Я хожу по пустым коридорам с серыми облезлыми стенами, краска потрескалась и облупилась, с потолка осыпается штукатурка, на полу старый продранный линолеум. Окна такие грязные, что сквозь них ничего не видно, все они закрыты и не открываются, воздух здесь неживой и как будто неживший.
В этих коридорах нет дверей, стены поглотили их, зачем здесь двери; окна еще есть, но стены скоро поглотят и их, эти стены хотят быть всем, что есть.
В одном из тупиков стоит почему-то елка с полуосыпавшейся рыжеватой хвоей. Вместо новогодней гирлянды на нее намотана колючая проволока, вместо украшений на петлях из грязного бинта висят большие гайки. Зачем здесь елка, ведь Новый год был так давно, и разве здесь может быть что-то новое, эти стены хотят быть всем, что есть, скоро коридоры сольются в один коридор без дверей и окон, в бесконечный беспросветный тоннель, освещенный только - но слишком страшно думать о том, что будет освещать его.
Я снимаю с ветки одну из гаек и бросаю в закрытое окно. Стекло разбивается, за ним живой дышащий туман, где-то там, неважно, далеко или близко, живое небо и живая земля.
Я взбираюсь на подоконник. Земля, наверное, очень далеко. От окна тянется куда-то в туман ржавая труба. Я выхожу из окна и иду, шатаясь, по трубе, я буду идти по ней куда бы она ни вела, все лучше, чем облезлые серые стены и грязные окна, сквозь которые ничего не видно.