Продолжение, начало см. Тагиров - 1.
Куратором крыши являлся некий Рамзан Тагиров – учредитель благотворительного фонда «Наш Петербург». Он стремился захватить в городе все лакомые куски и везде старался расставить своих людей. Кандидатура Бекетова его очень скоро перестала устраивать, поскольку помимо официальной торговли хозяйственно-бытовыми товарами он, прикрываясь фирмой, планировал поставки нелицензионных лекарств и наркотикосодержащих веществ, а Бекетов не был готов вести нелегальную торговлю. С этого момента крыша по приказу Тагирова стала непомерно завышать цены в прейскуранте на обслуживание, надеясь таким способом выдавить Бекетова с рынка, а в образовавшуюся нишу Тагиров намеревался поставить более удобного человечка.
Многие из тех торговцев, которые пытались кинуть и, в самом деле, кидали «Хозбытпро», как оказалось, действовали по наущению Тагирова. Так он рассчитывал создать для Бекетова невыносимые условия.
Похоже, что все неприятности, которые терпело наше с Сулакшиным «ЛОМО», также его рук дело, по крайней мере, то, что Ольга является агентом Тагирова, посредством слежения и прослушивания было установлено стопроцентно. Она с удовольствием позировала обнаженной в подпольной фотостудии, прекрасно зная, для чего. В награду малиновые пиджаки Тагирова кинули ей подарок с барского плеча – впечатляющую норковую шубу, которой, кажется, позавидовала бы принцесса Уэльская.
Мы собрали материал и отнесли его Бекетову, после чего состоялся весьма эмоциональный разговор. Оказывается, владельцы торговых точек, которых удалось поймать за руку, признались ему, что это я подговорил их за вознаграждение утаивать товар и выручку, якобы таким способом я желал превратиться в монопольного оптового продавца туалетного мыла в Петербурге. Бекетов допустил промах и поверил инсинуации, устроенной, как теперь выяснилось, Тагировым, чтобы столкнуть нас лбами, поэтому намеренно создал за рубежом такую репутацию нашей фирме, что отныне с «ЛОМО» никто не желал иметь дело.
Узнав подоплеку, Бекетов долго ругался. Я с изумлением обнаружил, что он с внешностью русского интеллигента в седьмом поколении, оказывается, владеет нецензурной речью не хуже человека, который обычно матом не ругается, он на нём разговаривает.
В конце концов, было принято решение связаться кое с кем в Москве, доложить о нездоровой ситуации, а материалы на Тагирова Бекетов пока оставил нам, и Денис увёз их с собой в свой загородный дом. Я отправился домой, а под утро в моей квартире раздался телефонный звонок.
Экран определителя номера высветил домашний телефон Дениса, и я поспешно поднял трубку.
– Алло, слушаю, что у тебя?
В ответ послышался зловещий шум ветра, словно мой друг звонил не из дома, а откуда-то с продуваемого со всех сторон пустыря. Позже я догадался, что это был звук ужасного пламени, пожиравшего все вокруг.
Денис слишком поздно проснулся, мы много выпили накануне, когда Бекетов, пытаясь загладить свою вину, без устали разливал по стаканам дагестанский коньяк. Умирая, Денис, тем не менее, смог дотянуться до телефона и нажал кнопку автонабора номера, после чего потерял сознание от угарного дыма.
Только что построенный дом, который подарил ему тесть, превратился в развалины, а почти полностью сгоревшие останки Дениса пожарные нашли с величайшим трудом. Супруга с сыном были на курорте, и физически не пострадали, а вот моральную рану, их поразившую, я описать не могу.
Присутствовать на похоронах Дениса мне не пришлось, – вначале меня задержали, а затем арестовали по обвинению в его убийстве. Обыск в моей квартире принес поразительные плоды, – следователь обнаружил в углу под раковиной голубой баллончик, он был почти пустой. В такие баллоны строители для своих целей накачивают редкий газ, он не имеет ни цвета, ни запаха, однако чрезвычайно горюч и может взорваться от одного лишь включения электрического прибора.
По версии следствия мне хотелось завладеть прибыльным бизнесом и избавиться от соучредителя фирмы Дениса Сулакшина. Для реализации своего замысла я, находясь у него в гостях, тайно распылил газ, который затем двое суток накапливался по углам и, наконец, взорвался в тот самый момент, когда ночью Денис включил настольную лампу на прикроватной тумбочке, видимо, желая сходить в туалетную комнату.
Следователь прокуратуры, рыхлый полноватый тип с редкой ржавой шевелюрой, землисто-серым пигментным лицом и гнилыми зубами, на первом же допросе нахально заявил мне, что дело заказное, он давно специализируется на таких, шьёт по пять штук в неделю, поэтому для меня будет лучше, если я сразу во всем признаюсь. Только тогда суд сможет приговорить меня к двадцати годам лишения свободы, а вышестоящая инстанция убавит срок наполовину. Отбывать его полностью не придется, главное, – вести себя примерно и сотрудничать с администрацией исправительного учреждения, тогда она походатайствует о моем досрочном освобождении. Если же я вдруг начну упрямиться и настаивать на своей невиновности, мне грозит пожизненное заключение.
- Выбирайте, Александр Васильевич!
Я заявил, что никого не убивал, и с этого дня начался мой тюремный кошмар. Весь предыдущий опыт пребывания в следственных изоляторах показался жизнью на испанских курортах.
Меня перевели в камеру, где вместо положенных двенадцати сокамерников содержалось тридцать два. Двухъярусных кроватей на всех не хватало, и спали по очереди, а к брезентовому пологу, за которым скрывалось туалетное очко, постоянно томилась страждущая очередь. Кормили такой баландой, что мы её просто сливали в помойку, – хлебать такой суп мог только самоубийца.
Находясь в условиях, которые мало назвать скотскими, больше всего на свете я боялся сойти с ума. Такой исход наверняка принес бы Тагирову пару приятных минут, а я даже одной приятной секунды не желал ему дарить.
Многие сокамерники живописали в подробностях свои уголовные дела, смакуя детали, и тогда я от нечего делать стал выдавать заключения по поводу перспектив судебного разбирательства, обоснованности и сроках содержания под стражей. В ответ они только смеялись.
– Не, братан, сперва нарисуй нам свои перспективы!
Вместо того, чтобы спорить до хрипоты, как делали там все, я помог старику-инвалиду составить заявление в прокуратуру, и через неделю его отпустили под подписку о невыезде. Мой авторитет мгновенно вырос на зависть смотрящему.
Видя, что он злится всё больше, я взялся за его дело и вскоре нашел маленькую, однако чрезвычайно существенную нестыковку в показаниях двух главных свидетелей, которую никто почему-то не заметил. Наутро он ушел к адвокату, а через день его освободили.
Лёд сменился пламенем. Мои сокамерники впали в настоящий экстаз!
Удалось помочь многим, кому-то стало приходить больше передач, кому-то администрация разрешила получать обезболивающие препараты, которые до этого необоснованно запрещала, ссылаясь на правила внутреннего распорядка, и так далее.
Меня смешило, а иногда крепко раздражало экзальтированное восхищение мною, люди не могли элементарно постоять за себя, проявляли вопиющую инертность, а теперь, помимо всего прочего, стали вдобавок считать меня полубогом.
Бекетов через адвоката сообщил, что малиновые пиджаки, которых он, как я знал, подозревал в убийстве Сулакшина и уничтожении компромата на Тагирова путем поджога дома Дениса, внезапно скончались в ресторане во время закрытой вечеринки, на которой они, как видно, обмывали успешное выполнение задания. Причина смерти у всех троих, как засвидетельствовало официальное медицинское заключение, – острая сердечная недостаточность.
Чуть позже Бекетову удалось связаться с моей женой, он убедил её, что в отношении меня совершена серия провокаций, и фальшивые фотографии моей супружеской неверности – всего лишь одно звено в этой достаточно длинной цепи. Пока что я вынужденно нахожусь в тюрьме, однако совсем скоро все наладится, и меня выпустят, прекратив дело.
Жену буквально прорвало, она всю ночь заливалась слезами, а утром написала мне чрезвычайно трогательное письмо, – такие письма способны писать только женщины, – в котором рассказала о разговоре с Бекетовым и попросила простить её минутную слабость. Я ответил, что всё понимаю и люблю её ещё сильнее, чем прежде. Через день она принесла мне какую-то немыслимую передачу, – моя камера пировала неделю, смакуя икру, колбасу и балык, – затем приехала на свидание, однако её упавшее лицо не обрадовало, а ещё больше расстроило меня.
Время шло, а обещанное Бекетовым освобождение всё никак не наступало. Больше всего в те ужасные дни меня угнетало общение со следователем.
Каждый допрос становился настоящей пыткой, которая казалась гораздо мучительнее, чем содержание в забитой до отказа душной и донельзя прокуренной камере. Дело вовсе не в том, что ко мне применялись какие-то особые методы воздействия, ничего подобного не было. Вид моего следователя, его манера общения были отвратительнее любой пытки. Одна лишь мысль о противном унылом лице, словно вылепленном из прокисшего жидкого холодца, бросала меня в омерзительную оторопь и полностью выбивала из колеи на несколько дней.
В то памятное утро я как обычно вошёл в комнату для допросов именно с таким чувством и приготовился к тягостному и бесплодному разговору, как вдруг мой мучитель с милой улыбочкой сообщил, что дело мое прекращено за отсутствием в моих действиях состава преступления, а завтра утром меня освободят.
– Искренне рад за вас, Александр Васильевич, такого в моей практике ещё не случалось.
Он сделал многозначительную паузу, как маститый актер в ключевом месте аншлаговой пьесы, с наслаждением наблюдая за моей реакцией. Признаюсь, что в тот волнующий момент я с трудом сдержался, чтобы не заплакать!
Тем не менее, считать, что мои мучения закончились, было рановато. Самой изощренной пыткой оказался последний день пребывания в камере. Все откуда-то мигом узнали о моем грядущем чудесном освобождении, и завистливым комментариям, перемешанным со скабрезными шуточками, не было конца. Лишь те, кому мне удалось помочь, были рады возможности поблагодарить меня.
– Эх, Сашка, хороший ты парень! – твердили они, непрестанно хлопая меня по спине и поминутно норовя угостить чем-нибудь вкусненьким, однако в тот день мне ничего не лезло в горло.
Рано утром меня помыли, переодели, выдали справку о пребывании в следственном изоляторе и вежливо выставили за порог. Столь внезапное освобождение казалось странным, хотя несколько недель Бекетов постоянно твердил мне, что дело обязательно прекратят. Когда выход на свободу, наконец, состоялся, и за спиной равнодушно лязгнул засов тюремной двери, мне вдруг почему-то подумалось, что мои приключения ещё не окончились, и я не ошибся.
Продолжение см. Тагиров - 3.