Эмма Орци
СТАРИК В УГЛУ
ГЛАВА XIV.
ЭДИНБУРГСКАЯ ТАЙНА
Старику в углу ланч пришёлся не по вкусу. Мисс Полли Бёртон видела, что он явно о чём-то думает, потому что до того, как произнести первое слово, он долго возился с верёвкой, действуя девушке на нервы.
– Вы когда-нибудь испытывали подлинную симпатию к преступнику или вору? – внезапно спросил Старик.
– Кажется, только один раз, – ответила она, – и потом, я не совсем уверена, что несчастная женщина, вызвавшая у меня сочувствие, действительно была преступницей, какой вы её изобразили.
– Вы имеете в виду героиню происшествия в Йорке? – вежливо отозвался Старик. – Я знаю, что в тот раз вы изо всех сил старались дискредитировать единственно возможную версию этого таинственного убийства – версию, принадлежащую мне. Я также уверен, что в настоящий момент вы придерживаетесь того же мнения, что и полиция, в вопросе о том, кто убил и ограбил бедную леди Дональдсон на Шарлотт-сквер в Эдинбурге, однако по-прежнему готовы игнорировать мои аргументы и не верить в мою версию. Таков склад ума женщины-журналистки.
– Если у вас появилась очередная небылица, объясняющая этот невероятный случай, – отпарировала мисс Полли, – я, конечно, не поверю в неё. И, безусловно, если вы собираетесь вызвать у меня сочувствие к Эдит Кроуфорд, то заверяю вас, что вы не добьётесь успеха.
– Ну, я не стану утверждать, что именно таково моё намерение. Вижу, что вас заинтересовало это дело, но позволю предположить, что вы не помните всех обстоятельств. Поэтому прошу прощения, если повторю то, что вам и так известно. Если вы хоть раз бывали в Эдинбурге, то наверняка слышали о банке Грэма, и мистер Эндрю Грэм, нынешний глава предприятия, несомненно, является одним из самых выдающихся представителей «современных Афин» (52).
Старик в углу вытащил из бумажника несколько фотографий и положил их перед девушкой, а затем указал на них длинным костлявым пальцем:
– Вот, – сказал он, – мистер Эльфинстон Грэм, старший сын, типичный молодой шотландец, а это – Дэвид Грэм, младший сын.
Полли присмотрелась к последней фотографии и увидела перед собой молодое лицо, на котором, казалось, оставила свой отпечаток какая-то непреходящая грусть. Лицо было изящным и худым, черты его – узкими, а глаза выглядели неестественно большими и выпуклыми.
– Он был уродлив (53), – прокомментировал Старик в углу, отвечая на мысли девушки, – и поэтому стал предметом жалости и даже отвращения у большинства своих друзей. В эдинбургском обществе много сплетничали о его психическом состоянии; разум мистера Дэвида, по словам близких друзей Грэмов, был решительно расстроен. В любом случае его жизнь, по моему мнению, была очень печальной: он потерял мать в младенчестве, а отец, как ни странно, испытывал к сыну почти непреодолимую неприязнь.
Вскоре каждому стало известно о печальном положении Дэвида Грэма в родном доме, а также о большой любви, которую к нему питала его крёстная мать, леди Дональдсон, сестра мистера Грэма.
Вдова сэра Джорджа Дональдсона, знаменитого винодела, была очень богатой, но явно эксцентричной. Не так давно она потрясла всю семью – твёрдых пресвитериан – объявив о намерении принять римско-католическую веру, а затем уединиться в монастыре Святого Августина, находящемся в девонширском Ньютонском аббатстве.
Она обладала единоличным и абсолютным контролем над огромным состоянием, завещанным ей любящим мужем. Безусловно, никто не воспрепятствовал бы ей подарить это состояние девонширскому монастырю, если б вдруг у неё возникло такое желание. Но, очевидно, у леди Дональдсон были другие намерения.
Я ведь говорил вам, как она любила своего уродливого крестника, помните? Будучи воплощением эксцентричности, она завела себе множество увлечений. Одной из её навязчивых мыслей стала непоколебимая решимость увидеть – до того, как отрешиться от этого мира – счастливо женатого Дэвида Грэма.
Так вот, Дэвид Грэм, безобразный, уродливый, полусумасшедший, отчаянно влюбился в мисс Эдит Кроуфорд, дочь покойного доктора Кроуфорда из Принс-Гарденс. Однако юная леди, вероятно – скорее, почти наверняка – боялась Дэвида Грэма, на которого примерно в это время напала угрюмость, но леди Дональдсон с характерной для неё твёрдостью, похоже, решила растопить сердце мисс Кроуфорд по отношению к несчастному племяннику.
2 октября прошлого года на семейной вечеринке, устроенной мистером Грэмом в собственном прекрасном особняке на Шарлотт-сквер, леди Дональдсон открыто объявила о желании передать своему племяннику Дэвиду Грэму определённое имущество, деньги и акции общей стоимостью 100 000 фунтов, а также великолепные бриллианты стоимостью 50 000 фунтов как подарок для жены упомянутого Дэвида. Кейт Мак-Финли, адвокат с Принс-стрит, получил на следующий день инструкции для составления необходимой дарственной, которую леди Дональдсон обязалась подписать в день свадьбы крестника.
Неделей позже в газете «Скотсмен» появилась следующая заметка:
«Вскоре состоится бракосочетание между Дэвидом, младшим сыном Эндрю Грэма, эсквайра, Шарлотт-сквер, Эдинбург, и Донакирк, Пертшир, и Эдит Лиллиан, единственной дочерью покойного доктора Кеннета Кроуфорда из Принс-гарденс».
В эдинбургском обществе раздавались громкие и разнообразные комментарии по поводу предстоящего брака, и в целом – далеко не дружелюбные по отношению к упомянутым семьям. Шотландцы – не особенно сентиментальная раса, но такая очевидность покупки, продажи и торговли, составлявших сущность этого брака, возмущала шотландское рыцарство до глубины души.
Напротив, три человека, более всего заинтересованные в происходившем, казались совершенно удовлетворёнными. Дэвид Грэм изменился в лучшую сторону; угрюмость исчезла, он забыл о своих странных привычках и диких манерах и стал нежным и ласковым от свалившегося на него великого и неожиданного счастья. Мисс Эдит Кроуфорд заказала себе приданое и беседовала о бриллиантах с друзьями, а леди Дональдсон только и ждала завершения брака – осуществления заветного желания её сердца – прежде чем окончательно уйти из мира, примирившись с ним и с собой.
Дарственный акт был готов к подписанию в день свадьбы, назначенной на 7 ноября, и леди Дональдсон временно поселилась в доме своего брата на Шарлотт-сквер.
23 октября мистер Грэм устроил большой бал, вызвавший особый интерес, поскольку по этому случаю леди Дональдсон настояла на том, чтобы будущая жена Дэвида надела чудесные бриллианты, которым вскоре предстояло перейти в её собственность.
Они были воистину великолепны и придали величавой красоте мисс Кроуфорд совершенство. Бал имел блестящий успех, последний гость ушёл в четыре утра. На следующий день все только и говорили о бале. А 25 октября Эдинбург, развернув последние выпуски утренних газет, содрогнулся, узнав, что леди Дональдсон найдена убитой в своей комнате, а знаменитые бриллианты украдены.
Едва очаровательный маленький город оправился от этого кошмарного потрясения, как газеты приготовили для своих читателей очередную бросавшую в дрожь новость.
Все шотландские и английские газеты загадочно намекали на «поразительные сведения», полученные фискальным прокурором (54), и на «предстоящий сенсационный арест».
И наконец, ошеломлённые и ужаснувшиеся жители Эдинбурга узнали, что «сенсационный арест» – не что иное, как арест мисс Эдит Кроуфорд за убийство и грабёж, настолько дерзкие и гнусные, что невозможно было поверить, будто молодая леди, рождённая и воспитанная в лучших слоях общества, могла быть виновна в столь ужасном преступлении – а тем более казнена за его совершение. Её арестовали в Лондоне в отеле «Мидланд» и доставили в Эдинбург, где допросили в суде и отказались освободить под залог.
ГЛАВА XV.
БЕЗВЫХОДНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ
– Спустя немногим более двух недель Эдит Кроуфорд должным образом предстала перед Высшим уголовным судом. На предварительном следствии она объявила себя невиновной, и её защиту поручили сэру Джеймсу Фенвику, одному из самых выдающихся адвокатов в коллегии по уголовным делам.
– Как ни странно, – продолжил Старик в углу, немного помолчав, – общественное мнение с самого начала категорически настроилось против обвиняемой. Публика вела себя по-детски, совершенно безответственно и нелогично. Она утверждала: коль скоро мисс Кроуфорд была готова вступить в брак с полусумасшедшим, уродливым существом ради 100 000 фунтов, она должна быть в равной степени готова убить и ограбить старуху ради драгоценностей стоимостью 50 000 фунтов, избавляясь от бремени столь нежелательного мужа.
Возможно, общее сочувствие, которое испытывали в обществе к Дэвиду Грэму, было во многом связано с недоброжелательным отношением к обвиняемой. Дэвид Грэм из-за жестокого и подлого убийства потерял своего лучшего – если не единственного – друга. И одновременно – большое состояние, которое леди Дональдсон намеревалась передать ему.
Дарственная так и не была подписана, и огромное богатство старушки вместо того, чтобы обогатить любимого племянника, распределили – поскольку леди Дональдсон не оставила завещания – среди её законных наследников. И в качестве кульминации этого длинного печального повествования Дэвиду Грэму пришлось наблюдать, как девушку, которую он любил, обвинили в ужасном преступлении, которое лишило самого Дэвида и друга, и состояния.
Поэтому эдинбургское общество с явным трепетом праведного удовлетворения увидело эту «корыстную девушку» в столь ужасном положении.
Я был безмерно заинтересован в этом деле и поехал в Эдинбург, чтобы хорошо разглядеть главных действующих лиц захватывающей драмы, которой предстояло там развернуться.
Мне удалось – как и почти всегда – занять место в одном из первых рядов. Не успел я удобно устроиться, как узница в тёмной траурной одежде появилась в зале суда и, сопровождаемая двумя полицейскими, заняла своё место на скамье подсудимых. Сэр Джеймс Фенвик очень тепло пожал ей руку, и я слышал, как он утешал её.
Суд длился шесть дней, в течение которых допросили более сорока человек со стороны обвинения и столько же – со стороны защиты. Но наиболее интересными свидетелями, безусловно, оказались два врача, горничная Тремлетт, Кэмпбелл, ювелир с Хай-стрит, и Дэвид Грэм.
Конечно, предстояло изучить множество медицинских доказательств. Бедную леди Дональдсон нашли с шёлковым шарфом, туго обвязанным вокруг шеи, и на её лице даже неопытным глазом явственно читались все признаки удушения.
Затем вызвали Тремлетт, личную горничную леди Дональдсон. Детально опрошенная адвокатом Короны, она дала отчёт о бале на Шарлотт-сквер 23-го числа и о том, какие драгоценности были на мисс Кроуфорд.
«Я помогла мисс Кроуфорд украсить волосы тиарой, – рассказывала она, – и миледи сама надела два ожерелья на шею мисс Кроуфорд. А также красивые броши, браслеты и серьги. В четыре часа утра, когда бал закончился, мисс Кроуфорд вернула драгоценности обратно в комнату хозяйки. Миледи уже укладывалась спать, и я потушила электрический свет, собираясь уходить. Горела только одна свеча, стоявшая рядом с кроватью.
Мисс Кроуфорд сняла все драгоценности и попросила у леди Дональдсон ключ от сейфа, чтобы спрятать их. Миледи дала ей ключ и сказала мне: «Можете ложиться, Тремлетт, вы должно быть, смертельно устали». Я обрадовалась, потому что на ногах от усталости не держалась. Я пожелала спокойной ночи миледи, а также мисс Кроуфорд, которая раскладывала драгоценности. Уже выходя из комнаты, я услышала, как леди Дональдсон спросила: «Всё в порядке, моя дорогая?» Мисс Кроуфорд ответила: «Я всё аккуратно разложила по местам».
Отвечая сэру Джеймсу Фенвику, Тремлетт сообщила, что леди Дональдсон всегда носила ключ от сейфа с драгоценностями на ленте на шее, как и в последний день своей жизни.
«Вечером 24-го, – продолжила она, – леди Дональдсон по-прежнему выглядела усталой и поднялась в свою комнату сразу после ужина, когда семья ещё сидела в столовой. Она приказала мне уложить ей волосы, затем надела халат и уселась в кресло с книгой. Она сказала мне, что испытывает необъяснимые расстройство и волнение.
Однако она не хотела, чтобы я осталась сидеть с ней, поэтому я подумала, что лучшее, что можно сделать – передать мистеру Дэвиду Грэму, что её светлость в нерадостном расположении духа. Её светлость очень любила мистера Дэвида; её всегда радовало, когда он находился рядом с ней. Затем я ушла в свою комнату, и в половине девятого меня вызвал мистер Дэвид. Он сказал: «Ваша хозяйка никак не может успокоиться. На вашем месте я бы примерно через час просто пошёл и послушал у её двери, а если она не легла спать, я бы остался с ней, пока она не заснёт». Около десяти часов я последовала совету мистера Дэвида и прислушалась, что творится за дверями её светлости, однако в комнате было тихо, и, решив, что её светлость уже заснула, я вернулась в постель.
На следующее утро в восемь часов, когда я принесла госпоже чай, то увидела её лежавшей на полу, бедное милое лицо было багровым и искажённым. Я закричала, прибежали другие слуги. Мистер Грэм запер дверь и послал за доктором и полицией».
Бедная женщина, казалось, держалась из последних сил. Как ни расспрашивал её сэр Джеймс Фенвик, ей больше нечего было сказать. В последний раз она видела свою хозяйку живой в восемь часов вечера 24-го числа.
«А когда вы слушали у её дверей в десять часов, – спросил сэр Джеймс, – то пытались её открыть?»
«Да, но она была заперта», – ответила Тремлетт.
«Леди Дональдсон обычно запирала спальню на ночь?»
«Почти всегда».
«А утром, когда вы принесли чай?»
«Дверь была открыта. Я вошла, не задерживаясь».
«Вы совершенно уверены?» – не отступал сэр Джеймс.
«Клянусь», – торжественно заявила женщина.
После этого несколько домочадцев мистера Грэма сообщили нам, что мисс Кроуфорд 24-го числа присутствовала на полуденном чаепитии на Шарлотт-сквер и поставила всех в известность о том, что уезжает в Лондон вечерним почтовым поездом, намереваясь пройтись по магазинам. И старший мистер Грэм, и Дэвид пытались убедить её остаться на ужин, а затем уехать в 21.10 со станции «Каледония». Однако мисс Кроуфорд отказалась, напомнив, что всегда предпочитала уезжать со станции «Уэверли»(55), которая располагается ближе к её жилью, и, кроме того, ей ещё предстоит написать много писем.
Вопреки этим сведениям, поздним вечером два свидетеля видели обвиняемую на Шарлотт-сквер. Она несла явно тяжёлую сумку и шла к станции «Каледония».
Но самый волнующий момент в нашумевшем судебном процессе наступил на второй день, когда Дэвид Грэм, выглядевший невероятно больным, неухоженным и измождённым, вошёл в ложу для дачи показаний. При виде него публика разразилась сочувственными вздохами, относившимися ко второй – возможно, сильнее других пострадавшей – жертве трагедии на Шарлотт-сквер.
Дэвид Грэм, отвечая на вопросы адвоката Короны, рассказал о своей последней беседе с леди Дональдсон.
«Тремлетт сказала мне, что та выглядела встревоженной и расстроенной, и я поднялся к ней поболтать; вскоре она приободрилась и...»
Здесь несчастный молодой человек заметно заколебался, но через некоторое время продолжил с очевидным усилием:
«Она говорила о моём браке и о будущем подарке. Она сказала, что бриллианты будут принадлежать моей жене, а затем – дочери, если такая родится. А также жаловалась, что мистер Мак-Финли чрезмерно щепетильно подготовил дарственный акт, и поэтому, как ни прискорбно, но 100 000 фунтов не могли просто перейти из её рук в мои без всякой лишней суеты.
Я беседовал с ней около получаса, а затем оставил её, так как мне показалось, что её одолевает сон; но я посоветовал горничной прислушаться у дверей примерно через час».
На несколько мгновений в суде воцарилась глубокая тишина, которая мне показалась чуть ли не наэлектризованной. Следующий вопрос, заданный адвокатом Короны свидетелю, как будто витал в воздухе ещё до появления на свет:
«Вы были обручены с мисс Эдит Кроуфорд, не так ли?»
Можно было скорее почувствовать, чем услышать, почти беззвучное «Да», сорвавшееся со сжатых губ Дэвида Грэма.
«При каких обстоятельствах это помолвка была разорвана?»
Сэр Джеймс Фенвик уже поднялся в знак протеста, но Дэвид Грэм заговорил первым:
«Я не думаю, что мне стоит отвечать на этот вопрос».
«Тогда я изложу его в другой форме, – вежливо произнёс адвокат Короны, – против которой мой учёный друг не сможет возразить. Получили ли вы 27 октября письмо от обвиняемой, в котором она желала, чтобы её освободили от обещанного вам брака?»
И снова Дэвид Грэм отказался отвечать, и вопрос адвоката повис в воздухе; но все присутствовавшие в аудитории – и присяжные, и юристы – прочли на бледном лице и в огромных печальных глазах Дэвида Грэма зловещее «Да!», не достигнувшее его дрожавших губ.
ГЛАВА XVI.
«ВИНА НЕ ДОКАЗАНА»
– Нет никаких сомнений, – продолжал Старик в углу, – что слабое сочувствие, вызванное в общественном мнении ужасным положением молодой девушки, угасло в тот момент, когда Дэвид Грэм покинул ложу для свидетелей на второй день суда. Виновна ли Эдит Кроуфорд в убийстве или нет, но бессердечность, с которой она согласилась на брак с уродливым любимым, а затем бросила его, настроила всех против неё.
Не кто иной, как мистер Грэм-старший первым сообщил фискальному прокурору о том, что обвиняемая написала Дэвиду из Лондона о разрыве помолвки. Эти сведения, несомненно, привлекли внимание к мисс Кроуфорд, и вскоре полиция представила доказательства, которые привели к её аресту.
И последняя сенсация произошла на третий день, когда дал показания мистер Кэмпбелл, ювелир с Хай-стрит. Он заявил, что 25 октября в его магазин пришла дама и предложила купить у неё пару бриллиантовых серёжек. Торговля шла очень плохо, и он отказался от сделки, хотя дама, казалось, была готова расстаться с серёжками за чрезвычайно низкую сумму, если учитывать красоту камней.
Фактически, именно из-за этого очевидного желания со стороны дамы продать драгоценности за любую цену он наблюдал за ней более пристально, чем во всех других случаях. И нынче был готов поклясться, что дама, предлагавшая ему бриллиантовые серьги, в настоящее время сидела на скамье подсудимых.
Уверяю вас: когда прозвучало это недвусмысленно осуждающее свидетельство, в переполненном зале можно было услышать падение булавки на пол. И только девушка на скамье подсудимых оставалась спокойной и невозмутимой. Напоминаю: в течение двух дней мы слышали доказательства, подтверждавшие, что старый доктор Кроуфорд умер, оставив свою дочь без гроша в кармане, что в отсутствие матери её воспитывала тётка, готовившая сироту к участи гувернантки – чем и занималась мисс Кроуфорд в течение нескольких лет – и что никто из её друзей даже не предполагал, что у неё имеются бриллиантовые серьги-солитёры.
Обвинение определённо выложило козырной туз, но сэр Джеймс Фенвик, в течение всего дня, казалось, не проявлявший особого интереса к процессу, внезапно поднялся с места, и я сразу понял, что он намерен вытащить джокера из рукава. Невероятно худой и высокий, с клювообразным носом, он всегда производит впечатление, когда серьёзно берётся за свидетеля. На этот раз он решил вовсю отыграться, мгновенно сбив спесь с напыщенного коротышки-ювелира.
«Итак, мистер Кэмпбелл сделал в своей книге особую запись о визите этой дамы?»
«Нет».
«Установил ли он каким-либо иным способом, когда это посещение действительно имело место?»
«Нет, но…»
«Какая запись об этом визите существует?»
У мистера Кэмпбелла не имелось никакой записи. И после примерно двадцати минут перекрёстного допроса ему пришлось признать, что в то время он мало думал о беседе с этой дамой, и уж точно не в связи с убийством леди. Дональдсон, пока не прочитал в газетах об аресте молодой женщины.
Затем он обсудил этот вопрос со своим клерком, и вместе они твёрдо вспомнили, что некая дама принесла на продажу несколько красивых серёжек в день, которому полагалось быть следующим после убийства. Если сэр Джеймс Фенвик поставил себе цель дискредитировать этого ключевого свидетеля, он, безусловно, добился своего.
Вся напыщенность слетела с мистера Кэмпбелла, он взволновался, затем вышел из себя, затем окончательно растерялся. После чего ему разрешили покинуть суд, а сэр Джеймс Фенвик, вернувшись на своё место, стал ждать, как стервятник, новой поживы.
Следующей целью стал клерк мистера Кэмпбелла, который при опросе фискальным прокурором полностью подтвердил показания своего работодателя. В Шотландии ни один свидетель не присутствует в суде при показаниях другого, и мистер Макфарлейн, клерк, поэтому был совершенно не готов к ловушкам, приготовленным для него сэром Джеймсом Фенвиком. Он влетел в них на полном ходу, и выдающийся адвокат вывернул его наизнанку, как перчатку.
Мистер Макфарлейн не терял самообладания – для этого он был слишком скромен – но попал в безнадёжное болото спутанных воспоминаний. Покидая ложу для дачи показаний, он совершенно не был уверен в точной дате визита дамы с бриллиантовыми серьгами.
– Осмелюсь заметить, – хихикнул Старик в углу, – что большинству присутствующих перекрёстный допрос сэра Джеймса Фенвика показался совершенно неуместным. Как мистер Кэмпбелл, так и его клерк были готовы поклясться, что беседовали по поводу бриллиантовых серёг с дамой, в чьей идентичности с обвиняемой полностью уверены, и для случайного наблюдателя вопрос о времени или даже дне, когда эта беседа состоялась, мало что мог изменить в отношении главной проблемы, стоявшей перед судом.
Но я в мгновение ока полностью осознал всю тактику защиты, избранную сэром Джеймсом Фенвиком. Когда мистер Макфарлейн – вторая жертва язвительного языка выдающегося адвоката – покинул ложу для дачи показаний, я смог прочитать, как в книге, всю историю этого преступления, понять ход расследования и ошибки, совершённые сначала полицией, а потом и прокурором.
Сэр Джеймс Фенвик, конечно, знал об этом не хуже меня, и ткнул пальцем в каждый промах, разрушая – как ребёнок, подувший на карточный домик – все строительные леса, возведённые обвинением.
Итак, первый пункт: мистер Кэмпбелл и мистер Макфарлейн отождествили обвиняемую с дамой, которая в некий момент – так и не уточнённый – пыталась продать пару бриллиантовых серёг. Сэр Джеймс вызвал множество свидетелей, чтобы доказать, что 25-го, на следующий день после убийства, обвиняемая находилась в Лондоне, а накануне магазин мистера Кэмпбелла закрылся задолго до того, как домочадцы в последний раз видели леди Дональдсон. Очевидно, ювелир и его клерк встречались с какой-то другой женщиной, которую их живое воображение заставило принять за обвиняемую.
Затем возник ключевой вопрос времени. Мистер Дэвид Грэм, очевидно, был последним, кто видел леди Дональдсон живой. Он разговаривал с ней не позднее 20.30. Сэр Джеймс Фенвик вызвал двух носильщиков со станции Каледония. По их заявлениям, мисс Кроуфорд села в вагон первого класса поезда в 21.10 за несколько минут до его отправления.
«Мыслимо ли, – возражал сэр Джеймс, – что в течение получаса обвиняемая – молодая девушка – могла тайком проникнуть в дом в то время, когда ещё никто не спит, задушить леди Дональдсон, взломать сейф и унести драгоценности? Мужчине – опытному грабителю – не составило бы труда, но я утверждаю, что обвиняемая физически не способна на такой подвиг.
Что касается расторжения помолвки, – продолжал с улыбкой видный адвокат, – это, конечно, может показаться немного бессердечным, но бессердечие не является преступлением в глазах закона. Обвиняемая заявила: когда она писала мистеру Дэвиду Грэму, разрывая помолвку, то ничего не слышала об Эдинбургской трагедии.
Лондонские газеты сообщали о преступлении очень кратко. Обвиняемая была занята покупками; она ничего не знала об изменившемся положении мистера Дэвида Грэма. И разрыв помолвки ни в коем случае не являлся доказательством того, что обвиняемая подобным гнусным образом завладела драгоценностями».
– Конечно, я не в состоянии, – сконфуженно вздохнул Старик в углу, – дать вам хоть какое-то представление о красноречии и мастерской логике знаменитого адвоката. Как и меня, всех поразило, что он поставил во главу угла тот факт, что против обвиняемой нет абсолютно никаких доказательств.
Как бы то ни было, результатом того знаменательного судебного процесса стал вердикт: «Вина не доказана» (56). Присяжные отсутствовали сорок минут, и, похоже, в уме каждого из них осталось, несмотря на аргументы сэра Джеймса, твёрдо укоренившееся убеждение – назовите его, если хотите, инстинктом – что Эдит Кроуфорд покончила с леди Дональдсон, чтобы завладеть украшениями, и что, несмотря на многочисленные противоречия в показаниях самовлюблённого ювелира, она действительно предложила ему часть драгоценностей на продажу. Но для осуждения не было достаточных доказательств, и сомнения сыграли в пользу обвиняемой.
Я слышал, как англичане утверждали, что в Англии её бы повесили. Лично я сомневаюсь в этом. И думаю, что английское жюри присяжных, не имеющее судебной лазейки «Вина не доказана», было бы обязано оправдать мисс Кроуфорд. Как по-вашему? (57)
;
ГЛАВА XVII.
НЕОПРОВЕРЖИМЫЕ ФАКТЫ
Повисла пауза, потому что Полли ответила не сразу, а Старик продолжал завязывать немыслимые узлы на своей верёвке. Затем мисс Бёртон тихо произнесла:
– Я думаю, что соглашусь с теми англичанами, которые считают, что английское жюри присяжных осудило бы её... Я не сомневаюсь, что она виновна. Но, возможно, не сама совершила этот ужасный поступок. Кто-то из дома на Шарлотт-сквер мог быть её сообщником; он убил и ограбил леди Дональдсон, а Эдит Кроуфорд ждала снаружи, пока ей передадут драгоценности. Дэвид Грэм ушёл от крёстной в 20.30. Если сообщником был кто-то из прислуги, у него или неё имелось достаточно времени для любых мерзостей, и Эдит Кроуфорд вполне могла успеть на поезд в 21:10 от станции Каледония.
– Тогда кто, по вашему мнению, – саркастически спросил Старик, склонив забавную птичью голову набок, – пытался продать бриллиантовые серьги ювелиру, мистеру Кэмпбеллу?
– Эдит Кроуфорд, конечно, – торжествующе возразила Полли. – И он, и его клерк – оба узнали её.
– И когда же она пыталась продать им серьги?
– Ах, это то, что я не совсем понимаю, и здесь, на мой взгляд, кроется единственная загадка случившегося. 25-го мисс Кроуфорд определённо находилась в Лондоне, и маловероятно, что она вернулась в Эдинбург, чтобы избавиться от драгоценностей там, где их легче всего отследить.
– Маловероятно, конечно, – сухо согласился Старик.
– И, – добавила девушка, – за день до отъезда в Лондон леди Дональдсон была жива.
– А теперь ответьте, – внезапно перебил Старик, глядя с комическим самодовольством на красивый узел, который только что завязал своими длинными пальцами, – какое отношение этот факт имеет к предыдущему?
– Абсолютно никакого! – выпалила Полли.
– Увы, – вздохнул он с комической важностью. – Мои попытки обучить вас, кажется, не улучшили ваши способности к рассуждению. Вы ничуть не лучше полиции. Леди Дональдсон ограблена и убита, и вы сразу же утверждаете, что её ограбил и убил один и тот же человек.
– Но…– возразила Полли.
– Никаких «но», – отмахнулся Старик, волнуясь всё сильнее и сильнее. – Посмотрите, как всё просто. Однажды вечером Эдит Кроуфорд надевает бриллианты, а затем приносит их обратно в комнату леди Дональдсон. Помните показания горничной? Леди Дональдсон спросила: «Всё в порядке, моя дорогая?» Простой вопрос, полностью проигнорированный обвинением. Но что он означал? То, что леди Дональдсон, задав этот вопрос, не видела своими глазами, вернула ли Эдит Кроуфорд драгоценности.
– То есть вы хотите уверить...
– Я никогда не уверяю, – нетерпеливо прервал Старик. – Я констатирую неоспоримые факты. Эдит Кроуфорд, намеревавшаяся украсть драгоценности, сразу же присвоила их, пользуясь открывшейся возможностью. С какой стати ей выжидать? Леди Дональдсон – в постели, а Тремлетт, горничная – ушла.
На следующий день, а именно 25-го числа, она пытается продать пару серёг мистеру Кэмпбеллу, но терпит неудачу и отправляется в Лондон, где для этого имеется больше шансов (58). Сэр Джеймс Фенвик не посчитал желательным вызвать свидетелей, чтобы доказать установленные мной с тех пор факты: 27 октября, за три дня до ареста, мисс Кроуфорд уехала в Бельгию и на следующий день вернулась в Лондон. Несомненно, бриллианты леди Дональдсон, вынутые из оправы, в этот момент спокойно отдыхают в Бельгии, а деньги, вырученные от их продажи, надёжно хранятся в бельгийском банке.
– Но тогда – кто убил леди Дональдсон и почему? – выдохнула Полли.
– Не догадываетесь? – вежливо поинтересовался Старик. – Разве я недостаточно ясно изложил вам дело? Мне оно кажется совсем простым. Вспомните дерзость и жестокость убийства. Подумайте о том, кто, не будучи вором, тем не менее, имел бы самые сильные из всех мотивов, чтобы оградить воровку от последствий её собственного проступка. Да! и от властей тоже – поскольку представлялось совершенно нелогичным, более того, невозможным, чтобы он был сообщником мисс Кроуфорд.
– Но ведь...
– Подумайте об удивительной натуре, изуродованной как морально, так и физически – знаете ли вы, как чувствуют подобные люди? В тысячу раз сильнее, чем уравновешенные и прямые личности в повседневной жизни. А затем представьте себе эту натуру, столкнувшуюся лицом к лицу с подобной ужасной проблемой.
Неужели вы думаете, что такой человек станет колебаться хоть мгновение, прежде чем совершить преступление, чтобы спасти любимую от последствий её поступка? Имейте в виду, я ни на мгновение не утверждаю, что Дэвид Грэм имел какое-либо намерение убить леди Дональдсон. Тремлетт сообщает ему, что хозяйка выглядит беспокойной и расстроенной; он идёт к ней в комнату и обнаруживает: она выяснила, что её ограбили. И, естественно, подозревает Эдит Кроуфорд, вспоминая события прошлого вечера и, вероятно, выражает свои чувства Дэвиду Грэму и угрожает немедленным уголовным преследованием, скандалом – сами можете представить.
Повторяю ещё раз: осмелюсь заявить, что он не хотел её убивать. Скорее всего, просто пытался запугать. Врач, заявивший о внезапной сердечной недостаточности, несомненно, был прав. А теперь вообразите раскаяние Дэвида Грэма, его ужас и его страх. Пустой сейф, вероятно, навёл его на мысль о мрачной картине грабежа и убийства, которую он устроил, чтобы обеспечить себе безопасность.
Но вспомните: никто не заметил, что злоумышленник тайно входил или выходил из дома; убийца не оставил никаких следов входа и выхода. А вооружённый грабитель оставил бы какой-то след – кто-либо обязательно услышал бы хоть что-нибудь. Тогда кто же отпер дверь леди Дональдсон в ту ночь, когда она сама лежала мёртвая на полу своей комнаты?
Только обитатель дома – кто-то, не оставивший следов, кто-то, против кого не могло быть никаких подозрений, кто-то, убивший без малейшего намерения и без малейшего мотива. Вот и подумайте об этом – однако я знаю, что прав – а затем скажите мне, заручился ли я хоть какими-то вашими симпатиями к автору «Эдинбургской тайны»?
Он ушёл. Полли снова посмотрела на фотографию Дэвида Грэма. Неужели в этом уродливом теле действительно обитал подобный извращённый разум, и существуют ли в мире преступления, которые столь велики, что могут считаться величественными?
ПРИМЕЧАНИЯ.
52. «Северные Афины» или «современные Афины» – прозвище Эдинбурга, столицы Шотландии. Получило широкое распространение с начала XIX века, хотя известно с 1760-х годов. Причины разнообразны: и Национальный монумент на холме Карлтон-хилл, напоминающий греческий Парфенон, и архитектурная схожесть городов, и ежегодный фестиваль театрального искусства (Афины считаются родиной театра).
53. Старик употребляет сочетание, которое лучше было бы перевести, как «изуродован». Судя по внешности Дэвида, во время родов могли использовать акушерские щипцы, часто деформирующие череп.
54. Фискальный прокурор является государственным прокурором в Шотландии, имеющим право налагать фискальные штрафы. Он расследует все внезапные и подозрительные смерти в Шотландии (аналогично коронеру в правовых системах, заимствованных из английской правовой системы), проводит расследования несчастных случаев со смертельным исходом (форма расследования, уникальная для шотландской правовой системы) и рассматривает уголовные жалобы на полицию (административные жалобы рассматриваются Комиссаром полиции по расследованиям и надзору).
55. Каледония – древнее название северной части острова Великобритания, к северу от вала Адриана или вала Антонина, отождествляется с нынешней Шотландией. Уэверли – герой одноимённого романа Вальтера Скотта.
56. Существует два вида оправдания подсудимого: за невиновностью (что не оставляет никаких сомнений) и за недостаточностью или недоказанностью улик (что автоматически бросает на оправданного тень подозрения, от которого практически невозможно избавиться).
57. В то время в Шотландии существовала определённая автономия судебной системы, так что последняя частично отличалась от английской.
58. Так в оригинале. В действительности получается путаница: Эдит Кроуфорд уехала из Эдинбурга в Лондон вечером 24-го. Поэтому, скорее всего, она пыталась продать серьги мистеру Кэмпбеллу всё же 24-го числа.