Мать Тату не хотела. У нее уже были Лёня, Ляля, Лёля и Жоржик. А жили они ох как небогато… Поскольку она еще кормила Жоржика, верить в то, что снова понесла, не хотелось.
К Рождеству признаки стали очевидными. Геня выросла в деревне и с ранней юности наслушалась на гулянках от старших девок, как избавиться от плода. Уж она и мебель двигала, и горчицей ноги парила, и со шкафа прыгала, и пижму пила, и баган, и лавровый лист. Тата, однако, зацепилась крепко.
Была Геня уже о ту пору и дальше на всю жизнь молчаливая, работящая и неласковая. Не могла забыть, как папашу забирали, как хутор сожгли, как жеребца племенного, БорисА, в болотине цепами забили – он был орловский, заезженный только под легкую упряжь и седло, да и не молодой уже – отказался телегу, груженую хозяйским добром, тащить.
Пожаловаться Гене на свое положение было некому: мамаша жила на хуторе со старшим Гениным братом, да и как расскажешь про такое – грех. В себе замкнулась со своей неприятностью. Муж ходил на завод, дома на заказ шил и до поры-до времени ничего не замечал.
После Крещения забрали Гениного дядю, того, что «на двенадцать языков разговаривал», весельчака и балагура Андрея. Забрали прямо с железнодорожной станции, начальником которой он был. В ту же ночь исчезла его жена Ванда вместе с маленькими Янеком и Мареком. Младшего брата папашиного Геня просто боготворила, да и по возрасту он был ей скорее как брат, чем как дядя – всего-то на десять лет старше. Геня беззвучно плакала целыми днями, живот тянуло, но Тата опять удержалась.
На Сретение Гене приснился сон, что поехали они всей семьей со своей Высокой Горы, от которой к тому времени остались только воспоминания, да дорога на военных картах, на ярманку в Духново. И мужуки, и бабы, и детишки. А она, Геня, уже невеста, и скоро у ней свадьба. А дядя Андрей красивый такой, веселый, в дрожки вдруг вскочил, БорисА стебанул хлыстом, Гене рукой махнул и умчался. Геня сразу все поняла, зарыдала беззвучно в подушку, Тата шевельнулась в животе. И снова удержалась.
Так и проходила Геня все свое время в тягости с поджатыми губами и сдвинутыми бровями. Никто ее не трогал – знали, что сурова: на язык остра, а на руку тяжела.
Летом Геня с детишками в деревню поехала, там и родила Таточку, как Геня надеялась, поскребыша – последнюю значит. Муж остался в городе, с завода его отпустили в отпуск только перед самыми Гениными родами. Таточка родилась маленькой и слабенькой. Отец и Лёнечка, старший брат, сразу к ней душой прикипели, отец носил на плечах, а Лёнечка с младенчества называл Царь-Бабой, словно не замечал тоненьких ножек и жиденьких волосиков.
Так прошло несколько лет. Лёлька с Лялькой выросли девками бойкими, что кони становые ржали! А Таточка маленькая, худенькая, всё тряпочки около машинки швейной собирала да перебирала.
Однажды, в тот день, когда Геня со всеми детьми села в поезд, чтобы ехать к свекру со свекровью на все лето гостить, началась война. И оказались они все на три года в оккупации. Одному Богу известно, как Геня добывала аусвайс для Лёнечки, чтобы из концлагеря его вытащить, как разбиралась со старостой, когда Лёльку с Лялькой в Германию отправляли… Не могла Геня про войну говорить потом, навсегда запомнила, как зимой пять километров в одной ночной рубашке по лесу бежала, когда корову, единственную кормилицу, со двора у них уводили. К весне в тот год кошка Мурка начала маленьких зайчат носить, ими и кормились, пока огороды не пошли.
А Таточка что? Таточка же маленькая. Кто на маленьких деток в деревне смотрит? Вспомнили про Таточку, только когда в дом снаряд влетел – Геня в это время на кровати сидела, косички Таточке заплетала. От всего дома только и остался угол с кроватью, на которой Геня с Таточкой сидели.
В ту войну погибли Таточкин отец и Таточкин старший брат. Семья лишилась квартиры, хорошей, рядом с заводом. Защитить вдову с четырьмя детьми было некому. И получили они от щедрот райсовета комнату двадцать четыре метра в коммуналке. Там и росла дальше Таточка вместе с Лёлей, Лялей и Жоржиком. Геня жила как будто бы отдельно от них, замкнувшись навсегда уже, до конца, в своей скорби по мужу и Лёнечке. Лялька с Лёлькой всегда где-то носились по своим девичьим делам. Геня шила целыми днями на заказ, а потом ездила на трамвае к Николе на вечернюю службу. В один из тихих зимних вечеров Жоржик попытался снасильничать Тату. Нелюбимых все обижают. Геня встала в ту ночь на сторону Жоржика.
Шли годы, Лёлька с Лялькой выросли, Жоржик отсидел и вышел, не за Татку, конечно, тогда про это все как будто бы и забыли. Геня старела. Замыкалась в себе с каждым годом все больше.
Потом и Татка институт закончила, замуж вышла. Жизнь у нее была так себе. Муж оказался пьющим и гулящим – она ж не понимала тогда, что тоже не от хорошей жизни. Из пятерых детей выжили только две девочки: старшая и младшая. Мальчишки – кто мертвым родился, кто умер сразу после родов. Кто ж тогда знал про резус-конфликт, при четвертой группе крови с отрицательным резусом у матери? Однако же Тата честно жила: на работу ходила, девочек воспитывала, почетным донором была и ветераном труда стала.
Геня умирала тяжело и долго. У Таточки на руках. Не давал ей спокойно уйти на тот свет грех перед младшей дочерью. То, что не хотела, да и не могла она ни батюшке сказать, ни самой Тате - никому.
Пролетели еще сорок лет, как один день, и теперь Таточка умирала сама, страдала, маялась, но что-то ее не отпускало, не давало уйти.
Она, нелюбимая, и сама так никого не полюбила. Все думала о мальчиках умерших, ею непогребенных, неоплаканных, о Жоржике, непрощенном, о муже любимом-нелюбимом, о девках своих, о внуках... Есть о чем подумать перед смертью!
Помоги, Господи, Таточке! Прости ей все ее прегрешения вольные и невольные, ибо не ведала она, что творит!