Тут я хочу сделать отступление от рассказа моей пациентки. Пока она излагала захватывающую историю, я смотрел и слушал завороженно, потому что заметил в ней метаморфозу, она сразу же изменилась в лице, манерах и речи, как только заговорила об Ульяне, словно перевоплотилась, вернулась в прошлое. Меня ее рассказ, так завлек, что я просто-напросто, забыл что я врач, а она мой пациент. Передо мной, сидела крепостная крестьянка, несмотря на то, что одета она была в больничную одежду, а не в русский сарафан. Ее лицо стало, каким – то простым, в речи появились слова, давно вышедшие из обихода, манеры изменились. На диване расположилась Ульяна Беляева 1845 года рождения. В общем, полное перевоплощение.
Она помолчала какое-то время, понимая, что я ее разглядывал. Я тогда был уверен, что это я ее изучаю, ставлю диагнозы, строю гипотезы. А на самом деле, это она проверяла меня, каждый раз аккуратно, подавая порцию, за порцией свою информацию.
- Скажи мне, пожалуйста. Почему ты говорила о себе в третьем лице? А потом вдруг поменяла на первое.
- Почему? Прошло уже много времени с тех самых событий. Я впервые рассказываю эту историю живому человеку, теперь сложно даже представить, что все это случилось именно со мной. Я давно отстранилась от своей прошлой жизни, то что люди меняются, я знаю как никто другой.
Мы оба помолчали. За окном дул осенний ветер, срывая яркий наряд с деревьев, скоро уже они будут укутываться в снежные одежды, в пышный белый мех, пусть и холодный, но он будет защищать их от ветра и зимних морозов, как может. Лана слегка поежилась, и поджала ноги, словно уловила мои мысли о предстоящем холоде. Поняв, что я готов слушать дальше, она продолжила:
- Вот с этого моего решения, мое первое паломничество и началось. Барыня щедрая была, в дорогу хорошо одела, обула. Я не голодала, и в дорожных гостиницах останавливалась ночевать, если было холодно. Первый мой поход стал для меня большим испытанием. Я никогда не ходила так далеко, мира не знала, всего, что не знала или не понимала - боялась. Не ведая того, что меня ждет впереди, я отчаянно боролась со страхом, и с нестерпимым желанием покинуть место, где мне больно. Документы мне хозяйка выправила, даже вольную дала. Вольной паломницей я пошла в Киев. Дорога была для меня нелёгкой. Шла я с группой таких же паломников, только они вышли из Москвы. Я и еще несколько человек, к ним присоединились позже, по пути маршрута. Останавливались в местах, по намеченному пути, который был известен тем, кто идет не первый раз. Жители тех мест, через которые проходили паломнические маршруты, хорошо относились к нам. Тот, кто кормил паломника или предоставлял ему ночлег, сам как бы приобщался к благочестивому путешествию. Это дало мне возможность экономить мои сбережения. Но так было далеко не всегда. В некоторых местах была даже установлена плата за ночлег, еду и кипяток: в Шуйском уезде, через который проходил один из маршрутов на Киев, за кипяток брали 1 копейку, а за чай с сахаром — 5 копеек. Так что без денег мне пришлось бы туго. В дороге я познакомилась с одной старушкой. Она со мной рядом шла, говорила, что ходила не раз по святым местам, а теперь в Киев отправилась. Думает, что последний раз идет перед смертью. А может быть разрешат остаться в монастыре, так там и помрет. Денег у нее было мало, она сначала ела то, что с собой несла или что подавали в дороге. А потом смотрю, совсем скудно есть стала, мне ее жаль было, я делилась с ней своим обедом, у меня такая возможность была. Я даже скопить могла. А она со мной опытом своим делилась, учила меня по дороге всему. Про то, как экономить, где и что покупать рассказывала, к кому ближе держаться.
- Ты покупать сразу еду не спеши. Вдруг кто так даст. У тебя еще останется. В дороге всякое бывает, и хвора может настигнуть – лекарства понадобятся, и задержаться можешь в дороге. Вдали, от дома деньги всегда нужны.
- Посмотри вокруг, какие люди с нами идут, все разные. Всем от Бога, что-то надо. Богатых мало, но тоже есть, поскольку у всех может горе случиться, богатый ты или бедный, все под Богом ходим.
Я подумала о своей хозяйке, да беда она не выбирает бедных или богатых. А старушка моя все продолжала учить.
- Но ты не доверяй свои дела никому, надо помочь – подмогни, а о себе не сказывай, мало ли кто рядом с тобой, может мошенник какой. Прознает все про тебя, и обманет. В дороге все чужие. Ты девка, слушай, да на ус наматывай. Я жизнь прожила, знаю людей. А ты похоже, как на свет только народилась. Молодая совсем, глупая. Чем же ты так нагрешила, что в таком юном возрасте в такой путь нелегкий пошла? - помолчала она, глядя на меня пристально, с жалостью – А ты молись чаще, глядишь - поможет.
Я и молилась, этому я была с детства научена.
Лежала я как–то у костра, закутанная в плащ, слушала старушку и думала о сыне своем, о хозяйке. О том, как круто моя жизнь повернулась. Ведь, если бы барин не обратил на меня тогда внимания, не отдала бы меня хозяйка замуж, не убил бы он моего мужа, и не погиб бы сам в лесу, то не было бы сейчас всего этого. Я прожила бы в имении всю свою крестьянскую жизнь, не покидая этих мест. Нарожала кучу детишек, и умерла лет в пятьдесят от тяжелого труда. А сейчас я иду в далекий неизвестный мне мир, и не знаю, что меня ждет впереди, хорошее или плохое.
Шли мы долго, многие быстро уставали, кто болел, да и путь был нелёгким. Я тогда дней не считала, да и не научена была, зачем-то следить или примечать.
Киево-Печерская Лавра поразила меня своим величием и размахом, таких просторов и масштабов я никогда не видела. Это не деревянная церквушка в нашем имении. Меня пронизала всей своею мощью сила этого намоленного места. Мы еще не подошли на сто метров к входу монастыря, как в моей груди все задрожало, стон вырывался так, что не могла с ним справиться, я упала на колени и зарыдала. В этом рыдании было все, и мое покаяние, и просьба о пощаде, и мольба за сына и хозяйку. И прощение барину и надежды на будущее. Да и усталость тела моего и души.
Провела в монастыре две недели. Все обошла, была на службах, помогала послушницам. А когда я пришла в главный храм, подняла глаза вверх под куполом, и увидела ряды старцев, пение хора было монотонным и тихим, мужские голоса звучали успокаивающе, постепенно успокоилась и я. Вечером в гостинице для паломников, я уснула мгновенно, усталость и новые впечатления свалили меня. В эту ночь мне приснился сон, словно взлетела я вверх к старцам, чьи лики нарисованы на куполе главного храма. Купол раскрылся передо мной, и у меня появилась легкость, даже невесомость. Я поднялась вверх, все выше и выше, над просторами, полями. Я опустилась на реку, в маленькую лодку, плыла по течению и тут у берега я увидела маму, она стирала белье, течение несло меня дальше. На берегу сидел мой покойный муж, дальше барин. Они находятся на берегу жизни, а я плыву по течению ее. И уплываю в даль, оставляя их позади, а впереди - густой туман
и я ничего не вижу, что там за туманом. Вошла я в густой туман и проснулась.
Утром я поспешила рассказать сон старушке.
- Твое будущее еще не ясно, это значит, что все может быть. От тебя будет зависеть. Будь верна заветам Бога.
Многое мне было новым и непонятным, что–то странным, но с любопытством я принимала все, и впитывала в себя любую новую для меня информацию. Мой чистый от знаний мозг, с жадностью поглощал все, я с раскрытым ртом внимала любую дошедшую до моих ушей информацию, даже если это была и ересь, я верила всему. Только со временем стала отбирать и принимать то, что по моему разумению правдиво.
Зашла как-то в пещерный храм, помолиться, посмотреть, как же жили там раньше монахи. Вечером накануне о них в столовой один монах рассказывал. Так вот стою, смотрю на стены, иконы писаные, думаю: что толкало людей на такие отрешения от мира, от простой мирской жизни? Почему они, отрекаясь от всего, хватались за скудные надежды на спасение души. Упала я на колени и молю Господа, чтобы дал он мне хотя бы часть тех сил, какие были у этих монахов, создающих обитель для заблудших душ человеческих, обитель, ныне дающую приют нуждающимся. Слезы из глаз моих льются и жалость такая ко мне самой, к барыне и к сыну моему проснулась, что в душе заныло, боль в груди рвалась наружу, от страха нарушить тишину, я смогла выпустить из себя только слезы. Слышу шорох позади меня, оглянулась, стоит батюшка за спиной, смотрит спокойным взглядом таким. Я засмущалась, отерла слезы, встала, поклонилась и хотела уйти, но он задержал меня, положил мне руку на плечо:
- Не прячь слез своих, не бойся, нет в мире такого места, которое сделало бы тебя святым или чистым, если ты сам не готов им стать. Утешься, чтобы не произошло в жизни твоей. Помни, что завтра все будет уже иначе. И рана, которая причиняла невыносимую боль вчера, сегодня не так уж сильно болит и ноет.
Он говорил спокойно, тихо и вкрадчиво. В любом случае, в какой-то момент, любой человек нуждается в утешении, а во время поданное утешение, ценнее любого подарка. Он не стал, наставлять, поучать, или исповедовать, а просто протянул руку, жалеющую тебя, не спрашивая, а за какие такие грехи ты страдаешь. Наверное, в это время ты и должен ощущать прощение Господа. По крайней мере, именно так я и почувствовала, что вот сейчас я его получила, и теперь могу возвращаться домой, с уверенностью, что дальше все будет по-другому. По-другому, уже наступило, еще тогда, когда меня барыня отправила в поход, или даже, когда она пожалела меня, или изначально все должно было быть по-другому. Я запуталась и перестала понимать, что значит по-другому. Но теперь это было уже не важно. Возвращалась я уже другим человеком.
Бабуля моя захворала, нашла я ее в монастырской больнице. Пришла к ней попрощаться, принесла ей яблоко - монашка мне дала, когда я у нее дорогу к больнице спрашивала. Бабуля спрашивала меня, какие впечатления у меня от похода. Я рассказала про пещерный храм. Она улыбнулась:
-Все правильно, детка, пора тебе возвращаться. Я обратно уже не вернусь, недолго мне осталось, мне разрешили прожить свои последние дни тут, на святой земле и помру. А ты крепись, ты молодая и жить тебе еще долго. Ну, прощай.
Мы попрощались, с рассветом наша группа пошла в обратный путь, некоторые остались еще на какое-то время, были и те, кто к нам присоединился только сейчас. На обратном пути я все больше молчала, уходила в забытье. С одной стороны я стремилась домой, увидеть сына, с другой, я не хотела возвращаться, в то место где нет мне счастья. Где я страдала, особенно после того, как я увидела столько интересного в мире.
Барыня слушала мой рассказ, сувениры и подарки рассматривала. Иконку поставила в спальню. Это ли сработало, или просто совпадение, не знаю, а через два месяца к ней посватался барин. Не богатый, вдовец, бездетный, спокойный, располагающий к себе, мужчина. И по осени моя хозяйка замуж вышла. Андрей Платонович был лет тридцати пяти, полноватый, с усами, не высокого роста. Далеко не красавец, но в отличии от старого барина не имел привычки громко говорить, или орать, размахивать руками и уж тем более кулаками. Растолковывал все спокойно, не нервничая, он получал удовольствие от того, что учил крестьян. А те безропотно слушали его, порой не все понимая, но побаиваясь возражать, или переспрашивать. Кивали молча головой, и шли дальше по своим крестьянским делам. Он делал все не расторопно, размеренно, со знанием дела, даже глупости в его авторитетном сане выглядели благоразумно. Конюху часто приходилось выслушивать его нелепые советы, конюх был человек умный, грамотный, старый хозяин его переманил у своего приятеля, пообещав жалование больше и условия лучше. Что кстати, и сдержал. Так вот послушав Андрея Платоновича, подождав, когда тот уйдет, Савелий смачно сплевывал и говорил:
-Лучше вовсе не знать, чем знать плохо то, что и вовсе не знаешь.
Постоит, посмотрит в след, махнет рукой и к лошадям.
Со временем ко мне смягчились люди, стали здороваться, разговаривать. Шептались, что благодаря мне барыня замуж вышла. Перестали плевать в мою сторону. А я радовалась счастливым денечкам, проведенным рядом со своим сыном, на ночь рассказывала ему свои приключения. Они просил меня рассказать еще раз и еще…