Александр, молодой человек 18 лет от роду пребывал в меланхолии. Не радовало даже поступление в Горный институт и, главное, избавление от опостылевшей школы с её казарменными порядками. Хандра, не хандра, но что-то вроде этого. Нет, ни Чайльд Гарольдом, ни Онегиным он себя не чувствовал, всё было гораздо проще и даже прозаично: медицинская комиссия забраковала его, не позволив заниматься в альпинистской секции. А так было всё прекрасно: вместе с друзьями он увлёкся горами, делал восхождения и тут на тебе – нельзя! Приговор был категоричен: у вас повышенное кровяное давление, горы вам противопоказаны. Подписывать вам бумагу не буду, и об альпинизме забудьте. Смириться с этим было трудно, горы, нависающие над родным городом, тянули как магнит и не давали покоя. Специальность горного инженера, на которого он учился, не очень привлекала его, от профессии геолога, гляциолога, о которых он мечтал, тоже пришлось отказаться по той же причине. С унылым видом Александр оглядел свою комнату – она была совсем мала: всего два с половиной на три метра. Нет, нет, он любил свою комнату, келью, как он сам называл её, в большом отцовском доме. Тахта из досок, торцами упиравшихся в стенки, окно с видом на улицу, стол, этажерка с книгами, на стенах – на одной географическая карта, над тахтой картина Васнецова «Алёнушка». Александр сам выбрал такую картину: задумавшись, у лесного ручья сидит грустная девушка. О чём же она горюет? Не о том ли, что и он сам? А что ему самому не хватает? Он и сам этого не знал. Чего-то такого, что увлекло бы целиком с головой и сердцем. Чтобы обо всём забыть, лишь бы душа горела. Да, надо было искать другое увлечение и привязанность, поэтому, когда весной в институте бросили клич: давайте на маёвку пригласим девчонок из Казпи, он согласился быть делегатом. Это было отступлением от традиции горно-медицинского тракта, когда студентами горняками приглашались студентки медички. Но и будущие педагоги тоже девушки!
В женском общежитии парни и девушки с весёлыми шутками и любопытством разглядывали друг друга. Ярмарка невест – каких только здесь не было: брюнетки, шатенки, блондинки, хорошенькие и не очень, крупные и помельче. Внимание Александра привлекла одна совсем молоденькая, очень живая, со смеющимся лицом и выразительным взглядом.
-А что это за озорная девчонка в белом платьице, что громче всех смеётся? – обратился он к стоящей рядом соседке, высокой и представительной брюнетке.
-Та, что с рыженькими кудряшками на голове?
-Да, да, та бойкая и весёлая.
-Так это Руфинка, наша звёздочка и заводила.
-А почему звёздочка?
-А вы познакомьтесь и узнаете. Она как солнышко среди нас, тусклых и хмурых.
«Как луч света в тёмном царстве?» - Александру вдруг вспомнилась цитата из пьесы Островского, но он сообразил, что произносить её будет слишком грубой шуткой. Собеседница же продолжала:
- От неё исходит какое-то тепло. Её все любят за доброту и мягкость.
Сказанное ещё больше привлекло внимание Александра к задорной девушке, и он решился с ней заговорить:
-Вас Руфой звать?
- Да, так меня назвала моя мать, и я теперь с этим именем маюсь.
- Что вы, замечательное имя! Романтическое и такое редкое. Я впервые такое встречаю, и мне оно очень нравится.
-Да? Вот не знала. Теперь буду гордиться, что у меня романтическое имя. А вас Александром звать?
-Да, зовите Сашей. Вы пойдёте на маёвку?
-Если вы пойдёте, то и я приду, Саша-Александр.
Она всё это говорила с доброй улыбкой и такая светилась в ней жизнь! А главное, в ней было какое-то необъяснимое обаяние.
Александру не хотелось расставаться с девушкой, показавшейся ему такой милой! Какой нежный у неё голосок и как по-детски она картавит, выговаривая «р-рр»! Совсем как ручеёк звенит и запинается о встречный камешек.
Александр вовсе не любил эти пролетарские праздники, но ведь это праздник весны – 1 мая! И потом он уже ждал встречи с девочкой, показавшейся ему почти Дюймовочкой из сказки Андерсена.
Почему они шли пешком, направляясь в горы? Наверное, автобусы не ходили, тем более, что были майские праздники 1953 года. В руках сумки с провизией и это было отступлением от привычки Александра ходить с рюкзаком. Был прекрасный, солнечный день, всё цвело и радовалось жизни.
- Ой, вам же тяжело, давайте, я вам буду помогать, - сразу же решительно и безапелляционно заявила Руфа, берясь за одну из сумок.
Она очень простенько одета, даже бедно, но как всё изящно на ней сидело! Или это так казалось одному только Александру?
-Что вы, я мужчина и такой большой по сравнению с вами. Нет, нет, я сам!
- Мужчина? А я думаю, что вы ещё мальчик, Александр-Саша. - Она помолчала и добавила:
-Ромео.
-А вы маленькая девочка Руфинка. Джульета.
Они оба рассмеялись от этих простеньких шуток. Обоим было по 18 лет.
-Ха-ха, девочка! Я уже взрослая и женского рода, и вы, как мужчина, должны уступать мне. Давайте одну сумку мне! - Это ещё более решительно и твёрдо.
- Нет, нет!
Но, как видно, Руфина не привыкла отступать. Рукой, оказавшейся довольно сильной, она потянула к себе сумку.
Под её напором Александр почти сдался:
- Хорошо. Раз так, давайте одну сумку будем нести вдвоём. У сумки же две ручки. И потом, не пора бы нам перейти на ты? Мы же студенты.
-Хорошо, договорились, Саша.
Они весело болтали между собой, не замечая ничего вокруг. Как так получилось, что они уже шли, взявшись за руки друг друга, этого они и сами не смогли бы объяснить. И эта маленькая девичья ручка грела потом Александра всю его долгую жизнь. И дорога в 14 километров показалась им совсем не длинной и что было на самом пикнике, Александр не помнил. Он только помнил, что они были вдвоём и казалось, что они знакомы целую вечность.
Летом Александр уехал на геодезическую практику в Ачисай. Всей группой жили в горах в палатках, парни дружили с девушками, всё это шло мимо и его не интересовало. Он только изредка вынимал из кармана маленький платочек, подаренный Руфой на память и пахнущий лёгким ароматом белой сирени. Потом были свидания и так как они жили в разных концах города, довольно далеко друг от друга, Александр частенько приезжал на велосипеде, на своём любимом «Зимсоне». Как-то он предложил:
- Хочешь покататься на моём велике? У него такой лёгкий ход!
Что ты! Я не умею ездить на велосипеде!
Александр опешил. Он впервые встретил человека, не умеющего кататься.
- Не умеешь? А где же ты жила, что не научилась?
- Ты лучше спроси, как жила.
Она помолчала, а он ждал продолжения.
- Хотя об этом не стоит и говорить. Жила в нищете. В детстве я всего-то и каталась только в деревянном корыте. Рядом с нами протекала маленькая речушка, называлась Маслянкой. Плывёшь, задевая лицом ромашки на берегу… До сих пор помню их запах.
Деревянное корыто… Александр видел такое только на рисунке к сказке Пушкина о рыбаке и золотой рыбке. Бедная, бедная! Едва ли не впервые он испытал такую острую жалость.
- А где это было, и где ты училась?
- В Зыряновске. Есть такой шахтёрский городок на Алтае.
- Да, знаю, там руду добывают.
- Ни школы, ни учителей я почти не помню. Да и какая школа, когда ни одежды, ни обуви. Это же во время войны было. Старших братьев сразу на фронт забрали, у нас с матерью остался брат Костя девятиклассник, да четырёхлетний Юрка. В хибаре, где жили, вода в стакане замерзала. Мы с Юркой лежали под одеялом и тряслись от холода. А читать меня научил ещё до войны Костя. Мы тогда жили в Черемшанке, это такое село около Риддера. У нас была корова, и я очень любила молоко. Мне 6 лет и учиться было неохота. Я канючу: «Хочу молока, хочу молока!» А он: «Пока не прочитаешь, не дам молока!». Так и научил. Спасибо ему.
- Интересно. И в Зыряновске твоя родина?
-Нет, я родилась в Большенарыме. Ты не знаешь, это в Восточном Казахстане. Когда-нибудь я расскажу тебе про свою жизнь. Но не сейчас, это очень грустная история.
- Ладно, раз так, давай, садись на раму, я покатаю.
Потом они долго сидели на больших, окатанных валунах, что были всюду разбросаны по руслу Малой Алматинки. Журчала вода, камни, нагретые за день, долго хранили тепло. Горели звёзды, на смену реющих над головами ласточкам, в небе появлялись загадочные существа – летучие мыши. Удобством было то, что оба были независимы и могли возвращаться домой в любое время, не отчитываясь перед родными. Руфа, могла заночевать на Талгарской улице у своего старшего брата, то есть совсем рядом, могла переспать в сарайчике во дворе, укладываясь поверх дров с заранее припасенным стареньким одеялом. Александру же, спавшему на открытой веранде своего дома, достаточно было юркнуть в свою постель, вовсе не докладываясь родителям.
Жила Руфа очень далеко, где-то около первой Алма-Аты, а это чуть ли не 10 километров от города и института, где она училась. Поэтому частенько оставалась ночевать то в общежитии у подружек, то у брата. Александр не раз пытался проводить её домой, но всегда встречал отказ.
- Что ты! Ты придёшь в ужас от моего жилища. И потом, как ты будешь возвращаться глубокой ночью? Нет-нет, лучше не надо. Это времянка, недостроенная лачуга, домом-то трудно назвать. Скорее, подвал.
-А как так получилось?
- Саша, ты многое не знаешь, а жизнь бывает страшной и мы много от неё натерпелись. Не у всех же есть отец, который заботится, вот и у меня его нет. Забрали в 37 и с концом. Это ужасная тайна и рассказывать об этом опасно. Я никому об этом не говорю, только тебе. Могут выгнать из института или ещё, что похуже.
- Да, я что-то слышал об этом. Ты обещала рассказать о своей жизни.
- О-о! Это длинная история. Целая эпопея. Роман можно написать.
-Сага о Форсайтах?
- Что ты! Хождение по мукам!
- Как в Гражданскую войну?
-- Да, и война, и голод, и нищета. Всё было. И смерти тоже.
- Так ты про дом недосказала.
- А с домом было так. Матери дали участок за погибшего сына. Брат Костя только начал дом строить, вырыл подвал и погиб. Строить дальше было некому, Юрка был маленький и тщедушный. Да и откуда деньги, чтобы этим заниматься. Вот там сейчас и живём.
- Костя, который тебя читать научил?
- Да.
- А как он погиб?
- А тут неясно. Он попал под поезд Горветку. То ли сам неудачно спрыгнул на ходу, то ли шпана сбросила. После армии вернулся живой и вертелся, как белка в колесе: техникум, работа, а тут ещё стройка. Жить-то где-то надо было. Он служил судоисполнителем, а это надо ходить по зекам и уголовникам. Его и до этого избивали до полусмерти, еле приполз домой. Когда он погиб, я в 10 классе училась. Глажу его костюм, чтобы в гроб положить, а слёзы глаза заливают. Он же меня так любил! Петро брат, хоть и выпивал: прошёл Гулаг, а потом фронт от звонка до звонка, нас жалел и опекал. В корыте мыл мёртвые ноги, руки Костины. Костя ещё успел сказать, когда его подобрали: «Только маме не говорите». Нас не подпускал. Я и так в обморок падала.
- Ужас!
У Александра не находилось других слов, кроме этого и он только его и повторял во время всего рассказа. А Руфа продолжала:
- Братья у меня хорошие были, добрые. Меня все любили, баловали. Я же одна девочка была в семье, остальные все парни.
- А сколько всего у тебя братьев?
- Пятеро. Самый старший Пётр, потом Шура, Ваня, Костя и Юра младше меня. Осталось двое, мать троих похоронила. Петра забрали вслед за отцом ещё до войны. Он на все руки был мастер. Электрик, радиотехник. Работал в клубе и вот перед выборами нашли на улице газету с изорванным портретом Сталина. Петра и забрали, как сына врага народа. Мать осталась одна с детьми. Образования никакого, как жить? Работала, где придётся: в детсаду, ходила по дворам, белила, стирала. И тем не менее, выучила старших. Шура стал учителем, мы к нему и ездили жить в Черемшанку. Потом Ваня выучился на финансиста, и мы переехали к нему в Зыряновск. Братья своим ходом перегнали туда корову. Транспорта же никакого тогда не было. Шли больше недели, зато были с молоком. Только жизнь наладилась и тут война. Шура погиб на фронте почти сразу, а Ваню отправили на трудовой фронт, на военный не доверили, как же, сына врага народа. Там он и сгинул. Успел только написать одно письмо: «Голодаю, хожу, держась за стенки». И больше ничего от него не было.
- И вам ничего не ответили?
- Ничего. Исчез бесследно и нигде не числится до сих пор, ни в живых, ни в мёртвых.
Зимой 43 в армию забрали Костю, не дав доучиться в 9 классе. Везли в Усть-Каменогорск в открытом грузовике в 35 градусный мороз, а ведь это без малого 200 км. Помню, мать раздетая бежала за машиной, кричала вслед: «Костенька, сынок, береги себя!»
Как говорится, беда не приходит одна. Следом, весной того же 43 у нас украли корову. Корова была стельной. Воры её закололи, выбросив теленка, его потом нашла мать. Не знаю, как получилось, но из квартиры, где мы жили, нас выселили. Вот уж тут мы хватили лиха! Чтобы найти угол для жилья, мать устроилась уборщицей и истопником в школе. Обитали в каком-то чулане, где всегда был ледяной холод. На полу стоял лёд, вода в чайнике замерзала.
Чтобы как-то отапливаться, мать ходила за километр на болото, где копала торф. А ведь его надо ещё сушить, а потом на чём-то везти или на своём горбу тащить. Чем питались и вспоминать не хочется. Весной слезун и вшивик. Это дикий чеснок. Ревень. Потом полевая клубника, дикая малина, смородина. Конечно, картошка. В сентябре мать ходила далеко в горы за кислицей. Это главная зыряновская ягода. Всё пешком, она тогда сильная была. Однажды чуть не утонула в Берёзовке. Есть такая речка близ Зыряновска. Она хоть и не чета Бухтарме, а тоже с норовом. Берега у неё глиняные, высокие, течение быстрое, сильное. Мостов нет, мать переходила вброд, срывалась с обрывистого берега, боролась с течением. И всё это с грузом, жаль же терять собранное с трудом. Кое-как выбралась, а бывает, люди там тонут.
В конце войны нас опять обворовали. Матери не было, мы с Юркой спали. Воры выгребли из материного сундука всё её приданое, которым жили. Она же из зажиточной семьи была и теперь ходила по деревням, обменивала вещички на еду. Воры сложили всё это в большой кашемировый платок, мать после бани меня с головой в него укутывала, и утащили. Слава богу, хоть нас с Юркой не тронули. Вот уж мать горевала! Надо идти на работу, а надеть нечего, всё унесли, нет даже юбки. Мать достала мешок из-под отрубей, вытряхнула остатки, распорола, обвязала себя вокруг и пошла мыть полы.
9 мая я хожу по горке, цветы собираю, а люди бегут, кричат: «Войне конец, война окончилась!» Я прихожу домой, говорю матери: «Война закончилась», а она меня хрясь по лицу! «Ты что удумала, шутки шутковать!» И такое было у ней впервые в жизни, что меня ударила. Она же меня берегла, в поле пойдёт работать, меня посадит в тенёчке под кустик, а сама тяпкой колотит. Я в куклы играю, а она взглянет – всё ли в порядке и опять за работу. Так надо мной тряслась, а тут не могла поверить, что это правда, так люди исстрадались, разуверились, что война когда-нибудь кончится.
- А в Алма-Ату как ты попала?
-А это нас Пётр позвал. Он же, как демобилизовался из армии в 45 году, случайно оказался в Алма-Ате. И так она ему понравилась, что он тут и осел. Женился и, зная, как мы бедствуем, пригласил к себе. Вот мы и приехали.
- Руфа, но по тебе не скажешь, что ты деревенская девушка. И держишься нормально и речь, как у городской и пишешь грамотно.
- Да? А я и не знала. А тут опять длинная история. Мне повезло со школой, 19-я на Гоголя и «8 марта», и подруга у меня была замечательная. Ох, какая хорошая была подружка Алка Сёмкина! Мы с ней много к жизни приобщались. В оперный ходили, в драмтеатр, денег нет на билет, так нас и так пропускали, а то и сами через чёрный ход. Просто так по городу шлялись, в кино я насмотрелась, когда жила в Доме офицеров у Петра. Он же там завхозом работал. Кино бесплатно каждый день, рядом парк, библиотека. Можно сказать, я выросла на трофейных и американских фильмах.
- Да, я тоже смотрел, были хорошие фильмы: «Большой вальс», «Петер», «Серенада солнечной долины», «В джазе только девушки».
Руфа, твоя история потрясающая. Но неужели ничего хорошего за это время не было? Люди, какие-то события?
-Как же, было! Я не рассказала, как нас спасла чеченская семья. Когда война кончилась, мать тут же приняла решение возвращаться в Большенарым, где у неё оставалась изба. Но до него надо ещё было добраться. До Гусиной пристани на Иртыше доехали на грузовике, что возил зыряновскую руду, а дальше никакой оказии. Сидим втроем, скорчившись, на ветру. Там в мае, ещё лёд не сошёл на реке, ледяной ветер, а нам и переночевать негде. И тут подходят чеченцы и говорят: «Идите к нам в саклю, погрейтесь». У них, таких же бедолаг, как и мы, там была вырыта землянка в горе. Пол земляной, а тёплый – так было устроено отопление. Мы там и прожили у них целую неделю, пока не пришла оказия. И спали вместе с хозяевами на этом полу и кормили нас всё это время без всякой оплаты. Все пугают: «Чеченцы, чеченцы, ходят с кинжалами», а я до сих пор с благодарностью вспоминаю тех людей».
Через год собрались в Алма-Ату. К матери, когда ехали на поезде, придрались проводники: «Бабка, чего в мешке везёшь? Ты, наверное, спекулянтка, мы тебя сейчас в отделение сдадим!» «Что вы, сыночки, здесь только барахлишко дочери, да немного картошки». «Отдавай всё, иначе сбросим тебя вместе с девчонкой с поезда!» Так и пришлось почти всё и отдать. Время было голодное, дрались из-за куска хлеба, мыла.
- Приехали в июне, 1 сентября надо идти в школу, в 6 класс, а мне надеть нечего. Что делать, что делать? Выхода нет. Тогда Пётр принёс кусок белого ситца. Знаешь, такой, на котором лозунги пишут. Он же завхозом работал. И вот мы с женой Петра Верой давай кроить. Ни она и тем более я, шить не умеем. Лепили, лепили, кое-как состряпали. Но в белом-то не пойдёшь! Вера развела коричневую краску в ведре и туда моё платье. Потом ещё и белые крылышки прилепили с фартуком. В общем, вышли из положения.
- А сейчас вы как живёте?
- Сейчас всё хорошо, у меня есть стипендия, у матери пенсия.
- Стипендия? Это же копейки!
- Лучше, чем ничего.
Александр знал, что в гуманитарных вузах стипендия 220 рублей. У себя в Горном он получал 350, и это были его карманные расходы, так как жил он на всём готовом. У отца зарплата 5 тысяч.
- Как же жить на 220 рублей!
- Бывало, в войну жили и без копейки денег.
На день рождения (19 лет) у Александра были его друзья, впервые пришла и Руфа. Александр был счастлив и был уверен, что все, включая родителей, будут в восторге от его девушки. Ведь она была само обаяние. Умница, тактичная, заботливая и на фоне его замкнутого дома и хмурых домочадцев светилась жизнью. Но как он ошибался! На следующий день он имел разговор с отцом. Григорий Дмитриевич с несколько неуверенным видом достал сложенную бумажку и сказал:
- Читай.
Это был донос без подписи. «Как вы можете допускать такое, что ваш сын дружит с девушкой, которая ему совсем не пара, - писал (писала) неизвестный человек. - Вы профессор, заслуженный человек, а она из плохой семьи. Её мать подметает улицы, пьёт, а брат алкоголик». И дальше всё в таком же духе. Пораженный и возмущённый, Александр молчал. Да, он знал, что старший брат Руфы пьёт. Что в доме нищета, да и дома-то, можно сказать, нет. Так, недостроенный, почти землянка. Но разве виновата во всём этом Руфа! Отец же продолжал:
- Я бы рекомендовал тебе подружиться с другой девушкой. Она учится на первом курсе. Возможно, ты её знаешь. Умница, блондинка, приятная во всех отношениях, да к тому же учится по той же специальности, что и ты, на маркшейдера. Вы были бы отличной парой.
И опять Александр промолчал, хотя и кипел от возмущения. Как мог его умница отец, такой добрый папа, как он может говорить такое, совсем не зная человека! Как он, всегда такой тактичный, лезет в душу другого человека, пусть даже если он и его сын!
На этом всё кончилось, Александр продолжал дружить со своей Маргаритой из Фауста, Лореляй со скалы на Рейне, родители больше не вмешивались. По поводу доноса она отреагировала довольно спокойно:
-Я знаю, кто написал. Это Клавка, торговка. Мать пожалела её, пустила на постой, а она стала пить, да ещё и мужичков приводить. Я терпела, терпела, а потом взяла и выставила её вещички на улицу. Ты бы знал, как она негодовала!
- Да, ты смелая. Я бы на такое не решился.
Руфина помолчала, а потом добавила:
- Будешь смелой, она ещё хотела сватать меня за своего сынка. Вот ещё не хватало! Как же, оскорбилась! Вот и мстит.
После всего этого можно было посчитать вызовом, но Руфа стала приходить в гости, хотя и знала об отношении к себе его родителей. Как сладко замирало сердце Александра от радости и восторга, от храбрости его подруги, когда он слышал стук её быстрых и решительных каблучков ещё за окном! Мать поджимала губы, но никогда ни разу не сказала ничего плохого в её адрес. Более того, Антонина Павловна держала открыто деньги на пианино, абсолютно доверяя гостье, вскоре ставшей почти своей. Значит, чувствовала её порядочность. Правда, и особенно не привечая, разве что предлагала чашку чая. Александру было неудобно за негостеприимство матери, он знал, что у неё в доме живут впроголодь, тогда, как в его доме была полная чаша в буквальном смысле этого слова. Вазочки с чёрной икрой всегда стояли на столе (красной брезговали). Но Руфина всегда отказывалась, когда Александр пытался её накормить. Правда, иногда она позволяла ему запихнуть в карманы горсть конфет, но не более того. Лишь раз она не удержалась и выпила полную кружку жирного молока. Много лет спустя, когда оба были на пенсии, она призналась, как любила молоко ещё в раннем детстве, в начале войны, пока воры не украли корову. После этого она ни разу, за десять лет не попробовала ни капли. И вот не смогла удержаться, выпила, но как после этого болела!
Уже много лет спустя, перебирая в памяти давно прошедшее, Александр жестоко корил себя за инфантильность, робость и недомыслие. Как мог он не догадаться, не решиться самостоятельно, без спроса матери накормить голодную девчонку. Нет же, не решился вмешиваться в домашнее хозяйство матери. Да и сама мать не имела жизненного опыта. После детдома, в 21 год вышла замуж за отца, инженера и, нигде не работая, плохо разбиралась в жизненных ситуациях. Как так получилось, что он, имея в качестве карманных расходов повышенную стипендию, не помог бедствующей семье Руфы. Предлагая, не сумел сделать это как-то по-деликатнее. Напрямик же она всегда отказывалась.
- А что это к вам девушка всё ходит? – спросила как-то мать любопытствующая соседка.
- Это к Мире ходит её подружка, - быстро сообразила что сказать Антонина Павловна.
Дом Л - х ожил, в разных его концах образовались группировки по интересам. Сестра Ольга под оком своей учительницы, очаровательной Марии Николаевны Скарлатто, давно ставшей близким другом семьи, долбила сонаты Бетховена. В перерывах между фортепьянными руладами слышалось:
- Ах, услышать вживую Сафроницкого и умереть.
- Да, этот прославленный Рихтер ему и в подмётки не годится. Молотит, как автомат. Ни вдохновения, ни эмоций. Неужели этого никто не видит и не понимает!
Мира, младшая сестра Александра щебетала с подружкой, обсуждая школьные дела. В это же время Руфина и Александр сидели в его крохотной комнатке, и печальная девочка с картины Васнецова поглядывала на них с грустной улыбкой. От Руфины исходили какие-то флюиды, невидимые токи, заряжавшие его радостью бытия.
-Руфа, ты Алёнушка, - говорил Александр, держа её руку в своей.
-Нет, ты ошибаешься, никакая я не Алёнушка и не хочу быть на неё похожей. Я лягушка-квакушка из русской народной сказки.
-Ну, вот ещё скажешь! С чего бы это? Мне и в сказке не нравился этот образ. Придумали зачем-то лягушку.
Он хотел сказать, такую противную и с бородавками, но сдержался.
- Ты не понимаешь, когда-нибудь поймёшь.
- У тебя такой смешной пальчик.
Она быстро зажала большой палец в ладонь.
- Мне стыдно за него. Он толстый и короткий. Лучше не смотри!
- А мне нравится. Не такой, как у всех.
- У всех длинные, с маникюром, красивые, а у меня маленькие и короткие.
- А я терпеть не могу длинные, как когти у хищной птицы. Так и кажется, что вопьётся до крови.
- Зато это модно и мужчинам нравится.
-- А мне нравятся твои конопушки на носу. Ты рыжик с конопушками.
- Я-то что! Ты бы видел моего брата Юрку. Вот он действительно рыжий. Рыжий, пыжий, конопатый… И некрасивый.
-Но ты-то хорошенькая Маргарита.
- То ли уж вам жениться надо? - сказала как-то раз Антонина Павловна, заглянув к ним в комнату. Они промолчали, но больше ни она, ни отец не вмешивались в жизнь сына.
В 1955 году Григорий Дмитриевич по примеру коллег приобрёл автомашину «Победа». Сам он ездить не собирался, и автомобиль оказался в распоряжении Александра, незадолго до этого получившего права. Автомобиль казался верхом роскоши, от него, только что пригнанного из магазина, пахло чем-то очень приятным, как от шоколадных конфет. У него и цвет назывался сладко: «кофе с молоком». Конечно, на очередное свидание он решил ехать на «Победе». Вот уж он удивит свою подружку! Включил мотор, посмотрел на приборную панель: датчик температуры показывал ноль. «Надо разогреть двигатель», - решил Александр и закрыл жалюзи. Долго ли ехать от речки Весновки до «8 марта», всего ничего, но что это, из-под капота пошёл пар? «Жалюзи!» - вспомнил незадачливый водитель. Поднял капот, отвернул крышку радиатора и…столб вырвавшегося раскаленного пара пребольно жиганул, ожёгши голую руку по локоть. На побагровевшей коже тут же вздулись волдыри. «Скорее в больницу, она тут рядом!» - вскрикнула, видевшая всё это Руфа. Схватила его за руку, и они мигом очутились в поликлинике на Гоголя и Пушкинской. Девчонки сестрички, хихикая, смазали, перевязали, и всё зажило через неделю. Спасения инфантильного недоросля девочкой, ещё недавно приехавшей из деревни, началось.
В другой раз на первое мая они потихоньку ехали по Ташкентской улице, а навстречу валил народ с только что прошедшей демонстрации. А-аа! – пьяная женщина вдруг ни с того, ни с сего бросилась на машину. Александр тормознул, но тётка стукнулась о капот и упала. ДТП! – сообразил водитель и в страхе остановился: «Надо вызывать гаишника».
- Ты чего встал, гони! – крикнула нерастерявшаяся Руфа, и они быстренько ретировались. «Ей же ничего не сделалось, под машиной она не была, к тому же сама наткнулась», - поясняла она позже, и это было правдой.
Скоро сказка сказывается, но не скоро дело делается. Целых три года маялись так Руфина и Александр, зимой иногда мёрзли в парке, летом разлучались, так как Александр уезжал на практику на рудники. Там он проходил практику не только по своей специальности, но и учился жизни, которую до этого совершенно не знал. Вторым учителем была Руфина. После занятий она бежала в студенческую столовую.
-Идём со мной! - пыталась она увлечь Александра. – Там вполне съедобные макароны по-флотски.
- Что ты! - отвечал он, - там от одного запаха меня воротит, не говоря уже о названии, очень уж неаппетитном!
И ждал её, не заходя в столовку. И он говорил правду, хотя на рудниках в шахтёрских столовых кормили хорошо, и он уже там вполне освоился и начинал понимать, что жизнь есть не только дома, но и помимо него, как говорится «на людях».
Хмурым, пасмурным днём 18 марта 1956 года в каком-то захудалым доме ещё верненской постройки они расписались в затёртой амбарной книге. Усталая женщина чиновница даже не поздравила их, а равнодушно захлопнула книгу, и они вышли во двор уже в другом статусе: муж и жена. Вечером Григорий Дмитриевич, глядя на Руфину, оживлённую больше обычного, сказал как-то по-доброму:
- А может, вам стоит жениться?
Он уже приметил, что живая и бойкая девушка вполне может составить пару его застенчивому и робкому сыну.
- А мы уже расписались, - огорошила его новоявленная сношка. – Сегодня.
-Вот как! А что же наш родной сын не доложил?
-Да чего уж тут, - вмешалась Антонина Павловна, - и так всё было понятно.
- Ну, тогда поздравляю! Доставай-ка, жена, шампанское. По такому случаю надо по бокалу выпить! Прямо, как в сказке о Золушке. Как ты, Александр, туфельки-то ей подарил?
- Моего размера туфли в наших магазинах не подберёшь, - смеясь, отозвалась Руфа. – Разве что в детском отделе есть 33 размер.
Александр же добавил:
- Во-первых, отец, ты перепутал сказку о Золушке со своим любимым Гоголем, а во-вторых, я не подхожу под роль принца.
- Ну, раз так, то уж свадьбу-то надо сыграть!
- Обойдёмся без неё, - твёрдо сказал Александр, - мы с Руфой так решили. У нас будет английская свадьба вдвоём. А лишние люди нам не нужны.
Он уже побывал на двух свадьбах своих старших сокурсников, и они ему жутко не понравились. «Сплошная пьянка, - делился он, - и никакой романтики». Романтика у него всегда была на первом месте.
-А где жить будете? Придётся вам девичью комнату отдать. Она всё же больше.
- Да вы не беспокойтесь, нам и в моей хорошо, - бодро отозвался Александр.
Руфа деликатно промолчала, но Александр знал, догадывался, что она рассчитывает уехать из Алма-Аты. Уехать, чтобы жить самостоятельно, не быть никому обузой, самим становиться на ноги и вить собственное гнездо. До окончания института Александру оставался один год. Но год этот был прекрасный. Как потом оказалось, едва ли не лучший во всей жизни Александра. Занятия в институте сошли к минимуму, пятикурсники писали дипломную работу в основном дома.
На второй день после ЗАГСа Александр, как обычно, пришёл на занятия в институт. Его однокашники стояли отдельной группкой в стороне, и Александр подошёл к ним.
- А знаете, у нас же новость! – объявила вдруг Леночка Шафигина.
Александр, как и все, навострил уши.
- А Л-в-то женился!
Ах, вот что! Нашла новость! Вся группа хорошо знала об их дружбе.
Был и второй небольшой конфуз, так, мелочь, случившаяся вскоре, как они стали мужем и женой.
«Где это Руфина задержалась? - как-то заскучал Александр. – И матери что-то нет». Выглянул в своё окошко и покраснел от стыда. Увиденная картина была настоящей карикатурой на новоиспеченного супруга! Там Антонина Павловна с Руфой тащили двуспальный матрац. «Да ладно уж, не расстраивайся, - утешала его молодая жена. – Это мы тебя пожалели, знаем, что будешь стесняться. Вот и сделали тебе сюрприз».
Руфа оказалась хорошей кулинаркой и пекла на всю большую семью вкусные оладышки, пирожки и сырники. У ней был прекрасный вкус, она нашла себе хорошую портниху и в отличие от старшей сестры Александра Ольги, казавшейся ему монашкой, выглядела теперь прелестной девушкой, этакой воздушной феей, излучавшей доброту и радость. Антонина Павловна всё удивлялась: «Где ты всему этому научилась?» Руфа только улыбалась, а Александр был уверен, что его Руфина и родилась со всеми этими достоинствами. И это было действительно так, всё у неё выглядело естественным без всяких натяжек. Григорий Дмитриевич одобрительно смотрел на невестку и даже её очень независимый характер не вызывал в нём раздражения. С доброй улыбкой он реагировал на её порой слишком смелые мысли, советы и даже замечания по поводу замкнутой, а потому неправильной, по её мнению, жизни в доме.
– Как же так, ваша Оля не выходит в мир. Ведь жизнь не одна только музыка и высокое искусство. Есть и другая жизнь, более простая, общение с людьми, так необходимыми для любого человека!
-Да, да, - соглашался Григорий Дмитриевич, - но ты поговори с самой Ольгой, что она тебе скажет?
Ольга не любила говорить на эту тему, больше отмалчивалась, зато мать была недовольна: «Как же так, пришла со стороны девочка, совсем соплюха, а учит профессора!» (Нет, она этого не говорила, это домысел самого Александра).
Потом была длинная жизнь на Алтае, в том самом Зыряновске, где Руфина исстрадалась в годы войны, долгое время казавшемся ему чужбиной. Потом притерпелись, радуясь каждому новому событию. Вот получили комнату, потом квартиру. Вот купили стол, пусть пока и временный, раскладной, потом что-то ещё, скромная квартирка обживалась, становясь уютной. Зимой, в жуткий мороз, когда стёкла в окнах заплыли льдом, родился сын Владимир. Руфа радовалась, радовалась и тёща Елизавета Ивановна, приехавшая из Алма-Аты помогать дочери. Александр же, спасаясь от постылой работы на производстве, пристрастился к фотоохоте и созерцанию природы. Ходил с фотоаппаратом по лесам и горам и, наверное, злоупотреблял этим, правда, увлёк к этому пристрастию и старшего сына. А годы шли, дети взрослели, делали успехи, Руфина и Александр старели. Подобно свече, Руфина горела, пока воспитывала сыновей, потом нянчила внуков, помогала их растить, ездила к детям в Новосибирск, Ленинград, Иркутск. Дети и внуки разъехались, свеча начала затухать. Она тлела, цепляясь за прошлое и с надеждой быть нужной и полезной. Она оставалась стержнем, на котором держался созданный ею клан из детей, внуков и правнуков. Целых 20 душ вместе с зятьями и снохами на двух континентах! Мудрость и такт, жизненный опыт, а главное, просто человечность позволяли ей оставаться любимой матерью, бабушкой, прабабушкой, быть всем опорой, наставником, советником и другом. Несколько угнетала в последние годы действительность, хотя Руфина приветствовала свержение большевизма и радовалась концу блата и несправедливостям прошлой жизни.
Годы, годы… Они летят, с каждым новым годом всё ускоряясь. Вот уже им по 60, 70, 80! До 80 Руфина оставалась миловидной женщиной, хотя уже ходила с трудом. У неё на лице всегда был очень лёгкий румянец, так украшавший и делающий её моложе. После 80 она превратилась в сгорбленную старушку. Глядя со стороны, как она с трудом еле ковыляет, у Александра сжималось сердце. Они оба давно превратились в аскетов, отказав себе во многом. Дорогую одежду, что присылала сноха из Америки, Руфина отказывалась носить и ходила теперь как послушница монастыря. Сестра Александра Мира корила её из Канады: «Почему ты ходишь, как нищенка?» И Александр хорошо понимал свою Лауру, парящую в облаках, божественную Беатриче, недосягаемую Аврелию, о чём-то мечтающую Алёнушку и прекрасную Золушку: богатство, роскошь и обжорство гроша ломаного не стоят перед духовностью, честностью, скромностью и искренностью. Телевидения в стране, где они жили и оказавшейся вдруг чужой, закончилось. Кинотеатры переоборудовали под склады и торговые центры, люди перестали читать книги, выбрасывая их на помойки. Классическая музыка в стране умерла. Жадность и деньги затмили всё. Сестра Ольга, не выдержав, ушла из жизни (а ведь Руфина была права, когда, будучи девочкой, выговаривала отцу, что в доме неправильно живут). Руфина держалась, живя от звонка до звонка сыновей и не теша себя иллюзиями благости и утопиями райской жизни.
Александр, выйдя на пенсию, не стал лежать на диване, а занялся литературой, замахнувшись на тему, волновавшую его с детства. История его родного города Алма-Аты! Собирать материалы, живя вдалеке от центра, было трудно. Но он это делал по возможности всегда, теперь же занялся вплотную. Архивы, библиотеки, годы труда по 12-14 часов ежедневно, без выходных. Он проштудировал всё, что было написано до него, отксерокопировал всё, что можно было найти в библиотеках, самым тщательным образом обдумал и осмыслил события, написав своё видение истории 19 и начала 20 веков двух регионов: Рудного Алтая и Семиречья. Огромный и нужный труд! Но ведь воспалённый глаз не дремлет! Нашлись ноздрёвы и аюповы, обгадившие автора злобным пасквилем, и клевета эта вот уже десять лет продолжает висеть на сайте, хозяин которого выдаёт себя за значительную личность. И это всё, что заслужил за свой труд Александр! Но бог им судья и стоит ли на этом останавливаться! Да, Российское консульство наградило его жестяным орденом некоего Брука, который он сам называет орденом Мавроди. И смех, и грех!
Как-то Александру позвонили из акимата Алма-Аты:
«Мы знаем, что вы пишете о нашем городе. Не могли бы вы написать о главе государства?»
- ?
И ни слова о том, чтобы переиздать какую либо из его книг об Алма-Ате, что до сих пор пользуются спросом, и изданных им самим мизерным тиражом.
«Алёнушка, жарко, пить хочется!»
«Не пей, Иванушка, козлёнком станешь!»
И ведь это правда, чуть оступись и станешь козлом. Было, была блажь стать козлом, но как хорошо, когда есть умная жена, всегда готовая вытащить из болота! Откуда Алёнушка-Руфина набралась жизненного опыта? Девочка из чрева самой дремучести, за пять лет жизни в Алма-Ате превратившаяся в образованную девушку с хорошими манерами и знанием жизни. А её обаяние и доброта, порядочность и скромность! Настоящая женственность – вот её суть. И тут всё: жертвенность во всём и в первую очередь матери и хранительницы семейного очага, тепло и заботливость к ближним. И не только это. Школьное начальство не понимало её и корило за мягкость, проявляемую к ученикам. С младшими она разговаривала ласково, как со своими детьми, со старшеклассниками, как к себе равными. Дети понимали это и любили её, и даже самые дерзкие не позволяли себе шалить на её уроках. Окружающие относились к ней по-разному. Кто-то не верил, что человек может быть таким мягким, даже считая это притворством, кто поумнее, ценил в ней это.
Алёнушка провела Александра по неспокойному морю жизненных передряг, как поводырь слепого. Родила двух сыновей, воспитала их хорошими людьми, вынянчила внуков. Она ими жила, себе отказывая во всём. Оба сына успешные учёные, увлечённые своим делом, скромные и непритязательные служители науки. Знакомые и сослуживцы говорили Руфине: «Да, конечно, твои дети в отца, такие умные». Руфа помалкивала, а Александру это очень не нравилось. Уж он-то знал, что его сыновья точь в точь Руфины братья: Шура, Ваня и Костя. А ещё он уяснил, что об успехах сыновей лучше ни с кем не делиться и учиться этому у них самих.
В трудовые годы они виделись мало, зато на пенсии 16 часов с глазу на глаз вместе и можно о многом переговорить.
-Руфа, помнишь, ты называла себя лягушкой из сказки, а я не понимал и не соглашался с тобой?
- Да, что-то было.
- Я уже тогда, хотя и чуть позже, догадался, что ты имела в виду, и сказка-то мудрая.
- Припоминаю. Ну и что ты уяснил?
- А то, что самое ценное и прекрасное часто бывает далеко запрятано и скрывается за неказистой ширмой, оболочкой, и бывает его трудно разглядеть. Как говорится, не всё то золото, что блестит, а. скорее наоборот: сверху посмотришь, так ерунда, а на самом деле золото. Вот и та лягушка сбросила свою лягушачью кожу, а под ней оказалась красавица. И даже не это столь важно, а то, что она ещё и Василиса Премудрая! Ты же и была все эти годы для меня Василисой Премудрой.
- Да ладно, не преувеличивай. Я поступала, как велела моя совесть. Мы прожили очень скромно, но я считаю, неплохо, а главное, честно.
- Помнишь Жизель в Мариинке?
- Ещё бы не помнить, хотя это было сто лет назад.
- Да, в 67-ом.
- Мы были молоды и счастливы.
-Ты выглядела настоящей принцессой. В роскошном белом платье, совсем девочка. С тонкой талией, вся воздушная, как бабочка. Сказочная фея, спустившаяся на землю из волшебной сказки.
-Да, у меня было красивое платье. Кисейное, ажурное.
- Иностранцы вокруг забыли про сцену и все пялились на тебя.
- Я этого не замечала, я действительно будто парила в воздухе. Я была счастливая.
- У тебя была магия делать людей счастливыми.
- Но меня много обижали в жизни.
Она была слишком добра и ослеплена любовью к детям и не хотела замечать, что их у неё давно отобрали. Что они уже не их дети, а мужья чужих женщин, со всеми вытекающими последствиями. Нет, она знала об этом лучше Александра и ни за что не хотела объединяться. Она отказалась от грин карты в США с пособием в тысячу долларов на каждого, от Петербурга и Алма-Аты, где их ждали квартиры. И оставшись в Зыряновске, в маленьком городке, оба нисколько не жалели о своём решении. А между тем их зыряновский уголок хирел и приходил в упадок. Население сократилось вдвое. Друзья и знакомые почти все ушли из жизни или поразъехались. Заимка и домик Александра в тайге, где отдыхали с внуками, ушли в небытие, так как пропали мосты и дороги. Выезжать в тайгу стало невозможно, автобусное движение в районе прекратилось. Ближнюю дачу держали только для того, чтобы летом выезжать на «природу».
- Руфа, ты знаешь, что мне сказал N по поводу отказа от Америки?
- Меня это не очень интересует.
- Что мы потеряли мешок с золотом.
- Что ж, его в гроб класть?
После 75 лет он часто отлучался в Алма-Ату. Она всегда провожала его, а возвращаясь, он радовался, будто впервые встретил её. И как уютно она всё устраивала в доме! Приезжая глубокой ночью, он уже на подходе к дому видел в окнах свет. Она не спала и ждала его.
Она давно и долго болела, но не сдавалась, считая обязанным выполнять всю домашнюю работу. К врачам она не обращалась после случая в 35 лет, когда молодой врач на медосмотре поморщился, увидев конопушки на её плечах. У ней был сильный характер и она была слишком гордой и ранимой, хотя никогда не показывала своё недовольство и тем более не жаловалась, если её обижали.
Последние пол года она уже не могла передвигаться без его помощи даже с ходунками. В постель теперь она не ложилась и спала, сидя в плохоньком креслице. Это было вредно для её больных ног, но на уговоры отвечала одинаково: «Если я лягу, то уже не встану и умру». Александр видел, что она уходит, но всё его существо не хотело в это верить. Он уже давно научился сам готовить еду и старался порадовать её чем-нибудь новеньким, каким-нибудь придуманным деликатесом. Ей достаточно было крохотных порций, буквально как маленькой птичке. И она неизменно хвалила, выразительно повторяя: «Вкусно!» От одного этого слова в сердце Александра разливался сладкий елей, смешанный с щемящей жалостью и смертельной тоской от осознания происходящего. Как ласково звучал её голос, но он же отзывался в нём мукой от безнадёжности и понимания, что голос этот скоро замолкнет и больше он его не услышит. Она была благодарна за любую мелочь и выражала это тонко и произносила с мягкими интонациями, присущими только ей. Когда ей было совсем плохо, Александр гладил её по головке, уговаривая совсем как маленькую девочку. Да, скорая помощь приезжала, но уже во второй раз разьярённая фельдшерица выдала резко: «Больше нас не вызывайте, у нас есть указание после 65 не лечить и в больницу не брать. Родные сами должны заботиться о своих стариках. Это ваши проблемы и вы их решайте сами!» В то же время он видел, что стариков всё-таки кладут в больницы, видимо, выборочно. Нет, никуда не исчезло: «А вы есть в списках, приближенных к кормушке? Нет? Так чего же вы лезете?»
У неё был небольшой депозит и однажды она сказала:
-Надо его снять, иначе будешь ждать пол года, да ещё и не понятно, может быть и волокита.
Чтобы написать доверенность, пришлось вызывать на дом нотариуса. Он же должен был удостовериться, что клиент вменяем и отвечает за свои поступки. Пришедшей, суровой на вид чиновнице Руфа очень спокойно сказала:
- Мы прожили вместе 67 лет, и я доверяю своему мужу получить и пользоваться моими деньгами.
Она спокойно готовилась к смерти.
18 августа она сказала:
- Завтра я умру, возьми деньги, там, в конверте. Отдашь Кате на учёбу.
- Что ты говоришь! Ты ещё долго будешь жить.
- Нет, я знаю.
И попросила:
- Подведи меня к окну.
- Завтра я стану Жизелью. Ты же любишь этот балет. И добавила: «Какое холодное небо!»
Александр молчал. Говорить он не мог.
- Ты помнишь тот первый день на маёвке?
- Ты ещё спрашиваешь! Мы были счастливые
- Я и сейчас счастливая.
Александр не знал, что отвечать:
- Но у нас не было дочери.
- Бог не дал.
- Мы потеряли друг друга.
- Да, я знаю. Это была ошибка.
- Хотелось бы вернуться назад и снова всё повторить.
- Ты же остаёшься.
Она не договорила фразу, видимо, хотела сказать: «А я ухожу».
Она обхватила его своими маленькими руками. Они были цепкими и ещё сильными, ведь она любила стирать и сама выжимала бельё ещё три месяца назад.
- Я люблю тебя!
Александр не отвечал, слёзы душили его.
На следующий день она чувствовала себя даже лучше предыдущего и как-будто даже повеселела. Более того, ему показалось, что лёгкий румянец снова появился на её щеках. Пришёл врач, совсем молодой мужчина, с трудом вызванный Александром и только «по блату» через секретаршу маслихата, его почитательницу. Александр сидел в соседней комнате и слышал весь разговор. Его поразило, что со стороны её голос был точь-в-точь такой же, как в первый день их знакомства. Очень мягкий, спокойный и почти по-детски нежный. У него защемило в сердце, её слова звучали так, словно и не было этих 67 лет! И снова вернулась надежда, что всё обойдётся и Руфа ещё потянет.
Врач ушёл, выписав лекарства, а Руфина сказала почти полушутливо: «Чего это ты прислал мне какого-то пацана?»
Они оба даже слегка посмеялись, а Александр сказал:
- Руфа, мне нужно сходить за лекарством в аптеку. Ты, пожалуйста, подожди, я приду через 40 минут.
Да, он задержался на несколько минут больше, заглянул в магазинчик, чтобы купить для неё кусочек деликатесной колбасы. Бегом вбежал в квартиру, Руфа лежала у двери. Видимо, ей стало плохо, и она хотела встретить его у входа. Она так ждала его, что решилась сама выйти на встречу, а он опоздал! Она падала и раньше, но Александр понял, что это конец.
- Руфа, Руфочка, я сейчас, я помогу!
Молчание и полная тишина. Она была ещё горячая, но напрасно он пытался делать ей искусственное дыхание рот в рот, как диктовала ему дежурная из скорой помощи.
Весь день он, молча и в одиночку, просидел у мёртвого тела своей жены.
Через два дня в гробу лежала девочка. Та самая, задорная, рыженькая, что он встретил когда-то в аудитории пединститута.
«Вас Руфой звать?»
Да святится имя твоё.