С чего начинается Родина…
М. Л. Матусовский
С началом летних каникул девочка после окончания первого класса оказалась в деревне, в средней полосе России. Там, где после города небо кажется высоким и чистым, где воздух напоён запахами трав, где невероятно легко видится и дышится, где каждое утро мир особенно улыбается и приветствует тебя – три долгих благодатных тёплых и светлых месяца. Где жили её бабушки и дедушки.
В этот день она гуляла, как обычно, у дома. Играла она в «Четыре танкиста и собаку» – одну из её любимых забав в то лето.
Танк стоял во дворе, как раз возле террасы – большой, вместительный, просторный, с хорошей возможностью для маскировки – старый раскидистый, с листьями до земли, куст сирени. Чем не танк? Рядом с ним, практически в его ветвях, приютилась скамеечка со спинкой. И таким образом в танке получался прекрасный и очень достоверный люк водителя – как раз между сиденьем и спинкой скамейки. Через него так удобно было забираться в боевую машину!
К сожалению, с верхним люком всё складывалось не совсем удачно, потому что куст был большим, густым и высоким. Залезть в него сверху, даже если подставить стул, представлялось совершенно невозможной задачей. Но девочка придумала и внесла в конструкцию дополнительный боковой люк.
Раздвинув ветки и проникнув через образовавшийся люк в танк, она отправлялась в бой, причём попеременно изображала сразу четырёх героев любимого фильма: то Янека, то Густлика, то Томаша, то Гжегожа. Все её подруги и одноклассники были помешаны на сериале.
Вот только собаки у неё не было. Все попытки отдать роль немецкой овчарки по имени Шарик белой с серыми пятнами кошке Афелине оказались неудачными. Кошка была диковатой, в руки не шла и гладить себя не позволяла. Она была приблудной. Бабушка кормила её и сердобольно наливала в мисочку парное молоко после дойки. Когда девочка в самом начале июня приехала в деревню, у кошки ещё не было имени. И девочка назвала её так, как звали героиню одной недавно прочитанной книжки. Правда, там Афелина была дельфином-афалиной. Но какая разница? Красиво же! А кошку девочка надеялась вскоре приручить и сделать верной подружкой, однако та пока всеми силами сопротивлялась, не допускала фамильярностей и даже при осторожном прикосновении сильно царапалась – отчаянно и не на шутку.
В попытках заменить кем-нибудь недостающего пса девочка брала с собой в танк цыплят, бродивших во дворе и заинтересованно искавших что-то вкусное в зелёной травке. Цыплята были почти ручными и на руки, в отличие от строптивой свободолюбивой Афелины, шли охотно. Но в танке сидеть не хотели и, склевав с ладошки пару-другую принесённых хлебных крошек, убегали искать зёрнышки и мошек.
Девочка выходила на прогулку из дома, жмурилась от яркого солнечного света и окуналась в чудесный мир. Нигде и никогда больше не сияло так солнце, как в её детстве у бабушкиного и дедушкиного дома. По изумрудной траве она подходила к своему танку, забиралась в него через импровизированный боковой люк и, усевшись как раз напротив спинки скамейки, начинала играть.
Обычно она выглядывала в «прорезь», переключала скорости, чередуя разные ветки и припевая строчку «Rudy» i nasz pies* из культового фильма, ехала на своём замечательном бесстрашном танке строго вперёд – через леса, поля, болота и реки, встречавшиеся на пути. При этом она была водителем Гжегожем и переключала рычаги, толкая торчащие из земли ветки.
Время от времени она меняла диспозицию и перемещалась в середину танка, пристально смотрела в визир, раздвигая ветки с листьями перед собой, и становилась командиром Янеком.
– Заряжай бронебойным, – приказывала она Томашу.
И в то же мгновение преображалась в Томаша, делала шаг влево, дёргала за высокие ветки и выбрасывала из куста сирени заготовленный заранее бумажный самолётик или маленький сухой комочек земли.
Иногда она пыталась представлять себя Марусей и переплетала две косички в одну. Но в кино Маруся была какой-то неинтересной и скучноватой, она только улыбалась Янеку. Словом, в танке экшена Марусе явно не хватало.
Ну, и с собакой тоже были проблемы. Собаки, как уже говорилось выше, у девочки в экипаже не имелось.
Так проходили летние каникулы. Девочка ждала приезда своей московской старшей кузины и представляла, как они вместе на своём боевом танке будут играть и отважно побеждать всех врагов.
Конечно, и с куклами девочка тоже играла, и книжки читала, и подружки к ней иногда приходили, и они вместе отправлялись гулять и петь песни среди буйного летнего лугового разнотравья с его сильными сочными не отпускающими запахами.
Бабушка занималась своими делами по хозяйству.
Дедушка всегда был на работе, и девочка мало видела его. В основном они встречались за обедом и ужином. Дедушка вставал рано и уходил в правление проводить планёрку, а потом ездил по полям и фермам, следил за хозяйством, руководил.
Его колхоз был передовым. Много лет назад поднял он его из нищеты и преобразил. Дедушку перебрасывали из одного районного хозяйства в другое именно с этой целью – вывести из бедности и разрухи, наладить работу. Его земляки из объединённых в один колхоз деревень – его родного Люблина, соседних Топтыкова, Горюшек, Карачарова и Дуровщино – однажды написали куда-то в верхи письмо с просьбой прислать к ним Петра Васильевича, чтобы он поднял колхоз. Начальство пошло навстречу. Когда дедушка приехал в центральное отделение в Топтыково в марте 1960-го года, там не водилось даже электричества.
Но вскоре, через считанное время, свет уже был проведён, сначала от генератора, а потом по всей деревне поставили столбы и протянули провода. Так же произошло и в других деревнях колхоза. И жизнь стала налаживаться.
За короткий срок построил дедушка и школу, и клуб, и почту, и магазин, и баню, и медпункт, и столовую, и мастерские, и мельницу, и новые фермы, и правление. В дома провели водопровод. А колхозники работали, получали хорошую зарплату и даже начали ставить себе новые дома.
И технику передовую он завёл, и поголовье скота увеличил, и систему прудов сделал. Выкопали их, перегородив речушки плотинами. Даже карпов в водоёмы дедушка запустил на радость всем окрестным рыболовам.
Для девочки дедушка всегда был образцом и примером. Она помнила, как когда-то дедушка приходил с работы, брал её, ещё совсем крошку, на руки и она мигом вытаскивала из нагрудного кармана его пиджака две ручки, стягивала с них колпачки и они фейерверком разлетались в стороны под общий хохот и к всеобщему удовольствию.
Теперь уже подросшая девочка в свои восемь лет знала, что в переводе с греческого дедушкино имя Пётр значит «камень». То есть крепкий, твёрдый, сильный, всегда уверенный в себе, целеустремлённый и надёжный, знающий цену слову и делу. Таким и был её дедушка. И вспоминался ей царь Пётр I, преобразователь России и преобразователь родной земли. Так она и смотрела и на своего дедушку Петра Васильевича.
Все в колхозе его очень уважали и даже побаивались. Он был требователен, строг, крепко держал всё в своих руках и в то же время был внимателен к людям, думая о том, как лучше устроить их жизнь. И работу организовал так, что колхозники получали хорошие зарплаты. Даже по ночам он иногда ходил проверять, как обстоят дела на току или на фермах. А иначе было нельзя. Кто-нибудь, приговаривая про себя, что «всё вокруг колхозное и всё вокруг моё», мог последовать этому принципу и прихватить мешок зерна для своей скотины. Потому учёт и контроль стояли у дедушки на первом месте.
Словом, он был хорошим и умелым руководителем. И хозяйство у него процветало, и люди работали. А сам при этом был аскетом и совершенно бескорыстным бессребреником. Его считали волевым, сильным, справедливым и знающим.
Это отношение распространялось и на девочку. А та стремилась быть простой, открытой, скромной и крайне неуютно чувствовала себя под взглядами иногда заискивающих глаз.
Ещё она очень любила свою деревню, куда на летние каникулы отправляли её родители. Вот и после окончания первого класса они снова привезли её из города сюда.
В тот день почтальон дядя Ваня – старичок с чёрной повязкой на одном глазу, потерянном на войне, хромавший и опиравшийся на палочку, – принёс им посылку из Москвы.
Бабушка взяла из его рук большую плоскую картонную коробку и расписалась. Девочке она объяснила, что дедушка заказал пластинки, но без него открывать посылку они не станут. Дедушка должен был приехать обедать к двенадцати часам, как обычно. Бабушка к этому времени всегда накрывала стол.
Как правило, шофёр дядя Коля привозил дедушку и тоже уезжал домой на обед, чтобы через час вернуться и забрать его. Иногда они приезжали в другое время, и он оставлял машину возле дома, а девочке разрешалось посидеть в ней, поиграть и покрутить руль. Девочка азартно крутила чёрную баранку, представляя, как едет по дороге. Иногда дедушка очень спешил. Тогда он приглашал дядю Колю обедать с ним, и они потом быстро уезжали.
Но, когда спешки не было, дедушка, как правило, успевал минут двадцать или даже полчаса поспать после обеда, вставал-то он ни свет ни заря, а ложился спать поздно и весь день был на ногах.
Поднимаясь из-за стола, он всегда повторял: «Дела-дела!» И в положенный час отправлялся по этим своим важным бесконечным делам – объезжать поля, проверять посевы, работу ферм, мастерских – руководить. Дедушка работал с людьми, умел с ними общаться, командовать и ладить, но по характеру был замкнут и немногословен.
В тот день стояла настоящая жара, и играть в прохладе сиреневого куста было приятно. Девочка немного «подрессировала» цыплят, которые никак не хотели превращаться в верного Шарика и вскоре разбежались, забралась в свой танк и только-только успела перезарядить очередной снаряд, как к дому подъехал дедушкин газик.
Услышав шуршащий шорох шин, она сразу вылезла из танка и побежала по дорожке навстречу дедушке.
– Доброе утро! – сказала девочка.
– Добрый день! – исправляя её, ответил и подчеркнул дедушка, уже успевший переделать кучу важных дел.
Для него утро давно закончилось. Дядя Коля на газике поехал обедать домой.
– А нам посылку принесли, – весело доложила девочка.
– Показывай! – сразу понял, о чём идёт речь, и обрадовался дедушка, и они пошли в комнату, где на столе стояла новенькая загадочная и манящая к себе коробка. Дедушка открыл её, и девочка увидела квадратные бумажные конверты.
– Это тебе! – протянул он внучке верхний маленький конверт.
Девочка взглянула на названия песен в жёлтом кружочке посередине пластинки – там были детские песенки.
«Вишенка», – прочитала про себя девочка и решила, что свою пластинку она потом послушает отдельно. Дедушке же некогда!
– После обеда будем слушать, – сказал дедушка, просматривая конверты с большими пластинками.
Бабушка позвала их к столу, они вымыли руки и сели на свои места. Бабушка разлила щи по тарелкам, и обед начался.
Начинался он всегда с ритуальной фразы.
– Итак, – весело посмотрев на девочку, сказал дедушка, – она звалась Светлана.
И девочка в свои восемь лет уже знала, что это слова из пушкинского романа в стихах «Евгений Онегин». Дедушка вплетал в них её имя, он часто цитировал русских поэтов.
После обеда он встал и позвал внучку:
– Пойдём слушать.
Бабушка слушать пластинки среди бела дня не пошла – у неё тоже было огромное количество дел. Она быстро убрала посуду и побежала выгонять корову, потому что стадо, пригнанное в летний зной на обеденную дойку, уже собирали, чтобы отогнать на луга за деревню.
Дедушка с внучкой отправились в комнату. Он уселся в торец стола, где всегда сидел, – как раз напротив телевизора, рядом с которым стояла радиола.
На столе перед дедушкой лежала стопка газет и журналов. Центральная газета «Правда», областная – «Ленинское знамя», районная – «Знамя Ленина», журналы с яркими красивыми обложками – «Огонёк», «Крестьянка», «Крокодил» – и желтовато-розоватая, без единой иллюстрации, «Партийная жизнь». Куда же без неё!
Рядом – посередине стола – стояла тяжёлая пепельница из толстого стекла – массивный коричнево-жёлтый со светло-зелёными проблесками и закруглёнными краями треугольник. Тут же лежала приоткрытая сине-белая пачка «Беломора» с картой с проведёнными на ней красными контурами границ и коробок спичек.
Дедушка взял в руки верхнюю большую пластинку из коробки, достал её из конверта и прочитал:
– Марк Бернес.
Он осторожно достал пластинку и, держа за края, протянул её девочке, попросив:
– Поставь вот эту.
На конверте были портрет и имя певца Бернеса.
Внучка подошла к новенькой радиоле, открыла крышку, воткнула штепсель в розетку, вернулась к дедушке, аккуратно взяла из его рук пластинку, бережно водрузила её на ось, взялась на рычажок, запустила скорость и осторожно точно установила иглу в первую бороздку.
После чего села на стул напротив радиолы, наискосок от дедушки. Он смотрел на конверт с портретом певца и ждал.
«Тёмная ночь», – запел Бернес.
Дедушка молча слушал.
Девочка к тому возрасту уже переставала быть весёлой беспечной болтушкой. Она взрослела и понимала, что дедушка не только отдыхает, но и слушает песню. И чувствовала, что для него это очень важно. Потому что он тоже воевал. И, наверное, тоже тёмной ночью где-то в землянке пел со своими товарищами про огромное расстояние, отделявшее его от девочкиной совсем маленькой тогда мамы и молодой бабушки, и про пули, которые постоянно свистели совсем рядом с ним.
«Только ветер гудит в проводах, тускло звёзды мерцают», – сокровенно и доверительно говорил, скупо приоткрывая душу, Бернес.
И была в этих словах такая обыденность и горькая правда той военной жизни, что становилось страшно.
Девочка понимала, почему сегодня не лёг дедушка поспать свои двадцать минут, ведь ему хотелось послушать эту песню.
Он никогда не рассказывал о войне. Он вообще о себе не говорил. Был сдержан, неприхотлив и прост в быту, скуп в эмоциях.
Девочка знала, что до войны он служил в армии в Себеже – так было подписано несколько довоенных фотографий, где он, совсем молодой младший лейтенант в непривычной старой форме, уверенно смотрит прямо в объектив. О том, что сейчас военная форма совсем не такая, девочка как дочка военного прекрасно знала.
Ещё она знала, что в первый же день войны дедушка ушёл воевать. Слышала про Сталинград и про то, что дедушка с другими солдатами плыл по Волге, а вода в ней горела. Их бомбили, и кругом был ад. Так дедушка однажды рассказывал какому-то дяде, районному или областному начальнику. Они иногда приезжали в колхоз, а дедушка приводил их обедать или ужинать к себе домой.
Тогда в сплошном огне и под бомбами баржа с солдатами маневрировала и чудом выплыла из этого пылающего пекла. Многие погибли, но дедушке и ещё нескольким бойцам повезло и удалось спастись.
От бабушки слышала девочка и о том, что эшелон, в котором дедушка ехал на Курскую битву, вместе с другими составами разбомбили на какой-то станции. Погибло много человек, но дедушка уцелел. А пока военные эшелоны собирали и формировали заново, битва закончилась, и они на неё не успели.
Знала, что с войны дедушка пришёл поздно, не сразу после Победы, что его оставили служить, что предлагали остаться в армии и продолжать службу дальше. Но он отказался и только в декабре вернулся домой, где его ждали мать, жена и маленькая дочка.
«И тревожная чёрная степь пролегла между нами», – негромким простым голосом пел Бернес. Такой же, как дедушка, немногословный и скромный, закрытый и нещедрый на эмоции. И внучка видела, ощущала, какие чувства теснятся в дедушкиной душе, как эти слова выстраданы и как близки были ему когда-то. И теперь всё пробудилось в звуках голоса и воспоминаниях.
Потом звучали другие песни: «С чего начинается Родина», «Журавли», «Любимый город».
Девочка помнила, как дедушка однажды сильным и очень красивым голосом пел вместе с кем-то из припозднившихся гостей: «В далёкий край товарищ улетает…» Все они были фронтовиками, и у всех были одни воспоминания и одни песни.
Под эту музыку девочка представляла себе дедушкины военные фотографии. В семейном альбоме хранилось несколько довоенных армейских снимков. И только один – «с войны», где он совсем худой и грустный, рядом с сослуживцем, и оба в тулупах и зимних шапках-ушанках. Они смотрят оттуда – из жестоких военных лет. А на обороте фотографии написано карандашом: «На память дорогим родным. Дочке Галине и жене Нине. Пусть посмотрят и вспомнят о нём, о простом человеке, как он жил. И это воспоминание осенит их. 5.4.42 года».
Когда девочка рассматривала эту фотографию, то слёзы всегда подступали к глазам. Холодок пробегал по спине – и от даты, и от выражения огромных глаз на исхудавших измученных лицах, и представлялась стоявшая перед ними пугающая неизвестность. Потому что впереди у них было всё и до Победы оставалось ещё столько испытаний. И не было тогда, в момент съёмки, ни горящей Волги у Сталинграда, ни попавшего под бомбёжку эшелона, шедшего под Курск, – через всё это им ещё только предстояло пройти и выжить.
Девочка наперечёт знала все дедушкины фотографии, потому что часто разглядывала их. На каждой, а были они преимущественно коллективными, сразу находила его, своего дедушку Петра Васильевича.
Песня следовала за песней. Все рассказывали о войне и о том, что мы победили, несмотря ни на что.
Зазвучала новая мелодия, девочка однажды уже слышала её по телевизору. Она знала, что песня эта непереносимая, безысходная, песня об ужасной непоправимой беде, что слова её режут душу на мелкие кусочки, что свет он неё меркнет.
«Враги сожгли родную хату», – зазвучало в тишине комнаты.
Девочка, как-то послушно окаменев, неподвижно сидела и слушала.
Сердце обливалось кровью. Девочка даже представить себе не могла, что так просто можно петь о самом страшном горе.
И войну её народ пережил, и победил, и не допустил уничтожения и порабощения своей Родины. И о погибших и замученных тоже рассказывали им в школе.
По бабушкиным рассказам знала она, что «до нас немцы не дошли». «До нас» – это до их родных мест, до южного форпоста Рязанской области, несколько веков назад уже принимавшего на себя основные беспощадные удары совсем другого нашествия – монголо-татарского. В школе им рассказывали о бедах многострадального терпеливого народа, замученного, нагоревавшегося, пережившего и выстоявшего в то далёкое скорбное лихолетье.
А в это – совсем недавнее – остановили врага в каких-то ста пятидесяти километрах от их родных мест. Всего каких-то тридцать лет назад. Но девочке это казалось тогда огромным сроком и огромным расстоянием.
И на рытьё окопов под Милославское, и на работу в шахту под Урусово посылали односельчан, и находящийся совсем недалеко железнодорожный разъезд ЗАново бомбили немецкие самолёты. И, по рассказам, даже в полях под соседними Горюшками кто-то видел немецких разведчиков на мотоцикле.
А Люблино – дедушкина и бабушкина родина – и находящееся рядом Топтыково уцелели от напасти.
Оба девочкины дедушки вернулись с войны, Пётр Васильевич – в Люблино, Пётр Андреевич – в Топтыково – к своим спасённым ими и миллионами их товарищей семьям.
Мысль о том, что её родных миновала чаша сия, была светлым лучиком среди той беды, через которую прошли все люди.
Слёзы стояли в девочкиных глазах и готовы были выплеснуться с каждым новым словом мучительного рассказа о том, чего и вынести нельзя. Она едва крепилась и сдерживала огромный ком в горле, чтобы не разрыдаться.
И вдруг она увидела, что дедушка, её сильный и стойкий дедушка, вдруг опустил голову на загорелые до черноты руки, которые он держал стоящими на локтях на столе, как будто прячет глаза и как будто закрывает их от неё. А после слов «на серый камень гробовой» плечи его дрогнули.
Она ясно увидела и поняла, что в его душе происходит то же, что и в её. Только в тысячу и тысячу раз сильнее и больнее. Потому что это песня о его поколении, пережившем все смерти и потери, весь ад той ужасной войны.
Из девочкиных глаз наконец покатились крупными горошинами ранее сдерживаемые слёзы, которые она всё ещё тщетно пыталась остановить.
«Он был солдат, слуга народа», – пел Бернес, и девочке казалось, что эти слова и обо всех солдатах, и о каждом в отдельности.
Но песня кончилась, и дедушка не сразу поднял голову и тоже справился с собой, проглотил свой горький ком в горле, чтобы не показывать слабость или чтобы не пугать внучку.
Песня смолкла, но как будто ещё звучали тончайшие вибрации негромкого голоса, откровенно и просто рассказывавшего то, что даже вообразить себе невозможно.
Неожиданно с улицы послышался сигнал. Это значило, что обеденный перерыв закончился, прошли минуты отдыха и приехал на газике дядя Коля.
Дедушка, взяв со стола свою пачку «Беломора», сунул её в нагрудный карман рубашки, поднялся, вздохнул и, сказав «дела-дела!», вышел из дома и поехал на работу – растить хлеб.
А девочка осталась в комнате.
И всё ещё звучали и плескались нестерпимой правдивой болью слова: «А на груди его светилась медаль „За город Будапешт”».
Но она больше не плакала.
Хотя плачет до сих пор, когда слышит эту песню.
Уже не сдерживаясь.
_______________
* Rudy и наш рыжий пёс. (польск.)
Rudy («Рыжий» – название танка, написанное на броне, в фильме «Четыре танкиста и собака».)
«Комментарии к частным беседам». – Рига, 2022.