Мой Алтай.
Звон родников с прохладой и свежестью,
Голубизна и зеркальность твоих озёр.
Наполняют сердце восторгом и нежностью,
Необъятность полей и сенокосов простор.
Маральника яркое как пламень цветение,
Природой создана ослепительная красота.
Пробуждает в душе восторг и вдохновение,
На вершинах снегов первозданная чистота.
Словно кружево распустила кисти калина,
От душистых цветов всё бело как в снегу.
Гордо несёт свои воды красавица Бия,
Невестой в белоснежной фате и в цвету.
Звонко шумят только лишь её перекаты,
Согретый солнцем песок горяч под ногой.
Вечерами над речкой алеют закаты,
Пахнет тимьяном и сосновой смолой.
Поздняя осень
Стали холодными росы
Клин журавлей в небесах
Голыми стоят берёзы ,
Травы пожухли в полях.
Листья, гонимые ветром,
Словно пушинки летят.
Пахнет печёным хлебом,
Да камыши шелестят.
Стали поля просторны,
Упал жёлтый лист с осин.
Грустью отдаёт и болью,
В небе журавлиный клин.
Тайга
Сашка ещё вчера багром растаскивал сгрудившиеся на реке брёвна. Работа тяжёлая, а от усталости теряется чувство опасности. Оступившись и потеряв равновесие, он упал между брёвен. Они сомкнулись и сдавили грудную клетку так, что он даже услышал хруст костей. Когда подбежали люди, то Сашка уже не дышал. Понесли к фельдшеру. Тот осмотрел:
– Готов. Несите на ледник.
Сашка очнулся, не понимая, где он и что с ним. Когда понял, завыл, от страха и боли.
На ощупь нашёл дверь, но она оказалась закрытой. Ногой выбил давно прогнившую плаху и ползком вылез наружу. Пришёл в барак и лёг на нары. Его трясло. Лежал молча, скрепя зубами. Заснул только к утру. Проснулся от крика – кричали его соседи. Ведь они думали, что он умер. Проснулись, а тут мертвец лежит. Позвали фельдшера:
– Жив?!
Тот долго ощупывал грудь и живот, затем произнёс:
– Повезло тебе парень, рёбра сломаны, но внутренние органы не повреждены. Через недельки две заживёт.
Вот теперь Сашка сидел на солнышке и смотрел, как другие работали.
Подошёл хмурый бригадир:
– Ну, чего расселся- то тут? В бараке бы полежал. Только вот я не знаю, что делать-то с тобой? Ведь список всех умерших, ещё вчера после обеда в контору увезли. Нет тебя. Понимаешь? Нет!
– Как нет? Я ведь вот… живой!
– Вижу что живой, да вот по бумагам – покойник.
Сашка всю ночь не спал. Понял, что исправлять в документах не будут: нет человека и нет проблем. Единственное решение – бежать. Другого случая больше не представится. Но бежать одному – это верная смерть.
Утром зашёл на кухню и попросил у повара стакан соли, сказал, что компресс надо делать. Повар о его случае уже знал, поэтому разрешил:
– Вон, у двери возьми.
Сашка свернул кулёк из клочка бумаги и из мешка, что стоял возле двери, насыпал соли, да ещё горсти две в карман. Повар проверил, заглянув в кулёк, и, ворча, отсыпал соль обратно в мешок, оставив совсем немного:
– Хватит, куда тебе столько!
У бригадира отпросился на рыбалку. Тот разрешил:
– Иди с глаз долой. Нечего без дела по лагерю болтаться. Не приведи Бог, начальству на глаза попадёшь.
Сашка пошёл, но пройдя метров пятьсот, понял, что просто нет сил, идти дальше. Сел на камень. Весеннее солнце пригревало. Ему захотелось домой. Увидеть родное село и мать, услышать, как поют на заборе петухи, увидеть верного коня Орлика ….
Тут услышал: совсем рядом, что-то плюхнулось. Пошёл посмотреть. Увидел маленькое озерко, а в нём большую щуку. Весной, когда вода спала, то рыба осталась, отрезанная от реки. Долго стоял в раздумье: – « Как же поймать? В воде ведь не поймаешь». Тогда он, стоя на коленях, стал копать яму. Копать легко, влажный песок податлив, но каждое движение причиняло невыносимую боль. Выкопал, как ему показалось достаточно, направил воду к реке.
Ждал, и казалось, что время остановилось. Наконец, воды осталось совсем немного, тогда взял палку и стукнул по щуке. Оглушённая, она всплыла, перевернувшись вверх брюхом. Сашка быстро схватил рыбину но, потеряв равновесие, плюхнулся с ней в холодную воду. Кажется, на мгновение даже потерял сознание. Очнулся, а щука плавает рядом, поднимая со дна ил. Тогда он стал бить по ней палкой, не чувствуя боли, как в припадке.
Часовой, стоявший на вышке, заметил человека, который шёл по берегу, качаясь как пьяный, а приглядевшись, произнёс:
– Да это Сашка. Он, кажется, после того как, очнулся на леднике со жмуриками, совсем свихнулся.
Сашка подошёл к кухне и сбросил щуку с плеча. Вышел повар, вытирая рукавом полное блестящее от жары лицо. Когда увидел щуку, засуетился, схватил рыбу и потащил на кухню. Из открытой двери потянуло запахом, от которого у Сашки закружилась голова.
– Дай хоть хлебушка.
Повар вытащил большой ломоть хлеба и чашку жиденького супа. Сашка выпил суп прямо из чашки, а хлеб спрятал за пазуху.
– Ну, ты молодец! Завтра начальство приезжает. Рыбка как раз кстати.
– Я думал, ты уху всем рабочим сваришь? Эх ты!
На другой день он снова пошёл на кухню:
– Дай ведро и нож.
– И зачем?– повар удивлённо посмотрел на Сашку.
– Рыбу нарезать, чтобы в ведро поместилась. Там ещё одна чуть поменьше плавает. Повар немного подумал и вынес нож без ручки, только одно лезвие.
– Как же я им резать- то буду?
– Не положены арестантам ножи, не нравится – и этот заберу. Ведро вон в каптёрке возьми. Сашка зашёл в каптёрку, нашёл старое совсем ржавое ведро. Ещё взял валявшийся на полу моток проволоки: «Ничего и это хорошо»,– подумал он. Уходить решил сегодня. Начальство приезжает, даже если заметят его отсутствие – скроют. Шум поднимать не будут.
И вот он в тайге. Она ему показалась страшной и тёмной. Солнечные лучи, с трудом пробивались сквозь кроны вековых сосен и елей.
Шёл, как ему казалось быстро, но оглянувшись, понял, что такими темпами далеко не уйдёшь, однако возвращаться назад не хотел. Решил идти вдоль берега. Спал днём, так как ночью спать холодно. Здесь в Сибири до самого июня по ночам заморозки. Находил в высоком берегу углубление, и, закрыв вход лапником, спал до обеда. Рыбачил, но рыбы ловил мало. Червей нигде не смог найти, сколько ни копал. Насаживал на крючок личинки жуков, которые находил, расковыривая трухлявые пеньки. Костёр не разжигал, приходилось, есть рыбу сырой, только немного присолив солью. Прошло уже несколько суток, От голода стала кружиться голова, и от слабости постоянно хотелось спать.
Поднялся по крутому берегу в тайгу. Ел клейкие листочки с деревьев и траву. Далеко от реки не уходил. Знал, что в тайге можно заблудиться и пропасть. По берегам стояли деревни и сёла, вот Сашка и надеялся выйти к людям.
Шёл шестой день пути, когда услышал гул моторной лодки. Мотор сильный, по реке далеко слышно. Испугался: « Это за мной»,– и бросился в тайгу. Бежал, пока совсем не выбился из сил.
Сел, прислонившись к сосне. Во рту пересохло и стало трудно дышать. Как вдруг услышал звук, похожий на плач ребёнка. Тихонько встал и пошёл на звук. Вышел на полянку и увидел кучу ветвей. Подойдя поближе, заметил глубокую яму, а в ней маленького медвежонка, который кружил по дну и пищал. Сашка знал, что охотники делают такие ловушки на крупных зверей.
Вдруг услышал шорох и заметил медведицу, которая встала во весь рост, а затем бросилась к нему. Он даже не успел ничего сообразить и, схватившись за ветки, нависшие над ловушкой, чтобы смягчить падение, спрыгнул в яму. Теперь и он оказался в западне. Схватил царапавшегося и визжавшего медвежонка, выкинул малыша из ямы.
Сашку вдруг пронзила страшная боль в груди. Переломанные рёбра от резкого движения сдвинулись, и от боли потерял сознание. Когда очнулся, то медведицы рядом уже не было. Где-то далеко стрекотала сорока. Понял: медведица ушла. Теперь нужно самому выбираться и скорее. Без еды и воды долго не протянешь. Стал копать ножом выступы в стене ямы, но ухватиться было не за что, и Сашка срывался и падал на дно. Яма глубокая, около трёх метров. Колья, которые устанавливались звероловами обычно в таких ловушках, уже давно сгнили, поэтому ни медвежонок, ни он сам не пострадал.
Ещё несколько попыток оказались такими же неудачными. В яме холодно – видно снег растаял совсем недавно. Сашка смотрел вверх и видел только небольшой клочок неба, который вырисовывался светлым пятном между верхушками сосен. Сделав ещё несколько неудачных попыток выбраться, он совсем потерял надежду на спасение. На стенках ямы рос мох. Сашка подумал: « Может его можно есть?» Сорвал мох, а там что- то твёрдое. Вначале подумал, что это камень, но с радостью обнаружил корень, от растущей рядом сосны и стал ножом убирать мох. Корень поднимался вверх. Это – спасение. Теперь можно ухватиться за него и, ставя ноги в выкопанные лезвием углубления, выбраться наружу.
Выбрался из ямы только со второй попытки и повалился на мягкий мох. «Значит ещё не смерть»,– подумал он. Теперь нужно найти реку. Речка и солнце всегда были с левой стороны. Значит, чтобы выйти к реке, нужно идти на солнце.
Шёл долго, но к ночи так и не вышел к реке. Пришлось ночевать в лесу. Дремал, но всякий раз просыпался, вздрагивая от резкого звука. Рядом под рукой держал пустое ведро и камень. Через промежутки времени стучал по ведру, отгоняя этим диких зверей. Тайга жила своей жизнью. Шорохи и резкие трубные крики доносились со всех сторон. Ночь ему показалась очень длинной. Он с нетерпением ждал рассвет. Чувствовал одиночество и тоску: « Интересно, а у человека есть предел? Предел боли, предел страданиям, предел страхам? И зачем рождается человек? Чтобы страдать? Ведь, я ничего плохого в жизни не сделал, никого не убил, не обворовал. За что мне такие муки?» – думал Сашка, вглядываясь в темноту. Вдруг вспомнил случай: ему тогда лет девять было. Не вернулась домой корова, и они с отцом поехал её искать. Зорька должна была отелиться. Искали по кустам и в оврагах. Уже к вечеру решили вернуться домой:
– Сынок, вон в той лощине глянь, может она там? А я за родником посмотрю.
Сашка ещё издали увидел Зорьку, стоявшую посреди круга, утоптанной до черноты травы. Когда подъехал к высокой и раскидистой берёзе то, конь вдруг захрапел, а затем шарахнулся в сторону. Сашка не удержался в седле и упал на землю. С дерева на него прыгнула рысь, но промахнулась. Она подползла к Сашке так близко, что он увидел её горевшие огнём глаза. Вот сейчас она прыгнет….. Но между Сашкой и зверем встал конь. Тогда рысь поползла к телёнку, но там её встретила Зорька….
Когда подъехал отец, то всё было кончено: мёртвая рысь лежала на земле, а конь стоял рядом около Сашки. Орлик и Зорька вдвоём расправились с хищницей. Корова защищала телёнка, а конь не подпустил рысь к Сашке.
В селе отец считался зажиточным крестьянином. Когда пришли раскулачивать, то забрали коней, корову Зорьку и годовалую тёлку. Впервые он видел, как отец плакал. Сашка не смирился с потерей коня. Выбрал удобный случай и увёл Орлика из табуна. Да и уводить- то и не пришлось. Тихонько позвал по имени, и конь сам пошёл за ним. Две недели прятались с Орликом в лесу. Изголодавшись, решил поехать домой за продуктами, но там его ждали. Потом суд…. Лагерь. Враг народа и расхититель колхозного имущества. С этого дня и начались Сашкины беды.
Рассвело…. Громко куковала кукушка. Где-то совсем рядом слышна дробь дятла. Пробиваясь через кроны сосен, солнечные лучи, скупо осветили поляну, и лес уже не казался таким угрюмым и страшным. Сашка пошёл, но вдруг под ногами захлюпала вода. Понял, что попал на болото. Совсем рядом стеной стоял лес. Значит, там кончается топь. Совсем немного нужно пройти, метров двадцать и Сашка решился. Перескакивая с кочки на кочку, приближался к цели. Вдруг, что- то громко булькнуло. Сашка от неожиданности резко отпрянул и, сорвавшись с кочки, плюхнулся в воду. Попытался плыть, но болото окутывало с ненасытным чавканьем и как страшный монстр тянуло на дно. Нельзя даже пошевелить ногой. С каждым движением болото словно оживало и засасывало всё глубже и глубже. Сашка понял, что ему самому не выбраться из трясины, но он не хотел здесь умирать: « Почему я не умер, когда били в подвале, выбивая признания? Всё хотели, чтобы признался и подписал бумагу, что шпион и назвал имена, но ничего не добившись, отправили в грязной и в вонючей барже по Оби… . Там умирали десятками, но я выжил. Почему не умер в воде под брёвнами? Почему не разорвала медведица? А умереть мне суждено в этой вонючей трясине? Нет! Я не хочу! Сашка поднял голову к небу:
– Боженька, я ни в чём не виноват! Я никого не убил и не предал. За что мне всё это? Если Ты меня слышишь, помоги!». Закрыл глаза и прислушался: может, показалось? Нет! Он вдруг ясно услышал лай собак:
– Я здесь! По…мо..гите!
Ему теперь было всё равно: пусть отправят в лагерь, пусть убьют, но если даже умирать, то не в этой холодной трясине.
Вдруг Сашка увидел собак, а затем женщину, которая сразу ему крикнула:
– Не шевелись!
И Сашка замер. Женщина сняла с плеч мешок и вытащила топор и начала рубить тоненькие сосёнки, растущие по краю болота. Притащила волоком поближе к Сашке.
– Забирай под себя. Держись крепче! Кинула ему верёвку.
– Обвяжи вокруг груди, а руками в жерди упирайся. И стала понемногу вытягивать его из болотной жижи. Болото недовольно чавкнуло и отпустило Сашку из своего нутра. Он лёг на мягкий ковёр изо мха, ещё не веря в своё спасение. Всё тело било мелкой дрожью. Как в бреду, Сашка бормотал:
– Есть Бог, точно есть. Есть Б..ооо…ог ее…сь.
– Ну, всё, вставай, пошли.
Сашка попытался встать, но ноги его не слушались.
– О, так ты и сапоги утопил.
И только сейчас он заметил, что без сапог.
– Ведро! Ведро!- и Сашка пополз назад.
– Стой! Вот твоё ведро.
Схватил ведро, как драгоценность и прижал к себе. За это время он сроднился с этой ржавой посудиной и теперь даже не мог представить, что его не будет в его руках.
Шли вдоль болота. Сашка часто падал, и собаки подбегали к нему, словно проверяя, всё ли с ним в порядке. Затем вновь убегали вперёд, заливаясь громким лаем. Женщина остановилась:
– Вон смотри, это – гать. Ты совсем немного не дошёл. Иди за мной след в след. Мой муж проход сделал.
– А где муж?
– Да кто знает. Илья две недели назад как ушёл на охоту и не вернулся. Который день ищу. Все охотничьи стоянки и зимовки прошла. Никто не видел, как сквозь землю провалился. Когда услышала твой голос, обрадовалась, подумала, что это мой Илюша зовёт.
– Ты одна теперь?
– Почему одна? Вон собаки у меня. Тебя зовут-то как? Меня Катей.
– Сашка.
– Александр значит. Ну, ну.
Вышли на поляну, и Сашка зажмурился от яркого солнца и не сразу увидел избушку, стоявшую между больших раскидистых сосен.
Он уже час сидел в бане. Баня топилась по-чёрному. Дым выходил в маленькое отверстие почти под самым потолком. Вдоль стены стояли две большие деревянные кадки. В одной горячая вода, а в другой холодная. Вода грелась раскалёнными камнями, которые бросали в бочку, и от камней вода становилась горячей.
Распаренное тело обрело какую-то невесомость и не хотелось уходить из бани. Впервые за много дней скитаний по лесу, на душе было спокойно и потянуло в сон, Вдруг услышал звонкий женский голос:
– Ты, чё? Уснул там, чё ли? Вот, бельё принесла.
Сашка одел чистое, пахнувшее мылом бельё и направился к дому. В доме вкусно пахло съестным. От запаха закружилась голова…. Ел жадно. Потом он словно стал проваливаться в яму, всё тело постепенно наливалось свинцом и потянуло в сон. Уже засыпая, подумал: « Бог есть» – и теперь он это знал точно.
Прошло время. Сашка окреп. И однажды напросился с Катериной в тайгу.
– Ты хоть стрелять - то умеешь?
– Умею. С отцом уток на зорьке стреляли,– Сашка покраснел.
– Попал? Ну ладно, ладно, не злись. Катерина вытащила из мешка сапоги и протянула Сашке:
– Одевай, это мужа мово сапоги.
Друг за дружкой прошли болото. На земле много старых поваленных ветром огромных деревьев, которые мешали продвижению. Казалось, попали в страшный, заколдованный лес, но женщина шла уверенно, и сразу было видно, что здесь она бывала часто.
– Катя, а мы не заблудимся?
Катерина остановилась и, повернувшись к Сашке улыбнулась:
– Да, почему заблудимся-то? А собаки на что?
Лайки бегали где-то далеко, но через промежутки времени возвращались.
– А если медведь?
– Фу, ты, медведь, да если даже он где-то рядом, то уйдёт. Собаки вон, какой шум подняли.
Он сейчас не такой голодный, чтобы напасть. У медведя нюх, знаешь какой? Он добычу за несколько километров почуять может. А вот глаза не так остры. Медведь человека обойдёт стороной, но вот есть среди них – людоеды. Вот этот медведь страшен, он видит в человеке пищу и не боится. Он может идти за своей жертвой несколько километров и всегда нападает внезапно. Охотники стараются такого медведя выследить и убить, даже если это самка с медвежатами.
Вышли к ручью. Прошли, огибая валуны. Подошли к землянке. Дверь была открыта, слева от двери выворочено бревно. Подбежавшая собака вдруг неожиданно громко завыла, к ней присоединилась другая.
– Ой, Божичка ты мой, беда,– Катерина торопливо вошла в землянку.
Вышла, держа в руках жестяную банку. В банке оказался мешочек и клочок бумаги. Писал муж:
« Катюша, если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет в живых. Держим с Пальмой осаду. Медведь. Ружьё осталось у белого камня – не успел взять. В мешочке золото. Уезжай из тайги. Куда угодно, только подальше. Прости!»
Катерина выронила листок и, обхватив голову руками завыла. Ей вторили собаки.
Поплакав, она встала и твёрдым голосом сказала:
– Мы должны его убить.
– Кого?
– Медведя.
– Как ты это представляешь? Где мы его найдём?
– Нам не надо его искать. Он сам к нам придёт. Только нужно подготовиться. Нужно спешить.
– Может, уйдём?
– Нет!
Но приготовится, не успели. Только натаскали три большие кучи сухих веток для костра, как собаки громко залаяли и бросились в чащу. Послышалось рычание и яростный лай собак. Сашка растерялся и стоял истуканом.
– Костёр разжигай!– крикнула Катерина. Сашка разжёг костёр, но сучья разгорались очень медленно. Наконец огонь вспыхнул. Катерина подожгла ещё несколько кучек.
– Медведь появился из кустов и пошёл прямо на людей, которые стояли в центре костров. За ним пытаясь его остановить, с лаем бежали собаки.
– Саша, не стреляй! Нужно чтобы он встал во весь рост. Катерина выхватила горящую палку и бросила в медведя. Это медведя не остановило, но подбежав к костру, он отпрянул от пламени и встал на задние лапы. Тут же прозвучали два залпа. Выстрели одновременно, потом ещё и ещё. Заряжали и стреляли. Когда медведь упал, то люди вначале даже не поверили и продолжали стрелять. Медведь был огромным, чуть не под три метра. Тело ещё вздрагивало, казалось, что вот, вот он встанет и набросится на людей. Собаки, вцепившись в бока, рвали уже мертвого зверя.
– Ну, вот и всё! Мы его убили! Собирайся Саша, нам нужно успеть до ночи добраться до дома, а я пойду, ружьё поищу.
– Обдирать разве не будем?
– Нет!
По тайге шли люди, которых объединило горе. Оба понимали, что нужны друг другу, хоть и не было той любви, которая в сердце зажигает сладостный огонь и делает человека счастливым. Просто два одиночества, которых сблизила тайга...
Митька
Груня домыла пол и, держа в руке мокрую тряпку, присела на кровать, но тут же вскочила.
« Ой, что же такое?»- она приподняла матрас и увидела под ним леску, с крючками: « Вот, что творит, ну погоди, задам я тебе!». Она, шлёпая по мокрому полу босыми ногами, подошла к окну:
– Митька! Митьк! А ну, иди паршивец домой!
Митька вошёл в комнату:
– Ну.
– Ты на мать- то не нукай. Что это? Сосед вон опять жаловался, снасти рыболовные кто- то стащил. И в кого только ты у нас уродился! То дерёшься, то тащишь в дом, что не попадя, вон и рубах на тебя не напасёшься. Опять дырка на рукаве.
Груня замахнулась на сына мокрой тряпкой. Митька увернулся и бросился к двери. Но сбежать не удалось. В комнату вошли два брата и отец:
– Митька, опять с матерью воюешь?– отец схватил сына за шиворот.
– И куда опять лыжи навострил?
Митька обиженно всхлипнул:
– Чё, она дерётся-то, я чё сделал- то?
– Что? А это кто в дом принёс? Мать вытащила леску с крючками и бросила на пол.
– Это мои снасти, я сам сделал.
– А крючки где взял?
– Дядя Миша из города привёз.
– Ну, пойдём,– отец легонько подтолкнул Митьку к двери. Шли по деревне: Митька впереди, а отец со старшими братьями за ним. Возле колодца стояли бабы и с укором смотрели на Митьку:
– Опять, что- то натворил. Ни дня не может без баловства прожить. Вчерась он мне ворота снизу проволокой замотал, а я думаю, что с воротами, толкаю, а они не открываются. Другая тоже поддакнула:
– А я иду на речку с бельём, а он мне навстречу, а в шапке у него змея. Я так испужалась.
Пришли к Михаилу. Он возился с мотоциклом. Рядом крутился маленький щенок.
– Здравствуй, братка.
– И вам не хворать. Чё, пришли- то всем взводом?
– Да вот, хотел спросить: ты давал крючки моему сыну?
– Ну, восемь штук. И чё? Пришли, чтобы спросить?
Да, просто, ведь сегодня воскресенье может, на рыбалку сходим? – вдруг неожиданно для себя сказал Григорий.
– Можно, вот позавтракаю, и пойдём,– ответил Михаил, вытирая ветошью руки.
Мужчины сидели далеко от берега, а Митька и щенок играли у самой кромки воды. По реке одна за другой проплыли две моторные лодки. Митька увидел, как волны от моторных лодок смыли щенка и отбросили его далеко от берега.
Щенок беспомощно барахтался в воде. Мальчик быстро разделся и, не раздумывая бросился в холодную воду. Доплыл, схватил щенка и поплыл назад к берегу, но вдруг взмахнув рукой, исчез под водой. Из воды торчала только рука, в которой он держал щенка. Затем голова появилась и вновь исчезла. Мужчины бросились к реке, но первыми прибежал братья, и сразу же поплыли спасать мальчика. Когда прибежали мужчины, то щенок и Митька были уже на берегу. Там же лежала и снасть, которую якобы украл Митька.
– Вот она! Папка, видишь, я её не крал! Я бы сам доплыл, но в ней запутался.
– Паршивец! Отец замахнулся на сына, но рука Михаила перехватила руку брата.
– Ты, что творишь? Твой сын герой. Он спас щенка. Да если бы у меня был такой сын, а у нас только дочки… эх, ты! Михаил махнул рукой и пошёл по направлению к дому.
Вдруг остановился:
– Митька, щенка можешь забрать себе. Он теперь твой.
Домой шли молча. Поравнявшись с соседом, отец бросил ему под ноги сеть.
– Мой сын не брал. Если хоть ещё слово….
А Митька шёл счастливый. Он только сегодня понял, что все родные его любят и с нежностью, на которую только способен десятилетний мальчик, прижимал уснувшего в его руках щенка.
Марина
На краю села, почти у самого берега реки, жила Прасковья с дочерью Мариной. Женщина с виду русская, а вот дочь была на неё совсем не похожа: худенькая, шустрая, с длинными косами и чёрными, как уголь глазами. Жили они бедно, скотину не держали. Мать нанималась на работу к богатым, тем и жили.
Каждый раз, как только выпадет снег, и дорога установится, едут обозы с пшеницей на базар: деревенские мужики торопятся до Рождества продать свой урожай и нанимают возниц. Ещё ночь, а в деревне уже слышны голоса, лай собак и целая вереница, гружёных мешками подвод выезжают из села, торопятся к утру успеть на привоз.
В этот раз Прасковья заболела и вместо себя послала Марину: платили хорошо, и упустить такой случай нельзя.
Выехали ранним утром, темным и морозным, а в небе ещё ярко светили луна. Сын хозяина Павел перебегал от саней к саням, заигрывая с девушками. Шутки, смех. Тут Павел вдруг вспомнил:
– А Маринка- то где?
Марина правила последней подводой, закутавшись в большую клетчатую шаль, вся побелевшая от инея.
– Живая?
Марина открыла глаза. Павел завалился к ней в сани и, накрыв полой полушубка, прижал к себе. Ехали молча. Пашка как- то оробел: если с другими девчатами не церемонился, мог и поцеловать, но тут всё было иначе. Он вдруг вспомнил Анну, которую отец пророчил ему в жёны: Анна высокая, полногрудая, широкая в бёдрах, а Марина по сравнению с ней, как пушинка, на руке не чувствуется. А глаза, как ночное небо, чёрные- чёрные.
Приехали в город к обеду. Отец Павла уже три дня жил у брата в городе, продавал зерно.
Распрягли и покормили лошадей, мешки с саней перетащили в амбар. Чаю попили, и пошли всей гурьбой на базар.
Павел купил мятных пряников и леденцов – монпансье или как в народе их называли « лампасейки». Это маленькие разного цвета леденцы, упакованные в красивые коробочки. Ценились именно эти коробочки – девушки складывали туда свои штучки: бусы, кольца и шпильки.
Тут Павел увидел Марину: она стояла и смотрела на кашемировую шаль кремового цвета с голубым орнаментом и такими же голубыми цветами. Длинные шёлковые кисти переливались на солнце.
– Нравиться?
Марина вздрогнула.
– Хочешь, я тебе куплю эту шаль?
– Нет, не надо,– Марина быстро отошла.
Павел задержался. У него были деньги, он копил себе на новую гармонь, но этих денег не хватило. Тогда он вытащил из мешка две лисьи шкурки. Продавец долго их вертел, ощупывая мех:
– Хороши! Ладно, бери.
Павел положил шаль за пазуху и уже собрался уходить, но тут к нему подошла женщина:
– Купите своей невесте ботиночки.
Пашка взял в руки ботинки и залюбовался: красные, на высоком каблуке и с такими же красными шнурками.
– Они ещё совсем новые, раза три всего дочка в церковь надевала.
– Нет, – он с неохотой отдал женщине ботинки,– у меня нет больше денег.
– Можно муки или мяса.
– Хорошо, подождите! Не уходите! Я сейчас приду.
Пашка вернулся быстро. За спиной нёс полмешка муки. Выпросил у крёстного, взяв с него слово, что он не расскажет отцу.
– Так много? Как же я донесу?– женщина растерялась. Пашке пришлось помочь ей донести мешок.
Когда он пришёл, то отец заворчал:
– Где тебя только носит? Давно уже пора ехать домой.
Павел помог отцу запрячь лошадей и подводы, гружённые сахаром, солью, керосином и всякой мелочью, отправились домой.
Пашка с той поры Марину не видел до самого сенокоса. Увидел её на покосе, да так и замер. Она была в белом с розовыми цветочками платье, и в такой же косынке. Стройная, с длинными косами, хрупкая и такая милая. Весь день он ходил как чумной.
Вечером, помывшись в бане, Павел надел новую малинового цвета рубаху, взял на плечо гармонь, и пошёл к дому Марины. Долго сидел на камнях, которые нависали над рекой, и играл на гармошке, но девушка не пришла.
Он приходил к дому Марины каждый вечер, но так её и не увидел.
Началась уборка, гороха, а потом овса. Павел работал на поле и домой не приезжал. Отец съездил в деревню за продуктами, а когда вернулся, то рассказал новость:
– Прасковья умерла, вчера уже похоронили. Жалко Маринку, одна теперь осталась.
Павел вечером взял коня и помчался в село.
Подъехал к дому, где жила Марина, привязал коня и вошёл в комнату, плотно притворив дверь. Девушка увидела Павла, вскрикнула и закрыла лицо руками. Он подошёл к ней и, обняв, осыпал поцелуями. Марина, не сопротивлялась, только тихо заплакала.
Прошло незаметно лето. Днём ещё ярко светило солнце, но к вечеру становилось прохладно.
Отец очередной раз заговорил о женитьбе. Павел молчал.
– Да у него уже есть невеста, Маринка,– раздался голосок сестры.
– Кто? – отец встал и грозно посмотрел на сына: – Маринка, это басурманка? И чтобы она нашим добром распоряжалась? Не бывать этому. Сегодня же свататься едем! За Анну – и точка!
Пашка выскочил из дома, достал с самого низа ящика, который стоял в сенях, свёрток и пошёл к Марине. Увидев радостное лицо своей любимой, он вначале не хотел ей ничего говорить, но девичье сердце не обманешь. Она сразу всё поняла.
– Пашенька, что- то случилось?
– Отец сватать за меня Анну хочет.
Марина заплакала:
– Как же я? Пашенька, ведь у нас ребёночек будет.
Пашка прижал её к себе и, целуя мокрое от слёз лицо, не знал, что говорить и как успокоить любимую:
– Сейчас пойду и скажу отцу, что не хочу жениться на Анне, что люблю только тебя. Ведь не зверь же он, неужели не поймёт?
Если не даст согласие на наш с тобой брак, то уйдём в город. Вначале к крёстному, а потом решим, что делать дальше. Вот на, примерь, совсем забыл. Он вытащил из-за пазухи шаль и красные ботиночки.
– Это мне? – Марина бросилась его целовать.
Она надела ботинки, а на плечи накинула шаль. Павел залюбовался, глядя, как она, улыбаясь сквозь слёзы, крутится перед зеркалом, и радуется словно ребёнок.
– Вот теперь можно и под венец, – грустно сказал он.
– Ты же меня не бросишь?– Марина заглянула ему в глаза.
– Я вечером обязательно приду, жди.
Пашка ещё издали увидел отца, который сидел на чурке и починял невод. Заметив сына, тот поднялся и направился в амбар
– Иди-ка, сынок, сюда, подмогни.
Павел зашёл и увидел, как отец пытается взвалить себе на спину мешок с мукой. Он ловко перехватил ношу, а тот вдруг толкнул сына. Павел упал вместе с мешком, а когда поднялся, то отец уже закрыл амбар на замок:
– Посиди покедова тут, охладись.
Пашка стучал в дверь, умоляя отца выпустить его – но в ответ тишина.
Марина прождала своего любимого до утра, но он так и не пришёл. Она вышла из дома, долго стояла, прислушиваясь к предрассветной тишине. У неё ещё теплилась надежда, что увидит любимого.
Потом она долго стояла на берегу и смотрела на воду. Затем, сняла ботинки, шаль и вошла в реку. Холодная вода обожгла её ноги. Она сделала шаг, ещё шаг и окунулась в воду с головой: сразу же у берега начиналась глубина.
Вдруг она вспомнила о ребёнке: вправе ли ей решать за него, жить ему или умирать? Одумавшись, Марина попыталась выбраться на берег, но ледяная вода окутывала, а омут тянул в бездонную черноту. Последнее, что она увидела: зарю, которая окрасила в алый цвет кромку воды
– Как кровь,– успела подумать она.
Павел всю ночь не спал и как загнанный зверь метался по амбару. Наконец забрезжил рассвет. Мать вышла доить корову:
– Мама, принеси, мне что ни - будь поесть.
Мать поставила пустое ведро и поспешила в дом. Через несколько минут она вышла и, открыв амбар, просунула Павлу хлеб и кружку вчерашнего молока. Павел с силой, распахнув дверь и оттолкнув мать, побежал к дому Марины. Мать заохала, запричитала.
Павел ещё издали увидел раскрытую настежь дверь, и сердце сжалось от нехорошего предчувствия.
– Марина! Ма…рина…аа!
В доме её не было, он бросился к реке. Бегал по берегу, кричал, звал свою любимую, пока не заметил на иве, почти над самой водой, подаренную накануне шаль. И следы… Они вели к реке, а вот назад следов не было.
Не раздеваясь, только сняв сапоги, Павел бросился в реку. Вода тёмная, ничего не видно, но он нырял и нырял. Вдруг, когда Павел очередной раз вынырнул из воды, чтобы глотнуть воздуха, то на берегу увидел белый силуэт:
– Марина! – подумал Павел и быстро поплыл к берегу.
Сильные руки отца вытянули его на берег. Он сопротивлялся, кричал, пытался снова броситься в воду. Прибежала мать и старший брат и под руки увели его домой.
Павел в беспамятстве метался на постели, звал Марину, пытался встать. Отец с матерью по очереди дежурили возле сына. К вечеру приехал врач, который пустил кровь и Павел заснул.
Проболел он больше месяца. Впервые встал с постели, когда уже выпал снег. Мать, посмотрев на сына, вдруг тихо ахнула: на его чёрной и кудрявой голове, белела прядь седых волос.
Она сказала мужу:
– Знаешь что, старый, ты бы поспрашивал, в городе – может, кто видел Маринку - то, возможно, жива она, ведь в воде утопленницу так и не нашли.
– Не мели, что не надо. Всё делается к лучшему. Вот к Рождеству и свадьбу сыграем: вон Анна в девках уж засиделась.
Павел понемногу отходил от болезни и сердечной боли. Жизнь текла своим чередом. Однажды приехал крёстный и, отозвав Павла в сторонку сказал:
– Ты не переживай, девку похожую на твою Маринку, видели в городе.
С тех пор Павел стал часто ездить в город. Он искал Марину, спрашивал у всех, но никто её не видел. Однажды к нему подошли две цыганки:
– Ты невесту пропавшую ищешь? Не ищи, нет её здесь. Её нигде нет.
– Говоришь не правду! Зачем?– Павел схватил цыганку за руку и сильно сжал, а та с усмешкой сказала:
– Встретишь её по дороге домой.
Павел заторопился, крёстный уговаривал не ехать в ночь, но он его не послушал. Даже не попив чаю, отправился в путь. Его какая-то сила тянула ехать, сегодня и сейчас же.
Он уже проехал половину пути, когда началась метель. Дорогу быстро замело. Лошадь, пошла с трудом, утопая по брюхо в снегу, а через некоторое время и вовсе встала. Павел ещё несколько метров шёл, ведя коня под уздцы, пока совсем не выбился из сил. Тогда он утоптал возле лошади снег и положил сена, а на спину накинул ей попону. Сам лёг в сани и, закрывшись шубой, задремал.
Приснился ему сон: он, совсем маленький, катается с горки. Вдруг санки перевернулись, и Павел упал в холодный и колючий снег. Ему холодно и страшно. Подошла бабушка, взяла его на руки и, смеясь, понесла в дом.
Потом он увидел Марину, она тянула к нему руки и говорила:
« Пашенька, не спи. Проснись. Паша…»
Он открыл глаза и увидел свою любимую, которая была в одном платье, а вокруг мела холодная и непроглядная метель.
Павел улыбнулся:
« Не обманула, значит, меня цыганка – вот мы с тобой и встретились…»
Он распахнул полушубок и привлёк к себе Марину, крепко прижав к себе. И заснул счастливым сном, чтобы больше никогда не проснуться на этом свете.
А вокруг снег и метель кружились в весёлом, диком танце.
Гутя.
Ночи стали теплыми и светлыми. Цвела земляника и таволга, этот запах далеко разносил летний ветер. В лугах кричала перепёлка. Где- то в густой листве пели невидимые птицы.
Гутя радовалась уже по- летнему яркому и горячему солнцу и своему счастью. Впервые в своей жизни она полюбила. И казалось, ни что и никто не сможет их разлучить. Они давно бы поженились, но ей только в августе будет восемнадцать. Куда спешить, решили подождать.
А сегодня она хотела сказать ему, что- то очень важное.
Николая она увидела ещё издали, но на встречу не пошла, а стояла, прислонившись к берёзе. Он подошёл, обхватил её за талию и крепко прижал к себе:
– Гутя, я должен тебе сказать…
– Подожди,– она закрыла ему рот ладошкой, – я первой тебе скажу. Помолчала, а потом шепнула ему на ухо, словно боялась, что кто- то ещё услышит: « Коленька, я беременна. Нас теперь обязательно распишут, и мы с тобой всегда будем вместе!»
Но увидев совсем не радостный взгляд Николая, заплакала.
Он целовал её губы, щёки и мокрые от слёз глаза:
– Гутя, голубка моя, люблю я тебя без памяти, но, видно не суждено нам с тобой быть вместе.
– Но почему? Почему?
– Война! Сегодня по радио объявили. Ты только дитя сбереги, а я своей матери скажу. Ждать меня будете уже вдвоём. Я вернусь! Обещаю тебе, слышишь, вернусь! Только немца вот разобьем.
Потом они, обнявшись, долго сидели под раскидистой берёзой, и тоска сжимала им сердца. Разом рушились все их надежды, и мечты…
Николай уехал. Он прислал ей только два письма. Она уходила к берёзе и читала, по нескольку раз перечитывала, написанные карандашом строчки, обливаясь слезами.
Каждое письмо начиналось: «Здравствуй, голубка моя. Солнышко ясное, цветочек мой голубоглазый…»
Потом долго не было писем, а затем пришла на Николая похоронка.
Гутя тогда была уже на седьмом месяце беременности. Горе, обрушившееся на неё, рвало душу и сердце и не хотелось жить. Пришла домой и слегла…
Ночью, уже ближе к утру, начались схватки. Ребёнок родился недоношенным и слабеньким, а сама она была без сознания, металась в родовой горячке.
Пришла в себя, а ребёнок умер, и его уже тайно похоронили. А Гутя так и не увидела сына. И никто, кроме родных и матери Николая, о беременности и родах не узнал.
Жизнь потекла своим чередом. Поехала учиться на трактористку. Работала в войну и ещё после войны на тракторе. Однажды осенью в ночь, пахала зябь и от усталости задремала. До глубокого оврага оставалось совсем немного, когда услышала голос Николая: « Гутя! Проснись!» Она открыла глаза, а трактор уже на краю пропасти. Успела заглушить. Вылезла из кабины, упала на землю, и выла волчицей, руками разгребая стерню:
– Колень..ка … аа… ро..ди..мый, как же я без тебя … жить- то буду! Ко…ля!
Но надо было, как-то жить дальше.
Окончилась война. Стали домой возвращаться солдаты. Приехал из Саратовской области Степан. Назначили его бригадиром тракторной бригады. Увидел он её стройную, с русой косой и голубыми, как весеннее небо глазами, и влюбился, с первого взгляда. Старше он был её, да к тому же ещё и женат. С женой разошёлся, а потом и к ней посватался. Не любила она его, но деваться было не куда. На одного мужика тогда десять женщин приходилось. Почти всех молодых и здоровых война забрала.
Жили они душа в душу. Ни одного худого слова он от неё не услышал, да и сам только по отчеству её и величал. Вот только после тех тяжёлых родов детей у неё больше не было.
Прожила Гутя долгую, яркую, но трудную жизнь, так и не познала материнства. Не подержала в руках своего дитя, и не покормила его грудью.