Часть 5. Атос.
Шла вторая неделя апреля 1625 года, и весенние флюиды ударяли в голову не только котам. Звон стали на парижских улицах стал обычной ночной музыкой, и Бланшетт не рисковала показываться надолго на ночных задворках. Улица Феру считалась спокойной несмотря на то, что у самой городской стены располагался небольшой, но уютный кабачок. Посетителей в нем бывало немало, но в эту ночь было как-то особенно шумно. Ле Ронжер который знал все на свете, и усиленно подкармливался именно в этом заведении, как самом близком к месту жительства его графа, сообщил, что празднуют вступление двух новеньких в роту королевских мушкетеров.
Все затихло к полуночи, и Бланшетт как раз дожидалась, пока выйдет Атос, чтобы нырнуть в открытую им дверь, но мушкетер задержался с друзьями на пороге кабачка.
Громкие голоса изрядно подвыпивших вояк эхом разносились по узкой улочке, отражаясь от стен, и никто, кроме кошки, не заметил, что в темноте, стараясь ступать неслышно, крадутся несколько вооруженных до зубов человек.
- Мяу! – отчаянно завопила кошка, но на нее никто не обратил внимание, и тут же сверкнули выхваченные из ножен шпаги. Боя, как такового, не было: трое мушкетеров свалились сразу, пронзенные шпагами нападавших: они даже не успели понять, что происходит. Остальных, после недолгого сопротивления, уволокли куда-то в сторону Вожирар.
Бланшетт вылезла из канавы, куда забилась, как только началась драка, и осмотрелась.
Место побоища было залито кровью. Двоих мушкетеров смерть настигла там, где они стояли – посередине мостовой, и в их мертвых глазах отражалось усеянное звездами небо. Третий оказался под стеной дома, в неловкой позе: видимо, пытался встать, но он не погиб, как его товарищи. Глаза у него были закрыты, и Бланшетт, фыркая от острого запаха свежей крови, заглянула ему в лицо. Смертью от него не пахло, зато она с ужасом узнала в этом человеке Атоса.
«Не уберегла! - подумала кошка, сразу вспомнив свою клятву. - Я же обещала Высшим!».
Бланшетт заметалась: надо было звать на помощь, но где эту помощь найти, если глухая ночь, все двери заперты, а окна закрыты жалюзями? Тогда она закричала так громко, так отчаянно, что стали открываться окна, и ей прилетели проклятия разбуженных обитателей окрестных домов. Кошка продолжала вопить, но ни одна живая душа не появилась на улице: парижане привыкли к уличной резне, и никто не спешил ввязываться в историю с убитыми мушкетерами.
В полном отчаянии, Бланшетт уселась под боком у Атоса и прикрыла глаза, слушая его дыхание. Живой! Главное, дождаться первых утренних прохожих, тогда она покажет, где он живет, и мадам Дюшан прибежит на помощь.
Но ждать утра не понадобилось: по булыжникам застучали сапоги и зазвенели шпоры. Белую кошку было отлично видно под светом луны, и взгляд Портоса и Арамиса, влетевших на улицу со стороны городской стены, сразу остановился на светлом пятне на мостовой. Рядом с кошкой угадывалось тело лежащего человек.
- Атос! – мушкетеры бросились к товарищу, и Бланшетт отодвинулась в сторону, но не ушла. Портос поднял Атоса на руки и понес его к дому; пока Арамис колотил в дверь, пока гремели по лестнице сабо Гримо, кошка сидела у двери, дожидаясь, пока ее откроют. Это был единственный шанс заскочить домой до утра, и она его не упустила.
А дальше началась суматоха: Гримо бежал то на кухню за горячей водой, то несся вверх с полотенцами, потом, охая и вздыхая, прошествовала мадам Дюшан, которую почти не было видно за огромной подушкой, пожертвованной из собственных запасов для раненого постояльца, и, наконец, острый запах лекарств возвестил о приходе врача.
Бланшетт никуда не пошла, она так и осталась сидеть под лестницей, испуганным взглядом созерцая всю эту кутерьму. Часа через два все угомонились, потом спустилась хозяйка, утирая слезы концом шали, и Бланшетт поняла, что она обязана сама все увидеть, а если ее подопечный, не дай Бог, ушел в мир Прародительницы, проститься с ним и передать Высшим, что не в ее маленькой кошачьей власти было удержать господина мушкетера в этом мире.
Кошка, белой лентой мелькнула вверх по лестнице, на секунду задержавшись на площадке. Дверь у Атоса была закрыта, и кошка в растерянности, привстав на задние лапки, попыталась ее открыть. С третьей попытки это удалось, и Бланшетт не вошла – проползла в квартиру. В комнатах горели только ночники. В гостиной, разметавшись в хозяйском кресле у погасшего камина спал, всхрапывая во сне как жеребец, Портос. Рядом, на кушетке, пристроился Арамис, но сон его был чуток. Дверь в спальню была открыта, и Бланшетт, не мешкая, пробралась поближе к постели.
Атос был жив – это она почувствовала еще раньше, чем услышала его слабое дыхание. Рядом с кроватью прикорнул умаявшийся Гримо.
Бланшетт осторожно запрыгнула на одеяло и по подушке проползла к плечу раненого. На полотне повязки проступило пятнышко крови и кошка нервно зевнула: кровь полагается слизать, но это кровь человека!
А человеку было плохо, очень больно и жарко. Голова его металась по подушке, компресс упал со лба на плечо, совсем просохнув от жара. Жар исходил от тела - и такой сильный, что кошка даже переползла по подушке повыше, подальше от человека, шерсть у нее на загривке встала дыбом. Но инстинкт материнства возобладал: если тебе поручили живую душу, не важно чья она – человека или котенка, ты должна беречь и охранять ее. И кошка, морщась и щурясь на свет ночника, переползла поближе, потом совсем близко, а потом и прижалась к повязке мордочкой и замурчала. Бланшетт не знала законов природы, она не знала, что звуки ее мурчания целительно действуют при всяком недуге. Эти премудрости и люди-то узнают через сотни лет, а пока кошка лечила, не ведая о своей чудодейственности. Она снимала жар, успокаивала боль и добилась того, что раненый все же уснул.
Очнувшийся Гримо спросонок замахнулся было на кошку, но потом, увидев, что господин его спит крепко и безмятежно, улыбнулся и одобрительно кивнул: уже дважды Бланшетт сумела умиротворить его сумасбродствующего хозяина. Он только вышел из комнаты и знаками позвал за собой проснувшихся Портоса и Арамиса. Картина была умилительная, и на том и сошлись: раз кошка спасла их друга, пусть продолжает лечение так, как пожелает.
Это было окончательное признание Бланшетт, и она торжественно переселилась в квартиру к мушкетеру. Атос, правда, об этом переселении пока не догадывался, и Гримо успокаивал себя тем, что хозяин после ранения будет мало смотреть по сторонам и больше спать.
Но не тут-то было: все же Гримо еще недостаточно изучил характер своего господина. Атос был не против кошки: она все же развлекала его в этом вынужденном безделии; он принципиально был против того, чтобы лежать весь день. И, честно отболев сутки, он собрал все силы и встал, как только товарищи сообщили, что его желает видеть господин де Тревиль.
Бланшетт, неодобрительно созерцавшая весь этот процесс вставания и одевания едва живого от потери крови мушкетера, сердито вякнула и, проводив его до дверей, отправилась на свой пустырь Сен-Сюльпис. Там ее уже ждали: Базиль, Бигарре и Вентрю внимательно слушали последние сплетни в исполнении рыжего Лектера. Появление Бланшетт произвело впечатление: Лектер умолк, а все остальные выжидательно уставились на товарку.
- Ну, что ты замолчал, старый лгун? – поддела Лектера Бланшетт. – Так заврался, что не знаешь, как теперь и выкрутиться?
- Ничего подобного, - важно промолвил рыжий кот, - мне врать незачем: сам Ле Ронжер рассказал, что твоего мушкетера убили. А Ле Ронжер знает все новости.
- На этот раз он, к счастью, ошибся со своей новостью, - возмущенно фыркнула Бланшетт. – Жив мой хозяин, жив!
- Так ты сменила хозяев? – тут же отметила Бигарре.
- Господин Атос признал меня после того, как я вылечила его, - не без хвастовства величественно бросила Бланшетт и, подняв хвост трубой, удалилась домой. У нее были дела поважнее, чем болтаться по пустырям. А Базиль доложит высшим и сам, что Бланшетт свою роль исполняет отлично: хранит мушкетера Атоса (точнее, графа де Ла Фер) от всех напастей. Только его преосвященству не станет от этого спокойней, потому что в Париж вступил еще один герой – нищий мальчишка из Гаскони.
И неведомо было кошке Бланшетт, что этот самый гасконец д’Артаньян на дух не переносит котов.