Когда я воскресла, кругом было темно. Темно, сыро, твердо и холодно.
Понадобилось, возможно, минут десять, а может, даже и больше, чтоб окончательно понять, что со мной. Сначала мучило головокружение и полная растерянность. Как в пограничном со сном ощущении, меня мучило странное видение, что моя постель стала слишком твердой и я лежу на ней, скинув с себя одеяло. Я только потом поняла – я не в постели, а в каком-то погребе, и я в нем нахожусь не по доброй воле. Лежу на ящиках и необработанных, шершавых досках, вокруг темно и вообще непонятно, что происходит и как из этой тьмы выбраться.
События, после которых я оказалась в этом подвале в таком плачевном состоянии, постепенно всплывали в моей памяти. При этом паника сменялась гневом, гнев – отчаяньем, отчаянье – какой-то злой самоиронией. Я даже начала приговаривать сама себе под нос что-то в духе:
– Видишь, Ника, какая ты дурища. Ну, какой из тебя герой? Кого ты могла спасти? Почему ты вообще решила, что кто-то нуждается именно в твоем спасении? А теперь пропадешь не за грош и памятника тебе за это никто не поставит. Дурища ты, Ника, дурища…
И вот так, отдышавшись, отлежавшись и вдоволь отругав себя, я, наконец, смогла взять себя в руки и начать оценивать ситуацию более здраво. Что мы имеем? Я жива – это плюс, на макушке ближе к затылку у меня здоровенная шишка. В целом травму можно оценивать как не очень серьезную, даже голова не болит – тоже плюс. Минус – я не знаю, где я и как отсюда выбраться. Я боюсь и паникую – это тоже минус, а паника нам не нужна. Потому будем думать и разбираться…
Я несколько раз глубоко вздохнула, попыталась отогнать нервную дрожь и желание орать и биться об стены и начала шарить руками вокруг себя. Не без удивления обнаружила рядом свою сумку-рюкзак. Она лежала практически тут же, под рукой. Неужели, даже потеряв сознание, я ее не выпускала? Вполне может быть, так как, даже будучи вусмерть пьяной, я никогда не теряла своих вещей. В детстве мне за такое слишком сурово влетало, а теряла я что-то регулярно – перчатки, ручки и карандаши, однажды даже сменную обувь потеряла. Так что ценить свое и хранить из последних сил – это у меня что-то вроде условного рефлекса. Но что меня особенно сильно удивило – у себя в кармане я обнаружила свой телефон. Правда, в моей ситуации он был почти бесполезен – индикация заряда показывала только семь процентов, а сигнала сети не было вовсе. Да, в подвалах такое иногда бывает.
Я осветила тускнеющим телефоном пространство вокруг себя – обычный погреб с какими-то ящиками, пустыми полками на стенах. А вон в углу лесенка, упирающаяся во тьму – что там? Закрытая крышка или просто что-то навалено? Может, я могу выбраться? Может, я не в западне? Может, мой… маньяк? Убийца? Кто это был вообще? …Подумал, что я мертвая, и просто вот сюда меня сбросил?
Погасив экран телефона (вдруг мне он еще хоть зачем-то понадобится? Заряда мало, но нужен же мне хотя бы шанс…), я наощупь поползла к лесенке. Взобралась, уперлась руками и плечами в крышку – нет, чудес не бывает, я заперта.
Попыталась приложить чуть больше усилий, пошарила пальцами – вдруг где-то есть какой-то замок, запор. Ничего не обнаружилось. Петли? Ну, хоть что-то, что можно поковырять в надежде на освобождение! Нет, под пальцами только холодный металл. Хорошая какая крышка…
Я спустилась с лесенки, села на ящики и стала думать.
Кричать? Нет, пожалуй, нет смысла. Пустая трата сил. Попытаться сделать подкоп? Смешно. Даже если я тут заперта навсегда, то с голоду и от жажды я умру раньше, чем смогу себя откопать. Поискать какую-то вентиляцию, чтоб туда заглянуть, покричать, попытаться дать весточку о себе? Возможно. Но есть кое-что, что лучше сделать – чем-то вооружиться.
Срывая кожу на пальцах, я выломала из ближайшего ящика доску. Не очень длинную, но достаточно увесистую, чтобы орудовать ею в замкнутом пространстве как дубинкой. Главное – не растеряться в нужный момент. Не запаниковать. Не сдать. И тогда шанс у меня хоть какой-то будет.
И я начала фантазировать – вот, мой недруг спускается по лесенке… Зачем? Забрать мое бездыханное тело, например. Или убедиться, что я мертва. Нет, голову он вперед точно засовывать не будет, а будет неспешно спускаться в темноту. И вот тогда, когда его голова будет достаточно низко, я как тресну его вон оттуда! Нет, лучше с этой стороны, и еще сразу столкну с лестницы в те ящики, и пока он будет выбираться, полезу вперед сама.
А вдруг он начнет хватать меня за ноги? А вдруг у него будет оружие? Тогда лучше для верности я его своей дубиной два раза огрею. И буду убегать!
Я почти утвердилась в своем плане, почти поверила, что вот сейчас именно так все и будет, но потом напугала сама себя – а вдруг он не придет? И я тут, в темноте, одна, навсегда. Меня аж ознобом прошибло. Но тут, как будто отзываясь на мои мысли, над головой что-то заскрипело.
«Господи, кто-то открывает люк!»
Я заметалась, забыв все, что только что планировала. Бежать к лесенке, таиться там, с удобной для нападения стороны, было уже некогда, потому я предприняла самое странное, что в этот момент мне пришло в голову. Я упала обратно на ящики и… притворилась мертвой.
Когда-то я читала в одной забавной книге по психологии, что танатоз или мнимая смерть, которой часто спасают себя разные жуки и мелкие млекопитающие от нападения хищников, бывает свойственна многим женщинам. Например, молодые мамы, испытывая смертельную усталость и хроническое недосыпание в первые месяцы после родов, иногда используют этот метод, пытаясь хотя бы на время спрятаться от всех тягот материнства, прикинувшись мертвыми. Иногда они бывают так убедительны, что маленькие дети, требуя внимания и заботы, так удивляются внезапно сдохнувшей матери, что даже забывают о своих капризах. На время.
В подвал просочился свет. Видимо, светили фонариком. Потом опустилась голова.
Наблюдая сквозь прикрытые веки, я затаила дыхание. Голова повертелась, луч фонаря осветил мою ногу и меня окликнул знакомый голос:
– Ника… Ника!
– Пашка… – простонала я и была голова потерять сознание от радости.
Выбираться из подвала было так здорово, что я была готова целовать и Пашку, который тянул ко мне свои руки, и лестницу, по которой я ползла вверх на очень трясущихся ногах, да и вообще все целовать – лучи рассветного солнца, пробивавшиеся через окно в комнату (видимо, бывшую кухню, заброшенную и старую), даже сами грязные окна, через которые эти лучи пробивались. Я сейчас очень остро любила все в мире.
Я жива.
У меня все будет хорошо.
– Пашка, Пашенька… Как ты меня нашел?
Он смотрел и с удивлением, и с каким-то недоумением:
– Я просто удивился, что это твой фитнес-трекер ночью взбесился – пульс зашкаливает. Открыл приложение… помнишь, мы еще весной добавили друг друга в друзья, для спортивной мотивации?
Я чуть не прыснула… Нервы. Нехилая же у нас мотивация вышла.
– Помню.
– Да, вот и смотрю, что ты там делаешь? Даже позавидовал, может, личную жизнь наладила?
– Дурак…
– Потом смотрю, а приложение показывает, что перемещаешься. На пробежку не похоже. Ты же ночью не бегаешь, Ника?
Теперь я и правда хохотнула:
– Не с моей ногой.
– Ну, да. И вот, смотрю, остановилась. На карте открыл – вообще заброшка какая-то. Я и подумал, что что-то не так. Поехал. И вот… Нашел! Что ты тут делаешь, Ника? Кто тебя в подвал засунул? Я сюда даже не сразу заглянуть додумался…
– Паша… – я захлебнулась. Захотелось всего и сразу – засмеяться, заплакать и прокашляться от пыли, которая стояла вокруг.
– Пашенька…
Повисла у него на шее и пару минут булькала горлом и носом, как будто напевая какую-то странную мелодию:
– Пашенька, я маньяка ловила.
В ближайшие пять минут я захлебываясь рассказывала Паше о том, что со мной произошло этой ночью.
Пашка стоял как будто ошарашенный, и в полумраке плохо освещенной комнаты я не могла понять, что там у него на лице – ухмылка, озадаченность или страх.
– Как ты сюда вошел? Никого не видел? – вдруг осеклась я. – Меня же кто-то по голове… и сюда, в погреб.
Пашка закрутился на месте, освещая фонариком темные углы:
– Слушай, уже и самому страшно. Не было никого, но темно же было. И тут завалено все хламом каким-то. Давай уйдем скорее, что-то я переживаю…
– А куклы?
– Какие куклы? – Пашка встрепенулся.
– Ну, те, что на кухне, за столиком… Я хочу посмотреть, сфотографировать.
– Нет, давай просто уйдем, мне теперь эта история еще меньше нравится…
– Паш…
Я потянула его за рукав.
За окнами становилось все светлее, но Пашка продолжал всюду светить своим почти бесполезным фонариком:
– Смотри, шкаф какой прелестный, у моей бабки такой был… О, а это раковина, что ли?
– Паш, не отвлекай, я тут не пойму ничего, где та комната?
– А вон книги какие-то. Я посмотрю, вдруг что-то интересное. Говорят, в старых домах иногда настоящий антиквариат, иконы…
– Паш, ну, пожалуйста…
Наконец мне показалось, что мы нашли нужную комнату. Никаких кукол, только на столе следы – потеки от восковых свечей, и посуда, как на чаепитии.
– Раз, два, три… Не пойму… Пять, шесть…
– Что ты считаешь?
– На сколько человек накрыто?
– Разве накрыто? Хлам какой-то…
Пашка потрогал одну из чашек.
– Не трогай!
– Почему?
– Ментов вызывать нужно…
– Зачем?
– Заявление напишу. Нападение… Пусть отпечатки снимут.
Пашка хмыкнул:
– Ты себя со стороны слышишь? Поехала куда-то ночью по непонятному звонку, куклы какие-то… Ты понимаешь, что тебе в полиции скажут?
Я села на ближайший стул и потерла глаза, мне было сонливо, хотелось помыться и отдохнуть, выбросить все из головы:
– Да, не подумала… Но я хотя бы пару фото…
– Пойдем, – сказал Паша. – Тебе бы к доктору. Тебе по голове прилетело, а ты еще о каких-то фото думаешь.
Мой друг повернулся и решительно зашагал к выходу. Я поднялась и хотела пойти следом, но потом увидела, что на дне одной из чашек что-то блеснуло. Значок! Смешной такой, детский! Цирковой слоник на тумбе, а вокруг головы у него золотистый обруч. Видела я такой где-то, вспомнить бы…
Я сунула значок в карман и пошла.
Пашка вызвал такси, заботливо довез меня до приемного покоя скорой помощи, где мою шишку протерли спиртом и отпустили домой – ничего страшного.
На работе я целый день клевала носом. События ночи казались какой-то глупостью, ошибкой, недоразумением. Конечно, я больше никогда и никуда не поеду.
С трудом дотерпела до вечера. Приехав домой, почти сразу завалилась в постель. Перед тем, как погасить лампу на тумбочке у кровати, последний раз взяла в руки смартфон. Сообщение:
«А давай еще раз поиграем? Что ты сделаешь, чтобы спасти ребенка?»
– Пошел к черту! – сказала я телефону и уснула.
Мама сидела на кухне и читала журнал. На столе перед ней стояла бутылка виски и стакан, из которого она иногда делала большие глотки.
Ромка пару минут стоял в темной прихожей и смотрел на маму через щель в дверях. Потом потихоньку шагнул вперед. Мать вздрогнула, расплескав немного виски на журнал, протерла страницу тонкими пальцами с красным маникюром, жеманно скривилась:
– Напугал, дурак.
– Мам…
– Что ты хочешь?
Ромка подошел к столу, задумчиво поковырялся в хлебнице, вдумчиво общупав четверть батона и ломоть какой-то сдобы.
– Мам, а правда у папы на работе травмат есть?
– Что? – мать часто захлопала длинными нарощенными ресницами.
Пила она всегда, сколько Ромка себя помнил, но вот так моргать начала недавно. Отец однажды сказал, что ей стоило бы лечь в больницу, но она не слушала – говорила, что пройдет, что это от усталости. «От чего ты устала, Маша?» – спросил тогда отец и ткнул пальцем в стопку маминых журналов. Но мама не обиделась, посмотрела со спокойным равнодушием: «А ты можешь представить, что женщины иногда устают от своих семей?» И отец примолк так, как будто ему только что налили за шиворот ледяной воды. Маму он любил, сильно любил, и во всем пытался ей угодить. А она его не любила, она вообще ничего вокруг себя не любила. Даже саму себя.
– Травмат – это пистолет такой, – стал пояснять Ромка своей непонятливой матери. – Папа когда-то тебе говорил, а мне сейчас интересно стало.
– Травмата нам только не хватало! – мать взвилась, разогнула спину, сложила руки на груди. – Мало нам твоих побегов регулярных и выяснений отношений с инспектором и школой? Давай еще сына из тюрьмы освобождать пойдем из-за того, что он с папиным пистолетом пришиб кого-то?
«Пистолет» мать не смогла сказать с первого раза, сначала получилось что-то в духе «пинсалет», но она быстро взяла себя в руки.
– Я не буду никого пришибать, – забубнил Ромка. – Мне просто интересно, папа никогда не показывал.
– Тебе и не покажет! – мать опять наклонилась над журналом, но читать его там и не стала, завелась уже, теперь будет долго орать.
И правда, через пару минут женщина опять откинула от себя глянцевые страницы и куда-то в пустоту позади Ромки стала вещать с негодованием:
– Нет, я не понимаю! Не понимаю я и на голову мне это не налазит, чего мы тебе недодали с отцом? Вон, Андрюха, он рос, когда мы еще в сто раз хуже жили, а сейчас – все тебе, все тебе, только пользуйся! Репетиторы – пожалуйста, игрушки, компьютер! На здоровье! А ты, как волк, дома поел, куртку надел – и ушел куда-то! По вокзалам искали, по моргам! Ты меня достал уже, понимаешь, достал!
Ромка, стоя в пол-оборота к матери, закатил глаза и даже тихонько, чтоб она не заметила, передразнил ее манеру нервно выкрикивать: «Достал! Достал!» Выудил наконец из хлебницы понравившийся кусок и пошел прочь.
В двери на кухню остановился и, все так же не глядя на мать, глухим, а потому очень громким шепотом, парадируя голос отца, он сказал:
– Маша! Тебе бы в больницу лечь!
И вышел. Мать орала так, что Ромка испытывал ее явственное желание ударить, но идти следом и драться она вроде не собиралась, потому Ромка, немного выждав в темном коридоре между спальней и отцовской комнатой, незаметно прошел к отцу. Вообще эта комната только называлась кабинетом, на самом деле мать давно превратила ее в склад каких-то ненужных вещей. Папа почти не бывал дома и из дома не работал, только время от времени мог закрыться тут с сигаретой и какими-то бумагами, но едва ли занимался делами, скорее, так находил повод не проводить время с семьей, с которой просто не знал, что делать. Андрей был взрослый и какой-то чужой – он уже успел вырасти как-то сам, без отца, потому с папой общался как с хорошим знакомым, но любви и тепла в этих двух посторонних взрослых обоюдно не обнаруживалось. Мать жила где-то в своем мире, между бутылкой, журналами, маникюрными кабинетами и редкими походами в магазины за новыми сапогами, в которых ей было абсолютно некуда ходить. А он, Ромка, отца интересовал, наверное, не больше, чем погода в Уганде. В те редкие дни, когда и отец, и Ромка вдруг оказывались под одной крышей и могли где-то столкнуться в одной комнате, отец заговаривал с ним редко и очень неуклюже, выдерживая долгие паузы между репликами, как будто ждал, что ответ на его вопрос сейчас прольется чем-то большим, чем односложные «Да» или «Нет». А Ромка при этом испытывал какую-то странную смесь между стыдом и любопытством, как будто экспериментатору вдруг выпало поговорить с изрядно потрепанной лабораторной крысой:
– Ты в школе был?
– Да.
(Пауза минуты в три.)
– Ммм… Понятно. А дела там как?
– Хорошо.
(Снова долгая пауза.)
– С физикой справляешься?
Ромка никак не мог понять, почему отца интересует именно физика, но каждый раз отвечал просто:
– Да.
Разговор иссякал сам собой.
И вот раньше отец в своем кабинете, в комнате, выделенной специально, чтоб он мог работать из дома и больше проводить времени с семьей, действительно, хоть время от времени оставался. А сейчас там был просто какой-то хлам – мамины куртки и шубы на длинном рейле на колесах, старое массажное кресло, теннисные ракетки брата – это еще с той поры, когда Андрюха ходил в секцию и даже получил несколько дипломов за участие в соревнованиях.
Ромка подошел к стенному шкафу, зажег там маленькую лампочку и убрал стопки постельного белья с боковой полки. Там обнаружился небольшой сейф. Еще раз глянув в сторону темного коридора, не идет ли мать, Ромка вернулся к сейфу и со вздохом начал крутить его замок. Еще на прошлой неделе он перепробовал в качестве кода все даты рождения членов семьи, дату свадьбы родителей и даже серию папиного паспорта. Ничего не подошло. Так что теперь оставалось только одно – подбирать. И Ромка, хмыкнув про себя: «Метод научного тыка, ага», – начал накручивать все цифры по порядку. Дело двигалось не быстро, но и ночь впереди была длинная.
Сначала мать из кухни еще что-то орала, потом просто бубнила, потом замолкла. Ромка прислушивался, не прозвучат ли ее шаги (тапки у нее были шумные, на танкетке), и старался не сбиваться, проговаривал одними губами:
– Один-один-восемь-три… Один-один-восемь-четыре…
Когда на кухне послышалась возня, что-то стукнуло и мать побрела в сторону спальни, он отскочил от сейфа и спрятался под столом. Но мать прошла прямо в спальню, там что-то проворчала и, видимо, повалившись на постель, сразу уснула. Он снова подошел к замку и завертел его с новой силой.
Еще комбинация. Еще, еще.
Замок щелкнул, Ромка аж дыхание затаил и потянул дверку. Тяжело и медленно сейф открылся. Две шкатулки, стопка денег, какие-то документы – без папки, прямо так, россыпью. И мешочек из плащевки. Тяжелый и холодный. Мальчишка потянул его на себя, бережно общупал, развернул и взвесил на ладони большой черный пистолет.
– Да!
Завернул обратно в мешочек, потом еще в какую-то наволочку, что взял из стопки белья тут же, засунул под резинку брюк на поясе. Закрыл сейф, погасил лампу и вышел из кабинета.
В прихожей обул кроссовки, взял свой старый школьный рюкзак, грязной горой лежавший на дне шкафа, и выскочил из дома в темноту душной летней ночи.
Теперь он больше не чувствовал себя маленьким. И большим тоже не чувствовал. Он чувствовал себя всесильным, и от этого нового, такого потрясающе сладкого ощущения язык прилипал к небу – даже слова не сказать, вот так весело, сонно, странно и очень, очень приятно.
Как будто все вокруг перестало быть реальным и только он – наоборот, вдруг стал наконец-то живым. Настоящим!
Коплю вдохновение на новые главы тут – карта МИР 2202 2023 3930 9985