На посёлок периодически обрушивался снегопад. Тогда ребятишки высыпали на улицу и с удовольствием допоздна катали громадных снеговиков и строили высокие крепости из липкого снега.
Томе, к сожалению, не пришлось слепить ни одного снеговика, как они хотели с Виталиком. На очередной консультации у неё выявился такой излишек воды и никудышное давление, что ей было велено срочно ложиться в больницу на сохранение. Опасаясь за ребёнка, она тут же безропотно собрала всё необходимое и легла в стационар. Евгений Николаевич прописал ей колоть витамины и урезал приём жидкости в сутки до одного литра.
В отличие от городских стационаров в поселковой больнице лежали все вместе. В одной палате с беременной Томой оказались сорвавшая голос рыбообработчица Клава Авдюхина, разбитая радикулитом пожилая пекариха из пекарни тётя Лариса и ошпаренная паром в консервном цеху Халима Боброва. Узнав с каким диагнозом поступила Тома, девчата хором занялись воспоминаниями своего вынашивания детей, шикая на шёпот Клавы.
- Замолчи, ненормальная! – со смехом махала на неё Халима, как на муху. – Ей разговаривать нельзя, а она орёт тут.
- Да где я «ору»? – выпучив глаза, шёпотом возмущалась Клава и тут же хваталась обеими руками за горло и надрывно кашляла.
- Ну вот и дооралась, – качала головой тётя Лариса и учила Тому: - Ты, чтоб не сбиться, возьми литровую банку и как только проглотишь какую-нибудь жидкость, столько же наливай в неё воды. Никогда не перепьёшь жидкости и вот такой контроль! – и она выставляла большой палец одобрения: – Вернее способа не сыскать!
Как только Виталик пришёл навестить Тому и спросил, что ей принести, она тут же ему велела:
- Принеси мне пустую литровую банку и всё.
- Одну пустую банку? – не понял Виталик, вызывая сдавленный смех у девчат, покосился на них и потише спросил: - А чего пустую-то? Может из еды чего туда наложить?
- Я на диете, поэтому ничего, – ответила жена и повторила: - Только одну пустую банку!
- Но зачем пустую-то? – недоумевал Виталик, чем снова вызвал над собою смех.
- Мочу буду сдавать! - ужасно серьёзно ответила Тома.
- Столько много?.. – ужаснулся он, было.
И палата взорвалась сдавленным хохотом, а Тома прыснула! Виталик покосился на тёток и пожал плечами, так ничего и не поняв. Затем расспросил Боброву о её здоровье и удалился.
- Мужикам объяснять такое, так уж лучше соврать. А то много смешных вопросов будет, – опять насмешила всех Тома.
- Хороший у тебя мужик! Таких мало сейчас встретишь, – без зависти с уважением расхвалила Халима Виталика.
- Да, уж. Не то, что некоторые!.. - тут же шёпотом согласилась с ней Клава.
- Ой, молчи уже за «некоторых»! – с какой-то неприязнью оборвала её Халима, но разнести Клаву не успела.
В палату заглянула медсестра и вызвала Авдюхину на процедуры.
Виталик вернулся в палату с пустой литровой банкой, с сеткой красных яблок и двумя пачками «Юбилейного» печенья.
- Я уж не знаю, на что тебе нужна пустая тара, но вот хоть чаю попейте, – положил он на тумбочку жены передачку и сел рядом на стул.
Недолго поговорив с Томой о её самочувствии, он заспешил по делам а, уходя, сказал Халиме:
- Поправляйтесь побыстрее. Скоро лосось пойдёт на закатку, хорошие заработки будут. Да и в цеху вашего «руководства» многим не хватает.
Понимая, что мастер говорит о ленивых и попивающих, которых Халима неплохо прижимала, узбечка расхохоталась на всю палату и пообещала:
- Хорошо, Виталий Александрович, буду стараться! Передавайте от меня всем «весёлым» привет!
- Передам. А пока ешьте яблоки и в неё толкайте. Я вам ещё принесу, – заговорщески подмигнул тёткам мастер, кивнув на смеющуюся Тому, и покинул палату.
После его ухода Тома поинтересовалась у Халимы насчёт Клавы:
- А как это можно так сорвать голос? Где её угораздило? Поёт что ли?
- Хха, «поёт»! – прыснула Халима. – Да лучше б уж пела! А то мы – девки, в общаге живём в женской половине, а наши мужики в мужской. Ведь нам сезонникам отдельные номера не полагаются, как специалистам. Вот наша Клава постоянно и подозревает что её жених Толя ей изменяет, раз не приходит на каждый её свист. Толя после работы у себя спит, а ей любовь нужно подтверждать ежеминутно! Тогда Клава открывает дверь в его комнату и заявляет на весь барак матюгами: «Раз я тебе не нужна, растудыт твою так!, я пошла топиться в море!»
- Дурная что ли?! – вырвалось у Томы.
- «Дурная» не то слово, – подала голос тётя Лариса и пожаловалась: - Я уже тут очумела от её ревнивого шёпота в адрес этого бедного Толи, которого она клянётся бросить. На его месте я бы её первая бросила.
- А ему так уже все советуют, – усмехнулась Халима.
- Такая одними своими стращаниями изведёт, – передёрнула Тома плечами и предположила: - Может её Толя боится оказаться виноватым в её смерти?
- Ты знаешь, по первости так и было. В натуре боялся. Она же осенью всё ныряла в море, так он бежал, её из воды вытаскивал, переживал, уговаривал. Она из его рук вырывается, визжит, в море кидается! Он её ловит, в общагу тащит, сам чуть не ревёт! А как холодно стало, он плюнул и послал её к лешему! Клава раз да два в водице морской замёрзла, как цуцик, и решила орать. Воплями своими достала всех! Зимой в рубахе на улицу бегала, чтобы, значит, замёрзнуть насмерть! Простыла так, что две недели с циститом валялась, и не до секса было. Без секса ей очень не понравилось.
Девчата захохотали, а Халима, лишь усмехнулась и продолжила:
- Тогда она взялась Толю стращать. На весь барак орала, что в тундру убежит, чтоб её там волки съели. Он вышел под градусом и так её отмутузил, что она с одним тапком в руке к нам прилетела!
Девчата расхохотались с новой силой. Халима похохотала с ними за компанию и презрительно кивнула на Клавину кровать:
- Думаете, она что-нибудь поняла? У нас под дверью встала и давай орать со всей дури, что она и на крышу залезет, головой вниз сбросится, и в торосы убежит, там заблудится, пока мы её хором не попросили заткнуться! Тогда она руки в боки вставила и давай на нас орать, что мы ей завидуем, с её Толей по очереди спим, и ногтя её не стоим, и не понимаем, что такое любовь, потому что никогда не любили, и все мы проститутки продажные! И, в конце концов, так голос сорвала, что чуть не задохнулась!
- Слушайте, ну и любовь у девки! Несчастная какая-то, - прыснула Тома.
- С такими не жизнь, а мука! - покрутила пекариха пальцем в висок.
- Ну да, – согласилась Халима и заставила Тому вздрогнуть сердцем: - Тяжело с дураками и с пьяницами.
- Это уж точно. Что те, что другие больные на голову! – поддакнула тётя Лариса.
После таких определений Волкова перестала хохотать и призадумалась над пьянством мужа. А Халима всё рассказывала:
- Ну вот, Клава-то ночь простонала, а наутро в больницу влетела. Уже третий день валяется тут. А позавчера меня Борисыч пришёл проведать. Я же в цеху травму получила. Так Клавке заодно такой втык дал, что у неё точно вся дурь из головы вылетела! Или работай, говорит, или завтра же по статье за умышленный подрыв трудовой дисциплины на первом же «Кукурузнике» улетишь отсюда к чёртовой матери! Теперь она лежит здесь и хорохорится, что Толю своего к едрене фене пошлёт, заработает кучу денег и махнёт в Эстонию или в Ригу богатого жениха искать.
Тётя Лариса захихикала, а Тома всё думала о Виталике. Их разговоры и размышления перебил стук в дверь. В палату с пакетом в руке вошёл совершенно беленький, голубоглазый здоровяк в наброшенном белом халате на плечи, который явно на него не налез. Скромно поздоровавшись со всеми, он прошёл к Халиме и присел к ней на край кровати. Чтобы их не смущать, пекариха сразу взялась за чтение книги, а Тома в своих думах стала смотреть в окно.
Мужчина же покосился на тёток, быстро прижался соскучившимся поцелуем к губам Халимы, а потом уже выставил из пакета на тумбочку банки с едой, яблоки, пачку вафель и спросил:
- Ну как ты?
- Боюсь надолго, – огорчила его Халима.
Её правая нога вся была забинтована до паха. Мужчина осторожно погладил её по бедру, а она не таясь со смехом сказала:
- Но мне сейчас Виталий Александрович велел срочно поправляться, потому что лосось скоро пойдёт и тунеядцев гонять в цеху некому. Так что, надо быстрее выздоравливать!
Они засмеялись. Халима откинула гриву своих роскошных волос, быстро расчесалась и, забирая их на резинку, кивнула на Тому:
- Вон его жена беременная тут с нами «отдыхает» на сохранении. Он к ней приходил, ну и меня заодно проведывает.
Встретившись со взглядом Томы, мужчина слегка ей улыбнулся, а потом опять стал разговаривать с Халимой. Они недолго тихо поговорили о своём. Потом он поцеловал её в щёчку, сунул в карман халата какое-то письмо и с улыбкой со всеми распрощался в дверях:
- Пока, девчата! Выздоравливайте побыстрее, а то без вас тошно.
- Будем стараться! – дружно пообещали девчата.
Он ушёл, а Халима принялась читать письмо. Потом вытащила из конверта цветную фотокарточку, подхромала к Томе и протянула её с загадочным видом:
- Посмотри, что мне Гриша принёс. Угадай, это родные дети или нет?
С фото на Тому смотрела озорная черноглазая девочка лет десяти. По её вишнёвому платью крупными кудрями рассыпалась чёрная смоль волос. У неё был такой залихватский вид, что казалось, она крикнет «асса!», схватит в зубы кинжал и пустится в лихой пляс «Лезгинки». Рядом с девочкой был запечатлён совершенно беленький мальчик, гладковолосый и коротко стриженный. Он с нежностью смотрел с фотографии стеснительным кротким взглядом голубых глаз.
- Да какие же это родные? – сразу решила Тома.
Но Халима победоносно расхохоталась и объявила:
- Самые, что ни на есть, родные! Это мои дети – Алька и Алёшка!
- Дайте глянуть, – сразу оторвалась от книги заинтригованная тётя Лариса.
- Так это твой муж к тебе приходил? - передавая ей фото, догадалась Тома. - Мальчик-то на него сильно похож!
Она теперь поняла, почему у узбечки чисто русская фамилия.
- Да, это был мой Гриша. А наш сын вылитый папка! – подтвердила Халима догадки, растянувшись в улыбке.
- Чему лыбитесь? – входя в палату, обратилась к ней Клава и поморщилась: - Из-за этих процедур вечно что-нибудь антирекусное пропущу!
Халима подмигнула девчатам обоими глазами и с бодрым смехом ей ответила:
- О любви, Клавка, гутарим, о ней – коварной и прекрасной! Ведь только в любви рождаются красивые дети!
- Да гори она синим пламенем, эта любовь! – просипела Клава, забираясь в свою кровать.
- Гори, не гори, подруга, а вот мой муж в мужской половине живёт, а я в женской с тобой - горластой! Однако любить и уважать друг друга мы не перестали. А вот ты только и клянёшь всех подряд! – разнесла её Халима и откровенно призналась: - Ты думаешь, мне не хочется побыть наедине с Гришей? Ещё как хочется! Только мы не срываем глотки на эти темы, а потихоньку договариваемся с мужиками из его комнаты, и они нам уступают её часа на три-четыре.
Авдюхина усмехнулась в ответ с какой-то завистью и молча поджала губы. А Тома подумала, во все глаза глядя на неунывающую узбечку: «Вот это они живут! Никакой личной жизни! Чтобы насладиться друг другом, договариваются с соседями по комнате!» Словно отвечая на её изумление, Халима продолжала выговаривать примолкшей Клаве:
- Так что, Клавочка, во всём по-хорошему-то можно договориться и не позориться, глотку не рвать.
- Верить надо друг другу, – назидательно сказала тётя Лариса, отдавая Халиме фото.
- Доверяй, но проверяй! – тут же просипела Клава.
- Ну, если каждую минуту проверять, то это уже параноя! – крутанула пекариха пальцем в висок.
- А зачем тогда вообще держаться друг за друга, если не доверяешь? – вступила в разговор Тома и презрительно поморщилась: - Вот бы я во всё горло унизила своего мужа, и как бы он потом лёг со мной в постель?
Халима звонко хлопнула ладонью о ладонь и, сверкая белозубой улыбкой, одобрила:
- Эх, как точно сказала! – а потом обратилась к Клаве: - Короче, Клавка, долго тебе ещё «алые паруса» ждать на горизонте! Мужиков уважать надо, а не заставлять дышать на себя со всех сторон! Дыхания не хватит, и выдохнутся все!
продолжение след.------------------