Перебирая в памяти своих подруг, я невольно споткнулся на их национальности. Нет, они все (почти все!) были русскими, точней, россиянками, а еще верней – советскими. Жили в СССР, чисто разговаривали по-русски… И, естественно, преобладание было в сторону государственного языка.
Но все же, интересно, влияло ли национальное воспитание на их сексуальное поведение? Вспоминая преобладающее большинство женщин, я мог отметить, что представительницы титульной нации вели себя в постели ли, на лавке ли, на травке, я бы сказал, запрограммированно одинаково, Или сперва подчеркнуто неприступно. Или развязно-агрессивно. А финал был один и тот же: «Я отдалась тебе всем сердцем! Всей душой!»
Первой моей девушкой была белоруска. Ничего удивительного, я, окончив школу, в Белоруссию и перебрался. Отдалась она сразу, как только мы высвободились из троллейбусной давки, где оказались прижатыми лицом к лицу, точнее, телом, еще точнее: гениталиями… Ну, главное случилось в ее квартире, куда она меня, ничуть не сомневаясь, пригласила…
Но потом…
Потом я отдал должное Прибалтике, куда я из-за своего спортивного настоящего, регулярно ездил на весенне-осенние сборы, продолжая ловить солнечное тепло. Спасибо тебе и за это, и за теплоту души и тела, девушка Андра из латвийской Валмиеры, Ирэн из литовской Клайпеды, Хелен из эстонского Кяэрику...
Вспоминаю с теплом и молдаванку Лючию, и грузинскую мамашу (богиню) Нани…Кстати, никого больше ни с Кавказа, ни со Средней Азии я не имел, хотя реально жил годами в Казахстане, да и в Киргизии и в Узбекистане бывал на сборах и соревнованиях. Не в «завязке» был, со мной этого никогда не случалось, но обходился русскими, постоянно там проживающими.
Среди русскоязычных, составляющих меньшинства в «великом и могучем», не проходил и мимо татарок, и башкирок, зацепился даже за турчанку- месхетинку. И куда деваться от вездесующих и всюду проникающих евреек?
Были у меня и конкретные иностранки. Были финка, болгарка, алжирка, немка (по рождению), даже норвежку приголубил.
Естественно, сразу после доминирующих во всех сферах, в том числе и в сексуальном плане, русских женщин, шел тоже многоплеменный украинский народ.
И была там у меня закарпатская гуцулочка. Или мадьярочка. Которая писалась, как украиночка.
Познакомились мы с ней во врачебно-физкультурном диспансере, где я второй месяц безуспешно лечил остаточные явления миокардита, а она пришла починить свои травмированные коленные связки...
Я дважды прошел мимо нее, сидящей у физиотерапевтического кабинета, не веря своим глазам. «Разве можно быть красивой такой»? И являться так, запросто, «среди больных и страждущих», одетых в затрапезные пижамы или в потертые спортивные костюмы. Она-то была в шикарном брючном костюме, подчеркивающем ее сногсшибательно роскошные эротические телесные формы, явно заграничном, что тогда сразу бросалось в глаза, гармонизирующим идущему напролом представлению о ее художественном вкусе в совокупности с ее божественной внешностью…
Да, и еще ее античной завершенности черты прекрасного лица…ее роскошные волосы цвета «скошенной в поле ржи…»
И ее совершенно непринужденная манера общения, когда она с полуслова поддержала типичный «светский» разговор со мной, по-павлиньи распустившим хвост, забрасывающим ее фразочками из дежурного набора вошедшего в пору расцвета, знающего себе цену спортивного ловеласа.
Разбежавшись по лечебным кабинетам, я уже точно знал, что завтра точно увижу ее в это же время и еще в десяток дней, на которые расписан курс лечения этой самозабвенной студенточки ГИТИСа, не жалеющей своих драгоценных связок во время занятий по курсу бальных танцев.
Еще в момент первой встречи я обратил внимание на то, как она уверенно и быстро заполняла роскошный блокнот с обложкой из натуральной кожи словами из незнакомого языка. Нет, это были не английские письмена – она сразу объяснила, что записи делала на венгерском языке, родном для нее, закарпатской мадьярочки. Понятно, что студентка ГИТИСа, уже выпускница, русским языком владела так же безукоризненно, как и украинским…
Когда я выписывался из своей лечебницы, я уже познакомил ее с лучшими образцами своего поэтического творчества. Среди которых были бесценные подарки соседа по палате, так-то, по виду спорта, самбиста, но уже успешно отметившегося на ресторанной эстраде в песенном жанре. Он положил на музыку пару моих стихотворений, близких по теме наших с ней отношений и своим проникновенным исполнением вызвал у меня слезу, и у нее (полагаю) тоже нескрываемые сентиментальные чувства.
Хочется отметить и продолжение этой музыкальной истории. Как-то, время спустя, моя поющая студенточка, при моем очередном посещении ее Alma Mater, затащила меня в пустующую аудиторию (но с фортепиано на месте классной доски) и блестяще исполнила модный тогда шлягер на английском языке. «Это – тебе!» проникновенно произнесла она, закончив свою музыкальную композицию, и меня опять глубоко тронуло это посвящение, хоть я и знал, что она успешно гастролирует по стране в составе успешного ансамбля и до этого имел возможность убедиться в ее несомненных вокальных способностях, присутствуя на репетициях музыкальных спектаклей, где она исполняла сольные партии.
Но как трогательно присутствовать – глаза в глаза! – на исполнении музыкального шедевра, после чего тебе говорят: это только тебе!
Мы встречались, как обычные влюбленные, т.е, регулярно, находя время в своих, обоюдно насыщенных графиках занятий: у меня – в спорте, у нее, в преддверии получения артистического диплома – год-то был выпускной! Я заходил за ней в ее театральный институт, присутствуя в конце репетиции, например, мюзикла «Вестсайдская история», после она, вся раздерганная в сцене насилия, требовательно допрашивала меня: «Ну, как я – сексуально выглядела?!»
Да, так она и выглядела! Помнится, зашли как-то мы в модное тогда кафе «Арбат» - я уже тогда, сопровождая столь вызывающе одетую в по-настоящему теплый майский день – мини-юбка, распираемая мощными и в то же время элегантными бедрами, и особенно, облегающий «топик», еле скрывающий безукоризненно подчеркнутую грудь корсетной шнуровкой, напряженно себя чувствовал… И не зря…
Едва войдя в зал, я услышал со стороны сидящей у входа компании звонкий посвист и глумливо-восторженное: «Вот это грудь!» И все бы ничего, но добило меня нецензурное окончание фразы… Сдержаться я, тем более, под оскорбленным взглядом своей любимой, я не смог, и, крепко ухватив за крышку стола, тут же его перевернул со всем съестным и питейным содержимым. Удачей можно было считать, что эти хамоватые и чересчур откровенные ценители женской красоты на полу оказались все шестеро, в большинстве погребенные под крышкой стола. Да и то, что мы оказались ближе их к выходу. Задерживаться, а, значит и расплачиваться за эту выходку, я был не готов (и по материальным соображением – и так еле наскреб на почти безалкогольную кафешку)….
Быстрее всех сориентировалась моя подруга. Крепко прихватив меня под локоть, она потащила меня обратно, к лестнице на выход. Судя по ее горящим глазам, она вполне была удовлетворена и моей реакцией, и зрелищем, которые мы могли уже спокойно обсуждать в полукилометре дальше, на том же Арбате…
Почему-то я не сумел ее «дожать», хотя к тому времени у меня был весьма солидный опыт в этом деле и она вела себя довольно смело и непринужденно. Она ходила на все мои соревнования: на первенство Москвы на стадион ЦСКА, на молодежный чемпионат СССР в «Лужниках» … Хотя порой эта ее непринужденность ставила меня порой в затруднительное положение.
Так, в машине моего тренера – старенькой «Волге» она могла громко восхититься: «А, старая знакомая! У моего дяди, в Карпатах, такая же «старушка». На отборочных соревнованиях к чемпионату она могла находиться в секторе для прыжков с шестом, чуть ли не под самими стойками и громко комментировать мои прыжки: «Какая полётность!»
И тут же, без тени сомнения, напроситься в мой номер гостиницы, находящейся буквально за оградой стадиона: «Я устала на солнцепеке…Ты обещал, что здесь будет где отдохнуть!»
Обещать-то обещал, но не всё сразу! Соревнования еще не закончились и поэтому требовалось мое присутствие здесь…Но «если женщина просит!»…Я подумал, что к следующему виду многоборья я успею и ее разместить в гостинице, и назад вернуться на арену стадиона…
Но, очутившись наедине в закрытом пространстве со своей любимой, я потерял ощущение реальности и попытался уложить ее на единственную двуспальную кровать в этом номере…
Казалось, финал должен быть успешным – об этом говорила и задранная наверх ее мини-юбка и распущенная шнуровка кофточки на ее аппетитной груди…Но у меня никак не получалось выйти из колеи привычного диалога, где она (в который раз!) начинала рассказывать об обязательствах перед своим карпатским женихом, который отпустил ее в Москву с обещанием сохранить девственность. И убеждать меня, что я неспособен предоставить ей полноценную замену, так как у меня нет твердой почвы под ногами, намекая на отсутствие у меня московской прописки…
Наши препирательства прервал настойчивый стук в дверь – тренер самолично пришел выковыривать меня из номера для продолжения программы соревнований – Заигравшись, я потерял счет времени, а тренеру требовалось мое гарантированное попадание в сборную…
Кстати, и в последовавшем через неделю чемпионате, куда я все-таки попал, она и там, в «Лужниках», продолжала руководить моими выступлениями. В тяжелейшем для меня беге на 400 метров, когда подступал уже предательский миг кислородного голодания, и ноги отказывались подчиняться, удержал во главе забега столь различимый ее визг, гнавший до самых финишных клеток.
Тогда я впервые выиграл забег в этом наиболее нелюбимом мной длинном спринте. Но, пока я приходил в себя, разлегшись на дорожке, мою красавицу на трибунах окружили не выступавшие здесь мои коллеги, настырно интересующиеся, почему она так избирательно болеет за команду Москвы – ведь здесь выступают представители всех 15 республик, а она, судя по ее нездешнему виду, да и по подгоняющим крикам на нерусском языке вряд ли могла сойти за москвичку, она гордо отвечала: «До всей Москвы мне нет дела. Я болею конкретно за Коку Казанова!»
Когда я в предпоследнем виде десятиборья вышел метать копье, она злоупотребляла моим вниманием криками с ближней трибуны: «Давай, Спартак!» - «Почему Спартак?», спросил я потом. «Похож мускулатурой на Спартака из балета – ответила она. – Да и копья – из тех времен!»…
Воспользоваться другим своим мастерством у меня всё не получалось. Хотя я побывал и в снимаемой ею квартирке, и пытался выгнать оттуда ее сожительницу из того же ГИТИСа. Крупно поссорились мы, когда темным майским вечером я пытался затащить ее в такси. Она, сделав вид, что согласна ехать со мной переночевать на спортбазу в Новогорск, пошла обходить машину, якобы для того, чтобы сесть с противоположной стороны, вдруг нырнула под раскидистые ветви клена, растущего в этом парке и…исчезла! Мое внимание значительно отвлек маневр таксиста, который тоже рванул с места, с криком: «О похищении мы не договаривались!»…
Через пару дней я выезжал на месячные сборы в Ташкент, и решил поставить крест на этой экзальтированной недотроге. Прогресс в продвижении к роскошному телу не наблюдалось, хотя все подступы были уже прощупаны. Переходить к более серьезным отношениям я уже не хотел: это означало и отказ от победных действий, связанных непременно с насилием, и предоставления гарантий неприкосновенности для самого ценного участка ее тела (а лгать мне не хотелось и пока не приходилось).Да и интерес к ней постепенно пропадал: была очевидна ее некоторая умственная отсталость (от моего уровня, конечно), проявляющаяся в некоторых ее агрессивных выходках.
Из Ташкента, подзуживающий подначками спортивных коллег, от которых у меня не было секретов, я решил оформить наш разрыв с ней по возможности эффектней. В голову пришел довольно известный идиотский розыгрыш: отослать ей по почте увесистую посылку – четырехкилограммовый силикатный кирпич, предварительно завернутый в оберточную бумагу.
Убедив работниц почты, что это никакой не диверсионный предмет, а лишь деталь энергоприбора, мы с приятелями, заразительно хохоча, вышли из почтамта, обсуждая, как обманутая абонентша будет тащить этот тяжелый сверток домой, предвкушая радость от полученного сюрприза. Да, забыл сказать, что кирпич был уже второй посылкой – дорогу для неё проторила плохонькая, еще зеленая дынька, чтобы выглядела достоверней основное отправление…
Вернувшись в Москву, я всё-таки не удержался, чтобы не похвастаться перед прозябающей в московской весенней слякоти свежеприобретенным среднеазиатским загаром. К некоторому моему удивлению, она сразу же откликнулась на зов, и при встрече нисколько не высказала неудовольствия или обиды по поводу присланного ей почтового непотребства.
Наоборот, она горячо поблагодарила за сочную дыньку (видно, дозревшую в долгом пути по просторам нашей многонациональной Родины). А кирпич она восприняла как веселую шутку, сразу догадавшись, что скрывается в плотном свертке и не колеблясь, освободила его от плотной бумаги прямо на почтовом столе.
Я еще пришел на ее выпускные экзамены, просмотрев дипломный проект ее курса – мюзикл «Вестсайдская история», и ее сольное вокальное выступление. Правда и тут она выглядела не в выигрышном свете, как-то нелепо объявив, что вместо арии Далилы из оперы Сен-Санса она исполнит песню Пахмутовой и Добронравова «Нежность»…
Из этих ее дипломных терзаний в моей памяти сохранились приятные образы ее сокурсниц. Как сейчас помню: очаровательная Лена Колодко, с ясными живыми глазами, и потрясающей красоты Таня Веденеева, в недалеком будущем прогремевшая на всю страну в фильме-оперетте «Здравствуйте, я ваша тетя!».
В сравнении с ними, моя Камилла Ниткулинец явно проигрывала и я, всегда отдававший предпочтение внешней женской красоте, спокойно воспринял письмо своей закарпатской подруги, которое по сути было объявлением о «разводе». Я поспешно, но довольно неудачно переключился на упомянутых выпускниц-красавиц и своих метаниях пропустил отъезд на родину своей «гуцулочки».