.
    - Эй, уснули вы там что ли? – громко, звонко поинтересовалась Варенька. – Пускайте скорее! Это я вам, как княжна, повелеваю!
    - Не спеши, княжна Варвара, красна девица.
    Варенька не заставила ждать с ответом:
    - То спеши, то не спеши… Определитесь, что ли там…
    Голос произносит с хитринкой:
    - А заветное слово сказать?..
 
                ***

    Снова неоновыми сине-зелёными нитями-линиями вспыхнула широкая степь, выжженная солнцем, заалела, засияла новыми медовыми и янтарными красками от края до края, куда ни кинь взор – отовсюду текут и текут световые линии. Кое-где переплетаются и глаза студентов начали различать знакомые узоры, присущие древним жителям этих территорий, населявших степи задолго до великого переселения народов. Студенты наблюдали за этими неприродными флюктуациями забравшись на невысокие деревянные скамейки или насыпанные холмики раскопок. Некоторые, как и Варенька, вспыхивали искорками, когда по телу пробегали язычки холодного пламени, тело отдыхало от одуряющей духоты степной ночи.
    Вокруг Вареньки образовался узкий круг, который вскоре стал расти вширь и вверх. По его мерцающему фону проплывали расплывчатые, - точно амёбы, - чьи-то очертания, прямые и ломанные линии, пересекающиеся в волшебные и диковинные орнаменты.
    Вытянувшись стрункой, руки вдоль тела, вставши на цыпочки, слегка подняв подбородок, Варенька чётко принялась говорить:
    - Ты лети, лети листок, через запад на восток…
   
                ***

    Любители инопланетных разных загадочных штучек-фокусов, не подающихся описанию привычным человеческим языком, могут отдыхать.
    Не произошло сотрясения земли, - что так часто показывается в кинокадрах с масштабным природным катаклизмом, - не пробежали трещины в грунте, не возникло бездонных провалов, не начала из невидимых резервуаров фонтанировать вода, не завыл дико ветер, поднимая тучи пыли и сора, не пронзали чёрные клубящиеся тревожные тучи свирепые стрелы молний.
    Окружённая световым кольцом Варенька снова слегка приподнялась над вершиной кургана, снова зашлось её сердце невыразимым восторгом, снова она почти задыхалась от нехватки воздуха и смотрела широко распахнутыми глазами на пылающую холодным огнём степь.
    Взмыла, зависла на короткое время, полюбовалась открывшейся фантастической картиной и плавно опустилась у подножия кургана.

                ***

    Варенька немного постояла, приходя в себя, ожидая, когда пройдёт головокружение от избытка впечатлений на квадратный сантиметр впечатлительности души. Заметила стоящих вокруг сокурсников, галдящих на все голоса.
    - Немедленно объясни, Варвара, всё вот это!
    Юрий Вильямыч нервно заикался и выражался вполне расплывчато-логично.
    - Что объяснить?
    - Это вот всё, Варя!
    - Неужели неясно?! – удивилась девушка, продолжая оставаться под впечатлением эмоционального потрясения.
    - Неясно, Варя, неясно! – вперебой звучали со всех сторон голоса сокурсников. – Кто такая эта княжна, за кого тебя приняли…
 
                ***
    - Не буди лихо, пока оно тихо.
    Баритональный Голос прозвучал поучительно откуда-то из недр кургана.
    - Княжна Варвара, добро пожаловать в покои.
    Раздался щелчок, чем-то напомнивший звук проворачивающегося в замке ключа.
    - Первая плаха на лестнице с … - слово прозвучало непонятно, - по приказу твоего батюшки, - предупредительно произнёс Голос. – Не ступи ненароком. И друзья твои пусть будут осмотрительны. Поди, княжна, впервой в княжий терем входишь?
    Курган сотрясся едва заметной дрожью грунта, и он исчез на глазах удивлённых студентов и их декана. Их взорам открылся объект куполообразной формы, именуемый Голосом терем, видимая часть, по обводным линиям заметно, что он углубляется в почву. Поверхность купола украшена насечкой, ею были обозначены с соблюдением пропорций геометрические фигуры: квадраты, круги, треугольники, ромбы.
    - Иди, княжна, с друзьями на восток, - подсказал Голос.

                ***

    Едва Варвара сделала шаг, как послышалась гуслярная музыка. Девушка и двинувшиеся было за нею сокурсники остановились, привлечённые музыкой и увидели, как неоновые нити изгибаются и вибрируют, как струны гитары, когда ими касаешься пальцами.
    Воодушевляющая мелодия сопровождала студентов и Юрия Вильямыча пока они не обошли противусолонь треть пути вокруг терема. Остановились перед небольшой преградой – длинный, уходящий в степь, неширокий, можно легко перепрыгнуть даже не тренированному человеку, ров. Дно блестело и переливалось, будто по нему текла вода.
    - Что делать? – поинтересовался кто-то.
    Варя поймала на себе обращённые на неё взгляды.
    - А я-то откуда знаю?!
    - Ты княжна, - снова произнёс кто-то. – Кто должен знать, как не ты?
    Девушка вздохнула и спустилась в ров.
    - Это не вода. Дорожка. Ой…
    Варя взмахнула руками.
    - Движется, - растерянно произнесла она и поплыла к терему.
    - Добро пожаловать домой, княжна! – торжественно произнёс Голос и гуслярный мотив зазвучал громче.
    В куполе, куда упирался ров, появилась неширокая яркая щель, по сторонам от неё на корпусе купола вспыхнули приглушённым светом по три вертикальные дорожки из насечки, образующих сложный орнамент…

                ***

    … вместе с медово-янтарным светом из стены терема выдвинулась пологая ступенчатая конструкция.
    - Первая плаха с сюрпризом, - повторил Голос. – Будьте бдительны.

                ***

    Варя, сидя в глубоком кресле на одной ножке, крутилась; её пшеничные волосы золотистой волной то поднимались, то опадали.
    - Варя, может попытаешься объяснить, - начал Юрий Вильямыч, но прервался на полуслове.
    В обширном помещении с высоким потолком, с нишами в стенах, с полуколоннами, с лепниной из цветов и фантастических животных от пола до потолка находилось кресло, его оккупировала Варя. Перед креслом полукругом располагались лавки на резных ножках с невысокими спинками, покрытые пушистыми и мягкими, - на глаз видно, - натуральными выделанными медвежьими, рысьими, бобровыми шкурами.
    - Нич-чего не знаю, - беззаботно ответила Варя и крутанулась в кресле направо, - и знать не хочу!
    - Вот такою мы тебя и запомнили, - послышались мужские и женские голоса. – Как была княжна легкомысленна, так и осталась. Никак не изменилась, егоза Варенька! Сердечко наше!
    Свет, шедший из скрытых источников, начал медленно гаснуть…
 
                ***

    В полной темноте позади кресла с Варей появился экран. Сразу пошло изображение: обычная русская природа, опушка березняка, перед нею заросшая высокой сочной зелёной травой поляна, с синего неба светит ласково летнее солнце. Тишина. Слышится птичье пение. Издалека доносится стрёкот и неясные лесные звуки. На поляну выбегает девушка в длинном белом сарафане, украшенном вышивкой. Пшеничные волосы заплетены в толстую косу. Девушка бежит на опушку. Останавливается возле берёзки и поворачивается…
    - Варька, да это же ты! – крикнули вразнобой друзья девушки.
    Не промолчал Юрий Вильямович:
    - Удивительно сходство!
    Пейзажная картинка сменилась: низкое небо затянуто тучами, быстро летящими, наползающими друг на друга, создавая странные фигуры, моросит дождь, видны тонкие косые струи, изредка по окраинам туч пробегает яркая, режущая глаза вспышка или внутри туч вспыхнет, осветив тревожно мрачное чрево, молния.
   
                ***

    - На четвёртый день странствия по великим водам на корабле, по привычке именуемом терем, было принято князем Евсеем решение лечь в дрейф…

                Якутск 9 июля 2022 г.


                2. ГАВАНЬ

               
    Зыбкая вуаль тумана скрыла луну.
    В обсерватории в зале наблюдения за звёздами сразу потемнело. Главный всевед Всемер тяжело вздохнул, оторвал око от мягкого резинового ободка окуляра телескопа – наблюдения можно отложить. Туман не уйдёт до утра. Ему в обсерватории больше делать нечего. Мелкая работа лежит на плечах помощников, учеников и пытных, находящихся на испытании верности выбранного ремесла и желающих приобщиться к звёздной науке.
    Всемер повторно, - напоследок, для очистки совести, - приложился к окуляру. Надеялся, что туман на этот раз быстро уйдёт, сгонит ветром. Чуда не случилось.  Туман сгустился и вязким дисперчатым мхом укутал окрестности.
    С тяжёлым сердцем встал Всемер с кресла. На сердце становилось с каждым днём тяжелее. Свидетельства неминуемой катастрофы проявлялись отчётливо день ото дня: тот же туман, затяжные проливные дожди, разлив реки в неположенное время и прочие, не приносящие облегчения факты.
    Всемер прошёлся по помещению, размышляя: туман, им и ранее славились здешние земли, просторные, зелёные луга, холмистые долины, овраги и балки, жирные пастбища с сочной травой для животных. Обширные великолепные территории, будто специально созданные Богами Всех Стихий для уютного и безбедного проживания созданных ими тварей – людей, животных, птиц в небе, рыбы в реках и озерах, гадов в земле, располагались на Великой Равнине между двух широких рек Истер и Денепыр. Обжили эти пространства в старинные лета далёкие предки, спустившиеся со сферической вершины Земли-матушки.
    Никаких летописей потомкам предки не оставили. Древесные книги из волокон дерев сгорели вместе с древними дощечками знаний во время исхода, когда Огненное Испытание легло на весь род людской. Из уст в уста передавались страшные рассказы об огне, изрыгаемом землёй, из трещин в грунте, из провалов в почве рвались наружу из огненных глубин сжигающие всё на своём пути огненно-прожорливые языки пламени. Из гор вылетали клубы дыма, огромные камни, они летели в алое расплавленное небо, откуда проливались вниз огненно-раскалёнными потоками. Плакала Земля огненно-безжалостными слезами, они жидкими потоками, будто воды живые, текли повсюду.
    Как водится, с давних пор великих катаклизмов, остаются единицы свидетелей тех страшных событий. Они как могли в силу своих способностей передавали пережитое. Так складывались устные сказания, со временем переросшие в сказки; были воспринимались молодёжью как больная фантазия былинников, разгорячивших себя и воображение с помощью крепкой настойки на бледных лесных грибах.
   Свидетелями первых признаков несчастья стали князь Евсей, всевед Всемер, птичник Глух и зверник Мед.
    Произошло это две недели тому назад на охоте.
    После удачного дня решили разбить ночёвку на поляне. Она заинтересовала вот чем – среди дикого леса почти ровный квадрат правильной формы. Заметил это Глух, забравшись на сосну, высматривая место ночлега. Ему не поверили. После проверки, - каждый стал по углу поляны и пошёл навстречу друг другу, - оказалось, шаги практически совпали. Вся соль в размере шага – князь высок и длинноног, его шаг длиннее шага Глуха. Удивились сей природной странности да развели костёр. В лесу тьма сгущается быстрее открытых равнин, падает быстро, повисает ночь и ползёт тогда отовсюду знобящая сырость длинными языками серого тумана от сырых лесных низин, заставляя ёжиться самого закалённого человека.
    Вечеря подходила к концу. Колеблющееся пламя освещало лица охотников и бросало пятна света, высвечивая темноту. После плотной еды тешились мужчины лёгкими медами да горячими настоями целебных трав. Внезапно сверху ударил порыв ветра, пришиб, расплющил пламя блином над раскалившимися угольями. Послышалось утробное могильное мычание со стороны леса, неожиданно ожившего то птичьими, то звериными голосами, то скрежетом древесных стволов и шорохом тревожным высыхающих трав.
    Прижатое неведомой силой пламя шипело, лизало огненными языками траву, плевалось длинными искрами. Они летели в застывших охотников, замерших одновременно и от страха, и от изумления.
    В лесу послышался посторонний жуткий шорох и вой прекратился. Послышались чьи-то тяжёлые шаги. «Лесовик поверяет угодья», - прошептал Глух. Ему вторил Мед: «Только он так шагает, что аж продирает всего озноб». Князь промолчал, блестели его глаза и Всемер устремил зоркий взгляд в темноту.
    Приплюснутое пламя костра обрело форму круга и начало расти вверх, пока не стало похоже на небольшое полено. На раскалённое полено князь с друзьями смотрели, не прикрывая глаз ладонями, пламя казалось холодным, от него покалывало руки и тело через одежду. Костёр продолжал плеваться искрами. Вылетая за пределы костра, ни возвращались на полено и чертили на нём огненные руны. Островерхие письмена покрывали постепенно всю поверхность полена. Когда покрытие рунами закончилось, ветер стих. Князь пошевелился и внимательно посмотрел на Всемера, тот покачал неопределённо головой; Глух и Мед смотрели на полено и молчали.
    Восходящий поток ледяного воздуха оставил чёрный неровный след кострища, унеся с собой уголья и пепел.
    Полено померкло, внутри образовалась пустота. Послышался щелчок, с поверхности полого полена слетела мелкая синяя пыль и наружное покрытие свернулось свитком.
    Князь протянул руку, взял свиток и начал рассматривать неизвестные письмена.
   
                ***

    Варя вскрикнула.
    - Юрий Вильямович, вы видели?
    Руководитель отозвался сразу:
    - Да, видел. Но что это? Фильм о прошлом этого края?
    Весь экран занимала проекция свитка. Яркими линиями вспыхивали руны. Треск слышался по всему сводчатому помещению.
    - Это, типа, грёзное прёрёчесьтво? – в силу привычки сострил, ёрничая, Петя Кулеш.
    - Типа того типа, - скаламбурил кто-то из студентов.
    - Нет, в самом деле, что это? – поинтересовалась Варя.
    - Катастрофа, - тихо проговорил Юрий Вильямович. – то тяжёлое время, когда разные причуды – веселье, маски, перья, танцы, мишура – кажутся забавными до горечи во рту…
    
                ***

    - Что за диковина? – сухо спросил Мед.
    - Послание, - пояснил коротко Всемер.
    - От кого?
    - От них, - князь Евсей ткнул пальцем в небо, минуту назад пестрившее звёздами, теперь его укрыла от взоров мужчин белёсая непроницаемая ткань тумана. – От Богов!
    - Они точно есть? – сомнение прозвучало в голосе Меда. – Все эти россказни баюнов считал хмельным бредом об их существовании.
    - Теперь убедился, что они есть, - поставил точку Всемер. – Всем спать.
    - А как же… - Глух указал взглядом на искрящиеся руны.
    - Утром, - произнёс князь. – Утро вечера мудренее…

    Всемер вошёл в опочивальню князя перед рассветом.
    - Прости, что разбудил.
    Князь махнул рукой, приглашая сесть.
    - Какой тут сон! Новости есть?
    - Послание пришло из созвездия Стожары.
    Князь лицом посерьёзнел.
    - Стожары? Точно?
    - Без сомнений, князь. Перепроверил лично несколько раз. Из Стожар. Оттуда же пришло послание о спасении нашим предкам перед Огненным испытанием.
    - Какое ждёт испытание нынче?
    Всемер промолчал.
    - Повторить?
    - Не оглох, - сбавив рвущуюся наружу резкость, сказал Всемер, понимая, сердиться нужно на себя, посмотрел в окно, залитое алым пламенем рассвета, очищающим от мрачных чар ночи. – Князь Евсей, нынешнее будет испытанием водой.

                ***

    Вскрикнули все студенты. Варечки голосок выделился высоким тембром.
    - Это… Ребята, это что же получается…
    Девушка живо метнула испытующий взор на друзей и на декана. Затем встала со стула и протянула руку к экрану.
    - Это о потопе… что ли?..
    Юрий Вильямович медленно ответил:
    - Ты права, Варя. О Всемирном потопе.
    - О том самом? – пронёсся массовый вздох под куполом помещения.
    - Думаю, да. О нём пишется в Библии, но имеет ли отношение к нему демонстрируемый фильм... Потопов, как свидетельствуют источники и хроники, было несколько.

                ***

    Радостные звуки природы более не веселили Всемеров слух. В задумчивости от палат князя до обсерватории за городом, построенной на самом высоком месте, скалистом выступе, наполовину перегораживающем водную жилу Рукавицы, крупного рукава Истера, ехал Всемер.
    На вопросы ездовика отвечал невпопад, чем веселил молодого парня, не познавшего унылых сторон человеческой жизни.
    На входе вычислительный зал встретил Мудр, подающий надежды старший ученик.
    - Наставник, - обратился он к Всемеру, - послание пришло из Стожар. Перепроверили трижды.
    - Расшифровали?
    - Нет. Работаем. Если бы…
    - Понимаю, будь в наших руках образец послания нашим предкам, дешифровка шла успешнее.
    - Верно, наставник, хоть какие-то письменные свидетельства руницей, летопись памяти Рода… Обработка текста шла быстрее.
    Всемер пожал плечо Мудру, ободряя его, чтобы он не унывал и Мудр отправился в свой кабинет. Всемер пошёл по залу. Останавливался возле каждой саморобницы, аппарата, производящего вычисления, побеседовал вкратце с каждым учеником, помощником и пытным. Это был рабочий ритуал. Ему Всемер следовал неукоснительно на протяжении многих лет.
    Чай на бодрящих травах давно остыл. Всемер к напитку не притронулся и даже, казалось, забыл о нём. Он думал о содержании послания. Все мысли возвращались к прежнему, предупредившем об Огненном Испытании, после которого выжившие составили костяк нынешнего населения планеты. Что послужило причиной Великого Огня? Верить ли сказам, что Великий Огонь обрушился с неба? А если причина нынешней катастрофы спрятана в глубинах дальнего неба? Всемер прильнул к окуляру. Ничего нового, но что-то же вызывает изменения в климате, начавшиеся недавно? Всемер следил долго за звёздами. Ничего не изменилось, всё на своих местах. И снова вернулся Всемер к мыслям о прошлом. Немногие выжили. И даже поныне остались с той поры территории, куда не ступала нога человека, называемые «белые пятна», несмотря на то, что большинство земель изучено. На эти белые земли не только человек не заходит, по заверениям знатцев, тех, кто в курсе всего происходящего, произошедшего и того, что произойдёт, на те дикие земли не залетают птицы, не забегают звери. Что-то их отпугивает. Что? Всемер выпил залпом остывший чай. Бросил в рот половинку ядра грецкого ореха в сахаре. Захрустел. Хруст помогал сосредоточиться. Орехи, слабость Всемера с детства. Но они помогали. В этом он убеждался не единожды. Третий орешек хрустнул на зубах так, что боль обежала череп снаружи и внутри.
    - Это руководство к действию. Описание какого-то плавучего средства. От испытания водой нигде не укрыться. Она зальёт щели, полости, пещеры. Высокие горы окажутся малыми островками.
    Всемер возбудился. Встал. Потянулся. Затрещали косточки. Прилив сил вдохновил.
    - Кто же вы, тайные доброжелатели со Стожар?
    Всемер уже с не прежней задумчивостью, с оптимизмом прильнул к окуляру телескопа. – Кто же вы? – произнёс он по слогам, наблюдая за звёздным небом. – Боги? Предки? Или те и другие сразу? Предки, представшие в образе Богов или Боги, представившиеся предками Рода?
 
                ***

    - Если верить этому фильму, предки человечества прибыли на космических челноках со Стожар и впоследствии помогали своим потомкам при разных критических ситуациях? – Петя Кулеш не ёрничал.
    - Недавно смотрела интересную телепередачу, - начала робко Галя Люцерн, - в ней освещался вопрос первых палеоконтактов инопланетян с древними человекообразными. Приглашённый учёный, не помню имени, уверял, первые контакты были с представителями созвездия Орион. Они, дескать, искали новое пристанище для населения своей погибающей планеты.
    - Чушь! – авторитетно заявил Коля Окоёмов. – Наши предки прибыли с планеты Фаэтон.
    - Беляева начитался, фаэтонец? – поддели его.
    - Автор книги «Фаэты» Александр Казанцев, - не отреагировал на явную шпильку Коля. – Конечно, художественное произведение не повод подвергать сомнению научные факты.
    Разгорался спор. Послышались аплодисменты. Кому они предназначались, было совсем не понятно.
    - Тише, товарищи студенты, - громко объявил Юрий Вильямович. – Как будущие ученые, подходите к проблеме с точки зрения конкретных доказательств. Наука признаёт исключительно подтверждённые факты. Всё остальное лежит за гранью вымысла или народного фольклорного творчества.
    - Типа серых человечков?
    - Типа серых и зелёных человечков тоже, - подытожил речь Юрий Вильямович.
    - Позвольте вопрос? – спросила Варенька, подняв правую руку.
    - Говори, - поддержали подругу сокурсники.
    - Как же тогда относиться к просмотренному нами фильму? Научный факт или народное творчество? – девушке явно не хотелось расставаться с понравившейся идеей. – Оно ведь вот – существует! Это факт!
    Юрий Вильямович подошёл к Вареньке. Она встала со своего главного кресла княжны. Их глаза встретились. Декан цыкнул по-ребячески и свёл брови к переносице.
    - Фильм… Как доказательство, пришедшее из седой старины, не может быть признано научным фактом. Можно принять его как познавательную хронику. Варенька не плачь! Если кто-то тебя назвал по ошибке княжной, не повод гиперболизировать… - Юрий Вильямович не договорил и махнул рукой. – Надо найти проекторную. Кто-то же нам фильм демонстрировал.

                ***

    План основного ковчега: длина равна 63,261 сажени, высота – 21 сажень, ширина – 10,543 сажени.
    Вспомогательные ковчеги для ремесленников и их семей, для скота домашнего и дикого, птицы домашней и дикой – наполовину меньше основного. Ковчеги того же размера для сохранения- плодов земли и деревьев. Количество ковчегов определяется на общем сборе. Инструкция постройки и состав материала для ковчегов отдельным вложением с подробным описанием.
   
    - Как понимать – количество ковчегов определяется… - нахмурился князь Евсей.
    - Правильно понимать. Всех спасти не удастся. – Пояснил Всемер.
    Князь громко заскрипел зубами.
    - Горько слышать эти слова, - продолжил Всемер, - ещё горше продолжать бездействовать.
    - Материал для ковчегов крепок?
    - Идут испытания в ускоренном режиме. Вчера изготовили испытательный образец.
    - Быстрее надо. Времени мало.
    - Князь, - сказал Всемер, - люди трудятся на износ.
    Евсей подошёл к окну. Небо клубилось тучами и мелкий дождь лил на землю, ухудшая и без того безрадостное настроение.
    - Всё, Всемер?
    - Нет.
    - Что-то забыл?
    - В послании не указано главное.
    - Именно?
    - Дата катастрофы…
      
                ***

    - Мы тут себе живём припеваючи, а наши предки решали глобальные задачи практически на коленке. – Свистнул Петя.
    - Не так уж припеваючи, - поправила Варя.
    - Юрий Вильямович, там у них указаны сажени, а в метрах сколько будет?
    Варя закричала, тряся сотовым телефоном в руке:
    - Узнала! Это же просто…
    - Когда знаешь…
    Вар продолжила:
    - Длина ковчега сто тридцать пять метров, высота равна сорока пяти метрам, ширина же почти двадцать три метра.
    - Не так уж и много, - заметил Коля. – Мизерно даже по тем, библейским меркам. Не поместишь в эту лодчонку, как пишется в Ветхом Завете, каждой твари по паре.
    - Погодите, в сообщении со Стожар отдельно оговаривается – плодородные почвы, - заметила Галя. – В Библии об этом ни слова.
    - Библия – сборник религиозных текстов. Никто не утверждает, что указанное про ковчег Ноя должно восприниматься руководством к эксплуатации, - завернул умную мысль Коля.
    - Что вы думаете, Юрий Вильямович?
    - Думать будем после просмотра, ребята.
    Изнутри стен послышался приглушённый басовитый голос, транслируемый скрытыми динамиками:
    - Верное решение, Всемер.      

                ***

    - По рекам Истер и Денепыр большой ковчег и малые ковчеги выйдут в Каргалук…
    Князь Евсей движением руки остановил Всемера.
    - Погоди, хочу уточнить и очистить совесть: как выбирали кандидатов на ковчеги Спасения?
    - Выбрали на общем Вече способ.
    Помедлив, князь спросил:
    - Какой?
    - Бросали жребий.
    Князь вздохнул тяжело. Ох, как же ему не хотелось идти на явные непредвиденные жертвы, но в одном Всемер прав – всех не спасти. Жребий – единственно правильное решение. И всё же тяжесть на душе осталась. Что-то мешало князю расслабиться и посмотреть иначе, со стороны на сложившуюся ситуацию. С надеждой, он спросил:
    - Всемер…
    Всемер понял недосказанное князем и закрыл глаза.
    - Иначе нельзя, Всемер?
    Всемер ниже опустил голову.
    - Я и Изеслава… Мы… Дети на ковчеге. По-другому поступить не могу и не поступил бы никогда. Кто я? Обычный всевед! Ты – князь – начальник Рода! – Всемер заговорил с экспрессией, широко раскрытые глаза говорили об истине, им произносимой. – Не будет тебя и пропадёт Род. Иссохнет. Зачахнет. После очищения водой ты возглавишь новый Род…
    Всемер остановился и перевёл дыхание.
    - Далее… из Каргалука ковчеги двинутся в Венстское море. Из него в Междуземное озеро. Там будут дожидаться Высокой волны.
    Князь не мог молчать. И он спросил то, что знал давно:
    - Подскажи, Всемер, запамятовал что-то, почему Междуземное – озеро? Оно больше Каргалука.
    Всемер догадался о причине вопроса.
    - Всегда так называли.
    Князь импульсивно подошёл к всеведу, другу, обнял крепко, стиснул сильными руками.
    - Мне…
    - Не стоит, князь… - голос Всемера также дрогнул. – Наши пращуры говорили, мол, перед смертью не надышишься. Я изменю: перед разлукой не напрощаешься. Моей любимице, княжне Вареньке передай…
    В пустой зал влетает девушка.
    - Доченька! – крикнул князь.
    - Варенька… - крикнул Всемер.
    Она обняла двух мужчин, ткнулась каждому в грудь, подняла лицо:
    - Я только что узнала… Дядя Всемер… Как же так…
    
                ***

    Войдя в трагическую ситуацию, Варенька зашлась слезами. Кое-то из девушек-подружек тоже всхлипнул, уж больно печальными и полными трагизма были увиденные кадры.
    Далее следовало…
    Изящные ковчеги-корабли легко проделали путь от верфей по Истеру и Денепыру. Вода в реках прибывала как во время половодья и отмели и мели становились вполне пригодными для прохождения судов с глубокой посадкой. Обычно спокойный Каргалук встретил суда высокими волнами, они били в крепкие борта ковчегов, испытывая их на прочность. Вентское игралось кораблями словно щепками, жонглировало будто булавами. То возносило на высоких упругих водяных горбах, то швыряло провинившимися щенками в глубокую пучину. Низко летели грозовые тучи над поверхностью моря. Иногда казалось небо легло тяжёлой ношей на неспокойные воды, и они взбунтовались. Внутри ковчегов сохранялась тишина. Прочные стенки отлично справлялись с возросшей нагрузкой и не пропускали вовнутрь посторонние звуки. Пролив между Венстким и Междуземным морями скрылся под водой, в былое время был узок игольным ушком. Разросшееся в размерах Междуземное море накрывало устойчивые ковчеги, переливалось тяжёлыми многотонными массами, стараясь изжить, уничтожить ковчеги и находящихся в них людей. Сработанные по чертежам далёких помощников со Стожар, ковчеги оставались на плаву.
   
                ***
    Откуда, с какой точки, с летательного аппарата или с орбитального спутника снимали катастрофу разыгравшегося водного апокалипсиса?
    Как ни бились впоследствии специалисты, так и осталась невыясненной эта загадка.
    Один замечательный факт отметили для себя студенты-археологи во время просмотра фильма – отсутствие Гибралтарского пролива. На его месте высились островерхие горы с белыми шапками снегов. Как высоко ни поднялись воды потопа, они не смогли скрыть наполовину эти горы. Изменения произошли во время убыли воды. Горы частично погрузились в морскую пучину, частично осыпались в воду. Когда всё успокоилось, рассеялся туман, восстановилась видимость, водная перемычка соединяла Междуземное озеро с большими широкими просторами океана.
    Демонстрация фильма продолжалась. Голос за кадром комментировал:
    - После долгого дрейфа по водным просторам навигационные приборы привели ковчеги спасения на стремительно мелеющие земли. Ковчеги днищами опускались в жидкий размягчённый грунт. Некоторые уходили в жидкую почву почти полностью, оставались на видны одни рубки наблюдения…

    - Ребята, - Варенька едва не подпрыгивала от волнения и распирающего чувства удовлетворения на месте. – Здесь, на месте раскопок… Получается, ковчеги нашли свою гавань…
    - Как же ты не по летам мудра, княжна, - похвалил Голос Варю.
    Произошли изменения. В середине купола появилось отверстие, постоянно растущее в диаметре. Из него на тонких прочных канатах спустилась круглая платформа без поручней.
    - Проходите! – пригласил Голос студентов.
    На платформе поместилась вся немногочисленная группа студентов и декан. Платформа остановилась вровень с вершиной купола. Ночная степь покрывалась меняющейся иллюминацией. Преобладали алые тона, длинные широкие ленты света скользили по ночному небу от края до края, вспыхивала почва алым светом, подсвеченная, казалась алой высохшая трава и издали смотрелась прозрачной изнутри.
    Неожиданно поднялся свежий ветерок. Он принёс на своих лёгких крыльях новые неизвестные ароматы степных цветов и прочих растений. Пронёсся над головами студентов разноголосый шум и земля пришла в движение. Начиная с дальних курганов, приближаясь к основному высокому, с громким звуком ссыпались почвенные наслоения, словно металлические шапки грибов-великанов возникали рубки ковчегов. Из них вверх в небо начинали лить ровные столбовые потоки ало-золотистого света…

Примечания:

Каргалук – Азовское море, скифское название.
Венсткое море – Чёрное.
Междуземное озеро – Средиземное море.
Стожары – созвездие Плеяд.
Истер – или Истр, Дунай.
Денепыр – Днепр.
Сажень русская – 2,134 метра.

                Якутск  20 июля 2022 г.


                3. ВОЗВРАЩЕНИЕ

               
    Много смог бы рассказать огромный астероид округло-эллипсоидной формы. Ещё интереснее было бы послушать этого мастера космических баек, но космический странник, к глубокому сожалению, был неразговорчив.
    Созданный огромной спонтанной волей неведомой Космической Силы из реликтовой пыли, из мельчайших крупинок различных металлов и, по мере роста в размере и объёме, прочих элементарных частиц. Они липли к нему, притянутые его огромным притяжением.
    Бороздя бескрайние просторы Космоса, астероид мужал, - если прибегнуть к человеческим формулировкам, - крепчал, наливался силой внутренней и внешней энергий. Красавец астероид пролетал большие расстояния не в пустом пространстве: своим массивным телом он пронзал лёгкие скорлупки раскалённых расплавленных облаков, в кузнице Космоса он закалялся, мощь возрастала при прохождении ледяных зон, чьи прочные брони он тараном разносил в пух.
    Он становился мудрее, со временем вне зоны интересов стали мелкие скопления планет, собранные в одном месте. Ранее, в молодости, словно бильярдный шар, направленный умелым ударом кия, он превращал в первозданную пыль эти бесполезные создания и, улетая прочь от места катастрофы, оставлял за собой длинный красивый, разноцветный шлейф сгорающих частиц. Этот хвост стал его фирменным астероидным знаком качества.
    Астероид пользовался успехом у красавиц комет, хитрых лис, постоянно рыскающих в надежде лёгкой наживы. Они со всем присущим им коварством пытались увлечь его за собой, опускались до немыслимых козней и интриг, чтобы сбить его с пути.
    Наш герой был парень не промах – он сполна использовал кокеток-комет и бросал на произвол космической судьбы. Быть победителем – его девиз.
    Вступая в спонтанные схватки, астероид набирался бойцовского опыта, закалял воинский характер, крепил дух, давил в зародыше любые ростки симпатии и сочувствия к кому-либо.
    Как и все дети Великого Космоса, наш герой был рождён для выполнения одной единственно важной задачи.
    Время шло. Приближался решающий миг.
    Именно сейчас он в очередной раз заглянул бравым глазом в знакомую по прежним посещениям Солнечную систему. Ох, и были же лихие времена! Однажды его едва не поглотил газовый гигант, - внутренний голос подсказывал, что гиганта прочат новым центром системы, - тогда он так ласково и нежно притянул его своим могучим притяжением, что астероид едва унёс свои астероидные ноги. В следующий раз чуть не растворился в ледовом и каменном крошеве колец второго гиганта солнечной системы. Но тогда он сам оказался виноват: нечего пялиться на сопровождавших его комет обольстительниц.
    В те разы он выполнил две предварительные задачи: послал своих астероидных псов на проверку прочности и бдительности маленькой голубовато-зелёной точки, совсем неприметной по масштабам Космоса планетки. Голову не ломал, кому она могла помешать, но кое-какие размышления возникли. В принципе, не его дело обсуждение задач. Поставили – выполнил. И, как казалось, оба раза неудачно. С его астероидной точки зрения. Она не совпадала с мнением тех, кто им руководил – они считали он справился успешно.
    Нет бы дальше ему, умудрённому долгой космической жизнью, лететь и контролировать пространства, но снова нечто произошло на этой маленькой планетке, нечто такое, заставившее принимающих решение принять последнее, исправить предыдущие ошибки, чтобы пыли от неё не осталось. Снова мчусь к ней, - к голубой точке га фоне чёрного космоса, - нужно исправить ситуацию, с этой тонкой операцией справлюсь сам на раз-два-три!
    Горжусь ли собой? Определённо! Ждал этого торжественного момента в своей почти бессмертной жизни долго, столько не живут. Да простят меня Великие Космические Пространства за зазнайство! Ах, как всего знобит, потряхивает от азарта, куражу столько, на десять таких планеток голубых хватит, только в ряд выстави!
    Много раз улетал, пролетал мимо неё, что видел? Одни бликующие точки на её поверхности. Лёгкие дымчатые полосы, укутывающие почти всю. Зелёные подвижные пятна. Синие неохватные, всегда в движении, потоки. С каждым разом нового только прибывало.
    Никогда не ощущал каких-то эманаций от планетки, сейчас чувствую, она тяготится том, что есть на ней. Она пытается сбросить с себя это ярмо.
    Во всём своём Великом Космическом Великолепии, я предстану перед нею. Ожиданием встречи живу не один я. Подожди немного. Я буду скоро. Спешу поздравить тебя с моим Возвращением.

                Якутск 29 июля 2022 г. 

          
                АВГУСТ

1. ЯБЛОКО ЛЮБВИ

               
    Не помню, любил ли в детстве сидеть на заборе, но то, что на штакетинах оставались рваные клочья штанов и шорт, также, как и следы от ремня на пятой точке, помню отчётливо.
    Не помню, - стёрлось из памяти её лицо, девочки-соседки, приехавшей на лето к бабушке из очень крупного индустриального города, где её папа руководил большим предприятием, - любил ли её той непосредственной детской любовью, но мне она нравилась. Светло-пшеничные волосы; бант или два вплетены в косички; веснушки разбросаны щедро на лице; синие прозрачные глаза, как вода в ключе, что и сейчас бьёт за хутором.
    Не помню, лет то столько прошло, в бабушкином саду сколько росло малины и крыжовника, а также вишни, груш, яблонь и слив. По ним любил лазать, по искривлённым качающимся веткам, посыпанным словно цветной пудрой лишайником. Нравилось усесться на развилке веток и наблюдать за игрой солнечного света в пятнашки. Бегают тени туда-сюда медленно или быстро, всё зависит от ветра, сильно дует или нет.
    Не помню, как мы познакомились, через забор ли, когда угощали друг друга малиной или другой ягодой с участков своих бабушек или возле сельпо, куда я, как считалось, взрослый мальчик ходил каждым утром за свежим хлебом, солью, спичками, за чем-нибудь ещё. Более крупные покупки не разрешались. Не подрос, утверждали, смеясь. Или мы с ней встретились на хуторском кладбище. На нём и раньше вся хуторская детвора любила встречаться ночью и рассказывать страшные истории, от которых в жилах стыла кровь. В тот день хоронили очень древнюю одинокую старушку. Народу собрался весь хутор. Старые и малые. Гнусавил трубами оркестрик. Стенали литавры. Ухал испуганно барабан. Про старушку говорили, что она застала при жизни двух царей и пережила пять генсеков. Или свели нас с соседской девочкой дорожки где-то в другом месте, - не помню. Лето в детстве долгое. Почти бесконечное. Как чёрные ночи. Они падают сразу после заката солнца, - раз! – и погрузилось всё во тьму, а узкие хуторские улочки в жёлтый свет фонарей. В детстве кажется лето никогда не закончится.
    Не помню сорта яблони, бабушка утверждала саженцы привезли из Германии солдаты-фронтовики, яблоки урождались всегда крупные, плоские, краснобокие, кусаешь яблоко, сок брызжет в глаза и сильно сладкие. Бабушка шутит, много яблок не ешь, в одном месте слипнется. Я смеюсь в ответ. Смеётся бабушка, утирая набежавшие слёзы. Смеются родители, они приезжают на выходные помочь в огороде, по хозяйству, с заготовками на зиму.
    Не помню, когда и почему, в саду её бабушки росло яблонь больше, чем у моей бабушки, но она попросила попробовать на вкус яблоко именно с дерева немецкого сорта.
    Помню точно, протягиваю яблоко. Руки дрожат. Она улыбается. Лицо её светится загаром. Веснушки так и бросаются в глаза. Она как-то странно смотрит на меня, и я ощущаю сладкое томление в груди, сладко так защемило моё сердце. Я к тому времени знал, где оно находится у человека, от сердечной старой раны умер сосед дедушка Гриша, пришедший с войны весь в шрамах и с осколком мины в сердце.
    Помню её взгляд. Она берёт яблоко. Рассматривает будто диковину и вдруг заявляет, плохо, что оно до следующего лета не сохранится.
    Помню вечером бабушка гладит меня по голове, выгоревшие волосы так и искрятся солнечным светом. Успокаивает, внучок, не переживай, увидишь, следующим летом она обязательно приедет. Бабушка меня успокоила. Не успокоила моё сердце.
    Не помню имя той девочки. Столько лет прошло, столько всего произошло, что и забыть бы пора. Да не забывается ни то лето, ни та яблоня, ни та девочка…

                Якутск 3 августа 2022 г.

                2. ЯБЛОКО РАЗДОРА

     Холодные капли дождя бьют в олово моих застывающих глаз.
    Тем чаще появляется это ощущение, чем дольше живу.
    В одно короткой исповеди не вместить всего того, что накопилось за долгие годы жизни.

    Свадьба выпала из списка намеченных к исполнению дел, чётко расписанных до призыва на срочную службу на тетрадном листке из математической тетради.
    Часто говорят или повторяют когда-то сказанные слова: от судьбы не уйдёшь.
     Кто честно скажет – я в молодости верил в судьбу. Пока не появится плешь и в висках не засеребрятся нити седины, гадаешь: повезёт или нет.
    Скоропалительные решения сродни необдуманным поступкам.
    Одна бабушка, мамина мама, посоветовала не спешить, отложить веселье до осени. Родители её поддержали.
    Куда спешил? Гормоны не играли. Поторапливали женатые друзья? Отчасти, подтрунивали, мол, когда расстанешься с девственностью, когда погрузишься в семейное счастье?
    С кем в первую очередь знакомишь избранницу? С родителями? С друзьями! Жужжание в уши переросло в гул: не мешкай, друг, женись, посмотри на неё, да такую ещё отыскать, смотри, дескать, уведут. И не столько подливали масла в огонь сами друзья, как их вторые половинки, в их души Оксана влезла сладко-шипящей змеёй, расположила к себе, умением обладала завидным.

    Состоялось знакомство с родителями. Сначала объехали Оксанину родню. Не покривлю душой, принимали с прохладцей, - в глазах читалось откровенное, мол-де, не такого мы своей донечке счастья желали, - да вспоминали про какого-то бычка, пришедшего случайно с их коровой.
    Видя моё недоумение, Оксана объяснила, что кому-то их родных приснился сон. Если коротко: Оксана – это корова, я – тот бычок, которого она привела.
    Знакомства с моими родителями их решение не переменилось – подожди.

    Забегу вперёд и скажу, насколько глубоко мудры и опытны были наши предки, когда перед свадьбой засылали сватов, выведать историю семьи, есть ли больные, кривые и прочие, финансовую сторону. А также узнать тонкими расспросами всю подноготную о невесте: где, когда, с кем, от кого и, главное, - зачем?

    Последней, - из-за удалённости проживания на колхозном хуторе, - в череде знакомства с моей роднёй была вторая бабушка, папина мама, всю жизнь трудившаяся в колхозе, жившая скромно в крытой шифером уютной саманной хате, беленой мелом с раскрашенными синей краской обводами окон и устремившейся высоко в украинское небо кирпичной, обмазанной глиной трубой.
    От бабушки не ускользнуло, с какой скрытой брезгливостью Оксана поздоровалась, как скептично осмотрела сельский двор с квохчущими курицами, норовившими обязательно запутаться в наших ногах, с яблонями и вишнями, с густым разросшимся малинником. Признаться, меня Оксанино отношение покоробило. Я не дал волю чувствам, о чём позднее горько жалел…
    На расспросы бабушки о семье, здоровье, о планах на жизнь Оксана отвечала с улыбкой, пряча за нею недовольство.
    Прощались мы за воротами. Оксане не терпелось выскочить за ограду со двора, залитого золотом солнца, полного пахучих ароматов цветов, высаживала их бабушка каждую весну и любовно ухаживала за ними, от пения птиц, поющих на ветвях деревьев, жужжания пчёл, копошащихся в тычинках цветов. Оксану гнал некий иррациональный страх, охвативший в часы посещения, об этом она разоткровенничалась перед заседанием бракоразводного процесса. Она не притронулась к еде. Бабушка ждала нас, предупредил через соседей, которых встретил в городе. Отварила свежей картошки. Отварила молоденькую курочку. Нарезала свежих овощей. Водку я взял с собой, зная, что бабушка нагнала отличнейшей горилки, самой лучшей на всём хуторе.
    - Внученька, - обратилась бабушка к Оксане и ту всю передёрнуло, - почему не кушаешь? Брезгуешь моей едой?
    Оксана натянула на рот резиновую улыбку.
    - Что вы… бабушка… (Она отвечала запинаясь.) Просто не очень голодна…

    Мы с бабушкой стояли у ворот. Беседовали, не могли наговориться, я рассчитывал остаться с ночёвкой, кое-чем помочь по двору, мало ли где могли пригодиться в бабушкином хозяйстве мои руки, но Оксана наотрез отказалась, заявила, я могу оставаться, а она вернётся домой. И сейчас она, искоса следя за нами, нервно расхаживала по грунтовке.
    Умудрённая жизнью, бабушка не приняла близко к сердцу Оксанино грубое отношение. Её голубые, выгоревшие на солнце глаза говорили, лишь бы меня любил, - читалось: не предавал, - внучок.
    Напоследок я спросил бабушку по поводу моей свадьбы, и она ответила:
    - У тебя своя голова на плечах. Советчиков много, они насоветуют…
    Её на свадьбу не пригласил.
    - Постеснялся меня внучок? Того, что я сельская, а жинка твоя – городская?
    Я не знал, что ответить, в сердце шевельнулся червячок раскаяния, так как правда в её словах была, но постеснялся бабушки не я и от этого неловкость моя выпячивала свои острые формы…

    Произошло это в августе, три месяца спустя после свадьбы. Мы с Оксаной приехали навестить бабушку. Гостинцы вручал бабушке я. Их же покупал и выбирал. Оксана с умным видом сообщила, дескать, это же твоя бабушка, тебе виднее, что ей нравится. И совсем не интересовалась моими заботами. «Что купишь, то и подаришь. Деньги твои».
    Деньги Оксана с матерью умели считать, - особенно чужие. И с самого начала нашего совместного проживания, - так вышло, жил я в примаках, - разграничение денег на твои и наши установилось сразу: это покупаем на наши деньги, за это платишь из своих. И часто вспоминал бабушкины слова о своей голове на плечах и совет повременить со свадьбой.
    После слов бабушки впервые дождинки осеннего дождя застучали в олово моих глаз.
    Я вспыхнул, краска стыда залила лицо, не знал куда спрятать глаза.
    - Не стыдись, внучок, - утешила меня бабушка. – Я не обиделась. Вырастешь, узнаешь, старость всем в тягость.
    И тут я услышал знакомый девичий голос, будто вернулся в своё прошедшее солнечное детство. Озноб пробежал по спине. Смотрю на бабушку, она улыбается:
    - Приехала твоя детская зазноба. Впервые за столько-то лет. Не забыл её?
    Отрицательно кивнув, ничего не ответил, - в голове стучали настойчиво молоточки невидимых трудяг.
    - Благодари бога за то, что он не дал, - сказала в спину мне бабушка.
    Я шёл к калитке в заборе, за ненадобностью давно заколоченной, соединявшей когда-то два двора.
    Она меня ждала.
    - Привет! – произнесла она, повзрослевшая детская любовь моего детства. – Узнал?
    - А ты меня?
    - Сразу, - улыбнулась она солнечной тёплой улыбкой. – Я сильно изменилась?
    - Ничуть, - говорю и чувствую безграничную радость от общения с ней, - ну, может, самую малость с учётом возраста. Стала даже лучше.
    - Я и тогда была для тебя самой лучшей, той костлявой девчонкой первоклашкой?
    Спазма в горле мешала говорить.
    - Будто сама не знаешь.      
    - Знаю, - кокетничает она. – Очень важно услышать это от тебя.
    - Спасибо.
    - Как жил все эти годы?
    - Об этом позднее. Скажи, почему не приезжала потом? Каждое лето ждал.
    Она призадумалась, не сводя с меня своих красивых глаз цвета неба летним полднем.
    - Папа решил, - он всегда за всех всё решает, говорит, имеет право, как глава семьи, - морской воздух полезнее сельского. Шорох волн ему приятнее визга хрюшек. Как начальник, он имел возможность каждый год отправлять меня в «Артек». Давай теперь ты – как жил?
    Быстренько собрался с мыслями и выпалил, как на духу.
    - Окончил школу. Поступил в техникум. Служил на флоте.
    Она, смеясь, вспомнила старую присказку:
    - Моряк – с печки бряк!
    - Типа того, - отвечаю. Мне в ту минуту было так откровенно легко и свободно. Я забыл про Оксану, копошащуюся в малиннике, она забралась туда полакомиться поздней сладкой ягодой, как медведь в лесу.
    - Кольцо, - показывает она мне правый безымянный палец.
    Показываю свой с кольцом.
    - Давно?
    - В мае этого года.
    - Три года, как один день. Муж, очень хороший человек. Во-он там копается в машине. Как выпадет свободная минута – он в гараж. Шучу, говорю, что скоро начну ревновать к своей металлической сопернице. Он только в ответ смеётся и говорит, что папа, тесть, то есть, подарил машину не для того, что его дочь ходила пешком. Вот он и следит за машиной зорким оком.
    - Прозвучит глупо, но спрошу: сюда каким ветром занесло?
    Она пожала плечами.
    - Дом пустует. Бабушки давно нет.
    Сразу вспомнил бабушкин рассказ о странной кончине своей соседки и подруги. Никогда не болевшая, вдруг пожаловалась вечером на боль под правой лопаткой. Проводили её в дом, сидели на лавочке, лузгали семечки и беседовали, пока позволял мороз. Дома уложили на кровать. Утром обнаружили соседку неподвижной. Вскрытие показало острую сердечную недостаточность.
    Повзрослевшая девочка из моего солнечного и счастливого детства продолжала.
    - Дом долго пустовал. Сам понимаешь, из города не наездишься. Сейчас вот нашёлся покупатель. Приехали продавать. Скоро приедет с часу на час.
    - Не жалко? Всё-таки остались наверняка воспоминания, связанные с этим местом…
    Она потрясла удивительной красоты светлыми волосами.
    - Как-то не думала. Конечно, что-то ворошится здесь, в сердце и голове. И то, ничего серьёзного, кроме детских приключений и шалостей. Погоди…
    Меня всего тотчас изнутри сжало – показалось, она произнесёт нечто важное, то, ради которого судьба устроила эту случайную встречу.
    - Мы ведь так ни разу с тобой тогда, в тот год, и не поцеловались…
    Вот он контрольный выстрел в висок, после него можно смело рушить переправы и сжигать мосты.
    - Да…
    - Давай восполним этот пробел, а?
    Всё прожитое оказалось мгновенно перечёркнутым и забытым; жизнь будто дала шанс начать всё с белого листа. Я снова стою в детском возрасте и протягиваю ей крупное краснобокое сладкое яблоко. И некая необоримая сила вторгается чёрным облаком и нечто страшное и огромное застилает мой взор. Её крик, дикий и истошный, проник туда, откуда никто пока что не возвращался. Он возмутил меня, с чего бы ей вздумалось так кричать? Холодная когтистая лапа с длинными острыми ногтями сняла со спины длинные полосы замёрзшего эпидермиса с капельками гелеобразной крови, выступивших сразу из появившихся ран. 
    Сейчас можно с юмором сказать, где был, чем где мог предположительно находиться.
    В отличие от везунчиков, кому посчастливилось побывать по ту сторону жизни, пройдя к светлому будущему широким светлым коридором туда и обратно и успешно написавших затем бестселлеры о своих загробных приключениях – я находился в своём теле. Мой разум не покидал пределов сознания, и никто над не экспериментировал. Тело оставалось моим непослушным телом, брошенным на неудобный жёсткий медицинский одр. Кое-что осталось при мне – слух. Он расширился до невероятных пределов. Ко мне в уши стекались сплетни и передаваемые молвой слухи. Раздражала речь шуршащей травы. Выводил из себя лай собак. Лиричное мяуканье кошек выводило из равновесия. Река человеческих откровений, будто все разом решили исповедаться перед одновременным прощанием с жизнью.
    Длилось это долго. На короткое время возникала свистящая тишина, мне понравился её бархатно-громкий голос.
    «Ты угостишь меня яблоком с немецкого дерева?» Снова тишина.
    Отрывистая, похожая на удары бича частая речь: «В рубашке родился. Чудо – иначе не назовёшь. Камень раздробил височную кость. Крупные фрагменты костей удалось удалить. Мелкие проникли глубоко в мозг. Летальный исход обеспечен, но он вернулся к жизни!»
    Сквозь утренний рассвет долетает пение петухов и ароматные волны бабушкиной горилки, самой лучшей на всём хуторе: «У тебя своя голова на плечах. Решай сам».
    Разрывающий слух крик на грани потери голоса: «Как же так… Да не стойте… Несите немедленно бинты… Вызывайте скорую…»
    Спокойный, размеренный, равнодушный голос Оксаны: «Я не желала ему смерти… Я хотела угодить в неё… Кто мог подумать, что он заслонит случайно собой эту… Что я могла поделать, я видела, как они смотрели друг на друга…»
   
    После очередного провала новое всплытие жёлтой субмарины подсознания на поверхность незамутнённого штормами болей моря сознания.
    Прихожу в себя медленно. Садистская боль в глазах – надо мной висит больничный огромный операционный абажур с десятком ламп, застыв надо мной надгробным изваянием.
   
    С Оксаной развели быстро и без помех. Судья была в курсе произошедшего. Вынесла решение и закрыла дело. Прошло несколько десятков лет, до сих пор не могу представить, как мог влюбиться в Оксану, видимо, точно говорят, во влюблённых иногда вселяется бес…
    Категорически отказался писать заявление в милицию. Мне не нужна была ещё одна трагедия в пусть уже и развалившейся семье. Достаточно горя и несчастья, выпавшего на моих родных.
    Зачем она вдавила в яблоко крупный кусок щебня, яблока весом почти четыреста грамм хватило бы с лихвой для контузии, при удачном стечении обстоятельств и для более катастрофичного исхода, Оксана не могла. Думаю, тот же бес ревности вселился и в неё, который толкает попавших под его влияние людей на кровавые преступления.
    Едва не ставший моим надгробным камнем в миниатюре кусок щебня бережно храню дома в стеклянном ящичке на книжной полке, как напоминание о том, что все мы ходим под богом и несть власти аще не от него…

                Якутск 14 августа 2022 г. 


                3. ЯБЛОКО ЗАБВЕНИЯ

               
    - Новостей нет хороших, нет и плохих, - с безразличием в голосе произнесла родственница во время телефонного разговора. – Приезжай, всё увидишь сам.
    Сборы были недолги, чай не от Кубани до Волги был поход, немного далее – из Якутска на Донбасс.
    Стояла тихая в своей непредсказуемой тревожности золотая осень 2013 года.
    Из заснежено-морозного октября Якутии окунулся в солнечно-осеннее тепло октября Донбасса. Шумит говорливая листва под дуновением слабого ветерка, колышется, поскрипывают ветви и толстые стволы акаций с длинными иглами незаметно ведут беседу с разросшимися яворами и начинающими мечтательно летать в осенних грёзах каштанами. Не смотря на все эти южные прелести по утрам морозный иней серебрил металлические кровли сараев и оставлял на стёклах окон загадочные арабески.
    Вступать в полемику с Ницше не берусь, не тот вес, но моя жизнь служит опровержением его тезису, если хочешь услышать о себе хорошее – умри.
    Хотелось бы посмотреть в глаза старому немецкому философу, увидеть реакцию на моё с ним несогласие, что часто слышал хорошее в свою сторону из алых уст любимых женщин и совершенно незнакомых людей. Увы, нас разделяют годы…
    Будоражащее, будто внутри что-то трогает осторожно натянутый нерв, щемящее ощущение в сердце всегда посещает в первые минуты прилёта и соприкосновения с родной землёй. Выхожу на трап. Смотрю на терриконы, в отдалении раскинувшиеся высокими верблюжьими горбами, влажнеют глаза, так и тянет растереть слёзы по лицу грязной детской ладошкой. А с чистого незамутнённого хмурыми облаками неба светит яркое солнышко, гладит по лицу нежными тёплыми лучами, как бы приветствует моё возвращение.
    В новую волну ощущений окунаюсь, приехав в родной город, близкий и понятный до шороха опавшей пожухлой листвы на тротуаре, она говорит, не умолкая всё о том же, о чём делилась, когда детскими ножками шлёпал по земле, как и тогда, когда, вернувшись со срочной службы в матросской форме дефилировал по улицам города. И те же тени сопровождают в прогулках по тенистым аллеям парка, когда, не стесняясь целовался с девушкой и когда в задумчивости бродил после выписки из больницы после печального инцидента.
   
    Если в чёрной комнате не видно чёрной кошки, нужно включить свет.
    Старший мичман Борисов, командир нашего подразделения, мастер ошарашить очередным вербальным шедевром. Хоть ходи за ним с блокнотом и успевай записывать.
    Только и зацепилось, будто репейник на штанине, в памяти это его единственная способность выдавать афоризмы на лету. И всё, как ни стараюсь ещё что-то припомнить – пусто. Будто и не было нескольких лет службы в военно-морском флоте. Не было времени бескозырок и чёрных бушлатов.

    Однажды приснился сон. На диком скакуне мчусь по степи. Полыхает алым пламенем рассвет. Вокруг меня на много вёрст голая земля. Конь мчит быстрее ветра. Свобода, скорость – пьянят. Внезапно конь оступается. Смещаются ориентиры. Где земля, где небо, где солнце… Слышу вкрадчивый тихий голос: «Хочешь воды?» открываю глаза. Больничная палата. Лежу на койке. На простыне песок, мелкий сор и прочий мусор. Во рту горько-приторно-сладкий вкус полыни. «Воды?» - следом за вопросом острый крик: «Скорее доктора, больной пришёл в себя!»

    Чем дальше углубляешься за проводником-памятью в прошлое, тем отчётливее становятся забывшиеся воспоминания.
    - Может, подождёшь до вечера? – предлагает сестра, - муж приедет с работы, быстро смотаемся на хутор и обратно.
    Категорически отказываюсь, говорю, мне как раз и не нужно быстренько туда-сюда, хочу прогуляться, подышать свежим воздухом, солнышко на пригреве по-летнему, ветер если будет попутный, быстрее доберусь на место.
    - Чёрт упрямый! – смеётся сестра, - всегда делаешь по-своему! Вот, держи, - она суёт в руки два пергаментных кулька с конфетами и печеньем, затем кладёт в карман куртки чекушку водки. – Разложишь по могилкам, выпьешь за всех и помянешь заодно. Там давно кто был, все разъехались. Хутор обезлюдел почти, впрочем – увидишь сам…

    Ветер дует в спину, - помогает спортивному шагу, - с таким шустрым помощником быстро вышел за границу города и окунулся в совершенно другую стихию. Ни улочек, изогнутых под непонятными углами, ни покосившихся заборов и разрушенных домов с просевшей то шиферной, то черепичной кровлей. Одна ширь пространства, на сколько хватает глаз, аж захватывает дух и на языке вертится старая-престарая песенка из кинофильма о ветре, который пропоёт нам сейчас свою весёлую песню.
    По асфальту, расчерченному трещинами на геометрические фигуры параллельного пространства, бодро иду, читаю считалку. Так легче и быстрее проходит время. По обочинам всё меньше и меньше деревьев, красуются потемневшими спилами старые пеньки и молодой тонкой порослью по бокам.
    Никогда не было потребности, но сейчас захотелось присесть под деревом, опереться спиной на ствол и… Через колышущееся плетение ветвей старого яза, тянущего в осеннее приветливое небо чёрно-серые кости ветвей, смотрю и ловлю на мысли, что мысли совершенно отсутствуют. Удивляюсь, всегда в голове что-то вертится, то навязчивый мотивчик модной пошлой песенки, то неприхотливая мелодия приевшегося шлягера, то воровской шансон о тяготах суровой уркаганской доли. Редкими листьями играется ветер; иные отваливаются и летят, кружась, на землю; затем скользят по ней, гонимые тем же забиякой-ветром вместе с грустной компанией поднятой пыли. Один лист падает на лицо; закрываю глаза; стараюсь представить его молодым зелёным, весело порхающим со своими братьями; дикое чувство удовольствия от отдыха на природе, когда никто посторонний не отрывает тебя просьбой дать закурить или ещё какой-нибудь чушью; прерывать не хочется отдых, надо идти.
    Закусываю ножку листа, едковато-горький вкус вяжет рот. Открываю глаза; смотрю на часы – думал просидел в мечтательной релаксации минимум полчаса, нет, всего-то минут десять; отвык, отвык, батенька, обращаюсь сам к себе, отдыхать на природе, радоваться простым жизненным радостям.

    Хутор встретил тишиной. Гулкой. Навязчиво-отстранённо гудит ветер, гоня воздух по широкой колее грунтовой дороги, будто дует в трубу неумеха-горнист, разучивая гаммы. И тишина. Не гогочут гуси, купаясь в черной воде глубоких древних луж; не квохчут куры, выискивая в земле между корешков насекомых; молчит колокольчик на шее молоденькой козочки, белой с ярко-рыжим хвостом – она беззвучно проводила меня взглядом, не поворачивая головы и принялась дальше щипать невысокую травку.
    Вот и бабушкин дом; точнее, бывший бабушкин дом. Новая рука мало что изменила во внешнем облике двора. Штакетник, его ремонтировал в последний раз перед свадьбой, выкрашен половой краской в красно-бурый цвет. Лавка рядом с калиткой разрисована героями детских мультиков; планки ворот расписаны вертикальными волнистыми линиями.
    Нахлынуло и… бу-ух… я в детстве… Бабушка зовёт обедать. Какой обед, когда с друзьями полностью не обследовали заросшую густо кустарником старую балку с мелким ручейком на дне, не на всех орехах, росших на кладбище набили шишки, падая с толстых ветвей, и не сбили в кровь и ссадины коленки и локти. Разве есть время для еды, когда так много вокруг интересного!..

    - Вам кого нужно?
    Коряво построенное предложение должно резать слух, а оно ласкает. Передо мной в домашней рабочей одежде женщина лет сорока с гаком; в руках старая эмалированная миска с зёрнами кукурузы. Настороженный взгляд светло-карих глаз. Ранняя седина рассыпалась на пряди, выбившейся из-под повязанного вокруг головы выгоревшего ситцевого платка.
    - Вы кого ищите?
    Хочешь, не хочешь, но бросаю быстрый взгляд: вязанная кофта поверх вельветового серого платья, фартук из клетчатой ткани, из кармана выглядывает ручка какого-то инструмента, возможно, и ножа. Она боса, не смотря осень. Ступни в земле.
    - Не холодно? – киваю на ступни.
    Женщина рассмеялась; наклонилась миска; просыпались зёрна и разбежались, почувствовав свободу.
    - Та, не, - тянет она певуче. – Привыкла… Так вы к кому?
    - Давным-давно здесь жила моя бабушка.
    Новая хозяйка согласно кивает, смотрит на меня, ждёт.
    - С вашего разрешения, хотел бы посетить дом…
    Женщина вдруг прикладывает руки к груди.
    - Ой! – высокий фальцет. – Я вас узнала. Вы нисколечки не изменились. Ей богу. Самую малость.
    - Где вы меня видели?
    - На фото.
    - На каком?
    - Ой, да вы не знаете…
    Сбивчиво, перепрыгивая с одного на другое, женщина рассказала, после покупки участка основательно осмотрели два дома, бабушкин и тот, который построил для себя в молодости дядя, папин брат, на предмет ремонта. Обрадовались хорошему состоянию зданий. Дети хозяев, дети всегда любопытны, залезли на горище бабушкиной хаты, среди прочего хлама отыскали маленький фибровый чемоданчик с бумагами и фотографиями.
    - Фотоальбом?
    - Не-а, та вы шо, какой альбом! Просто были перевязаны верёвочкой.
    - Можно посмотреть бумаги?
    Женщина отрицательно машет головой.
    - Вы конечно простите… Ничего там ценного не было… Так, вырезки из старых журналов, ноты. Мусор сожгли. Фото оставили.
    При слове мусор меня внутри обожгло: каким могут быть мусором ноты, журнальные иллюстрации и вырезки? Как можно это всё сжечь? Это какое-то кощунство над памятью, над памятью папы, любовно собиравшим всё, что может пригодиться в работе художника-оформителя?
    Женщина заметила моё беспокойство.
    - Мы не сами, прежние хозяева посоветовали избавиться от всего лишнего.
    Узнаю слова тётки, для неё не существовало воспоминаний, если чем-то похожим и жила, хранила недолго. 
    - Мы ведь не знали, что вы приедете…
    Голос женщины задрожал.
    - Вы ни в чём не виноваты, - успокаиваю её.
    Она всхлипнула и краем передника вытерла увлажнённые глаза.
    - Вас зовут…
    Представляюсь полным именем. Глаза у женщины вспыхнули.
    - Тогда оно для вас! – бросает и быстро уходит внутрь двора.
    - Что – для меня? – кричу ей вслед.
    Она останавливается.
    - Да вы заходите, не стойте, - приглашает она. – Марта вас не тронет, - и говорит собаке: - Марта, свои…
    Как подошла овчарка, не заметил; но после слов женщины вздрогнул, - есть печальный опыт общения с сими животинами, - овчарка стояла рядом со мной без намордника, без ошейника и без цепи. Она смотрела на меня своим собачьим взглядом, не понятным человеку.
    - Ма-арта… Ма-арта…
    Стараюсь подмазаться к псине. Она заурчала; зачем-то понюхала воздух и пошла внутрь двора, повиливая хвостом, показывая всем видом, мол, теперь хозяйка несёт ответственность, она-то тебя назвала привычным – свои.
    Дядин дом тоже обошли внешние изменения. Стою возле летней кухни и внезапно почувствовал из своего далёкого счастливого солнечного детства аромат борща, варёной кукурузы в початках, услышал жужжание мух, упорно бьющихся в запылённые стёкла окон и ловлю носом, - широко раскрыв ноздри, - знакомый, едва уловимый запах дыма из трубы, прибитый к земле порывом ветра – так горят старые коренья и стебли подсолнечника и кукурузы – раздаривая аромат летнего солнца.
    Поворачиваю голову к двери летней кухни. И едва не охаю – возле плиты, пышущей жаром, орудует с чугунком бабушка. Ловит краем глаза мой взгляд, поворачивается, уголком белого платка утирает пот со лба:
    - Сейчас, внучок, пообедаем. Борщ готов. С петухом, как ты любишь. Сходи пока за овощами, набери с грядки свежих…
    И, сорвавшись с места, с плетёнкой в руках, едва не падая, мчусь на огород.
    - Вот, возьмите, - как рыбку, выуживает меня из озера прошлого голос хозяйки. – Думала, так и останется непрочитанным.
    Смотрю на обычный почтовый конверт.
    - Что это?
    - Письмо от женщины. Она так хорошо описала вас…
    - Какой женщины?
    - Вам виднее… Она приезжала прошлым августом. Француженка.
    Кол от макушки до копчика – кто?!
    - Как узнали, что она француженка?
    - Моя дочка бойко с её детьми говорила, показывала дом, участок, огород. Она французский в школе учит. Лучшая в классе!
    Недоумеваю.
    - Из Франции?
    - Что необычного: жила тута, теперь живёт там.
    Повторяю, вслух:
    - Франция… Франция… Может…
    Женщина размашисто крестится:
    - Вот бог святой! Если брешу, нехай покарает.
    Машу руками.
    - Только без крайностей. Помимо письма ничего на словах не передавала? – спрашиваю, понимая, если бы что и было, давно бы словоохотливая хозяйка поведала.
    - Та не, - сказала она любимое присловье. – Говорила, вы угощали её в детстве яблоками…
    Дикий, почти ураганный свист оглушил – каким образом она оказалась во Франции? Как? Зачем? Почему? Голова пошла кругом, закружилась земля, окружающее слилось в одну сплошную цветную линию.
    Кто-то назойливо повторяет в самые уши6 чем дальше углубляешься за проводником-памятью в прошлое, тем отчётливее становятся воспоминания.
    - Что с вами?
    Тактично отвечаю:
    - Бывает, понимаете, закружится на мгновенье голова…
    Женщина понятливо кивает.
    - Можно письмо? – протягиваю руку.
    Конверт не заклеен. Обычный листок тетради в клетку исписан красивым мелким почерком. Вижу сквозь строки её светловолосую голову с застрявшими в них травинками.
    - Угостишь яблоком? Бабушка говорит, вот с того дерева они очень вкусные.
    «Всё в прошлом, - пульсирует в голове и отдаётся в сердце тупо, - всё в прошлом».
    - Водички? – протягивает хозяйка ковшик с водой. – Колодезная. Вкусная.
    Выпиваю залпом и спрашиваю:
    - Можно на чердак… Просто посидеть…
    - Да там пусто…
    - Хочется…
    Женщина неожиданно краснеет:
    - Ой, да что это я говорю! Да можно, конечно, можно… Пыльно там, цыбуля висит в связках, кукуруза в початках…
    С каждой ступенькой, как на машине времени, возвращаюсь в прошлое. Роятся мухи под самым верхом. На горище светло – через слуховое окошко достаточно льёт света, в воздухе беспорядочно летают пылинки. Сухо, аж сразу зачесалось в носу, как в тот день, когда тайком рылся в чемоданчике, перебирая ноты, папа позже начал учить меня игры на баяне, а так – обычная китайская грамота. В прошлый раз меня выдал чих. И бабушка, стоя на пороге дома строго спросила, кто разрешил без спроса подняться на горище.
    Возле печной трубы опустился на ящик из-под сока; спиной упёрся в трубу. Раскрыл письмо.
    Предложения полностью не воспринимаю. Мешает не то свет, не то желание чихнуть, не то ещё какая напасть. 
    «Очень хочу узнать, как обстоят твои дела… У меня всё в порядке… После печального события… Ты помнишь, что случилось со страной… была в полной растерянности: что делать?..»
    В голове сплошное колокольное звучание и надоедливо звучит речитатив забытой песни. Концентрируюсь на тексте.
    «Муж ушёл в бизнес… Связался с криминалом, захотел быстрых больших денег… Пропал бесследно… Родители умерли один за другим… Что делать, - не знаю… Соседка по дому предложила поехать в Польшу за товаром… В кафе к нам подсел Антон, - это я его так называю, - познакомились… Он меня забрал из Донецка, приехал специально за мной… Признался, влюбился с первого взгляда, едва увидел моё печальное заплаканное лицо… Бизнес не шёл, росли долги… У нас трое детей, все взрослые… Есть внуки: две милых девчушки и один мальчик… Не о том пишу… Всегда хранила память о наших детских днях, гадала, как могла сложиться наша жизнь с тобой… Опять не то… Ты просто чудом остался жив после того ужасного случая… По отношению к жене ты поступил благородно… Пиши мне по адресу…»
    Повертел листок и конверт. Адреса не было.
    Хозяйка сразу ко мне и смотрит внимательно.
    - Больше ничего не было? – показываю письмо и конверт.
    - Господь с вами, конечно, нет. Разве я бы смогла…
    - Мне пишут, могу писать по адресу, его нет, - перебиваю её.
    Рука женщины тянется перекреститься.
    - Не стоит, - останавливаю я. – Вспомните, отдельным листком могла ваша гостья воспользоваться?
    - Нет, - твёрдо отвечает хозяйка. – Как написала вам, сразу села с нами обедать. Дети наелись фруктов. А она, ваша знакомая, всё нахваливала мою готовку, дескать, во Франции так готовить не могут, с душой, хоть и кулинарная столица мира. Кстати, скоро приедет обедать муж. Отобедаете с нами. Приготовила борщ.   
    - С петухом, надеюсь? – усмехаюсь, спрашивая.
    - Как догадались?
    - Бабушка всегда готовила к моему приезду.
    - Так, сядете с нами?
    Извиняюсь перед хозяйкой за отказ.
    - У вас есть лопата?
    - Штыковая или грабарная?
    - Лучше штыковая.
    - Возьми возле сарая. Рядом с граблями.
    Верчу лопату, проверяю лезвие.
    - Что собрались копать?
    - Пойдёмте на улицу, всё покажу.
    Выходим за калитку. Отмеряю пять шагов вправо в сторону соседей. Размахиваюсь и вгоняют лопату в землю. Металл скрежещет о камни.
    - В детстве, было тогда лет десять, с двоюродным братом на половинке белого кирпиче начертили гвоздём рисунки, затем закопали, условились, повзрослев, найти и откопать.
    - И что? – в голосе женщины появился интерес.
    - Выросли, уже состарились…
    - Та какой вы старый.
    - Хочу выкопать. Местом кажется не ошибся. Как раз напротив межевого столба. Тогда ещё рядом росла вишенка.
    - Спилили. Высохла.
    - Ну, с богом, что ли? – плюю на руки, тру ладони.
    - Давайте, сначала щупом попробуем. Чтобы наверняка. Видела в одном фильме так делали кладоискатели. Упрётся во что-то – можно копать.
    Признаться, удивился находчивости женщины, сам бы, клянусь, не дотумкал бы. Хозяйка возвращается с щупом – длинный, в полметра отрезок арматуры на крепком блинном черепке.
    - Муж зимой как пешней лёд скалывает, хотя сейчас, какие зимы, вот, раньше…
    Беру щуп и неосторожно бросаю взгляд на ноги: на них тёплые вязаные шерстяные носки, ношеные калоши.
    «Не мой визит, так и ходила бы босая, привычная».
    Осторожно щупом протыкаю землю. Раз. Другой. Третий. Пусто.
    - Ошиблись или место не то? – заботливо интересуется женщина.
    - Не должен, - отвечаю, - но времени-то, ого-го, сколько прошло…
    Возле забора пусто. Голяк чуть дальше. Прошибает пот. Забыл? Придётся смириться! И тут щуп упирается. Надавливаю – не идёт глубже.
    - Оно, неужели? – тихо спрашивает женщина.
    - Сейчас увидим, - на руки уже не плюю, не тру ладонями.
    Острие лопаты тяжело входит в землю: грунт утрамбован за годы копытами животных, колёсами машин, ногами человека, налетевшим мелким щебнем с дороги.
    - Глубоко закопали?
    - Не должны, - отвечаю, - ямку рыли руками. Уложили кирпич, сверху земли слой снятого дёрна. – О! что-то забелело.
    Приседаю на корточки. Пальцами очищаю от комочков земли. Кирпич, наш, с рисунками.
    - Смотрите, - протягиваю женщине. – Нашёлся.
    Будто религиозную реликвию она берёт аккуратно кирпич, рассматривает. Водит пальцами. Сдувает крупинки земли.
    - Надо же… Сохранился… А, что тут за зверушки?
    - Мамонты.
    - Где вы в детстве видели живых мамонтов?!
    - На картинках в учебнике по истории и зоологии.
    Женщина поджала губы и с умным видом покачала головой. Посмотрела ещё на начерченные рисунки детской рукой.
    - Заберёте с собой?
    - Нет. – Вижу, женщина не понимает, разъясняю: - Снова закопаю. Чтобы прийти в следующий раз лет через тридцать-сорок и найти.
   - Когда? – глаза женщина округлила до размера куриных яиц. – В следующий раз? Это сколько же вам будет…
   - Скорее всего, в будущей жизни, - снова женщина запуталась в моих словах. –
Мне пора на кладбище.

    - Пообедаете с нами и пойдёте, - женская забота мне приятна, но я снова отказываюсь. – Тогда возьмите отварных яичек, сальца вам нарежу, хлебушка.
    Показываю два кулька с продуктами и чекушку.
    - Сестра приготовила.
    В глазах женщины читаю полное разочарование.
    - Яблочки тогда возьмите… Сладкие…
    - Возьму, - обижать радушных людей нельзя категорически. – Если дадите, не откажусь от скамеечки. На ногах стоять устал.
    Женщина обрадовалась и вприпрыжку, - так показалось, - от радости побежала в дом.
    Едва она подошла со скамеечкой, небо затянуло серыми тучами, они скрыли солнце и тотчас потемнело. С мрачных туч с трагической неотвратимостью посыпался крупный снег тёмно-белыми комочками. Поднимаю лицо и по нему секут острые грани снега; жмурюсь и закрываю глаза наружной стороной ладони. С неба на меня смотрело нечто, не жалеющее для моего унижения своих сил.
    - Оставайтесь, - умоляет женщина, - смотрите непогода как разыгралась. Да и муж вон едет.
    Старенький москвич «Алеко» тёмно-зелёного цвета с кляксами того же тона по корпусу, скрипя соединениями медленно катил по грунтовке, поднимая тучи пыли.
    «На таком раритете только ездить по месту и не дальше города, - пришла мысль. – В районе обязательно остановят бдительные и охочие на взятки работники ДАИ».
    Пофыркивая, будто усталый конь, автомобиль остановился в полушаге от меня. Из кабины выполз, медленно и значительно, так выходят из дорогого авто пресыщенные жизнью и капиталом бизнесмены, мужчина далеко за сорок в кожаной латаной куртке, затёртых джинсах; круглое симметричное лицо на удивление чисто выбрито, большой подковой свисают «козацькие вуса».
    Я здороваюсь и представляюсь; протягиваю руку. Хозяин авто крупной ладонью крепко жмёт, не отпуская, смотрит в лицо, сколько выдержу. Выдерживаю, проделываю один финт, научил один прощелыга, и автовладелец, двинув бровями отпускает мою ладонь.
    - Предлагаю вместе пообедать, отказывается, - встревает жена, заглядывая в мужнины глаза.
    - Если отказывается, - не напирай, - веско, басовито говорит муж. – Может брезгует.
    Прощаюсь и ухожу, про себя продолжаю беседу, не брезгую, просто хочу побыть в одиночестве.
    Пока добирался до кладбища, это метров двести-триста, небо очистилось; убралась восвояси туча со своим несметным снежным добром; засияло солнце, припекая на открытом месте.
   
    Конфеты и печенье не жалея разложил на все холмики: и поросшие травой и заросшие кустарником, и те, где чувствовалось недавнее присутствие посетителей.
    На каменный крест с выпавшим портретом бабушки, где она запечатлена в молодые годы, примерно, как мне сейчас, смотрел долго. Нет, выпавший портрет вставил на место; овальный металлический медальон с фотокопией встал в выемку, как и не выпадал из неё.
    Для порядка немного постоял, склонив голову. Затем сел на скамеечку; ноги налились свинцовой тяжестью и мелко-мелко задрожали икры. Сел, не сводя взгляда с могильного холмика. Хотелось поговорить с бабушкой; о чём не знал; решил помолчать, иногда молчание скажет больше напыщенной пространной речи. Душа разрывалась от тяготивших сомнений, от нахлынувших воспоминаний, от непомерного груза прожитых лет, разделивших нас. Порой так хотелось вернуться назад, приехать к бабушке не с будущей женой, самому и поговорить с нею. Не важно о чём; обо всём и ни о чём; об урожае картофеля, о расцветшем и разросшемся малиннике; об усыпанных густо плодами фруктовых деревьях. Хотелось сказать, что не сказал и ещё больше хотелось сделать, чего не сделал…
    Вспять время не воротишь. Оно как река, течёт только вперёд.
    То ли сам качнулся на скамеечке, то ли показалось, кто-то слегка выбил её из-под меня, и неведомая сила подхватила мое тело, приподняла и жестко обрушила на узкое место меж могил. Спина хрустнула позвонками, боль ослепила глаза и лишила речи.
     Я смотрел на себя лежащего беспомощно на спине со стороны мелкими глотками опорожняя чекушку и закусывая сладким яблоком, сорванным с бабушкиной яблони немецкого сорта. Глоток и ароматный очный хруст мякоти на зубах. Не могло, категорически не могло сохраниться это единственное яблоко за столько лет, не могло сохранить свежесть и вкус. Мне совершенно было не жаль себя, приходящего понемногу в сознание. Я смотрел на с трудом ворочающееся тело на земле с неким отвращением. Чувствовал его боль. Переживал минуты пароксизма отчаяния. И вместе с тем, индифферентность к происходящему наполняла меня. Бесило одно, почему я не открывал глаз, почему мышцы лица двигались, шевелились руки и ноги, я слышал учащённое своё сердцебиение и некую преграду в лёгких, мешавшую вдохнуть полной грудью.
    «Открывай глаза, открывай глаза, - приказывал я себе и не слушался своих приказов. – Открывай глаза. Открывай немедленно!»
   
    Кряхтя, почти полностью придя в сознание, постанывая, постарался пошевелиться. Шея онемела, лицо затекло застывшим свинцом онемения мышц. Получилось не с первой попытки открыть глаза.
    Низкие мрачные тучи грозно неслись над землёй. Угрожающе свистел ветер в ветках старых орехов; некоторые с винтовочным треском ломались и, шумя, падали под комель. С могильных холмов срывался длинными шлейфами мусор вперемешку с землёй, летели в общем круговороте пластмассовые цветы, падали и катились, увлекаемые ветром вазы и одноразовые стаканчики.
    Наблюдать гибель мира легко, принимая в нём участие. Моё было абстрагированным. Как созерцатель или свидетель – всего лишь. Но одного этого оказалось вполне достаточно для осознания собственного бессилия.
    Откинув голову, тело оставалось непослушным, широко раскрыл глаза. Тучи, сатанинские слуги, посыпали из своих кладовых щедрыми пригоршнями крупинки снега.
    Взор мой остановился: в зрачки неподвижных оловянных глаз застучали снежинки…

                Якутск 31 августа 2022 г.
   

                СЕНТЯБРЬ

                1. НЕБО

               
    Перфорированное – иначе его видеть нельзя.
    Оно стало таким после катастрофы.
    О ней долго говорили. Журналисты нагнетали жути в телепередачах. Репортёры в каждой публикации грозили неизбежными карами небесными. Отовсюду лилась инфернальная информация о последних днях и грядущих скорбных последствиях. Освещение проблемы наличествовало – отсутствовали методы решения.
    Как водится, никто не говорил ничего конкретного.
    Учёные расплывчато в интервью обрисовывали недалёкое будущее.
    Обыватели, привыкшие к всякого рода мистификациям и ужасным предсказаниям, год от году их становилось больше и больше, шутили в беседах между собой; строили предположения, они базировались на собственных ощущениях.
    Оптимистичные ходили в церковь и с упоением слушали сладкие слова проповедей, лившие на их души елей; вся суть запутанных и туманных речей сводилась к одному – общему покаянию.
    Пессимисты валом валили к разного рода гадалкам и предсказателям, - пророки с потомственной кармой предсказания плодились чуть ли не каждый день десятками, - несли огромные суммы денег в надежде услышать лишь одно – что делать.
    Отсутствие конкретики порождало смуту; её волна то поднималась, кипело негодование масс, и оно выплёскивалось на улицы городов несчётными толпами растерянных горожан, то опускалась, сила смятения шла на убыль, силовые структуры подсчитывали урон, гражданские в больницах лечили полученные ранения.
    Неоднократно замечено, если напророченное не исполняется, оно теряет свою актуальность и забывается.
    Время шло своим чередом. Жизнь текла по прежнему неизменённому руслу. Катастрофические изменения отсутствовали. Всё так же ходили рейсовые автобусы. Между пунктами отъезда и приезда ходили междугородные поезда. Летали самолёты с пассажирами. Работники ходили на работу, выполняли свои обязанности.
    Менялись времена года. Падал снег и дорогу покрывала гололедица. Ливни вызывали потопы в городах и оползни сходили с гор на низменные равнины. Засуха выжигала поля с урожаем. Из привычного жизненного ритма вряд ли могло выбить из своей колеи привыкшего и не к такому простому обывателю.
    Эти беды-несчастья сопутствовали человеку на всём его долгом пути становления цивилизованным от кроманьонца до нынешних дней. Эти же бедствия будут идти об руку с их потомками. Немного поумневшие и поднаторевшие в науках они с тою же надеждой будут внимать лжецам, вещающим с высоких политических, религиозных, общественных и прочих трибун. Как всегда, лжецы под маской многознатцев, умело манипулируя словами превосходно приспособятся вводить в блуд слушателей, также пророча последние дни и последние минуты, оставшиеся для покаяния, оставляя за сценой конкретность: даты и числа.
   
    В день, когда произошло так долго ожидаемое, толпы народа праздно гуляли по улице. Любовались осенними пейзажами пригородов и городских парков. Делали памятные снимки на фоне природы. Возбуждённо обсуждали личные дела и делились планами на будущее.

    Мало кто из уцелевших успел заметить, как солнечное, тёплое, ласковое осеннее небо внезапно усеялось чёрными дырами.
    Единицы, кому посчастливилось найти убежище, с ужасом наблюдали – родное небо становилось чужим. Перфорированным небом…

                Якутск 4 сентября 2022 г.   
 
2. ЗЕМЛЯ
    Кто бы мог предположить, что за последовавшим непродолжительным периодом затишья, после того, как привычный вид неба изменился и лазоревый купол усеяли чёрные дыры, почти такая же участь постигнет и планету.
    Всё произошло внезапно. К неожиданным катастрофам нельзя приготовиться заранее и запастись впрок умениями выживать.
    Немота поразила все слои населения – никто не мог твёрдо сказать: завтра будет лучше, чем вчера. Неизвестность, подобно эпидемии, сковала умы и завладела мыслями.
    Словно следующие в алфавите буквы одна за другой, подоспела новая беда.
    Что-то необъяснимое начало твориться с поверхностью земли. Твёрдые скальные породы, прочные устойчивые грунты в одночасье обрели подвижность и текучесть воды. Вершины гор и горные кряжи, восхитительными видами коих на протяжении не одного столетия любовались люди, и члены ремесленных общин, и представители искусства, одни из них переносили на холсты великолепие природы, укрытые снегом пики, заросшие растительность подножья, создавали картины, радующие взоры, другие же воспевали невероятные красоты, вкладывая в свои произведения всю гамму человеческих чувств и эмоций в слова – всё исчезло. Горы поверглись резкому изменению привычных очертаний; начиная с предгорий, они жидкой каменной лавой, расплавленной массой растеклись по низменностям равнин и долин. Последние тоже не сохранили прежний вид; по всей планете на поверхности появились язвы провалов. Большие и маленькие, мелкие и глубокие, удивительно ровной окружности, будто вычерченные циркулем они появлялись неожиданно в густонаселённых районах городов и поселений, а также в безжизненных, труднодоступных местах.
    На глазах удивлённой публики, - ещё были живы острые трагичные воспоминания, заставлявшие содрогаться души, - под землю уходили засеянные поля, частные ухоженные домики, взметнувшиеся гордо в высь стеклянные небоскрёбы, проваливался асфальт под едущим транспортом и обрушивались в образовавшиеся мрачные бездны целые жилые кварталы с жителями и домашними животными.
    Паника, неразбериха, растерянность – эти верные сёстры любого губительного события и происшествия – охватила все континенты.
    Горели ужасом глаза детей, женщин, стариков и мужчин: куда бежать, где искать спасение. Только эти слова слетали с воспалённых уст.
    Мало кто заметил одну существенную деталь, - было не до вдумчивых и внимательных наблюдений, - впоследствии во время очередной передышки, некоторые всё же обнаружили некую странность: островками спасения неожиданно оказались строения религиозного культа любой религии и конфессии; вокруг них сохранялась неширокая, от ста до двухсот метров полоса земли, кольцом окружавшая здания. На этих нешироких полосах уверенности и спокойствия грунт сохранил свои природные свойства – прочность и неподвижность. И даже эти немногочисленные островки надежды не могли приютить оставшихся в живых.   
    Не избежали флюктуаций и поверхности всех водных источников. Вода в них вспенивалась, будто мгновенно вскипая от запредельных устрашающих высоких температур, меняла прозрачность на непроницаемый чёрный цвет; появившаяся на поверхности пеня застывала, напоминая коросты на ранах, вокруг них распространялся одуряюще-гнилостный, ни с чем не сравнимый тяжёлый дух. Он вызывал болезненные состояния у тех, кому не посчастливилось вдохнуть эти испарения.
    Острая необходимость найти для выжившей части человечества, - жалкой части его, - место для проживания разрешилась просто: начали заселять провалы в грунте, исследованные на безопасность, внутри большинства обнаружились длинные пещеры вполне пригодные для существования.
    Люди ушли жить под землю, подобно кротам…

                Якутск 16 сентября 2022 г.


                3. НЕБО И ЗЕМЛЯ

               
    Если верить пророкам и кликушам, то лучше и не жить. Если веришь всей их несусветной глупости и чуши – умри сразу. Сразу, не выходя из лона матери, захлебнись водами, удушись пуповиной.
    Хвала Космическим Богам, в их существование люди верят искренне, свято. Эта вера помогала во времена суровые, переломные, в часы испытаний. Как бы ни были суровы они, грядущее представлялось намного лучше.
    Все эти представления связывались с надеждой, искренне живущей в нас. Поэтому, когда однажды разбудил не нудный трёп пророков – мы удивились. Вышли, влекомые тишиной, в пустые, гулкие коридоры подземелий и оглохли.
    Тишина обрушилась на нас, привыкшим к постоянному гулу, мелодичным звоном. «Почему стоите, аки статуи, - раздался глас, - быстро ступайте на свет!» Первыми пошли отважные, за ними – дети, замыкали непривычное шествие старики.
    Что же мы увидели, выйдя на поверхность, после мрака подземелий? Яркое сияние поглощало, заживляло небо, исчезала перфорация, пропадала мрачная мгла. Почва под ногами двигалась: заживлялись раны – затягивались провалы, сглаживались ямы.
    Неведомые Боги исцелили небо, землю; дали человечеству шанс – испытание жизнью.

                Якутск 28 сентября 2022 г.

                ОКТЯБРЬ.

                1. ПЕРЕД ГРОЗОЙ
               
    Никанор Северьяныч, среднего роста мужчина зрелых лет стоял на невысоком нешироком крыльце в алой атласной косоворотке и одетом поверх стёганым жилетом, подбитым мехом молодого барашка, серые штаны из плотной ткани заправлены в высокие голенища начищенных до леска сапог. Чёрные кудри, едва тронутые сединой, шевелил незаметно ветер.
    Серьёзным взглядом тёмно-серых глаз Никанор Северьяныч следил за медленно плывущими по низкому осеннему небу тяжёлыми тучами.
    Изредка Никанор Северьяныч беззвучно шевелил полными губами, их скрывала щётка усов и аккуратная окладистая борода, то ли творил молитву, то ли вёл с кем-то безмолвный спор.
    Также нечасто он медленно, с важностью крестился, закрыв глаза; едва сложенные щепотью персты касались левого плеча, напряжённый взор вновь устремлялся в небо, будто ждал от него какого-то известия. И снова шевелились беззвучно уста, продолжая прерванный спор с неким невидимым оппонентом.
    Выглянув из-за угла добротного рубленного дома, налетал диким татарином со степи юркий, проворный ветер, остроглазый, любопытный, неутомимо играл уцелевшими тёмно-зелёными, битыми ночным заморозком листьями на ветках фруктовых деревьев в небольшом саду. Мёл метлой осыпавшиеся, пожухлые и свёрнутые трубочкой, словно письма неизвестному адресату, ломая, потехи ради, тонкие хрупкие веточки и противно скрипел, оседлав старый ржавый флюгер, сохранивший силуэт скачущего коня.
    Никанор Северьяныч зорко следил за пустым подворьем: куры и гуси сидят в теплом курятнике, свиньи меланхолично хрюкают в сараюшке, пёс Лой не кажет носа из будки. Не упускал из виду и расшалившийся ветер, мысленно кидая тому под хвост сухие головки репейника.
    Ветер создание эфирное, всё же уловил дружеские эманации хозяина, поспешил ретироваться со двора, скользя над самой землёй, оставляя за собой шлейф из мусора, листьев и пыли.
    Никанор Северьяныч довольно хмыкал, не меняя выражение лица. На какое-то время восстанавливалось мнимое затишье. Успокаивалась вода в корыте для птицы, отражение неба в ней не дробилось рябью, а отражало всё величие; иногда с неба срывался короткий колючий мелкий дождь, выражая своё недовольство всем происходящим. В эти моменты вода в корыте украшалась ювелирными кружевами, появлявшимися на поверхности от вонзившихся в неё капель дождя и небо в такие минуты непременно по-старчески, с громыханием, кашляло и смеялось жидко над этой проказой.   
    Никанор Северьяныч ловил краем глаза не только происходящее у него дома, что творится у соседей и где-то там не очень далеко, где берега обмелевшей речки, впадающей в осень, заилились, воздух пропах тиной и гнилыми водорослями.
    В прежние годы, - когда Никанора Северьяныча звали ласково Никушей, - эту реку, в её широком месте, не могли переплыть взрослые парни и мужики, отличные пловцы, считавшие воду своей второй родной стихией.
    Водилась в чистой воде рыба. Счастливчики хвастались богатыми уловами и вёдрами таскали раков. Отдельные рыбаки божились, что встречали сома, но доказать факт не могли.
    Со временем река начала мелеть. Масштабные мелиоративные работы истощили водную жилу. Построенный высоко по течению завод загадил воду отходами производства. Рыба ушла. Берега заболотились. В нынешнем состоянии её трудно было назвать рекой, но и язык не поворачивался сказать ручей.
    Воспоминания растрогали ненадолго. Никанор Северьяныч коротко тихо вздохнул. В нём с рождения был стержень; раскиснуть себе не позволял ни в молодости, ни сейчас, когда пошёл на убыль пятый год от полтинника прожитых лет под солнцем. Когда дошла до него страшная весть о супруге Нине, только крепче сжал губы и на лицо надел маску отрешения.
    Много лет минуло с той поры. Не забыть, да и зачем? Как не забыть соперника, пытавшегося отбить Нину до свадьбы и не оставившего попыток в часы, когда она должна была родить. «Люблю! – кричал соперник. – Отпусти!» Хотел тогда и сейчас иногда возникало желание в вечерние смутные часы бесед с самим собой, сказать ему, мол, что, ты-то о любви знаешь. Тогда просто выбросил за порог и пригрозил расправой, коли ещё наведается.
    Ветер вернулся. Ему наскучило бренчать на струнах провисших проводов, попытки изобразить мастерскую игру провалились, выходила не мелодия, а какая-то какофония.
    На сей раз он не стал проказничать, опустился послушным псом рядом на ступеньку и издал непонятный звук.
    Никанор Северьяныч скосил глаз. Прозрачная тень бесформенной кляксой разлеглась на почерневшей от времени доске и кашлянул, дескать, сиди уж, коль пришёл. Не прогонять же.
    Небо не менялось. Облака-тучи плыли по нему туда и обратно. Большие облака-тучи поглощали маленькие. Маленькие быстро выпрыгивали из больших. Всякий раз это небесное развлечение оканчивалось одинаково – внезапно хлестал плетью косой дождик. Воздух пронзительно сырел, влага впитывалась землёй, и она всё больше раскисала.
    - Выходи, что маешься, - неожиданно к кому-то обратился Никанор Северьяныч густым басом.
    Рядом с ним на незначительно расширившемся крыльце появилась мужская фигура, полная копия хозяина двора.
    - Здравствуй, Никанор Северьяныч! – голос гостя был похож на звучание медного колокола.
    - И тебе быть здравым, Никанор Сильвестрыч, - ответил хозяин. – Как дела?
    - Всё по-старому, - уклончиво ответил Никанор Сильвестрыч. – Без изменений с небольшими изменениями.
    - Узнаю любителя пофилософствовать и напустить в речь туману, - усмехнулся Никанор Северьяныч. – Прямо сказать, что шило в зад воткнуть.
    - Иначе жить нет интереса, - живо откликнулся Никанор Сильвестрыч. – В отсутствии оного самому интерес придумывать приходится.
    Что-то снова привлекло внимание хозяина, и он прикрикнул, но с нотками ласки:
    - Хватит маяться, будто девкам красным перед свиданьем. Выходите, не томитесь.
    Крыльцо снова немного расширилось и рядом с хозяином и его гостем появились две мужских фигуры, ничем от них не отличавшиеся; ни внешне, ни одеждой.
    - По серьёзной причине задержались али из баловства? – с юморком поинтересовался Никанор Северьяныч. – Никак девки распутные речами сладкими руки-ноги повязали?
    Двое вновь прибывших едва заметно смутились, улыбаясь.
    - Да как сказать… - начал первый и второй закончил: - От тебя ничего не утаить.
    - Говорите, как есть, - подбодрил хозяин.
    Мужчины поклонились почти до земли.
    - Сначала, здрав буди! – произнесли в унисон.
    Никанор Северьяныч ответил поклоном.
    - И вам не горевать. Тебе, Никанор Серафимыч, и тебе, Никанор Силыч! – Никанор Северьяныч положил руку на плечо Никанору Сильвестрычу: - Вижу, ты, Никаноша, не рад будто.
    - Очень рад, - с прежней поспешностью ответил Никанор Сильвестрыч. – Учусь управлять эмоциями.
    - Это зачем же?! – удивились три Никанора.
    - Бают умные люди, - продолжил Сильвестрыч, - на эмоции много жизненной силы уходит, отсюда и сокращение лет, отмеренных природой. А жить-то, братья, подольше хочется.
    Три Никанора почтительно помолчали, переваривая слова.
    - Умные люди не всегда умные слова говорят, - огладил бороду Никанор Северьяныч.
    - По поводу эмоций и энергии, - огладил бороду Серафимыч, - это по воде вилами писано.
    - Жить тебе дольше хочется, - повторил манипуляции с бородой Силыч. – Будто мало живёшь, ей же ей! С другой стороны – любопытно, какая кому корысть от этого будет.
     Сильвестрыч нисколько не смутился; посмотрел на братьев.
    - Не о себе пекусь одном, о вас тоже думаю.   
    - Думать – дело полезное, а о ближнем, вообще, похвальное, - с благодарностью произнёс Северьяныч. – Спасибо на добром слове.
    Почти также, не упирая на пафос и витиеватость высказались Серафимыч и Силыч.
    Прозрачной лентой слетел с крыльца ветер. Сделал круг по саду, переполошил ветки, обломал сучья и скрылся со двора.
    Мужчины проводили его взглядами и вмиг посерьёзнели.
    Долгое время они так стояли, безмолвно. Когда между туч образовалось маленькое окошечко, в него брызнули солнечные лучи. Золото солнечного света окрасило и оживило безжизненный и безрадостный осенний пейзаж. Заморгали золотыми бликами стёкла окон. Бревенчатая стена предстала в прежнем виде, когда дом рубили из отёсанных брёвен.  Помолодела зелёная кровля, кое-где украшенная завитками-чешуйками свернувшейся краски. 
    Одно мгновение длилось природное чародейство. Сомкнулись облака. Серое осеннее уныние сизой дымкой тумана, протянувшегося от реки, покрыло всё окрест.
    - Нынче, как и прежде? – спросил Никанор Силыч.
    Взглядами его поддержали Серафимыч и Сильвестрыч, поглядев на хозяина.
    Никанор Северьяныч недолго молчал.
    - Как и прежде, братья.
    Не сговариваясь, будто по команде, мужчину шеренгой сошли с крыльца в осеннюю желто-унылую реку…

                Якутск 11 октября 2022 г. 

2. ГРОЗА
   
    … и река взбунтовалась…
    … и река показала свой норов…
    … дикий, бешеный, буйный норов…
    … неистовый, неукротимый, неудержимый характер…
    Вздымались серо-жёлтые воды, накатом шли с небес на берега земные. Сносили на своём пути преграды и препоны, стирали в пыль встающее на пути…
    Кричали неземным ревом попадающие под мощный водяной вал звери и птицы…
     Сорвавшийся с небесных круч ледяной ветер обдал лица мужчин мелкой ледяной картечью. Хлестанул, с завидной злостью, будто вложил в удар всю силу и накопившуюся ненависть. Льдинки отлетели от застывших лиц мужчин, не причинив боли.
    Никто из четверых не отреагировал на этот дерзкий выверт. Не повел бровью, не моргнул глазом, не издал звука.
    Новый порыв был настолько сокрушителен, что земля задрожала и басовитый гул выплеснулся из недр и ударил в хмурое небо. Последовавшая следом звуковая волна привела в дикую дрожь деревья, зазвенел колокол на далекой церквушке, заскрипел старый добротный дом стенами, по ним полетела ветвистая сеть трещин, из которых ветер выдул известковую белесо-молочную прозрачную пыль.    
    Молчало всё: в ожидании неизвестности замерли птицы, звери, колодезный ворот застыл на полуобороте.    
    Никанор Северьяныч шумно выдохнул носом, две чистые струи пара со свистом вырвались наружу, и произнес степенно, с расстановкой, каждое слово звучало весомо:
    - Митрич, может, хорош уже дуться, сколько времени прошло, сколь воды в реке утекло, а ты никак не успокоишься?    
    - Уу-у-ух! - раздалось в ответ откуда-то с неба. – ох-хо-хо!      
    Взбунтовался, по-разбойничьи засвистел ветер, всполошилась уложенная в копны трава, ощетинилась остриём.    
    - В самом деле, Митрич, пора бы все забыть, - начал Никанор Сильвестрыч, крепким чистым голосом с медью на полутонах. - Помню, как же: кто старое помянет, тому глаз вон, а кто забудет - оба. Так мы же не забыли! Митрич, угомонись, а?      
    Восстало, пришло в движение небо, с тяжелым продвижением в центр и сразу по сторонам, разлетелись тучи. На короткий миг образовался небольшой просвет. В него ринулись яркие полосы солнечного света, они преобразили серую картину ненастья цветными мазками, окрасив многоцветной палитрой застывшую природу. И снова задернулся занавес серых туч и где-то далеко, за гранью реальности и вымысла печально и безрадостно зазвучала грустная мелодия. Ветер прошелся над самой поверхностью, оставив за собой пыльный серо-угрюмый шлейф, за ним вскачь неслись опавшие листья и высохшая трава.      
    - Митрич, каждый из нас виноват, и отмерено было с лихвой наказание. А, Митрич, слышишь, - приговорил Никанор Серафимыч хриплым тенорком. - Давай мириться, сговорились?    
    - У-у-ух-у-у-угх-у-у-урх! – тяжело прозвучало откуда-то и отовсюду сразу, будто протопали подкованными сапогами по железом крытому настилу. – Х-ха-ха-ха-ха! Хшиш-шшь, хргышь, клгышь!    
    - Не то, ох, не то советуешь, Митрич, - вступил в беседу Никанор Силыч. – По уму-то, у нас на тебя тоже зуб есть. Но мы тактично умалчиваем о некоторых деталях, закрыли глаза на некоторые детали. Свои люди, как-никак. Если рассуждать справедливо, то...    
    Ураганный посвист мог лишить слуха даже глухого, но мужчины снова не повели ухом.    
    - Выступаем, - выбросил руку вперед в направлении церковного погоста Никанор Северьяныч, и ступил с крыльца первым, не оборачиваясь, чтобы убедиться, идут ли за ним остальные.
    Двинулись Никаноры дальше.
    С трудом давался каждый шаг. Поначалу ноги едва переставлялись каждым с таким усилием, будто мышцы налились свинцовой тяжестью, кровь превратилась в подвижно-красную ртуть. С каждым передвижением продвижение вперёд тормозилось неестественными причинами, невидимыми глазу, на каждую ступню будто налипла вся раскисшая от дождя земля. Глина липла комьями, обрастала обувь страшными уродливыми наростами грязи, слякоть росла по мере приближения мужчин к церкви. А она, казалось им, лишь только при каждом их шаге удалялась более и более, будто играл с ними шутку нечистый дух или оптический обман заставлял верить в несуществующее.
    - Не отставать! – крикнул что есть мочи Никанор Северьяным. – Не сдавайтесь, братья!
    Да в тон ему засвистел ещё пуще ветер:
    - Уххх, даааа!
    Слышал каждый Никанор в этом сиплом промёрзшем зове что-то только ему одно известное. И было в нём, - в этом зове-крике, - и насмешка над усилиями человека, и издёвка над его напрасными потугами. Давал понять небесный странник, кто в данной ситуации хозяин.
    - Митрич! – закричал, закрывая уста ладонью Никанор Сильвестрыч, - погодь играть с нами нечестно. Давай, уж коли пошла такая пляска, сдавать карты без обмана.
    - Да-а-а-а… ты-ы-ы… что-о-о-о!.. – расслышали все мужчины в ветре голос знакомый по прежним годам, что не так уж далеко и отошли по времени. – А-а-а… Как же-е-е… Бры-ы-ыс-с-с-сь…
    - Митрич, можно же решить давешнее недоразумение полюбовно, - вступил в неравную баталию с ветром Никанор Серафимыч. – Говорили ведь прежде, каждый сделал всё, чтобы оно обернулось так, а не наоборот…
     Ветер пуще завыл, застонал, запричитал звериными голосами, возмущённые птичьи крики острыми стрелами ранили слух человеческий, грохот камнепада горного глушил и лишал слуха.
    - Не-е-е… бы-ы-ыть… се-е-ему-у-у… - откуда-то сверху обрушилось громогласно, заскрежетало заржавевшим воротом колодезным, отовсюду брызнуло расплавленной медью, льющей густой насыщенный звон.
    - Не останавливаемся, идём! – звал за собой братьев Никанор Северьяныч, - как бы ни было тяжко, должны дойти…
   - Не-е-е… до-о-опу-у-ущу-у-у… - перебил ветер.
   - … до погоста…
   - Не-е-е… по-о-озво-о-лю-у-у… - упорствовал ветер.
   - Врё-о-о-ошь, Митрич! – сорвал голос в оре Никанор Силыч. – Тут уж как говорят: либо грудь в крестах, либо голова в кустах.
   И снова ветер твердит своё:
   - В ку-у-уста-а-ах… Го-о-оло-ва-а-а в ку-у-уста-а-ах…
   Идут Никаноры. Вопреки всем попыткам ветра остановить их. Заставить вернуться.
   В какой-то неопределимый момент братья почувствовали, миновали некую преграду, прозрачную, вязкую, как овсяный кисель, как паучья сеть прочную и силы затраченные, ушедшие на неравную борьбу, снова вернулись в уставшие члены. Воспрянули братья. Кинули взоры друг на друга.
    - Осилим! – крикнули они в унисон и один ветер прогремел-прорычал нечто уж вовсе неразборчивое и следом…
    Твердь земная обратилась в воду, разжижилась почва, покачнулись деревья, встряхнули испуганно ветвями, закричали встревоженно птицы, снялись с ветвей, закружились в низком сером небе чёрными гомонящими призраками. Завыли из дальних долин звери лесные, выбежавшие искать спасения из чащоб лесных на открытом пространстве.    
    Слышалась в их уничижающем зове просьба смилостивиться над ними, смягчить гнев, укоротить гнёт.
    Ветер же казалось только радовался причиняемыми страданиями природе и более всё наращивал силу, вкладывая в неё весь запас злобы и ненависти.
    По колена опустившись в разжиженную землю, Никаноры не прекратили ход, с неимоверным усилием давалось им продвижение вперёд. Но они шли, как заговорённые, ничто не могло сломить их и заставить свернуть с выбранного пути.
    Вот и по пояс ушли в землю мужчины. Вот возле груди колышется раскисшая грунтовая жижа. Вот подобралась к подбородку. Возле губ плещется серо-чёрная масса.
    Закидывают мужчины головы и идут…
    Старая церковная каменная изгородь засияла беленым кирпичом, поржавевшие прутья металлической витой ковки выпрямились, обрели былой вид, украшения, разрушенные временем, восстановились. Арка ворот украсилась кирпичным навершием в виде креста. Распахнулись кованные ворота и внезапно…
    … наступила оглушающая тишина.
    Земля приняла прежнее состояние, вернулись на место плясавшие в жидкой земле деревья и кусты, выбросили вверх высушенные стебли травы.
    Осмотрелись Никаноры, отряхнули налипшие травинки, мусор, топнули ногами – обвалилась с сапог грязь пылью и мелкими комьями.
    Страшно и заунывно засвистел ветер в вышине, будто принялся наматывать нервы струнами на невидимые колки, и начав следом бить по ним неразборчиво пальцами.
    Никаноры остановились возле ворот. Ступить шаг внутрь погоста не решаются. Смотрят друг на друга. Уводят взгляды в сторону. Топчутся.
    - Тягостно, - высказался с трудом Никанор Северьяныч. – Будто неволит кто.
    Остальные Никаноры промолчали, видно было, одолевают их те же думы.
    - Хочу ступить, - продолжил Никанор Северьяныч, - а кажется, уцепился кто сзади за плечи и не пускает. – Говорит, смотря внутрь территории, сыскивая знакомое место по одному ему знакомым приметам. И тут его лицо осветилось: узнал он надгробие жены. Губы беззвучно прошептали – Нина.
    - Перекрестись, глядишь – отпустит, - предложил Никанор Силыч.
    - Тебе, когда и сколько помогало? – отозвался Никанор Северьяныч.
    - Да… ни разу… - с запинкой проговорил Силыч. – А вам, братья?
    Сильвестрыч и Серафимыч согласно кивнули, молча; каждый из них ощущал то же некое удерживание неким неизвестным за спину; будто были крылья, да оторвали и цепко ухватились за обрубки и не дают свободы.
    - Нина, - позвал Никанор Северьяныч, - слышишь-ли, Нина, уж зло ты никак держишь, коли войти не можем через ворота?
    Улеглась трава ровным слоем, пружинящим на глаз ковром живым из стеблей и выдернутых корневищ и засеребрились по сторонам просыпанным серебром мелкие камушки и щепки древесные.
    - Спасибо, Нина, - дрогнул голос Никанора Северьяныча. – Мы вчетвером пойдём, если согласна.
    На траве появились вмятины от чьих-то шагов. Повели они от мужчин прямо к могиле.
    - Нина, - сдавило горло Никанору Северьянычу.
    Мягкий толчок в спину мужчину почувствовали одновременно и гуськом пошли по появившейся тропинке-указателю, проваливаясь сапогами в мягкой травяной ковёр.
    Тропинка появлялась впереди, исчезала позади последнего мужчины и за спиной у него возникали высокие, прозрачные непреодолимые стены.
    Никанор Северьяныч первым остановился у могилы жены. Рядом по обе стороны стали остальные Никаноры. Привычным жестом руки, тыльной стороной ладони вытерли набежавшие слёзы. Глаза предательски блестели. Не сговариваясь, мужчины опустились на колени. Затем стали руками на землю и прикоснулись к сухой почве, - будто не было ненастного воя ливня здесь, в царствии вечного молчания и успокоения, - лбами.
    - Прости меня, - проговорили мужчины вместе, каждый говорил от себя. – Прости, не уберёг. Не смог вовремя остановиться. Да что там говорить… - голоса мужчин прерывались, срывались на шёпот, хрип, кадыки ходили вверх-вниз, глотали с трудом сухую слюну. – Времени… времени-то сколь прошло, а никак не получается… Забыть, Нина…
    Могильный холм слегка шевельнулся. Мужчины уставились тревожными взглядами на шевелящуюся землю. Покачнулся кованый металлический крест. Зазвенели выкованные из металла цветы, заколыхались лепестки, запели звонко металлические листочки, будто коснулся их дланью осторожно дядька-ветер. Поменял очертания крест, остался вроде бы прежним, но некие детали проявились едва заметно в конструкции.
    Никаноры отпрянули, не вставая с четверенек.
    И расколол небо громкий треск, сломалась ось, на которой держался небосвод, полетели с неба крупные градины, величиной с кулак взрослого мужчины; прозрачные, аки хрусталь, летели медленно, отражая гранями окружающее пространство: надутые пузыри облаков, похожие на свалявшиеся клочья шерсти серо-свинцового цвета, оголившиеся деревья, осиротевшую землю, ужавшуюся в берегах речушку с песчаными оплывшими берегами.
    Длинная ветвистая молния ударила в землю, каждый ярко-смертельный отросток вонзился в землю вокруг могилы Нины и стоящих рядом мужчин, будто накрыл участок погоста золотистой клетью с живым золотистым плетением, разбрасывающим вокруг мелкие слепящие искры. Не переставая били молнии, гудела, дрожала земля, вздымались валы вывороченного грунта, выпирали наружу из недр старые и почти не тронутые тлением деревянные гробы и человеческие останки. Скалились ужасными оскалами черепа, ползли из глазниц толстые багрово-коричневые черви, вились вокруг костей гладкие блестящие змеи, подвижными телами увивая кости рук и ног.
    Терзал гром устрашающими руладами, дребезжали струны невидимых арф, звонкими звуками рассыпались литавры и сухо ссыпалась с барабанных палочек мелкая тревожная дробь.
    За пределами золотистой клети преобразилась земля. Зашевелилась, задрожала, пошла волнами, послышался шум, скрежет, гомон, визг.
    - Нина, - взмолился Никанор Северьяныч, - никак что-то пошло не так? Ты уж прости нас, Нина!
    Хруст перемалываемых костей насыпался сверху на Никаноров.
    - Митрич! – воздели взоры к небу Никаноры, - можешь ты хоть в эту минуту…
    - Не-е-е мо-гу-у-у… - завыл ветер и плеснул ледяной влагой каждого мужчину по лицу; кожа раскраснелась, вспухла, проступили багровые пульсирующие жилки.
    - Мы ведь прощения пришли просить, Митрич! – превозмогая поразившую тело боль, прокричал Никанор Сильвестрыч. – Чуем, недолго осталось…
    - Недо-о-лго-о-о… - повторил, завывая ветер.
    - Срок подходит, - выкрикнул поражённый тою же немочью Никанор Силыч, - по всем приметам, скоро свидимся…
    - Сви-и-иде-е-емся-а-а… - отшатнулся ветер от каждого мужчины, при этом старательно пытаясь повалить каждого, спеленатого им.
    - Да выслушай же хоть раз нас, Митрич, полностью выслушай! Не вороги мы тебе…
    Между ними и могилой медленно проплыла полупрозрачная сизая бесформенная тень. Совершила круг, второй, третий. С каждым оборотом вокруг начинало медленно происходить что-то неестественное. Выбивающееся из устоявшихся норм.
    Во время очередного круга вокруг могилы тень исчезла.
    Пошатнулась почва под ногами мужчин. Вжались головы в плечи. Ноги начали медленно погружаться в грунт, будто некто основательно вознамерился вбить их поглубже. Затрепетал крест, посыпалась с него появившаяся внезапно ржавчина крупными хлопьями, осыпались тронутые ржой лепестки цветов и полу-рассыпавшиеся ржавые листья со стеблями.
    Потемнело сильнее прежнего небо, облака устремились вниз с исступлённым свистом и гиканьем, уплотнился воздух.
    Никаноры начали разевать широко рты, стараясь вдохнуть загустевший воздух, пахнущий сырой землёй, гнилыми досками, истлевшими останками, рассыпавшимся в прах тряпьём.
    - Хватит! – послышалось отчётливо из-под могильного холма. – Уймись, Митрич! – спокойно звучал красивый женский голос. – И вы, братья Никаноры, встаньте.
    Обрушился мрак непроглядный и следом за ним просияло на лазоревом небосводе, очистившемся от мрачных туч, ласковое солнышко.

                Глебовский   22 октября 2022 г.
               



                3. ПОСЛЕ ГРОЗЫ
               
    Далеко на горизонте, - грустно-синем и, отчасти, мрачно-фиолетовом, - ещё бесновалась, крутясь и ворочаясь, но уже остывая гроза. Вспыхивали яркие пятна в чёрных глубинах туч, где продолжала молния пускать острые стрелы и рокотал гром, скрипя неисправным небесным механизмом.
    Ещё там, - в далёкой таинственности горизонта, - из низких, набухших туч опускались к земле толстые длинные извивающиеся чудовищные хоботы; к ним навстречу от земли летели изящно-проворные тонкие серо-сиреневые щупальца; постороннему абстрактному наблюдателю могло понравиться это медлительно-захватывающее зрелище, - неспешная битва двух неизвестных титанов.
    Ещё вслед за ветром по застывшей в испуганном напряжении поверхности земли неслась, посверкивая фантастически позёмка прозрачно-красной пыли, с нею, перемешавшись в чудовищно-сюрреалистическую смесь, гармонично вплетясь искрили свежим золотом и ржавой охрой листья, послания неведомых отправителей неизвестным адресатам.
    Ещё кое-где двигалась, сотрясая глубоко грунты земля. Бугрились плоские поверхности, через появляющиеся рваные раны в почве наружу вырывались, несомые внутренними гигантскими силами комья, корни растений, корешки трав, камни и неизвестного происхождения таинственно-загадочной формы предметы.
    Ещё бурлила, вспениваясь и пуская массу пузырей вода в реке, распространяя окрест болотно-гнилостный аромат остывающей злости и перманентное амбре неизбежности в виде несущихся в диком темпе по мутно-свинцовой поверхности вымытые потоком и им же скрученные в жгуты водоросли и перетёртые в труху стебли высохшего камыша.
    Ещё неуспокоенные, кружились в проясняющемся небе птицы и разносился их тревожный гомон далеко, туда, откуда приходят одни ненастья.
    Ещё возбуждённые, нервно носились по неизвестным замкнутым геометрическим линиям звери и в бессильной ярости слышался повсюду злобный рык.
    Никаноры стояли лицом к кладбищенским воротам и расходящейся в стороны ограде. Как и прежде до ненастья, по старинной ковке ворот цветасто расплескалась ржа, покрыла длинные лепестки металлических цветов и буро-зелёный мох грязными наростами покрыл оголившуюся кладку, грустно смотрелись выщербленные кирпичи с отвалившейся штукатуркой. Представить навершие на арке ворот в форме креста на месте невысокой абстрактной архитектурной выпуклости могла натура с сильно развитым воображением.
    - Вот и всё, братья, - сказал, суровея лицом Никанор Северьяныч. – Боле нам тут делать нечего.
    - Твоя правда, брат, - не замедлил произнести Никанор Сильвестрыч. – Не гоже далее дразнить Митрича. Не на шутку он нонче разошёлся.
    - Да, уж, - вздохнул с некоторым облегчением Никанор Серафимыч, - с ним шутки плохи. Неровен час рассерчает сверх меры, тогда поздно портки ремешком подвязывать.
    - Пример налицо, - проговорил Никанор Силыч, - ухо с ним надо востро держать. На сей раз обошлось и слава силам природы. Каково будет в грядущем, гадать стоит ли…
    Успокоившийся ветер снова завёл унылую песню, выдувая со свистом жалостную мелодию из треснувшей свирели. Выбили струнный печальный проигрыш, ударив скрюченными пальцами-сучками по небесным струнам ветви. С громким надломленным треском старых барабанов отозвались с ферматой древесные стволы.
    - Вспомнились мне, братья, одни строки, - проговорил Никанор Северьяныч, глядя перед собой, в развернувшуюся панораму осеннего дня. – Не подходят оне под нынешний момент, но чует сердце, как нельзя лучше показывают внутреннее состояние каждого из нас. Как, выслушаете, братья?
    Промолчали мужчины, на какой-то короткий миг окунувшись во глубины собственного состояния.
    - Верно ли считаю ваше молчание за согласие?
    - Читай уж, коли собрался, - вразнобой ответили мужчины. – Знаем тебя, раз решил, не отступишься, как каждый из нас.
    - Ну, что ж, - огладил бороду Никанор Северьяныч и с некоторым размышлением, начал:

                Сказали мне, что эта дорога
                Меня приведёт к океану смерти,
                И я с полпути повернула вспять.
                С тех пор тянутся предо мною
                Кривые, глухие, окольные тропы…

    Закончив, Никанор Северьяныч немного помолчал, покрутил головой, зачем-то сжал кулаки.
    - Идёмте, братья…
    Решительно, с нарастающей скоростью пошёл к дому.
    Следом за ним поспешили Никаноры.
    И зазвенел вдалеке, откуда и звуку-то исходить невозможно, тонким голоском колокольчик и незамедлительно откликнулись отовсюду хрустальные перезвоны, напевы и мелодии, будто ждали чьего-то позволения…
    Среди сохранившихся частично декораций прошедшей грозы просматривалась тающая утренним туманом лаконично-красочная драпировка.
    Возле покосившегося забора, сработанного в седые времена на совесть из крепких досок, остановилась молчаливая процессия.
    Первым приблизился к калитке Никанор Северьяныч. Положил на поперечную доску калитки широкую ладонь. Придавил легонько. Отозвалась, старчески кряхтя, доска.
    - Давно пора подновить, - да руки не доходят.
    - Крышу не мешало бы перекрыть, - прищурив очи посоветовал Никанор Сильвестрыч.
    - Ставни новые пришлись бы ой как кстати, - добавил по-хозяйски Никанор Серафимыч.
    - Навести кое-чего кое-где, - вставил словцо своё Никанор Силыч.
    - Знаю, братья, всё знаю. Повторю: руки никак не доходят, - веско проговорил, не ожидая оппонентских возражений Никанор Северьяныч и с плохо скрываемой грустью добавил: - Час попрощаться пришёл, что ли…
    Прямо перед Никанором Сильвестрычем возник овальный яркий проём, лучащийся золотистым сиянием.
    - Прощайте, братья Никаноры! – сказал и шагнул в него Никанор Сильвестрыч.
    Над фигурой Никанора Серафимыча появилось подвижное серое облачко. Оно втянуло мужчину и раздалось из белесой мглы:
    - Прощайте, братья Никаноры!
    - Пришёл мой час прощаться, - сказал с сожалением Никанор Силыч. – Прощай, брат Никанор! – махнул неопределённо рукой и прошёл через забор, будто того и не существовало и растворился в воздухе.
    Опустошённым взором посмотрел Никанор Северьяныч на место, где стояли братья и, припадая на левую ногу, зашёл во двор.
    Охнув, бесхозно повисла наискось калитка на нижней, покрытой ржавчиной петле.
    Не оглянувшись, с виноватым видом остановился Никанор Северьяныч перед крыльцом. Когда-то в давние, почти сказочные года он справил его из выдержанных высушенных в тени досок, покрыл яркой краской, чтобы издали могли любоваться все, кто мимо шёл или заходил в гости, да вот беда, после случившегося ненастья пошло всё наперекос не только в жизни хозяина, но и неотвратимое что-то нависло над двором мрачной тучей и лишило живительного солнечного света, без которого и жизни-то никому нет. Доски крыльца прогнили и просели, покосился козырёк, украшенный резьбой с резными опорными столбами. С едва скрываемой тоской, будто смотря вокруг в последний раз и с ним загодя прощаясь, распахнулись ставни и старый дом уставился слепыми проёмами окон с кое-где случайно сохранившимися стёклами на мир. Понуждаемая ветром, мелкой металлической поржавелой трухой осыпая двор, постройки и деревья слетело то, что когда-то было кровлей.
    Рассыпалась в мелкие камни кирпичная труба. Никанору Северьянычу показалось, что из неё перед этим вылетел едва заметный сизый дымок с характерной горчинкой, свойственной смоляным сосновым поленьям и этот аромат хвои ненадолго повис в неустойчивом осеннем воздухе.
    На месте, где недавно стоял хозяин двора, на земле остался размытый след, больше похожий на бесформенный круг, вскоре присыпанный первым колким снежком и над остывающей землёй полетел, затихая постепенно полный отчаянной грусти зов:
    - Прости, Нина…
                Глебовский 31 октября 2022 г.   
                НОЯБРЬ

                1. АНЕСТЕЗИЯ

Несмотря на будний день, торговый центр «Аполлон» походил на человеческий муравейник. По широким проходам сновали туда-сюда гомонящие орды возбуждённых сверх меры покупателей; по эскалаторам, будто на скоростных аттракционах, раскатывали вверх-вниз те же гомо сапиенсы, озабоченные одними проблемами с покупками или с горящими взорами в предвкушении оных.
Глядя посторонним взглядом на это хаотически-упорядоченное движение масс, могло показаться, что в этот не так уж и ранний час всё население города N-ск с пригородами и дачными посёлками решило атаковать расположенные в торговом центре магазины, бутики и ларьки с единственной целью: решительно расстаться с нажитыми кровью и потом, и непосильным трудом деньгами.
В озонированном кондиционерами воздухе с лёгкой примесью ароматических аэрозолей висел устойчивый гул. В нём тонули рекламные сообщения из умело задекорированных динамиков и гасли в свете люминесцентных ламп видеоролики продаваемых товаров.
 Где бочком, - тихо и скромно, - где уж вовсе нагло и целенаправленно, расталкивая локтями упругое желе посетителей, пробирался Иван Семёныч, мужчина пристойных лет с прожилками серебра в густой шевелюре без конкретно обозначенной цели.
- Угораздило же… - чертыхался он, - дурень старый… - говорилось им это вполголоса, - выбраться в город… - Его негодование на себя и на окружающее росло в геометрической пропорции. – Хотелось побыть наедине с собой, - сейчас вот он ёрничал, - и помедитировать… Ой!.. Простите!.. – крикнул он вслед нервной особе с выкрашенными в канареечный цвет волосами, обвешанной сумками с покупками. – Прошёлся по дефиле улиц… - вернулся наш герой к своим размышлениям. – Чёр-рт! Можно поаккуратнее… - Иван Семёныч едва увернулся от корпулентной тётки в униформе технического персонала, вооружённой шваброй, катящей впереди себя тележку с уборочным инвентарём. – Подефелировал…
Засмотревшись на привлекательную особу, - а кто не засмотрится на юную прелестницу, не будь он отпетым анахоретом или женоненавистником, - соблазнительных форм и юных лет, он столкнулся с группой подростков-школьников, яростно спорящих на повышенных тонах.
- Эй, дядя, куда прёшь! – крикнул один из них, высокий, худой, с лицом, усеянным гнойными прыщами.
Иван Семёныч не успел ответить, как вдогонку крикнул второй, фигурой похожий на перезревшую грушу:
- Шею не сломай, дядя!
- Я… это… - Иван Семёныч не любил оправдываться и сейчас тоже не нашелся, что сказать.
- Смотри по сторонам, дядя, здесь люди ходят, - бросили ему вовсе уж по-хамски и растворились в толпе, такой же одинаково-лицей и одинаково одетой.
Иван Семёныч хотел спросить, мол, а я-то, кто, но вопрос повис на устах грустным вопросительным знаком и, втянутый в бешеный круговорот тел, который увлёк его колоссальной силой течения, он полетел словно щепка, ощущая себя полностью деморализованным и подвластным чужой воле.
Куда несло, он не знал, вокруг толпились-толкались, горячо дышали в лицо импортной зубной пастой, гнилыми зубами, чесночно-водочным перегаром, брызгали слюной, обдавали ароматами духов и старого пота.
Наконец-то в какой-то момент Иван Семёныч рассмотрел конечный пункт, те самые Симплегады автоматических дверей, которые не могли сомкнуться, дабы размолотить в щепки человеческие шхуны и шлюпки, это был известный на всю страну дисконт-магазин бытовой техники, пропиаренный на всех телеэкранах огромными скидками и чёрными пятницами.
Неведомо каким образом, проносясь мимо дверей, Иван Семёныч всё же сумел коснуться плечом правой створки. Ему страстно хотелось уцепиться за неё, задержаться, вытолкнуть своё тело против течения, выйти в спокойное пространство. Куда там! Его с таким остервенением толкали, сжимали, скручивали со всех сторон, что приходилось уповать на одного Меркурия, что бы он помог ему в его собственном несчастье. Но пока он шёл, наступал кому-то на пятки и отдавливал ноги, уже не пытаясь извиниться, потому что и ему кто-то благородно оттаптывал ноги и наступал на пятки. На угрозы наш герой не обращал внимания, это был механический выплеск застоявшейся энергии, переполнявший человеческие тела. Ему впечатались в память, - так он простодушно думал, - глаза окружавших людей; в них читалось – успеть, успеть, успеть купить всё, что выброшено на прилавки: магнитофоны, телевизоры, пылесосы, чайники и прочую домашнюю утварь.
Не был Иван Семёныч самим собой, если бы не сопротивлялся – подобно точащей камень воде – он яростно грёб, дав волю рукам, пока в какой-то момент у него перед глазами не появились радужные пятна, увеличивающиеся и кружащиеся, и к горлу не подступила тошнота. Захотелось притулиться в уголке, сесть на пол – иначе содержимое завтрака могло не эстетично украсить пол. Хотелось крикнуть, мол, дайте мне свободу, я свой позор сумею искупить, как его схватили грубо за рукав и окликнули:
- Вано, гамарджоба, генацвале!
Туман в глазах практически исчез и Иван Семёныч увидел вместо природных просторов, грезившихся ему, незнакомого мужчину или так показалось в первые минуты.
- Вах, Вано, не узнал, что ли?!
Как не узнать, узнал, такого забудешь. Иван Семёныч признал в говорившем старого школьного приятеля Николая.
- Здорово, Куцый! – кивнул Иван Семёныч.
- Кацо, Вано, правильно – кацо! – заржал Николай. – Забыл, да? Ничего, я напомню, твой старый друг Николоз, ведь для этого и существуют старые друзья, чтобы вовремя напомнить и восстановить… Ха-ха-ха!.. – своей энергией Николоз заражал всё вокруг: и людей, и предметы, и сам воздух, который начинал понемногу искриться на листьях, росших в роскошных кадках экзотических деревьях.   
- Не ожидал… - начал Николоз и оборвал, устремив взор куда-то поверх голов.
Иван Семёныч промолчал. Николоз продолжил:
- … что ты подвержен потребительским веяниям. Хотя, чего таиться, сам иногда раззужу плечо и по-барски, как у нас грузин принято, начинаю разбрасываться деньгами. – Он повернул разговор в другую сторону. – Ничего, не робей, Николоз избавит старого друга от этой напасти. Эй, полегче! – Николоз крикнул куда-то в толпу, качающейся штормовым морем. – Совсем с ума сошли на этих распродажах.
Едва Иван Семёныч открыл рот, как школьный друг, держа за рукав куртки поволок его за собой, мурлыча напев народной грузинской песни.
Подобно ледоколу, Николоз раздвигал грудью тела по сторонам, оставляя за кормой кипящую негодованием кильватерную пену голосов. И в тоже время, Николоз успевал рассыпаться любезностями с симпатичными девушками и милыми женщинами и с не меньшим рвением огрызался на замечания в свой адрес, поступавшие от мужчин. Иван Семёныч убедился, кое-какие качества у школьного друга с годами не исчезли.
Симплегады магазина с приятным для слуха щелчком стеклянных створок закрылись за спинами мужчин.   Оба облегчённо вздохнули.
- Куда сейчас? – спросил Иван Семёныч.
- Вано, тебя дома семеро по лавкам ждут, да?
- Да нет. Дети разлетелись. Жена у подруги гостит в Кисловодске. Решила подлечить нервишки на минеральных курортах.
- Во! – воскликнул Николоз. – Это правильно – подлечить нервишки. На курортах не только нервы лечат, душу… Впрочем, нам не нужен курорт, подлечить нервишки.
- Что же нам нужно?
- Вано, не перебивай, да? – рассмеялся Николоз, запрокинув немного голову, что показалось немного театральным Ивану Семёнычу. – Где твоя прежняя сдержанность, а? ушла в живот, да?! – и протянул лукаво: - А-а-а-а…
Иван Семёныч покраснел и пожал плечами. За последние несколько лет он и впрямь несколько прибавил в весе, округлился животик, прежде плоский, как великорусская равнина, появился второй подбородок – свидетельство сытой благополучной жизни. Родня, знакомые, соседи шутили осторожно и в полный голос признавали, возрастная полнота только придала его образу некий шарм и усилила мужскую привлекательность.
- Мы подлечим наши нервишки, пусть они и не расшатаны, - заговорщицки продолжил Николоз и моргнул правым глазом, - в одной шикарнейшей кофейне! – Николоз закатил глаза и чмокнул губами, давая понять, что этим сказано ели не всё, то очень может быть многое. – Какое, Вано, там варят кофе! готов выпить его вместе с чашкой, да! Взять и проглотить! А какие там пирожные… Белиссимо терца!
- Мне сладкое нельзя, - неумело соврал Иван Семёныч сладкое он поедал декатоннами.
- А кто говорит, что можно?! Да? – удивился Николоз. – Я? Мне тоже доктора кат-тегор-рически запретили сладкое. Поберегите сердце! Что они знают о сердце! О сердце настоящего грузина! Я тоже ничего о нём не знаю, но о многом догадываюсь. И жена тоже, скажу по секрету, запретила, - нет, не пирожные, - запретила смотреть на молоденьких женщин. Мне! Да? Запретила! Мне что, - Николоз добавил в голос трагизма, - ходить по улицам с закрытыми глазами? Да?
- Это как бы…
- Вот и я говорю, не утверждаю, не делегирован, но – говорю, если очень хочется, поверь, Вано, не только можно, даже катастрофически полезно!
Шикарнейшей кофейней, - этаким райским островом для гурманов, ценителей кофе и любителей разнообразных десертов, - оказалось приличное заведение с вывеской в стиле а-ля дореволюционного оформления «Десерты Мадам Мари» на пятом этаже «Аполлона». Издалека, - ещё с подвижных ступеней эскалатора и, даже с уровня четвёртого этажа, - долетали в авангарде своего гастрономического великолепия аромат свежесваренного кофе и соблазнительные запахи выпечки с пылу-жару.
На пороге зала кофейни – у самых дверей – Иван Семёныч остановился, слегка поражённый строгим убранством заведения. В нём отсутствовала та пошлая архитектурная навязчивость в оформлении, кою сам Иван Семёныч называл «цыганщиной» и не было напрочь вульгарности, граничащей между упрощением и избыточностью.
Столики на несколько персон располагались в чётко продуманной разбросанности по залу. Мягкие расцветки скатертей от молоко-с-желтком до бархатных кофе-с-молоком.
- Каково, а? – поинтересовался Николоз. –
Иван Семёныч в немом восторге мог только вздохнуть и развести руки.
- А ты думал, я порекомендую всякое такое, да?
И на этот раз Иван Семёныч не ответил. К ним подлетел со скоростью межконтинентальной ракеты «Десерт-шоу» официант, сияя белоснежной улыбкой всех шестидесяти шести зубов, с цветом кожи, соответствующей двойному эспрессо.
- Добро пожаловать, милостивые господа, в наше заведение! – без единой запинки и, вот же чудо, без намёка на акцент произнёс расторопный юноша. – Благодарю от лица руководства, что почтили вниманием наш скромный уголок! – рассыпался любезностями весьма возможно дальний родственник великого русского поэта. – Куда изволите присесть? – спросил, как рублём одарил и широко повёл рукой, - порекомендовать архи-выгодное место или соориентируетесь сами?
Николоз медленно кивнул, слегка коснувшись подбородком груди.
- Любезный, нам желательно столик ближе… - и состроил такое лицо, что выходец из «жёлтой южной Африки, центральной её части» внезапно проникся и Николоз закончил: - … так, чтобы не мешал сокровенной беседе старых школьных товарищей, увидевшихся после долгой жизненной разлуки.
От блеска зубов на антрацитовом лике официанта у Ивана Семёныча чуть не ослепли старческие очи, ни разу не облагороженные очками в оправе; он мечтал о милом чеховском пенсне, но понимал, его душевного порыва никто не поймёт и, не дай бог, сравнят с известной исторической фигурой из недавнего прошлого нашей Родины.
- О, безусловно! – сыпал словесами юноша, высекая карими глазами из воздуха искры доброжелательности. – Парочка таких непременно наличествует и они, вот так везение, сейчас свободны.
Он провёл мужчин к столику, надёжно укрытому от посторонних глаз густой шапкой листьев искусственной пальмы.
- Что желаете? – спросил официант и застыл обсидиановой фигурой, и тотчас же продолжил, слепя блеском зубов глаза: - Могу порекомендовать удивительный десерт от шефа, от недавно вернулся из Франции, стажировался в…
Ноколоз перебил:
- Мёд есть?
Разговорчивый двигатель от общепита растерялся на некоторый миг и, что-то прокрутив в голове, ответил:
- Пчёлы на пасеке объявили забастовку. Не будете же вы есть искусную имитацию.
- И не надо, - отчеканил Николоз. – Нам вот что нужно, дружок, - он придал голосу больше бархатистости и расположение так и засверкало всеми гранями его таланта. - Скажи, есть объемистые кофейники?
 - Да.
- Спиртное?
Умение говорить, не сбрасывая с лица маску улыбки, истинное искусство настоящего гарсона:
- Большой выбор ликёров: «Амаретто», «Бенедиктин», «Адвокаат»…
Иван Семёныч к своему удивлению увидел фокус, достойный многих цирковых династий: школьный товарищ выудил из внутреннего кармана куртки литровую бутыль виски с шагающим человечком на этикетке.
- Ты вот что, любезный, - проговорил Николоз.
- У нас запрещено распивать, мягко говоря, свои…
- Мне тоже много чего жена запрещает, - начал с проверенного Николоз, - но ты, дружок, держи нос по ветру и прими установку… Чуешь, чем пахнет?
Официант втянул плоскими ноздрями, - со свистом, напомнившим вдруг ему дующий ветер в саванне и вдали где-то, в жёсткой жёлтой траве протяжно зарычал лев, - затем медленно выдохнул:
- Полагаю, деньгами…
- Перелей аккуратно, чтобы ни капли в рюмку к соседу не попало, в кофейник и я, человек благодарный, отмечу твоё старание.
Официант кивнул. Незаметно испарился, замаскировав бутылку между страниц папки с меню.
Николоз снял куртку и повесил на спинку стула. Уселся, положил руки на подлокотники, сияя начищенным пятаком поинтересовался, желая услышать аплодисменты в ответ после короткой отповеди:
- Н-ну?!
- Отменно, - ответил Иван Семёныч. – Ты как, бутылку-то…
Николоз потёр ладони.
- Мастерство с годами не теряется, Вано, оттачивается и шлифуется. Неужто в армии не приходилось из увольнения приносить пару пузырей, упрятав в рукав гимнастёрки?
Иван Семёныч хотел напомнить, что служил на флоте, но передумал.
- Хэ! Вспомнил, это когда было… - поступил как приглашающая сторона, повесил куртку на спинку стула и развалился, положив локти на подлокотники. – М-м-м… Здесь прикольно.
- Лучше даже. Сам увидишь.
- Закусь надо было организовать.
Нико хитро улыбнулся.
- А у меня всё схвачено, за всё давно заплачено.
Что-то подсказывало Ивану Семёнычу, что Николай здесь постоянный гость.
Торжественной поступью, медленно и величаво, официант прошествовал через зал к столику с друзьями. На подносе, застеленном бежевой салфеткой, возвышался кремового цвета кофейник, покрытый золотистыми узорами, рядом расположились на блюдцах две чашечки, над ними вился едва заметный парок. С лицом опытного жулика, официант остановился возле столика.
- Ваш кофе, господа, - произнёс по-французски и по-русски добавил, - В чашечках кипяток для маскировки. – Выудил из-под салфетки две небольшие стопочки: - Желаю приятного отдыха, господа. Закуски и горячее принесу по мере приготовления.
Нико взял прибор с зубочистками, вытряхнул последние на блюдце, вложил в прибор скрученную банкноту тысячного номинала и поставил на место.
- Как тебя зовут, дружок? Больно имячко твоё мудрёное? В самом Жан?
Официант отрицательно покачал головой.
- Себастьян, так нарекли родители. Руководство посчитало, имя слишком вычурное и долго произносится. Остановились на имени Жан. Мне нравится.
- Нам тоже, Себастьян. Миль пардон, Жан, - произнёс Николоз.
Слегка наклонив голову, Жан отошёл пару шагов спиной вперёд, затем развернулся и ушёл.
- А? – спросил Нико.
- Бэ! – ответил в тон Иван Семёныч.
- Я к тому, чувствуется школа, да? – сказал Нико и наполнил рюмки. – Первую на «тычок».
«Тычок» прошёл славно. Оставил после себя приятное послевкусие отличного алкоголя.
- Вторую и третью повторим также, а там подоспеет закуска.
- Сладкое? – съехидничал Иван Семёныч.
- Зачем обижаешь, да? – спросил с явным кавказским акцентом Нико, не переигрывая. – Здесь отличная кухня. Но если хочешь…
- Позже.
- Вот это правильно. – Нико таки светился от счастья. – Я считаю, виски закусывать десертом не комильфо.
Нико продолжал разглагольствовать, выпитое им не могло так сильно его расслабить, так думал Иван Семёныч, но уверенность присутствовала, на старые дрожжи новая порция легла благополучно.
- Ничто так не может поднять настроение как каких-нибудь ничтожных сто граммов виски. Трудно представить, какая сила заключена в этом напитке. Зайца алкоголь делает храбрым как лев, лев с философским благодушием взирает на свой завтрак, поддавшись отвлечённым мыслям; грусть человека уходит бесследно и радость вселяется в сердце, а весёлый находит в себе силы на геройские поступки. Вано?
- Что? Тебя на подвиги не потянуло?
- Нет, как-то.
- Значит, мало выпили, - резюмировал Нико. – Выпьем по второй.
Вторая сродни первой, проскользнула внутрь легко и обогатила не только гастрономические ощущения, но и положила во вкусовые копилки гурманов сверхположительные расширенные алкоголем ощущения.
- Красота! – Нико закатил глаза и чмокнул влажными губами.
- Лепота! – признался Иван Семёныч, его укутывало знакомое чувство спокойствия.
Нико резко налил по третьей.
- Третью вслед первым двум.
- Не частим?
- Полноте, мой друг, рефлексировать по пустяшным поводам. Выпьем, пойдём покурим.
- А разве можно?
- Можно, если осторожно! – хохотнул Нико. – Для своих всё можно. Тут есть миленькая галерейка. Персонал там чадит, крыша ходуном ходит. Но дело в другом, оттуда, Вано, такие виды открываются на город – закачаешься! – Нико сжал губы и покачал головой. – Представь, город, уходящий в горизонт, тают в дымке окраины, поля, кромка леса синеет вдали и вовсе уж далеко, там, где земля встречается с небом, кружат в свободном полёте птицы.
- Не частим? – повторил Иван Семёныч осторожно, выпить мог он столько, только годы и биохимия организма настойчиво рекомендовали сдерживать тройку коней страсти.
- Обижаешь, да? Что тут пить настоящим мужчинам? А? вот, это вот, ты знаешь, - что?! – Нико с азартом постучал ногтем по кофейнику.
- Кофейник.
- Без тебя вижу. Я про содержимое.
- Виски.
Николоз развёл руки в стороны.
- А-не-сте-зи-я! – произнёс по слогам и повторил: - А-не-сте-зи-я!
Слова друга отозвались так, будто звучали в отдалении. Иван Семёныч вспомнил, что завтрак его сегодня состоял из пары бутербродов с колбасой и кружки чая; время же было обеденное и спиртное слегка забрало.
- Да ну…
- Клянусь мамой! – стукнул себя в грудь Нико.
- Анестезия… для чего…
Нико вдруг насупился, как бы сказали в старинных романах, на его чело легла печать раздумья.
- Что с тобой, Нико?
- Думаю, Вано.
- О чём же?
- Вспоминаю слова одного умного человека.
- Своих не припас? – подколол Иван Семёныч.
Нико поднял вверх указательный палец.
- Когда есть такие умные слова, - он немного кипятился, - своих не надо да?!
- Успокойся, Коля.
- Нико!
- Хорошо, - Нико.
Николоз просветлел лицом, глаза залучились светом доброты и терпения.
- Алкоголь – это анестезия, позволяющая перенести операцию под названием жизнь, - процитировал Николоз. – А вот, автора забыл.
- Английский писатель Бернард Шоу.
От внутреннего кипения у Нико должна была взлететь под пластиковую крону пальмы макушка.
- Такие замечательные слова мог произнести только грузин, мамой клянусь, да, только грузин. Ты в курсе, Вано, у меня отыскались грузинские корни.
- Со школьной скамьи.
Нико сжал кулаки и на подобие Кинг Конга едва не забарабанил себя по груди.         
- Вано… Вано… это когда было… Сейчас совсем другое… А вот автор этих слов, - Иван Семёныч так и не услышал про совсем другое, друг переключился на старую тему: - Настоящий грузин не может зваться Бернард Шоу!
- Он англичанин.
- Ничего ты не понимаешь, Вано, его надо называть Бернардо Шоуидзе… Нет, не так… Шоушвили! Вот – Бернардо Шоушвили! Великий грузинский человек! Вот за это надо выпить!
Рюмки с завидным спокойствием приняли очередной акт наполнения благородным напитком. Нико взял свою и взглядом предложил то же самое другу. 
- За анестезию!
Иван Семёныч повторил:
- За анестезию!
Мягким звоном отозвались рюмки, соприкоснувшись хрупкими крепкими краями…
                Глебовка, 14 ноября 2022 г.


                2. ДЕКАДАНС

               
    Нико ничуть не преувеличил: вид с галереи открывался великолепный.
    Сверху, с высоты почти птичьего полёта, старая, - дореволюционной застройки дома, нижняя часть кирпичная, второй этаж из кругляка, - часть города медленно перетекала в загородную пустошь. Широкое поле с хаотично росшими берёзовыми и смешанными рощицами – излюбленное место отдыха горожан. Была и речка-речушка, неширокая, метров пять-шесть. Она носила гордое название Большая, что вероятно когда-то и впрямь соответствовало этому слову. Нынче же судоходство представлено прогулочными лодками, их брали на прокат и семейные пары, и влюблённые парочки, последние в своих путешествиях заплывали подальше от лишних глаз и изучали цветочно-узорный покров берегов. Часть пологого берега облагородили и засыпали песком, в жаркие дни там места не было яблоку упасть, оборот избитый, но верный.   
    А в перспективе – дальние дали терялись-таяли в сказочно-сиреневой дымке, растворяясь в белой линии облаков на горизонте.
    Иван Семёныч молча поблагодарил школьного друга всем сердцем и душой, внутри и впрямь что-то приятно шевельнулось-заволновалось, не больно кольнуло забытым воспоминанием из детства.
    Медленно, с наслаждением, Иван Семёныч втянул носом воздух. В груди приятно посвежело. Здесь, откуда птицы берут начало полёта, воздух оказался невероятно чист и свеж. Отчаянно пах поздней осенью, примёрзшей к земле опавшей жухлой листвой с нотками лёгкого морозца и влажного снега.
    Иван Семёныч скосил глаза – Нико лучился от восторга, вытянулся струной, привстал на носки, крепко взявшись за холодный никелированный поручень.
    - Я тебе говорил, да, как здесь здорово! – Нико по привычке старательно копировал грузинский акцент.
    - Слов нет, - откликнулся Иван Семёныч коротко, долго говорить лень, настолько было ему хорошо.
    - Красота, да?
    - Лепота – звучит лучше.
    - Не спорю, может и лучше, но у нас грузин обострённое восприятие красоты во всём, в чём она проявляется.
    Иван Семёныч подумал, как ловко друг встраивает якобы своё грузинское происхождение, копируя даже акцент, упирая внимание на это слушателя.
    Это не мешало Ивану Семёнычу, он достоверно знал, Николай происходил родом откуда-то из русской глубинки, как пел любимый бард, «только русские в родне, если кто и влез … так и тот татарин». Грузин даже отдалённо не наблюдалось. Но Коля в средних классах школы вбил себе в голову, что у него наличествует грузинская кровь и от этой линии уверенно не отходил всю последующую жизнь.
    Об обострении чувств и восприятии, тему скользкую, Иван Семёныч развивать не захотел, хватило высказанного откровения друга. Словно лодку в штормовом море несло Нико, увлекая дальше и дальше от покинутых берегов.
    - Да никто больше в мире… Да что там…
    - Во вселенной, - съязвил Иван Семёныч, но Нико не услышал.
    - … ну, кроме что, итальянцев, народ тоже темпераментный, чувствительный, жгучий… Увлёкся… - Нико вдруг остановился.
    «Вот и ладно, - подумал Иван Семёныч, - но это репетиция», - и оказался прав.
    Воображение Нико расширялось по мере углубления в тему. Внезапно он простёр руку в направлении горизонта и торжественно произнёс:
    - Слышишь, Вано, ты обязательно слышишь…
    Иван Семёныч напряг слух, кроме шума ветра, переклички клаксонов, неразборчивого гула вентиляции он не разобрал. И промолчал.
    - Вано, неужели ты оглох? В самом деле, не слышишь?
    Иван Семёныч внимательно посмотрел на друга.
    - И не видишь?
    Иван Семёныч пожал плечами.
    - А я вот вижу холмы Грузии любимой, там, далеко пролегают они, за линией горизонта, холмы с заснеженными вершинами. Ты их точно не видишь?
    - Нет.
    - Жаль. Я – вижу. Сердце моё трепетно бьётся, вижу горы и слышу шум Арагви, что протекает…
    Тут только до Ивана Семёныча дошло: Нико на свой лад преподносит свою версию стихотворения классика.
    - Сейчас выпьем, - сказал проникновенно Нико. – За горы Грузии, за Арагву, Куру… - глаза его слегка увлажнились. – Давненько я не был на родине предков…
    - Возвращаемся в зал? – спросил Иван Семёныч.
    - Нам принесут, - обыденно произнёс Нико. – Я дал указание Жану: через двадцать минут чтобы принёс стопочки с амброзией и пару чашек кофе. А вот и наш друг, стоило его помянуть.
    С полотенчиком, ослепительно белым, как и улыбка, на галерею, создалось впечатление, просочился сквозь стекло двери Жан-Себастьян, держа в руке поднос с рюмками и дымящимися чашечками с ароматным напитком. Официант остановился в полушаге от друзей.
    - Поставьте поднос… - начал Иван Семёныч.
    Нико перебил:
    - Не стоит. Выпьем быстро, проглотим кофе и продолжим любоваться видами родины, нашей прекрасной земли.
    Жан-Себастьян терпеливо дождался, пока мужчины лихо расправились с виски и чуть медленнее с кофе.
    - Не замёрз? – поинтересовался Иван Семёныч у официанта. – Здесь ветрено.
    - Нисколько, - улыбнулся Жан-Себастьян. – Нам, русским, мороз нипочём.
    - Ты – русский?! – оторопел Иван Семёныч.
    - Как есть, - юноша провёл ладонью от лица к груди. – Это мои папаша с мамашей в давнюю пору своей золотой молодости приехали в Россию учиться из Конго, - сказал и бодро добавил: - Это государство в Африке.
    - Сурьёзно? – протянул с юморком Нико.
    - Безусловно.
    - Из Конго?
    - Из него самого.
    - В Африке?
    - Да. Я, к вашему сведению, простой русский парень из африканского Конго.
    Нико рассмеялся. Открыто и задорно. Иван Семёныч едва улыбнулся.
    - Представь себе, я догадался, что не из Вьетнама, - произнёс Нико важно и поставил пустую чашечку на поднос и отправил Жана-Себастьяна, снабдив напутствием: - Иди, постой русский парень из африканского Конго.
    Юноша исчез таким же необъяснимым образом – просочившись через стекло.
    - Слышал, Вано, из Конго! – заржал Нико не сдерживаясь. – Из Африки! А то у нас глаз нет, и мы… - он не закончил, захлебнувшись смехом.
    - Парень просто хотел пошутить, - заступился за официанта Иван Семёныч.
    - Хочу заверить, у него получилось, - прекратив смеяться, вполне серьёзно заявил Нико. – Так острить может только родившийся в России, - он задрал в небо палец, будто хотел в нём наделать дырок. – Более изящно и тонко, признайся, Вано, и я сам скажу без лишнего пафоса, сыпят остротами и шутят только настоящие грузины!
    Одному богу известно, сколько бы развивал свой философский экспромт Нико, как бы долго ни раскрепощал своё раскрепощённое воображение, оно вместе с фантазией давненько стали безграничными, если бы не шепот. Обычный шёпот ветра. В его красивый рисунок удачно вплелись мелодичные фиоритуры, шуршащей по остывшему асфальту и тот несравненный пронизанный горьким сожалением о прошедшем лете вокализ-шёпот высохших трав. Эта полно-гармоничная структура шёпота, эмоциональной волной отразившаяся от земли, кое-где укрытой маленькими комочками подтаявшего и успевшего слегка подмёрзнуть снега, взлетевшая к небу по экспансии с интенсивностью набирающего высоту военного самолёта.
    Этот шёпот, приникший к стеклянному фасаду ТЦ «Аполлон», этот шёпот, проникший через защитную мембрану стен здания заставил прийти в движение стены и перекрытия.
    Эти ощутимые перемены почувствовали и школьные друзья.
    В нешуточном переполохе, охватившем посетителей и персонал «Аполлона», бывших в одном шаге от паники, друзья уловили и почувствовали нечто иное. Безусловно, страх не испытывает только дурак, здоровый человек реагирует на него адекватно с точки зрения индивидуальных характеристик психики.
    Оказалось, у друзей с последним был полный порядок. Что говорить, каждый по отдельности немного струхнул. Присел, схватившись за никелированный поручень, быстро повёл вокруг настороженным взглядом. Уже затем с улыбкой на пол-лица каждый отдельно выпрямился, похлопал ладонями, ими же отряхнул с брюк и с курток несуществующие пылинки и с благопристойными взорами уставились друг на друга.
    «Аполлон» внутри ещё гудел. Был то по преимуществую людской гул. Нестройные голоса вопрошали всесведущего кого-то, мол, а что это за чепуховина тут на ровном месте приключилась, почему не объявили, не объяснили, не предупредили, не дали знать и так далее, по заведённой привычке, если что и делать хорошо, так это после драки махать кулаками.
    Вскоре ропот улёгся. Так как за первым толчком не последовало следующих. Сразу же возникли на пустом месте версии, гипотезы, предположения: это отголосок какой-то далёкой техногенной катастрофы, ослабевшая ударная волна от гигантского цунами, обрушившегося на густонаселённые острова в Тихом океане; всплывали тающей на гребнях волн пеной домыслы, о которых серьёзные люди говорить не будут по причине выпестованного хорошего вкуса и приличного воспитания, а несерьёзные задумываться всерьёз как-то не спешат, в силу менталитета, облепленные ежедневными заботами и погрязши в рутине.
    Только наверху на галерее обоим друзьям пришло в голову одно и то же. Высказаться они не успели. Вездесущий улыбающийся Жан-Себастьян, чёрный русский парень из африканского Конго, проявил чудеса изворотливости и пронырливости, пройдя сквозь толстое стекло дверей, чему, честно говоря, позавидовали бы лютой завистью Кио и Копперфильд, не помянем ближе к вечеру прочих фокусников, престидижитаторов, фальсификаторов и просто жуликов и аферистов, зарабатывающих свой нехитрый хлеб хитрым трудом.
    Как и в предыдущий раз, на подносе исходили ароматом чашечки кофе, таинственным внутренним жёлто-янтарным огнём горели рюмки с виски, рядом гармонично присутствовали блюдце с канапе и две бутылочки минеральной воды известной в буржуазно-европейском мире марки.
    - Ты как… - Нико не договорил.
    Масляно улыбаясь всеми, не изъеденными пошлым кариесом и прочими стоматологическими хворями, зубами, Жан-Себастьян проговорил, с тою же безупречностью в речи:
    - Уместно было бы сказать, как говорил персонаж моего любимого фильма «стреляли». Но всё произошедшее не имеет к стрельбе отношения, всё намного проще и обыденно. Земля встряхнулась. Так бывает. Человеческая натура склонна мистифицировать всё, что не укладывается в его мировоззрение. Я же, напрочь лишённый мистицизма, человек скушный (он сказал не «скучный», а – скушный; как же, чёрный русский парень из африканского Конго не может сказать иначе, тогда какой же русский! – отметили про себя и Нико и Иван Семёныч), самой заурядной профессии, лишённой всякого романтизма, решил проявить смекалку, решив справедливо, что после сего неприятного мелкого природного инцидента, господа возжелают тряхнуть стариной и трахнуть по рюмочке замечательного шотландского напитка, запив кофе или закусив канапе.
    Нико с восхищением слушал официанта.
    Иван Семёныч слова юноши пропустил через призму недоверчивости, что вполне присуще человеку, отягощённому прожитыми летами с лёгкой патиной жизненного здорового цинизма.
    - Вах! – радостно разразился Нико и посмотрел на друга. – Каков, а? герой! Он, просто-таки угадал моё желание! – Нико распростёр руки. – Кацо, дай я тебя расцелую!
    Жан-Себастьян ловко отошёл на шаг назад.
    - Миль пардон, месье, этот вполне невинный жест могут расценить как некий пикантный акт. Что отразится отрицательно на моей карьере.
    - Кто?! Здесь же никого нет! – вскрикнул Нико.
    Жан-Себастьян остался непреклонен.
    - Помимо ушей, у стен есть глаза.         
    И такая умильная улыбка украсила лицо чёрного русского парня из африканского Конго, что впору было бы впечатлительным натурам прослезиться и высморкаться в платочек.
    Этими натурами друзья не были. Они лихо разделались с иностранным крепко-алкогольным гостем, залпом опрокинув в рот содержимое рюмок.
    Затем, немного зажмурясь, подышали активно носом и помахали ладонями перед лицом, будто что-то назойливое прогоняя.
    - Жан.
    - Да, месье. – посмотрел Жан-Себастьян на Ивана Семёныча.
    - Твоё мнение по поводу произошедшего, - сказал Иван Семёныч. – Надеюсь,
некие злопыхатели этот вопрос истолкуют правильно.
    - Серьёзно?
    - Вполне.
    Жан-Себастьян задумался.
    - Моя версия будет принята вами со смехом.
    Нико и Иван Семёныч промолчали.
    - Если отбросить все версии про цунами, катастрофу, что-то ещё немыслимое, пришедшее в голову… - Жан-Себастьян сделал паузу. – Вероятно, где-то далеко упал метеорит, типа Тунгусского.
    - А маловероятно, - в унисон проговорили друзья.
    - А маловероятно, - закатил глаза официант, затем вернул их обратно. – Я не сторонник конспирологических затей, - снова пауза. – Прибыли инопланетяне. Другого в голову ничего не приходит. Не надо аплодисментов. Они, - юноша вытянулся, головой указал в вверх, - давно среди нас.
    Иван Семёныч тихонько свистнул.
    - Не свисти, денег не будет, - сказал Нико. – Последняя догадка нравится больше.
    - Про Тунгусский метеорит?
    Нико скривился.
    - Контакт! Они – прибыли!
    В свою очередь скривился Иван Семёныч.
    - Брось, кацо, взрослый человек, а порешь ерунду.
    Нико загорелся.
    - Представляешь, что так и есть… Они сидят где-то в поле…
    - Под берёзкой.
    Нико продолжил:
    - В тени корабля. Наше солнце им непривычно яркое и ждут нас, а?
    Иван Семёныч покрутил головой.
    - Декаданс какой-то, в самом деле.
    - Вах, не умничай, да! Сидят и ждут – минуту задумчивость летала тенью по лицу Нико.
    - Вано, вот если бы тебе предложили написать приветственную речь представителям иной цивилизации, какими словами поприветствуешь их?
    Иван Семёныч ответил незамедлительно:
    - Прилетайте, мы вас не ждём!
                Глебовский 23 ноября 2022 г.


                3. РЕНЕСАНС

               
Исполненная хищной красоты ноябрьская осень весело отливала свинцово-синей прозрачностью чистого неба.
С инфернальной настойчивостью солнце делилось последним теплом и по утрам пар поднимался над жестяными кровлями, свиваясь в тонкие струйки.
С легкомысленной ветреностью шалил безобразник ветер. Он то бросал острые лезвия ледяных струй в лица прохожих, рискнувших прогуляться по улице, то запускал длинные шелковисто-холодные щупальца под одежду или нещадно бичевал бездомных псов, сгоняя их с нагретого места, или сдувал нахохлившихся воробьёв с веток, застывших в ожидании чего-то морозно-зимне-предсказуемого.
С ненавязчивой затейливостью осень меняла природные декорации: с небрежной щедростью избавлялась от летних и драпировала в изысканно-осенние на свой вкус.
Что-то ностальгически-тёплое напоминало позднее увядание.
Была ли то спонтанная вспышка и из памяти одно за другим поспешали-заскользили кадры из ушедшей бесповоротно молодости или ещё, более оправданное, выработанное за прожитые годы чувство циничного сожаления об упущенных возможностях и выгодах. Да и ладно, прошлое не вернуть. Умудриться бы будущее не проворонить.
Этими мыслями нагруженный по самую маковку, шёл Иван Семёныч по полупустым улицам города, как это было ровно год назад.
Суета и спешка, обычные в молодости, сменились возрастной умеренностью и рассудительностью.
Город пуст. Будни. До законного обеда далеко. Служащие и работники бутиков длинными цепочками очередей не атакуют заведения общепита, рассчитывая исключительно на толщину своего кошелька.
Посему, шлось Ивану Семёнычу легко, беззаботно, оставалось лишь смотреть по сторонам и с некоторой обиженностью осознавать: он не узнаёт категорически привычные места. Время летело вперёд с нарастающей скоростью и в этой гонке наперегонки менялась и жизнь вместе со всеми составляющими. То же происходило с городом: менялось лицо, ландшафт, местность преображалась, взамен старых ветхих построек величественно возносились к небу длинные стеллы стеклянных многоэтажек, лишённых архитектурной красоты, украшений, законченности зданий, всего того, что присуще старинным зданиям, современные коробки не блистали этим, а лишь уныло смотрелись, острыми гранями раня взоры жителей.
Подобно кораблю, плывущему без цели и не знающему места, где пришвартоваться, Иван Семёныч бесцельно шёл, куда глаза глядят, останавливался передохнуть минут пять на лавочке, полистать без той же определённости купленную утреннюю газету, лениво скользя по заголовкам и не вникая в глубокий смысл статей, очерков, заметок, концентрируя внимание на фотографиях с отцами города и прочией чиновничьей братией, коими густо пестрели страницы.
Шатания без цели в итоге приводят к какому-нибудь результату. В нашем случае, Иван Семёныч к своему удивлению остановился возле высоких ажурных кованых ворот городского парка, гордости горожан. Ещё более он удивился, отметив для себя, некоторые аттракционы работали и посетителей для них было достаточно. Работало колесо обозрения, так приятно иногда щекотавшее нервы.
Внучка называла его на свой, жаргонный лад – колесо оборзения. Всё потому, что шаловливыми детишки остаются, достигнув двадцатилетия и куда солидных лет, поэтому некоторые, с внучкиных же слов, шалили: бросали сверху конфетные обёртки и пакостили понемногу. Всё потому, что эти развлечения не несли за собой конкретного наказания, по принципу: не пойман – не вор. Внучка уверяла, что кроме бумажных самолётиков ничего не бросала и не краснела лицом, хотя Иван Семёныч чувствовал, что она безбожно врёт.
    Парк содержался в идеальной чистоте. Благодаря сохранившимся скульптурам из далёких послевоенных годов, несущих в себе флёр того времени, в парке частенько снимали эпизоды исторических сериалов.
    Другими словами, городской парк являлся место чуть ли не ритуальным в некотором смысле, где иногда накатывала грусть и где хотелось эту грусть исцелить в глубине зелёных, тенистых аллей и на скрытых от чужих глаз маленьких уютных полянках и лужайках.
    Иван Семёныч наметанным глазом определил прогуливающих занятия учеников, они мелкими группками шатались и громко обсуждали что-то своё. Также от его внимания не ускользнули молоденькие мамаши с колясками. Рассевшись на скамейках они, покачивая коляски, шушукались между собой.
    Как и летом, в большинстве киосков продавались любимые десерты, горячие и холодные напитки. В воздухе стоял устойчивый аромат жарящегося шашлыка.
    Иван Семёныч купил стаканчик кофе и стоял, выбирая укромное местечко присесть, чтобы никто не докучал. Скамейки, как назло, были заняты. Идти далеко от входа желания не было и внезапно он зацепился взглядом за мужскую ссутуленную фигуру, одиноко сидевшую в отдалении, с поникшей головой. И чуть было не закричал, узнав старого школьного друга, однако некоторая несообразность в фигуре заставила не делать этого.
    Нико его не заметил. Обратил внимание после приветствия, которое довольно громко произнёс Иван Семёныч.
    Нико поднял грустное лицо и Иван Семёныч ужаснулся переменам в облике друга.
    - А… Вано… Привет… - без интонаций, без прежне импульсивности проговорил вяло Нико.
    - Можно сяду?
    Нико кивнул и указал подрагивающей кистью руки на свободное место.
    - Садись, кацо… Конечно… Места всем хватит… - и указал рукой куда-то в сторону и вперёд и такая в его голосе слышалась непритворная грусть, гнетущее уныние, что Ивану Семёнычу передалось его настроение.
    - Что с тобой, Нико? – участливо спросил Иван Семёныч.
    Ответ последовал с замедлением.
    - А что со мной, Вано…
    - Ну, как… - не нашёлся Иван Семёныч.
    - Вот и я, ну как… Точнее, Вано, совсем никак…
    Иван Семёныч повертел полный стаканчик и отхлебнул.
    Установилось молчание, его можно было назвать неловкое или ещё как-нибудь.
    - Ты, Вано, пей… Пей кофе, - сказал Нико отрешённо. – Остынет. Холодный кофе также отвратителен, как горячее вино…
    - Почти ничего не осталось.
    Нико горько вздохнул. Тяжко.
    - Также и у меня, Вано… Почти ничего не осталось…
    Нико передёрнул плечами и мелко затряс головой.
    - Шутишь что ли… 
    - Нет, Вано, не шучу… Осиротел я… Ушла от меня Ниночка, моя любимая Нино… - сказал Нико и заплакал.
    Что говорить в таких случаях, Иван Семёныч не знал. Нужные слова только у героев в книгах находятся сразу.
    - Спасибо, Вано, что не говоришь слов сочувствия…
    - Да я…
    - Молчи, лучше молчи… Видишь, даже нет сил говорить и шутить, а нам грузинам это несвойственно…
    Скрывшиеся в голых кустах позади мужчин весело зачирикали птички.
    - Слышишь, Вано, птички поют… Солнце светит… Ветер дует… - Нико поднял лицо, по нему текли слёзы, он их не вытирал, голос подрагивал. – А Нино нет… Всё осталось, всё продолжает быть, только нет Нино… Ответь, Вано, в этом есть справедливость?
    Говорить на эту щепетильную тему с человеком, которого постигло горе, нелегко и Иван Семёныч промолчал. Честно говоря, у него не хватило бы духу вообще что-либо советовать.
    - Ушла, понимаешь, Вано, ушла… Днём почувствовала укол здесь, - Нико указал на сердце, - просит, дай таблетку. Выпила, не полегчало. Потом посерела и говорит, задыхаюсь… - Нико ожесточённо со свистом втянул носом воздух. – Вызвал «скорую». Быстро приехали, молодцы. Оперативно замеряли давление, аппаратом таким маленьким проверили сердце. Послушали. Врач отводит в сторону, так и так, подозрение на пневмонию. Увозят. Вечером Нино звонит, успокаивает, мол, Нико, не переживай, всё хорошо. Нормализовалось. Слушаю её, а голос у неё, бедненькой, дрожит. Говорит так, чтобы меня беречь. Зачем меня беречь, Вано, когда без неё ничего не нужно! – закричал Нико, - ничего этого. Мир стал однообразным, серым… под утро просыпаюсь в липком поту… Снилось всякое… мутное… Помню, стоит возле кровати Нино, улыбается, говорит что-то, я не понимаю… Прошу повторить… Она вдруг поднимает руку и машет ладонью… Вот так… - Нико покачал ладонью, - понял, прощается моя Нино со мной… И я ей хочу ответить, а не … не могу… Тело будто судорогой сковало… Просыпаюсь сидя на кровати… Звонок… Из больницы…Сообщают, крепитесь, мол, вашей… Супруги… Нет больше Нино!.. – Нико тихо зарычал через зубы. – Вот скажи, Вано, объясни мне неразумному, разве сейчас, в двадцать первом веке можно умереть от какого-то воспаления лёгких? Живём-то не в глухие времена, когда медицина была в зачаточном состоянии… Да и тогда как-то вытаскивали из лап смерти людей… А сейчас столько лекарств… Пеницилин-меницилин всякий… Вано…
    - Врачи как-то объяснили, сказали…
    Нико махнул рукой.
    - Что они скажут… - в его голосе ощущалась пассивность. – Мол, сделали всё, что могли… Не должно было случиться… Случай обычный, не она первая с пневмонией… А ведь случилось, Вано, случилось и почему-то с моей Нино… Разве это справедливо? Ушла Нино, оставила меня одного. Дети? Они не в счёт… Выросли – разлетелись. У них свои заботы. Нет, Вано, не о таком конце я думал… Да и не думал вовсе! А сейчас думаю: всё ли для Нино, когда жива была, сделал…
    - Что, то и сделал, - сказал Иван Семёныч, чувствуя фальшь. – Ты был заботливым мужем. Все подтвердят.
    Внезапно Нико ошарашил:
    - Ты чувствуешь свою исключительность?
    - В каком-то смысле мы все исключительные, - Иван Семёныч быстро сориентировался и дипломатично, так думал, ответил.
    - В том-то и дело: в каком-то смысле.
    Нико грузно засопел, словно ему что-то мешало, что-то, что находится в груди. Внезапно он выпрямился до громкого хруста в позвоночнике.
    - Представь, Вано, - горячо заговорил он, как и прежде, легко имитируя грузинский акцент, - ведь всё как удачно складывалось! Бог тому свидетель, я не мог нарадоваться, Нино расцвела цветком весенним… Ах!.. После нашей встречи в «Аполлоне» в прошлом году я будто обрёл смысл жизни. Радовался так, как радуется старатель, найдя золотую жилу. Этот период был золотым периодом в моей жизни. В самом прямом смысле!
    Нико остановился. Дышал он часто, дыхание сбилось, пытался его восстановить. Глаза горели. Румянец расплылся по щекам. Лицо осветилось неким таинственным внутренним огнём.
    - Можешь не верить, Вано, - запал у него не пропал, - я нашёл-таки свои грузинские корни. Да-да-да! Не простая болтовня это, Вано. Читаю документы и понимаю, что не могу поверить в истинность происходящего. Документы дрожат  в руках. Без долгих объяснений: выяснилось, я потомок древнего грузинского князя, а он, вот, верь не верь, состоит в прямом родстве с грузинской царицей Тамарой! Вот, Вано, какие кренделя выписывает иногда жизнь! А ведь ты, - многие, даже родня по отцовской линии, что очень странно, смеялись, шутили, подначивали. Делали умные рожи и за спиной у виска крутили пальцем, думали, чёрт знает, что! А на поверку-то, да, вышло – никакой я ни лгун, ни фантазёр, ни выдумщик.
    Нико закашлялся, лицо покраснело от натуги. Вынул из внутреннего кармана куртки баллончик и брызнул пару раз в рот.
    - Нервы… - вроде бы оправдывался он, - на нервной почве… О-о-ох!.. разыгралась астма… Такие дела, Вано.
    Нико снова зашёлся кашлем. По красным щекам текли слёзы.
    - Ничего… - он приложил правую руку к горлу, - сейчас пройдёт… Редко поначалу беспокоило… последнее время спасу нет, чувствую… Не был пессимистом… Кх-х-ху!.. Скоро увижусь с любимой Нино…
    Иван Семёныч молчал. Когда не знаешь, что сказать, лучше промолчи, говорил в детстве и позже отец, любое слово может больно ранить человека.
    - Помнишь официанта?
    Иван Семёныч рассмеялся:
    - Жан-Себастьян, как же, чёрный русский парень из африканского Конго! Что с ним?
    Глаза Нико влажно блестели.
    - Он тоже…
    Иван Семёныч решил сострить:
    - Тоже грузинский князь?
    - Ты вот зря, Вано, смеёшься…
    - Какой смех! Как представлю чёрного, как уголёк, Жана в роли грузинского князя…
    - Не он, - рассудительно сказал Нико и Иван Семёныч почувствовал себя неловко, - его жена, Лерико. Да, не чистокровная грузинка, есть греческая кровь, но тем не менее… Прости, душит кашель…
    Приступ длился дольше обычного, после него Нико долго и старательно дышал аэрозолем, маленьким спасательным кругом в штормовом океане хворей. Насилу отдышавшись, он похлопал себя по лицу пальцами. Медленно вдохнул и расслабленно выдохнул.
    - Болячки преследуют жёстче татей ночных. Те приходят в темноте, а эти вцепятся в тебя острыми зубами и пьют кровь мелкими глотками, высасывают здоровье, сокращают и без того недолгий век, что под луной, что под солнцем.
    Нико замолчал. Уставился задумчивым взглядом куда-то туда, где даже днём свет звёзд ласкает взоры усталых путников.
    - Дела шли отменно, - прервал он молчание. – Несмотря на то, что время нынче тяжёлое.
    - Когда оно было иным, - вставил слово Иван Семёныч.
    - Согласен… Слушай дальше. Преодолев сильное бюрократическое сопротивление, я создал общество российско-грузинской дружбы «Арагви». Постепенно укреплялись связи. Мы нанесём дружеский визит. К нам пожалуют гости с Кавказа. Своеобразное алаверды, если помнишь.
    - Помню.
    - Уже хорошо.
    - Давай, рассказывай, - поторопил Иван Семёныч друга, сообразив, что говорить это не следовало.
    - Не торопи, - степенно ответил Нико, - есть хорошая грузинская пословица: поспешишь, людей насмешишь.
    - Это русская пословица.
    - Я о чём: народ всегда мыслит правильно и верными словами. – Нико остановился. – Сбился с мысли. А!.. И вот, как снег на голову, прости, избитое выражение, но из песни слов не выкинешь, захворала Нино… 
    Неожиданно Нико резко запрокинул голову; мандибула отвисла; изо рта вырвалось сизое облачко горячего дыхания.
    Картина не для слабонервных и Иван Семёныч умел себя держать в руках, но не в этот раз. Он вскочил и в беспомощности огляделся. В голове крутились всякие мысли от позвать на помощь до «что в самом деле происходит». Совершенно не хотелось думать, что этот цирк Нико устроил специально для него.
    Высокий звонкий протяжный звук, раздавшийся в пространстве, резко оборвался тоскливой долгой нотой.
    Налетел суровый ветер. Взметнул опавшие листья. Понёс по выстуженным дорожкам и аллеям. Просквозил в голых кронах деревьев. Затрещали ветви. С сухим треском посыпались сучья. У комлей разошлась в стороны кожура и забелели стволы.
    Иван Семёныч не на шутку испугался: произошедшие перемены с другом, природные игры и прочие забавы могут вызвать разную взаимоисключающую реакцию у индивидуума.
    Голос матери, ушедшей рано и давно, зазвучал неожиданно.
    - Ванечка, Ванюша, что замер, мальчик мой любимый? Ванюшенька, ты же сам просился прокатиться на колесе, чего же сейчас испугался?
    Тело сковало судорогой. Иван Семёныч осторожно оглянулся. Глупо, конечно, но в душе появилась уверенность – увидит маму. Чудеса бывают в сказках, в жизни – исключительно фокусы в цирке. Голосом мамы говорил Нико. Голова всё также запрокинута. Губы еле двигаются. Подняв голову, Нико посмотрел на Ивана Семёныча.
    Именно сейчас ему стало по-настоящему жутко, спина покрылась ледяным потом: на него смотрела мама. Он узнал любимые черты лица, глаза, нежно и с любовью на него всегда смотревшие, узнал морщинки у глаз и в уголках рта, та же глубокая складка лежит между бровей, прядь, выбившаяся из-под платка, слегка серебрится сединой.
    - Не капризничай, Ванюшенька, - продолжил Нико голосом мамы.
    - Я не капризничаю, мама, - прошептал едва слышно Иван Семёныч.
    Будучи убеждённым атеистом, Иван Семёныч не верил ни в бога, ни в мистику, ни в прочую чушь.
    С лицом Нико происходило нечто, не укладывающееся в привычные рамки: мышцы быстро двигались, веки сильно сжимались и разжимались, мандибула то отвисала, то возвращалась с резким стуком зубов.
    - Ванюша, что ты смотришь так, будто не признал…
    - Мама… Мама… - захрипел Иван Семёныч. – Это… го… не может быть…
    - Что ты сказал? – спросил Нико своим голосом, вернулись его черты лица, мимика, интонации.
    Между рёбер кольнуло, Иван Семёныч схватился за сердце.
    - Нико… зачем ты так… Не шути…
    - Мне ли сейчас до шуток, - Нико произнёс и отвернулся.
    Тихое всхлипывание услышал Иван Семёныч.
    - Прости, не могу… каждую минуту… Сейчас… Это быстро пройдёт…
    Иван Семёныч промолчал. Ему тоже было не по себе. Ком в горле. Спазмы мышц, слова не скажешь, в глаза будто некто щедрый бросил от души горсть соли с перцем.
    Взгляд друга, глаза влажные, улыбка извиняющаяся, голос подрагивает:
    - Не поверишь, Ваня (Иван Семёныч вздрогнул, друг назвал его не привычно - Вано), тысячу лет не катался на чёртовом колесе. Забылись детские ощущения. Уж не помню, как выглядит город с высоты птичьего полёта. Наверное, он красивее, чем прежде…
    Иван Семёныч кивнул. Мираж или наваждение прошло, но он всё также видел вместо лица друга материнское, родное.
    - Ты чего так смотришь, Ваня?
    - Как?
    - Будто дикого зверя увидел.
    - Тебе показалось.
    Нико пожал плечами.
    - Может и показалось. Тебе видней. – после паузы спросил: - Ваня?
    - А?
    - Давай, как в детстве, с теми же эмоциями, прокатимся на чёртовом колесе? Аттракцион работает. Отсюда вижу, будки плывут по кругу. Что скажешь?
    - Давай.
    - Помнишь, Ваня, ты боялся высоты. Забыл, как это по-научному.
    - Акрофобия.
    - Выучил название? Не отвечай.
    - Отвечу – нашёл причину страха и запомнил.
    - Вылечился?
    - Нет, - признался Иван Семёныч, - как ни старался, не вышло. Летать самолётом не боюсь, смотрю в иллюминатор, вселяется какой-то иррациональный страх.

    Кабинка, покачиваясь, остановилась в паре метров от вершины круга, описываемого чёртовым колесом. Сразу что-то липкое облепило тело, появилась слабость, тошнота подкатила к горлу, сердце ухнуло и провалилось к недрам земли и роскошная панорама старинного N-ска размылась в глазах, покрылась туманом, Иван Семёныч чертыхнулся вслух и уцепился руками в боковые ручки кабинки, закрыл глаза и начал считать до десяти на выдохе, успокаивая сердце.
    Издалека, через ветра свист и шум ветра в ушах он услышал Нико:
    - Специально попросил контролёра остановить колесо на пике подъёма. Ничего, Ваня, сейчас будет лучше.
    Колесо медленно рывками продвигалось вперёд, росла амплитуда колебания кабинки, ветер резче засвистел в конструкции и между проводов гирлянд с разноцветными включёнными лампочками.
    - Ещё чуть-чуть, - продолжал Нико, - вот! Во-от, - протянул он заворожённо и закончил криком: - Всё! Баста! – и вниз: - Маша, готово! Тормози!
    Колесо остановилось.
    Иван Семёныч приоткрыл глаза.
    - Что за фокусы, Нико?
    - Ай, да, что за фокусы-покусы, Ваня, ты посмотри на это великолепие! – Нико рукой широко обвёл из кабинки панораму города. – Неизвестно, будет ли ещё шанс, увидеть всё это или наслаждаемся в последний раз. К сожалению, Ваня, или к великому нашему счастью, человек не знает своих дней счёта. Сейчас уйдёт, завтра или года два-три будет ходить по земле.
    - Нико, мне нравится пессимизм в словах и вот это про последний раз. Прекращай, прошу тебя.
    Иван Семёныч замолчал, он снова услышал тот резкий долгий звук, оборвавшийся резко.
    - Любил N-ск всегда, - сказал Нико. – Голову даю на отсечение. Перед дембелем вызвал командир и предложил остаться на сверхсрочную, соблазнял школой прапорщиков, перспективами и льготами. Ответил, не могу, не могу остаться. Что-то влекло и тянуло сюда. Здесь я родился, в садик бабушка водила, во-он там, на его месте сейчас небо протыкает игла высотки, отец повёл в первый класс, школа, слава богу, сохранилась. В институт поступил. Познакомился с Нино… Первая любовь и на всю жизнь. Так бывает, Ваня… На всю жизнь…
    - Ну, да, - согласился Иван Семёныч.
    Нико продолжил:
    - Посуди сам, можно ли на что-то более привлекательное променять родной город, где мать пела колыбельную песню… - Нико умолк.
    Поскрипывали металлически соединения кабинки, она ходила туда-сюда, будто великан покачивал своею великанской головой. В воздухе, пронизанном осенним солнцем, ощущались первые признаки зимы.
    - Попросил секунд двадцать-тридцать подержать вот так, - сказал Нико, втягивая воздух ртом. – Мы – единственные смельчаки. Холодно! Бр-р!..
    Иван Семёныч давно поводил плечами, пытаясь согреться. Здесь и летом, где останавливаются переночевать облака, в самую жару и зной дует свежий ветер.
    - Глаз не оторвать от этой красоты, - повторил Нико. – Даже не верится, Ваня, вижу в последний раз.
    - Я просил, Нико! – произнёс, постукивая зубами Иван Семёныч и уловил далёкое эхо, звучащее тревожным набатом гулко и протяжно и вздрогнул. – Что ты зачастил: в последний раз да в последний раз!
    - Не горячись, Ваня, красивый оборот. Понравился, вот и …
    - Красивый оборот, - повторил Иван Семёныч, - есть много красивых оборотов.
    - Успокойся, - мягко звучал голос Нико. – Сейчас поедем вниз, все страхи твои улетучатся. Как ступим на грешную землю с небесных высей, так и сразу…
    Набат звучал всё ближе и громче.
    Едва кабинка поравнялась с контролёром, Нико обратился к контролёру:
    - Маша, друг выйдет, а я ещё разок прокачусь. И также останови, когда… в общем ты поняла, хорошо, Маша?
    Женщина кивнула, кутаясь в тёплую куртку. Иван Семёныч стал рядом. Чёртово колесо медленно уносило кабинку с школьным другом.
    Отъехав, Нико крикнул:
    - Хочу прокатиться в последний и на этом всё, баста!
    Что-то в голове у Ивана Семёныча начало складываться, начала проявляться картинка.
    - Немедленно останови, Маша, - крикнул он контролёру. – Слышишь, где у тебя этот рубильник?
   - Красная кнопка – указала женщина пальцем.
   Иван Семёныч вдавил со всей силы кнопку. Колесо не остановилось.
   - Есть резервная? На случай неисправности этой?
   Маша развела руками.
   - Только эта. Всегда работала, - и попробовала сама тыкать пальцем, но колесо не слушалось и ползло вверх. Когда оно достигло вершины круга, остановилось.
   Женщине передалась тревога мужчины и она вместе с ним смотрела вверх.
   Ахнул, бледнея лицом, Иван Семёныч. Закричала Маша, давя на бесполезную красную кнопку – чёрное пятно отделилось от кабинки и беззвучно полетело…
    И не стихал звучащий печально звук, то затихая, то усиливаясь в осеннем небе.

                Глебовский  30 ноября 2022 г.

               
                ДЕКАБРЬ

                1. БАГРОВЫЙ ПОЦЕЛУЙ ЗАРИ

               
    Свинцово-гнетущий апокалипсис ночного ненастья прекратился внезапно.
    Утих ветер, несший под острым углом крупные картечины снежинок. Гладкое, будто отглаженное до безукоризненности белоснежное покрывало скрыло собой недостатки и пороки недавнего потепления: земля привлекательно красовалась искрящейся безупречной белизной равнин, кокетничали в снежном убранстве лесные деревья. Лесные тропинки хвастались идеальной девственностью и нетронутостью, их ещё не успели исписать следами птицы и звери. Попискивали от распиравшего восторга автомобили, напялившие по самые дворники толстенные шапки снега и удовлетворённо мигали жёлтыми огоньками фар. Даже дома, угрюмые старцы, свидетели разных погодных и природных флюктуаций, гоношились друг перед другом, гордясь изысканностью крыш, задрапированных белой парчой.
    Тишина и благолепие опустились плавно и величественно на окружающий мир.
    Светлел постепенно лик неба. Бархатно-сиреневые тона нежно перетекали в нежно-синие. Кое-где благородно просматривался изумруд невесомых, будто распылённых облаков, едва заметно подрагивающих в переливчатой атмосфере.
    Страдающая старческой бессонницей ворона, уставшая в ожидании отдыха сидеть на покачивающейся ветке старой рябины китайским болванчиком, чего-то ждала. Уже не манили своей увядшей красотой сохранившиеся природным чудом ярко-оранжевые ягоды. Пару раз фальшиво каркнув, горло периодически требовало голосовых упражнений, ворона тяжело взмыла с ветки, за ночь бдения крылья затекли и слушались плохо, по всем пернатым поверьям – это к смене погоды. Сделала для разминки несколько кругов над голой кроной рябины, утренний моцион для поддержания здоровья в не молодеющем теле никто не отменял. Затем целеустремлённо направилась к крыше ближайшего дома, вопреки известной в узких кругах задачке Буридана, старой пятиэтажке, молодецки рассекая крылом морозный воздух.
    Первые мгновения лапы непослушно скользили по гладкой снежной поверхности наклонной кровли. Ворона карикатурно взмахивала крыльями и смешно задирала лапы, после нескольких танцевально-балетных па, всё-таки вороне удалось справиться с задачей, махая крыльями, ей удалось восстановить равновесие на остром гребне крыши. Приноровившись, слухам вопреки, опыт не прокаркаешь, ворона пошла смело разгуливать туда-сюда, с каждым разом увеличивая расстояние. Иногда для пернатого куражу зависала над пропастью в снегу, склонив голову вбок, ловя клювом движения ветра, всем своим видом гипотетическим пернатым оппонентам говоря, мол, высоко сижу, далеко гляжу, зорко бдя за спящим микрорайоном, где в неге сладкой в своих квартирах в мягких постелях досматривают последние сны жители.
    Ворона не просто играла с опасностью, - какие в её-то долгожительские годы опасности, так, мелкая чешуя от крупной рыбёшки, - она исполняла древний ритуальный танец ожидания восхода, передающийся избранным представительницам вороньего рода по материнской линии на протяжении многих лет существования мира. Она ожидала зарю. С нетерпением. С неким мистическим тремором на концах перьев. С зарёй уйдёт непонятная тревога в птичьей груди, в последние периоды жизни она необоснованно появляется, на время исчезая, и мелкая противная дрожь в лапах и крыльях. Этот вестник грядущего несчастья возникал огненным пламенем в пылком воображении вороны в мистические минуты предрассветного мгновения.
    Как водится, ворона прозевала янтарный луч рассвета, и как обычно, распекала и корила себя. Но – заря взошла!
    Багровый поцелуй зари преобразил зимнее утро: в нежно-алое окрасились крыши, зарумянились стёкла окон, пунцовые тона преобразили убранства дерев.
    И всё же ворона исхитрилась и поймала правым глазом последний отблеск зари! Алый огонёк радостно вспыхнул в зрачке и вороне захотелось умилённо крикнуть-каркнуть во всё воронье горло да сдержалась. Очень уж не хотелось нарушать хрупкую красоту зимнего утра.

                Глебовский, 10 декабря 2022 г.

               
                2. УПОЕНИЕ НЕГОЙ. АНТРАША

               
    Отринув дневную суету и вместе с нею все составляющие, наша героиня, бесстрашная ворона решила провести небольшую лекцию, благо публика всегда была под рукой, и была представлена воробьями.
    Ворона не неистовствовала, что присуще природе её экзальтированной натуры. Наоборот, она выстраивала умело линию беседы со слушателями. Воробьи кучно разместились на длинной толстой ветке яза. Сама же ворона под лекторий приспособила обширную кормушку в виде домика, с трёх сторон защищённую от поползновений ветра, она же – кормушка – походила отдалённо на амфитеатр.
    Речь вороны, перемежавшаяся словом паразитом «кар-кар», текла почти что плавно и безукоризненно. Иногда, для убедительности или для придания веса словам она экспрессивно вскидывала правое чёрное крыло, мелькавшее в воздухе чёрным росчерком, и кончиком перьев указывала куда-то туда, откуда, как ей мерещилось, придёт очередное озарение.
    Воробьи внимательно внимали каждой букве в каждом слове, от усердия раскрыв в непритворной гримасе клювики, и каждый раз послушно поворачивали головы в направлении, указанном крылом. Конечно, ничего кроме стен панельного дома с абстрактным панно из разноцветной мозаики и слепых окон они не видели, но сей маловажный факт их не смущал.
    Когда не хватало для убедительности жестикуляции и терялись в потоке возбуждения слова, ворона стихала. Заводила назад расправленное крыло, полу-развернувшись телом и не менее убедительно молчала. И как всегда, в эти много-значимые молчаливые мгновения, воробьи ловили каждый штрих пустоты.
    Помолчав, ворона продолжала вдохновенно вещать с не меньшей ажитацией:
    - Всё-то мы живём… Мечтами устремившись в небо…
    И снова исполненное экспрессии движение крыла туда, откуда в этот промозглый зимний день лился далеко не зимний продукт, мелодично барабанивший по кровле домов и подоконникам.
    - Небо… - восклицала меццо-сопрано ворона, - … небо… оно… - и, слегка нараспев, войдя в некое транспернатое состояние, как могла, специально птичьему вокалу никто не учил, пропела: - Небо высокое, небо широкое, небо промёрзшее, небо… Кх-м… - ворона опустила голову и как бы исподлобья посмотрела на воробьёв, не дождалась реакции, продолжила: - Пусть нас не смущают некоторые аномалии, если абстрагироваться… Слово «абстракция» всем понятно?
    Воробьи слаженно и дружно закивали головами, чрезмерно напыжившись и распушив на грудках серые пёрышки, слегка намокшие под дождём.
    - Так вот, - ворона шагала внутри домика-кормушки два шага вперёд и столько же назад, подсмотренный приём по телевизору в какой-то программе, который помогал внушить почтение к лектору, - если абстрагироваться, дождь, не что иное, тот же снег, слегка растаявший в полёте. И нас с вами, дорогие слушатели, - воробьи собрались, - выпала прекрасная возможность наблюдать уникальное природное явление…
    Договорить ей не дали. Кто-то из воробьёв, набравшись храбрости, деловито заметил:
    - Летом тоже частенько наблюдается уникальное природное явление – снег. Это что же получается, дождь в летний зной умудрился замёрзнуть и поменять одно агрегатное состояние на другое?
    Не тот фрукт была ворона, чтобы её можно было сразить на лету умной фразой. Она каркнула, хотела с предосуждением, но вовремя передумала, получилось – одобрительно.
    - Как справедливо высказался кое-кто из слушателей, вода, проистекающая с неба, может менять своё физическое состояние. Этот процесс неуклонно неостановим.  Как и всё, происходящее вокруг.
    И снова, как умелый оратор-манипулятор, ворона замолчала на полуслове, поступила коварно и намеренно, дабы дать возможность немного пораскинуть маленькими воробьиными мозгами слушателям, чтобы таким вот незамысловатым плутовским манером показать авторитет её мысли, настроив слушателей на волну восприятия, внимательно ловивших её мудрые слова.
    Продолжая расхаживать, она внезапно оступилась – воробьи хором заверещали. Был ли то заранее продуманный шаг, неизвестно. Зато артистично, несколько карикатурно, та же игра на создаваемый образ, ворона изобразила падение. Вовремя сориентировалась, восстановила равновесие, взмахнув крыльями, и совершенно новым умудрённым неким действием взглядом посмотрела на притихших воробьёв. Те ждали продолжения, раскрыв широко клювики, и гадали, как расценить па вороны и стоит ли ждать продолжения клоунады.
    Ворона молчала. Выдерживая паузу. Говоря ею безмолвно, а чего вы ещё желали и вдруг заговорила, отчего воробьи облегчённо выдохнули и принялись слушать с большим вниманием.
    - Мне тут вспомнились строки, - ворона сама удивилась своему словесному антраша, - которые хочу любезно представить внимательной публике…
    Воробьи азартно затрепыхали крылышками, изображая бурные и продолжительные аплодисменты.
    - Автора не помню…
    Воробьиный восторг воспламенился ещё более прежнего.
    - Думаю, это и не важно.
    Послышалось одобрительное, сбивающее на писк чириканье.
    Ворона жеманно отвела в сторону взор.
   
                Слякоть на улице
                Дождь с полуночи льёт.
                Что за невезение,
                Когда удача придёт?
                Подслушала сплетни,
                Соседки шушукались меж собой:
                - Какой-то безумец последний
                Грош нищему вручил свой…

    Ворона замолчала. Тихо сидели воробьи.
    - Как любит говорить моя дальняя галльская родственница – антракт!

                Глебовский, 13 декабря 2022 г.   




                3. ВЕСНА, АНТРЕ!

               
    В силу неугомонности своей птичьей натуры, ворона слыла меж пернатого сообщества штучкой деятельной и, за редким исключением, редко унывающей.
    Как ни старались обстоятельства и факты, а также прочие инсинуации сломить, прогнуть её под себя, она яростно сопротивлялась. Потому что видела, во что превратились болтливые попугайчики, - о мухах, чьи мумии совками выбрасывались в мусорные вёдра речь не идёт, - попавшие в золотую клетку неволи: корма, хоть зоб забей, питьё – водичка специальная, обеззараженная круглосуточно, заботливые хозяева почистят пёрышки, помоют, расчешут, за загривком почешут, по спинке погладят. Только при таком жирном раскладе балаболистые волнистые попугайчики отчего-то быстро утрачивают способность краснобайствовать и заливаться хрустальным пением, остаётся умение свистеть по приказу хозяина, перья в клюв да весёлый свист, и начисто растворяется в неизвестности способность к репродукции, приводящая к катастрофическому вымиранию популяции. Ох, беда с этими любителями сытой жизни в неволе! Не учит их чужой пример, хотят на собственных перьях научиться! Сами-то они, - попугайчики и прочая несъедобная снедь, - над этим не задумываются. А зачем, спрашивается? За них всё продумали, рассчитали, внесли в распорядок: когда кормить, когда поить, - это наука целая, - когда дать витаминку, авитаминоз штука вредная, негоже брезговать витаминами, когда к доктору на плановый медосмотр свозить. Опять же в клетке! Кто ж его на волю выпустит?! Он же, болезный, умрёт от потери ориентации в пространстве! Потому – в клетке! Из неё на мир посмотреть и сделать вывод: в клетке лучше! Совсем болезные, точнее – облезлые, от рук отбились. Отдалились от матушки-природы, приняли кабальные условия поработителей. А ведь природа умна, как ни крути пернатые мозги, как ни выпрямляй извилины, ведь она им все эти прелести предоставляла, все эти разносолы. Нужно всего-то приложить минимум усилий. И не надо ждать витаминной щедрости хозяйской, этого добра в ягодах столько, начни перечислять – со счёту собьёшься.   
    Да… Такие вот мысли, нет-нет, вертелись в вороньей голове. Ничем и никем не прогнутая ворона имела право на собственное мнение.
    С вялым поэтическим воодушевлением, иного в сей природно-временной отрезок, когда льёт холодный дождь и расплываются зеркальными кляксами лужи, - птицы, подумать страшно, - зима по календарю, а тут нате вам презент от погоды: дождь и лужи – быть не могло. Так рассуждала сама с собой ворона, разместившись внутри квадратной пластиковой большой бутыли из-под питьевой воды, умелыми руками приспособленной под кормушку. А что, собственно говоря? Да ничего! Отверстие – внутрь пролезть легко. Уж с её-то богатым жизненным опытом и удивительными способностями к птичьей йоге, это раз каркнуть; так как пролезала успешно в отверстия куда как более диаметром мелкие. Внутри кормушки сносно. Что творится вокруг – видно, как на ладони (это уже чисто человеческое восклицание, их понабралась за долгую жизнь столь, что внукам хватит)!
    Капли стучат. Монотонно. Кап-кап… Ка-ап… Кап-кап-кап…
    Сухарики склевала и на том спасибо. Красота! День продержаться и ночь с грехом пополам перебедовать.
    Скучно вороне. Поговорить не с кем. Да просто перекинуться словцом. Воробьи, сквозняк им под хвост и сосульку в клюв, ретировались куда-то.
    Совсем, было, захандрила ворона. Стали глаза слипаться, взор гаснет, накатывает умиротворение. Сытое брюхо оно к тому и …
    Сон как веткой сухой из глаз прогнало! Возле дома напротив дерева с кормушкой из бутыли на голый куст, почти икебана среднерусской полосы, с гроздьями чёрно-серых сухих ягод приветвились воробьи, - вот уж кого вспомнишь, сразу появятся, - и давай ловко друг к дружке, чтобы теплее было, усаживаться.
    Ворона воспряла, есть кому баки забить, разогнать зимнюю скуку. Кинулась, наружу, но налетел, вражье семя, ветер, сыпанул горстью дробин дождя и так крутанул кормушку, её верёвочкой привязали к ветке, что весь мир завертелся в глазах вороны. Тут, миль пардон, не до воробьёв!
    Пока то, да сё, пока бутыль-кормушка остановилась, ворона обнаружила себя в крайне смешном положении: лапы широко расставлены, когтями впилась в пластиковое дно, крылья – разбросаны, в стенки кормушки упираются. Осмотрелась быстро ворона, никто не заметил её конфуза, успокоилась, никто не обратил на неё внимание. И тут она услышала, как воробьи переговариваются меж собой; не вся стайка, большинство таинственно молчит; первые двое справа.
    - Чир-чир-чир, - начал первый воробей.
    - Чир-чир, - подержал второй воробей.
    - Чир! Душа пламенно просит искупаться, - первый выпятил серую грудку и посмотрел на товарищей.
    - Чир-рик! Что-то я тебя не понимаю, - вертит головой второй. – Искупаться! Когда? Зимой?! Как так!
    - Чир, вот так, - распаляется первый. – Смотри за мной, делай, как я! – вспархивает с ветки, набирает высоту, плюхается в лужу, поднимает веер брызг и начинает бултыхаться, расплескивая воду крыльями.
    Ворона смотрит во все глаза, представив явно прелесть зимних водных процедур.
    - Святые птичьи мученики! – восклицает она. – Это что же такое он вытворяет!
    Братья-воробьи, с немым недоумением наблюдают за смельчаком с веток.
    Тому всё нипочём: продолжает резвиться в луже. Лужа растёт в размере, вода с дождём прибывает и от тающих сугробов бегут весёлые струйки.
    - Чир, красота! – восторгается первый.
    - Чир-рик! Была – не была! – в лужу торпедой влетает второй воробей.
    Плещутся смельчаки, зима им не зима, дождь – не дождь.
    - Безумцы! – про себя сокрушается ворона, - хотя кто-то однажды правильно заметил: безумству храбрых поём мы песню… Ой, куда мир катится…
    - Чир, ох, лепота! – не прерывает купания первый. – Ну, чем не целебные купания, закалка.
    - Чи-ир, ох, занятнее, чем весной, - подпевает второй.
    Сидевшие доселе с вековым безразличием к происходящему браться-воробьи всполошились:
    - Эй, чир, там в луже! Зима, чай, на дворе! Заканчивайте дурить-резвиться! Не ровен час, клювики инеем покроются!
    Эти слова взбодрили отважных купальщиков-моржей.
    - Клювики! В инее! Ерунда!
    - Ерунда! – ужаснулась ворона, и вибрирующая тошнота подкатила к зобу. Мыслей в голове не было. Но и те, что остались, начали испаряться. 
    - Сунем под крылышко – вмиг отогреются, - гоголем ходит по луже первый воробей.
    - Лишь бы резко морозцем воду не прихватило, - не отстаёт второй воробей.
    Серое равнодушное небо ощерилось и щедро сыпануло пригоршню дождя.
   - Вот, гостил в прошлом году у родственников в Баден-Бадене, - вещает первый, - познакомился с одной милой воробьихой-немкой…
    - Чир, вот не думал, чир, - растерянно молвит второй, - что ты владеешь немецким, чир!
    - Глупости, чир! Язык любви повсюду одинаков.
    - Язык любви! – ворона едва впала в прострацию и почти впечаталась лбом в стенку кормушки. – Надо же…
    - Так и знал, чир, ты выпутаешься из любой ситуации, - говорит второй.
    - Я, чир, - такой!
    - Что же было дальше? Чем всё кончилось? Всё срослось как надо?
    - Больше! – взмахивает крылышками первый. – Намного больше!
    - Больше! – второй едва не теряет сознание. – Расскажи, чир, умоляю, не упусти подробностей!
    - Как говорят мои немецкие друзья и родня – зер гут, но тут вмешался Рок!
    - Рок? – не верит второй.
    - Он самый, - кивает первый.
    - Как, чир, так! Рандеву прервала кошка?
    - Хуже!
    - Дикая?!
    - Нет, чир, нич-чего хуже дикой кошки, чем, чир, дикий соперник!
    - Он вызвал на дуэль? – почти теряет дар речи второй.
    - Соперник! Дуэль! Держи клюв шире! – усмехнулась ворона.
    Никто ворону не услышал. Высказанные вслух мысли заглушил грохот крыльев. В лужу приводнилась пара-тройка голубей. Они начали с важным видом смотреть на воробьёв, затем своей массой начали теснить их из лужи на периферию, туда, где мельче. Голубиная экспансия воробьёв не смутила. Они начли гневно что-то доказывать и отстаивать.
    Перевес сил был на стороне голубей, к ним присоединились ещё четверо. Плотной стеной они попёрли на воробьёв.
    Быть бы беде, несдобровать тут было бы нашим отважным купальщикам, если бы к ним на помощь не поспешили братья-воробьи, сбросив сонливость и равнодушие, поспешили на помощь.
    - Вот это уже интереснее! – наблюдавшая за развитием ситуации ворона уселась удобнее. – Кар, очень интереснее!
    Между двумя стаями пернатых оппонентов возник конфликт. И… как и полагалось, завязалась жестокая битва. Хлопали крылья. Щёлкали клювы. Летели перья. Разлетались брызги воды. Слышались подбадривающие крики с обеих сторон.
    Ворона, умудрённая долгой жизнью, наблюдала за птичьим побоищем. Перевес одной стороны плавно перетекал к другой. Одни атаковали. Другие контратаковали.
    Ещё некоторое время ворона наблюдала, съедаемая интересом, чья возьмёт. Когда стало ясно, что победит дружба, вылезла кряхтя из пластикового убежища. Переместилась на сук.
    - Прошло время настоящих героев! – изрекла она. – Минуло время настоящей непогоды. Куда ни кинь взор, повсюду сплошной нигилизм.
    Успокоившиеся противники совместно ходили по луже, пили воду, жали лапки.
    - Не то, - заключила ворона. – Не то.
    Она помолчала и произнесла с сарказмом:
    - Декабрь?! Зима?! Ха! Весна, ау, ты где? Антре…

                Глебовский, 27 декабря 2022 г.