ОЛЬГА СЕВОСТЬЯНОВА
МАЛЬЧИШКИ С НАШЕГО ДВОРА
Рассказ
1.
– Помнишь, Света, как мы в детстве лепестки роз собирали? На поездку в Москву хотели заработать. На Кремль посмотреть.
– Помню. Мне до сих пор снятся машины, гружённые тоннами этих лепестков.
– С пяти утра почти до самого обеда трудились, как древние рабы… – вступает в разговор Лена. – Только на мороженое и заработали, – смеётся она.
«Кажется, лет 14 нам тогда было, – думаю я. – Мы, девчонки, обрывали с кустов эти самые лепестки, а мальчишки, рыцари нашего двора, относили тяжёлые корзины и выгружали их в грузовики. Так и остались в памяти и эта бесконечная плантация роз, уходившая за горизонт, и этот «розовый» караван, и боль от исколотых в кровь рук, и какая-то неясная ещё тревога перед лежащей впереди жизни».
– Ты футбол любишь? – прерывает мои мысли Миша, переключаясь на моего внука-подростка Никиту.
– Играю...
– Тогда вот тебе мяч футбольный. Иди играй.
– Клёво!
– Вот, – говорю я Никитке, – это мои одноклассники… Представляешь? Сто лет не виделись, а встретились – и наговориться не можем.
– Наверное, в школе не наговорились, – серьёзно отвечает он. – Я во двор, ба… Мяч с ребятами погоняем…
Встретились мы вшестером. Интернет нас соединил. Оказалось, живём теперь в средней полосе России, неподалёку друг от друга. Решили отметить сорок лет с окончания школы.
– А помнишь Верочку? – спрашивает меня Наташа.
– Как же не помнить. Это подруга моя была. За одной партой сидели.
Верочка… Умница. Красавица с копной пышных волос, которые она заплетала в толстую косу, перекидывая её через плечо. С большими серыми глазами и звонким голосом. Наш председатель Совета дружины. Вся школа её знала.
– Как у неё жизнь сложилась?
– Да не очень. Одна живёт. С мужем разошлась…
– С Валеркой? А какая пара была…
Мы жили тогда в Кишинёве в одном дворе. Валера учился в параллельном классе. Они с Верой дружили ещё с детского сада. Значит, разошлись всё-таки… Жаль…
– А Сашка как?
– Сын-то их? Да нормально вроде. Он у неё один и остался, больше не родила никого. Скучает без него сильно. Он ведь на Украине живёт, там у него семья.
– Ну, Украина от Молдавии недалеко. Можно повидаться.
– Да не очень-то с ним повидаешься. Он ведь военный. Полковник.
– Ух ты! Сашка полковник? А ведь я его нянчила когда-то, – смеюсь я.
Окончив школу, мы с Верочкой родили своих сыновей почти одновременно. Вместе сидели с колясками в нашем южном дворе, где росли дикие абрикосы, а пятиэтажки были увиты виноградом по самые крыши, и мечтали, как вырастут наши парни. И думали, кем же они станут… Вот поди ж ты, полковник…А мой на Севере ледоколами командует… Как жизнь быстро пролетела.
Ох, как они, бывало, дрались, эти наши мальчишки, когда подросли чуть-чуть. Особенно пистолет и солдатиков всё никак поделить не могли. Пистолет этот был как настоящий, а солдатики американские. И каждая складочка на их форме была видна. И оружие можно было разглядеть. И бинокли. Отличные солдатики. Хоть и не русские. Их, как и пистолет, супруг мой из-за границы привёз. Вот рёву было, когда Сашка одного солдатика в песочнице закопал. Всем двором искали. И пистолет ещё этот… По очереди из него стреляли… А мы, мамаши, то и дело кричали им: «Саша… Слава… Нельзя пистолет на людей направлять… Нехорошо это… И друг в друга не цельтесь… В воздух стреляйте…»
А потом мы уехали в другой город. И расстались с Верой на всю оставшуюся жизнь. Потому что однажды в одночасье из жителей Советского Союза мы превратились в граждан разных государств: России, Молдавии, Украины… И теперь мне иногда кажется, что тот наш двор остался где-то в межзвёздном пространстве, куда теперь пути нет.
– А помните, как мы мечтали жить в двадцать первом веке? – спрашивает Лена.
– Да, вам жить в двадцать первом веке! Так нам всё время твердили, – возвращаюсь я к беседе за столом. – И как мы ждали этого двадцать первого! Думали, на всей земле коммунизм наступит, а ещё мы на Марс полетим, как на прогулку.
– А ещё, сколько себя помню, нам про войну говорили. Великую Отечественную… – вступает в разговор Дима. – А я вот только недавно сообразил, что мы родились всего-то через шесть лет после окончания войны. Конечно, мы эту войну в себя впитали.
– Да. «Только бы не было войны!» – это заклинание мы через всю жизнь пронесли.
– Время изменилось, люди стали другие, школа тоже, – говорю я – Одно только общим у нас и осталось – память о той войне. Моя внучка, Дашенька, родилась спустя 65 лет после войны. На 9 мая на парад с портретами прадедушки и прабабушки ходит.
2.
Свёкор мой, Василий Михайлович, прадедушка Дашеньки, родился за два года до Октябрьской революции. Детство его пришлось на гражданскую войну. В семье их было 13 детей, мал мала меньше. Мать он не помнит совсем, она рано умерла. А от отца осталось одно смутное воспоминание, как он нёс его на руках, маленького, прикорнувшего к плечу. Отец умер от чахотки, заболев ею ещё в окопах Первой мировой. Остались дети сиротами, разбросало их по разным детдомам. Но никто не пропал, все людьми выросли. Василий Михайлович окончил артиллерийское училище. Стал военным.
Незадолго до войны, будучи старшим лейтенантом, приехал Василий в отпуск в казачью станицу, где жили его братья, и женился на 17-летней девчушке Катеньке. Увёз он её из родных мест на чужбину. Его часть стояла тогда подо Львовом, на границе с Польшей, которую к тому времени уже захватили немцы. Спустя много лет он будет рассказывать родным, как они воевали тогда с «легионерами». Так он называл тех, кого сегодня мы называем нацистами. В мае 41-го его часть отправили на учения. И он отправил супругу домой. Поезжай, сказал, погости у матери до моего возвращения.
Вот так, едва став мужем и женой, расстались они на много лет, потому что вскоре грянула война. Отца Катеньки призвали на фронт – и он был ранен. Мать искала его по всем окрестным госпиталям, нашла и привезла домой выхаживать. А в августе Катеньке исполнилось 18 лет, и ей, как и всем жёнам офицеров, пришла повестка. Врезалось в память, как горевал отец. «Пропадёшь ты там, доченька, пропадёшь…» – плакал он. Дома не оказалось даже сухарей, которые обычно собирали в дорогу. Потом уж мама ей рассказывала, как вернулась она с работы, как кинулась по соседям собирать узелок, как бежала на станцию и как выла потом, упав на рельсы и глядя вслед уходящему поезду. Папу Катенька так больше никогда и не увидела. Когда он поправился, его снова отправили на фронт. Но он до него даже не доехал. Погиб где-то на полустанке от случайной пули.
Всю войну Катенька служила в зенитных войсках. Девчонки сутками напролёт «слушали воздух». На всю жизнь запомнила она вой юнкерсов и мессершмиттов и до конца дней умела различать звуки двигателей разных летательных аппаратов. А чтобы передать войскам эту важную информацию о приближении вражеских самолётов, нужна была надёжная связь. И они под пулями таскали тяжёлые катушки кабелей, чтобы эту связь наладить. Запомнилось, как однажды при выполнении задания они спасли раненого лётчика, повезли его в госпиталь. Он у всех расспрашивал, не встречал ли кто-нибудь на фронте его жену. И чудесным образом выяснилось, что супруга его находится в соседнем окопе. И они встретились! Но позже погибли. Оба.
Вообще-то Катерина Андреевна не любила вспоминать о войне, разве что что-нибудь смешное. Про верблюда, например. Это произошло где-то в степях под Сталинградом. Был у них в отряде верблюд. Хороший помощник по хозяйству, покрепче девчоночьих рук. И вдруг куда-то пропал. И командир отправил их с подружкой Машей на его поиски. Недоглядели, мол, за животиной, вот теперь и ищите. Девчонки отправились выполнять приказ. Верблюда нашли, а когда возвращались, дорогу им преградил тщедушный немец в очках и с автоматом в руках. «Хенде хох!» – крикнул он. Отобрав у девчонок винтовку, он велел им следовать за ним. Они-то последовали, а вот верблюд упёрся намертво. Немец его и пинал, и автоматом бил. Ни в какую. Вредное животное. Наконец, верблюду это надоело. И он, высокомерно взглянув на обидчика, плюнул ему на голову. Пока немец чертыхался, кричал «Майн гот!» и пытался очистить очки от верблюжьей жвачки, девчонки захватили его в плен и доставили в часть вместе с верблюдом.
Да, о верблюде Катя часто рассказывала, а об остальном помалкивала. Один только раз поведала, как однажды видела такую страшную картину, которая на всю жизнь врезалась в память и бередила душу. Шли они как-то рано утром по непаханому полю и услышали странное протяжное пение. «Го-о-споди- по-о-моги-и… Го-о-осподи-по-о-моги…» – слышалось из пелены тумана. «Что это?» – оцепенели девушки. Будто и не на земле это происходит, а уже на небе. Когда туман рассеялся, они увидели, как по бесконечному полю бредут в белых рубахах русские бабы, таща за собой бороны. Тяжёлые бороны, которые и лошади с трудом сдвигают. «Господи, помоги… Господи, помоги… Господи помоги…» О, горемычная матушка Россия… Сколько же горюшка выпало на твою долю…
Василий прошёл всю войну, дослужился до полковника. И всё это время искал Катерину. Нашёл только после победы. Вызвал её в Берлин, где тогда находился их штаб. Командир выдал Катеньке новую форменную юбку – и поехала она к мужу, с которым была разлучена войной на несколько лет. Спустя два года они вернулись на родину. На какой-то станции Кате пришлось сойти с поезда, к утру она родила сына. Первенца. Дедушку Дашеньки.
Василий Михайлович любил поговорить о войне. Но как-то отвлечённо. Неинтересно нам было это слушать. А от того, о чём он нам не рассказывал, болело у него по ночам сердце. От сердечного приступа он и умер как-то ночью, так и не успев досказать нам свою историю войны.
Дашенька обо всём этом не знает. И книжки про войну они уже не читают. И фильмы не смотрят. И про пионеров-героев им никто уже не рассказывает. Но она берёт портреты – и они с папой идут на парад. А там так много людей с такими же портретами своих родных. И все они полегли. Все сложили головы за Россию. И родители наши. И деды. И прадеды. Все лежат под памятниками с красными звёздами наверху.
3.
Никита пришёл из школы. Собирается на футбол.
– У нас конференция в школе намечается, – рассказывает он. – «Жив ли патриотизм среди сегодняшней молодёжи?» Поможешь подготовиться?
– А давай проведём в школе опрос, – загораюсь я. – Интересно узнать, что думают люди об этом сегодня, когда прошло уже более десяти лет этого пресловутого двадцать первого века.
Он задавал этот вопрос всем подряд: домочадцам, родственникам, учителям, ученикам, друзьям. В общем, всем – знакомым и незнакомым. Бабушки писали, что патриотизма у молодёжи нет, потому что его теперь не воспитывают. Что сегодня вместо патриотизма деньги, которые всем застят свет. Мамы не менее категорично тоже заявляли, что его нет вовсе, что никто сегодня не пойдёт защищать Родину, если что-то случится, что все сейчас думают только о себе и что молодые без сожаления покинут страну, если представится такая возможность.
После такого утверждения «отцов» глупо было надеяться услышать что-то иное от «детей». Но подростки меня удивили. Почти все 25 опрошенных написали, что патриотизм жив, что они испытывают гордость за свою страну, что многие молодые люди идут в армию, поступают в суворовские училища, любят свою Родину такой, какая она есть, и готовы её защищать.
Меня эти ответы тогдашних подростков вдохновили. У нашей великой России есть будущее, если есть такие дети. А ведь мы, старики, стали скептиками отнюдь не случайно. Помните, как в 90-ые годы вопрос о патриотизме стал просто «неприличным» и вызывал смех? Я помню. Может быть, поэтому мы потеряли веру и в Россию, и в будущее?
А после конференции в школе был концерт. Таких мальчишек и девчонок в гимнастёрках на 9 мая я помню с детства. Да и сами мы когда-то в таких же выступали на школьной сцене. И стихи эти же звучали: «Жди меня, и я вернусь…», и песни мы пели те же: и про Бухенвальд, и «Бьётся в тесной печурке огонь…», и гамзатовских «Журавлей». Всё это уже вне времени, всё это вечно. И так же сидели в первом ряду участники Великой Отечественной войны… Только, пожалуй, их было больше, а седин у них было меньше… Разве что техники такой не было в школах, как сейчас… А вот душа… Душа человеческая осталась всё той же – сочувствующей, сострадательной, всё помнящей. Память живёт в нашей крови и передаётся от отца к сыну, от сына к внуку. Не потому ли так же плакали полвека назад наши отцы и деды, глядя на нас, как плачем сейчас мы, глядя на своих внуков?..
А ведь совсем ещё недавно нам казалось, что патриотизм – это слишком пафосно, что наступило время «человека мира», который может жить в любой стране, для которого Родина перестаёт быть матерью. Не тут-то было.
Слёзы навернулись на глаза буквально с первых мгновений, как на сцену вышли сегодняшние девчонки и мальчишки, представляя танцплощадку последнего мирного летнего дня 1941 года... А завтра уже была война…
Спустя несколько лет, уже учась в университете и пройдя через обучение на военной кафедре, внук скажет:
– Никакого патриотизма сейчас нет. Все думают только о том, как бы уехать из России, у которой нет будущего.
Печалька, как говорит сейчас молодёжь.
Но тогда, в школе, он ещё не слишком задумывался о будущем. Он собирался на футбол и сказал мне:
– Ба… Можешь как-то Коляна отвлечь? А то этот мелкий сейчас снова за нами увяжется.
Коля – это ещё один мальчишка с нашего двора. Обычного двора российской глубинки. Старшие и младшие здесь играют вместе, вместе ходят в школу. Разве что иногда младшие им мешают, путаются у них под ногами.
Я выхожу во двор. Майское солнце уже припекает вовсю. Вдоль улицы тянутся кусты цветущей сирени. Я сажусь на скамейку под рябинами:
– Коленька, посиди со мной. Расскажи, как у тебя в школе дела. В 7-ой класс уже переходишь? Четвёрки-пятёрки? И трояки бывают? Ну, куда ж без трояков?..
4.
Подруга, которая уже несколько лет живёт в Израиле, прислала мне по вотсапу детские рисунки о войне. Как на город падают бомбы. Написала, что их нарисовали дети из Киева. Я разозлилась. Ответила: «А что же ты 8 лет назад, когда ещё здесь жила, не присылала мне рисунки детей Донбасса?»
Потом она прислала мне какую-то муру о России-агрессоре.
«Ты готова меня убить, – спросила я, – как хотят поубивать всех русских?»
«Ты с ума сошла?» – ответила она.
«Но ты же теперь на стороне тех, кто считает, что нас надо уничтожать! – ответила я. – Ты сидишь теперь в другой лодке – ну и сиди. И не раскачивай нашу. Не пиши мне об этом. Иначе я тебя заблокирую».
«Не сбылось наше пожизненное заклинание «Только бы не было войны», – думаю я.
Афган… Чечня… А теперь война подобралась к нашим внукам.
«У тебя же в Москве живёт внук-кадет, – написала я в Израиль. – А если его призовут в армию? Что ты тогда будешь говорить и сможешь ли так же однозначно относиться к сегодняшней ситуации?»
«Пусть лучше пойдёт в тюрьму, но останется жив, чем станет мясом в этой войне!» – жёстко ответила она.
Я содрогнулась от этих слов. Не хочу я для своего внука такой судьбы. Ни сумы, ни тюрьмы, ни войны. Я хочу для него жизни. Светлой, созидательной, во благо России. Я боюсь даже думать о том, чем это всё закончится. Но думаю. Думаю о том, почему мы так быстро оказались по разные стороны баррикад. Подруги с подругами, братья с сёстрами. Почему стали категорично-однозначными в своих оценках. И почему так легко сегодня оказаться записанным в предатели за высказанное мнение о бесчеловечности войн.
В Донецке у меня живёт знакомая, с которой мы когда-то вместе работали на Севере. Пишет, что у них там сегодня творится сущий ад. Погибнуть можно каждую минуту. Просто идти по улице – и подорваться на «лепестках». Так кощунственно-красиво называются мины. Эта южная земля усеяна сегодня этими коварными «лепестками» вместо нежных лепестков роз. Украинские вояки хаотично и щедро разбрасывают их по городам и сёлам, чтобы изувечить как можно больше народу. И каждый раз я не знаю, выйдет ли вновь на связь моя Валя, да и жива ли она. Семья мой невестки живёт в Луганской области. Обитают в разрушенных домах. Готовят еду на костре. Бабушка умирает без медицинской помощи. Двоюродная сестра мужа бежала с семьёй из Харькова в Германию. Теперь звонит своей двоюродной сестре в Краснодар и сообщает, что скоро Кубань станет украинской и они будут жить рядом в одной стране. «Не звони мне больше, –говорит сестра сестре. – Не хочу я жить на Украине». Верочка никому не звонит. Она в одиночку переживает своё горе. Беспокоится за сына. «Сашка воюет на стороне Украины?» – осторожно уточняю я у одноклассницы Светы. – «Конечно, он же военный, всю жизнь прожил на Украине». А сегодня я прочитала про мать из Донецка, у которой два сына. Один воюет по одну сторону, второй – по другую. А у матери – сердце пополам рвётся.
«С кем же ты, моё сердце? – мучительно думаю я. – И с подругой детства Верочкой, которая безумно боится потерять своего единственного сына, и с умирающей бабушкой из Луганска… И с теми русскими мальчиками, которые идут воевать. Невозможно выбрать…»
Мне вспоминается, как поразил меня когда-то рассказ о Максимилиане Волошине. Он помогал всем, кому была нужна помощь, невзирая на то, красный ты или белый. Он всегда помогал страдающему в данный момент. Братски протягивал ему руку.
Мне вспоминается, как потрясла меня автобиографическая повесть Ивана Шмелёва «Солнце мёртвых». Как страшно терять сыновей…
5.
– В цветочном магазине целая толпа девчонок, – сообщил мне супруг. – Кого-то хоронят.
Хоронили Колю. Того самого мальчишку с нашего двора, убитого на войне. Девчонки-одноклассницы не читали повесть Бориса Васильева «А завтра была война». Не читали. Они скупили в магазине все цветы и, до крови исколов пальцы, усыпали лепестками роз могилу друга. А в День города матери Николая вручили «Орден мужества», которым его наградили посмертно. А сына после себя он не оставил. Не успел.
Может быть, в этот же день на Украине хоронили полковника Александра. Русского человека, родившегося в Советском Союзе спустя тридцать лет после Отечественной войны и волею судьбы оказавшегося украинским военным. Может быть, они встретились с русским солдатом Николаем в одном бою? И, по сути, отец стрелял из американского оружия в сына, а сын – в отца. И никто не крикнул им: «Мальчики! Не цельтесь друг в друга! Стреляйте в воздух!» Как страшно терять сыновой. Всем.
Вот такая случилась трагедия двух огромных православных народов, стравленных друг с другом, ставших заложниками политических амбиций.
Так с кем же ты, моё измученное сердце? Знаю точно только одно: с Россией-матушкой. С ней, многострадальной. Она всегда умоляет: «Не цельтесь друг в друга!» Но голос её теряется то в жизненной суете, то в политической трескотне, то в бесконечных праздниках во время чумы, то в грохоте боя. «Не цельтесь друг в друга». А во врага? Извечный вопрос. Но ведь не может быть врагом целый народ?.. Нет! Не может!..
…Я выхожу на улицу и сажусь на скамейку под рябины. Девушка с коляской прижимает палец к губам и шепчет: «Тс-с-с! Он только уснул…» Я киваю в ответ. Я знаю её. Это Маша, подруга Коли. Они дружили в школе. А потом он погиб на войне. А Маша вышла замуж и родила сына, который мог бы быть Колиным.
Ещё один мальчишка с нашего двора…