– В старопрежние времена, – рассказывала моя бабушка, – пастухи умели с «лесным хозяином» договариваться. СЛОВО знали!
Бабушка родом была с карельского берега Онежского озера. Истории её про «старое житьё» казались сказочными. Ещё бы!..
Правил тогда «царь-батюшка», и власть была справедливая. Кто много трудился – жил хорошо. У бабушкиного отца – девять детей, все учились в церковно-приходской школе. Дом двухэтажный, окнами на озеро. Коров имелось по числу детей, тоже девять. Выпас, что естественно для тех мест, в лесу, тогда ещё дремучем. А не трогал стадо дикий зверь, потому что прежние пастухи с «лесным хозяином» знались.
При расспросах о «лесном хозяине» бабушка понижала голос: «мохнатый, как медведь, а ростом – выше лесу».
– Кричать, – говаривала, – в лесу нельзя... – пела всегда в лесу.
Прадед наш (бабушкин отец) «крутой» был, и по характеру, и по делам. Содержал постоялый двор на дороге С.-Петербург – Петрозаводск. Наёмных работников не признавал, своей семьёй управлялись. Ещё крестьянствовали и рыбной ловлей занимались. Зато сыновьям в Питере куплено было по торговой лавке, а дочери за купцов выходили.
Замуж отец не неволил, но запрет на брак мог наложить. Мою бабушку за её возлюбленного не отдал. У жениха много сестёр было, а золовки, известно – «колотовки». Потом она всем сватам отказ давала, до «поздних» своих двадцати восьми годочков, пока не встретила будущего нашего деда, «тоже Лёшу», как первого ухажёра звали. Отец-батюшка напутствие дал: «Не хотела, Оленька, у Вознесенья гулять, так иди за Онего работать!».
Так оно и случилось. На Палтожском Погосте молодуху «бареточной» прозвали, потому что ходила не в лаптях, как заведено, а в «бареточках» – ботиночках, которые на каблучках. И приданое было роскошное – не только наряды и перины, но и скотина, даже коляску, в придачу к лошадям, батюшка «благословил». Семья мужа, правда, не из последних по состоятельности была. Три брата до последнего не «делились», живя в одной избе с вдовой-матерью. Деньги копили сообща, но «полный плат» (узел из большой шали, а не маленького головного платка) денежных купюр обесценился, когда революция случилась.
Молодые отстроились, наконец, от братовых семейств отдельно, детей народили, тут и колхозы пришли. Уже после Великой Отечественной, отвоевав, дедушка наш Алексей Степанович с бабушкой Ольгой Александровной перебрался в соседний город Вытегру, новый дом выстроил, отдав задарма деревенские хоромы солдатке с кучей сирот.
Две дочери из нового дома укатили с мужьями по комсомольским путёвкам, на Целину да на восстановление Сталинграда. Сынок же единственный наплодил четверых детей. Гуляночки с молодухой любили!
Старики, привычные к работе, держали корову, потом уже коз, имели огород, сажали картошку. Дед рыбачил и всегда был с уловом. «Шил» лодки на продажу, вязал сети, сани-дровни мастерил. А уж нам, внукам, мал-малу – и лыжи самодельные, и санки-«финки», ёлка из леса, горка под окошком, и домик-«будка» для игр во дворе. Они, дед да баба, таскали внучат за собой повсюду: к деревенской ли родне, к городским ли приятельницам, на Онего-озеро, в дедову рыбацкую избушку, в ближний лес, за вениками и за грибами…
Я любила наш светлый лес. Босиком хаживала и змеи ни разу не встретила. А тут!.. Было мне лет тринадцать, подружке одиннадцать, и пошли мы с большой девчачьей ватагой на вырубки за земляникой. Вокруг пней полно её, и просека видна, заблудиться невозможно. Да и от опушки не больше километра. Мы, две «копухи», до последней ягодки подбираем. Прочей же компании ягод мало показалось, и они сквозь ольховые кусты на соседнюю вырубку просочились, а мы вдвоём остались.
Вдруг я чувствую взгляд на себе… Поднимаю голову – шагах в двадцати, на просеке, стоит существо: не зверь, а по виду человек, обросший бурой шерстью. Согнув спину, руками упирается в колени – в позе наблюдателя. Лицо тоже волосатое, но именно лицо – не морда звериная, и не свирепое, а как бы удивлённое… Он с явным любопытством нас разглядывал!
Может, я подготовлена была бабушкиными рассказами о «лесном хозяине», но в первую минуту не растерялась.
– Наташа, – шепчу, – видишь?
– Вижу, – отвечает.
– Только не беги, пойдём тихонько...
Что испуг нельзя показывать, я отчётливо сознавала. Медленным шагом, окликая по именам подруг, мы пошли от просеки. Не оглянулись ни разу!.. Только завидев девчонок, заговорили сдавленно: «Мы такое сейчас видели! Мохнатого человека на просеке…»
Как же мы все бежали! Не смея выйти на дорогу и страшась потерять её, ломились обочь, по кустам. Ужас, безумный ужас гнал нас всё дальше от дома… Когда прибежали к «Медвежке» – одинокой сопке среди леса, прозванной Медвежьей горой, сил уже не было. Высокое это место, куда зимой прокладывалась общегородская лыжня, рассеяло страх. Домой вернулись уже другой дорогой, дав хорошего кругаля.
Никто из девчонок не проболтался взрослым. В лес – точно – запретили бы нам ходить! Не сказать, чтобы я вспоминала потом это происшествие. Какая-то внешняя сила, грозная, но благоволящая ко мне, словно охраняла моё детское сознание. Или бабушкины полусказочные истории слились с реальностью, не нарушив здорового восприятия жизни? С истоками каких ещё сказок предстоит нам встретиться лицом к лицу?..