Продолжение, начало см. Элис - 1.
Я поймал такси, и мы поехали в район Северного причала.
– Вы можете ехать быстрее? – нетерпеливо сказала Элис водителю и красноречиво посмотрела на меня взглядом голодной лисы, встретившей, наконец, своего сахарного колобка. – Ночь на дворе, и дороги совершенно свободны!
Якобы таксист, а на самом деле наш водитель Костя Решетов, послушно прибавил скорость, затем стал петлять по переулкам, о которых я даже не догадывался, поскольку в Таллине бывал редко. Элис прекратила смотреть на меня томным взором и стала заметно нервничать. Она непрестанно вертела головой, оглядываясь назад, однако наша черная Волга, которая сопровождала нас с момента выхода из бара, предусмотрительно отстала.
Я понял, что сегодня мы выловили красивую, однако чрезвычайно ядовитую золотую рыбку. Мою спутницу учили, как видно, неплохо, поскольку отсутствие слежки её не успокоило. Следует отдать дань мужеству Элис, – она не проронила ни слова, даже когда окончательно всё поняла.
Костя высадил нас на Северном причале, и я повел её в темень бетонного пирса, там шел ремонт. Охранник попытался остановить нас, однако увидев мои погоны, не стал связываться.
Я шёл и думал, что буду держать её на ветру до тех пор, пока она не сделает то, что я хочу, однако в действительности всё получилось гораздо быстрее и проще.
Когда мы шли по молу, волны грозно бились о камни, поднимая великолепные фонтаны брызг. Ночной морской ветер пронизывал до самых костей, а на ней были лишь тонкие чулки, легкое платье и жакет на рыбьем меху из кожзаменителя, который грел, наверное, только себя, да и то вряд ли.
Я подвел её к краю пирса и посмотрел ей прямо в глаза. Они агрессивно блеснули в тусклом свете одинокого старого фонаря.
– Ты меня бросишь в море?
– А ты как думаешь?
– Охранник нас видел.
– А тебе теперь какая разница?
По её щекам пошёл нездоровый румянец, и мужество вдруг слезло с неё, как кожа со змеи по весне.
– Я буду кричать!
Моя ладонь ласково легла на её запястье, оно было холодным, как лёд. Она, вздрогнув, отпрянула от меня и, в самом деле, едва не сорвалась с выщербленного бетонного края в неспокойные волны.
Я успел схватить ее за локоть, она попыталась вырваться.
– Не трогай меня!
– Я знаю, кто ты.
– Кто?
– Хельга Липмаа.
Она решительно высвободилась из моих объятий.
– А ты сам-то кто?
– Догадайся с трех раз, так что отпираться бессмысленно, топорно вы работаете. Тебе двадцать шесть лет, с недавних пор ты – агент КаПо, выполняешь щекотливые задания, связанные либо с дискредитацией российских специалистов, либо выуживанием из них информации, впрочем, в постели работаешь без огонька, слишком напориста, больше выспрашиваешь, чем предаешься утехам. В твоем активе три человека, одного удалось завербовать, а двоих уволили с секретной работы. Неплохой результат для начинающего сотрудника! Ты проходила стажировку в лондонской разведшколе, надо признать, что кое-чему тебя там, в самом деле, научили. Сама парней подготовила?
– Сама.
Я достал из записной книжки сложенный лист чистой бумаги, ручку и протянул ей.
– Молодец, здорово получилось, я поверил и едва не клюнул, только разговор сейчас не об этом. По твоей милости в тюрьме сидит ни в чем неповинный и уважаемый ветеран Иван Громов. Будем его спасать! Мне показалось, что в твоих словах о России присутствовала пусть небольшая, но все-таки доля искренности. Пиши!
– Что писать?
– Пиши на эстонском языке: «Прокурору города Таллина».
Я продиктовал заявление, в котором Хельга Липмаа признавалась, что под воздействием пропаганды, льющейся с экрана телевизора, осуществила провокацию в отношении жителя Эстонии Ивана Степановича Громова, оговорила его, в результате чего он необоснованно осужден за преступление, которое на самом деле не совершал. Поставив по моей просьбе дату и подпись, она вернула исписанный лист, ручку и устало посмотрела мне в глаза.
– Что теперь?
Эстонский язык я худо-бедно знал, и, бегло просмотрев документ, тепло обнял ее за плечи.
– Ты понимаешь, что ты сделала? Может быть, сейчас ты совершила свой самый главный поступок в жизни!
Она резко вырвалась из моих рук и презрительно сплюнула.
– Просто ты мне понравился, если бы ты не был фанатиком, у нас сегодня получилась бы волшебная новогодняя ночь, к тому же долго стоять на холоде я не могу, – яичники воспалены. А теперь, господин офицер, я очень хочу спать!
Хельга, окаменев лицом, круто развернулась на умопомрачительных шпильках и поспешно зацокала ими по бетону. Я долго смотрел ей вслед, невольно любуясь ее природной грацией.
Пропаганда исковеркала девушку капитально, однако одна тлеющая искорка в груди чудом осталась незатоптанной, именно благодаря этой искре сегодня она, можно смело сказать, совершила подвиг.
Утром меня подняла с постели эстонская полиция и задержала по подозрению в убийстве Элис Кирст, – якобы я отвез ее на Северный причал и столкнул в море. Едва забрезжил рассвет, служащие порта выловили ее качающийся на волнах труп, причина смерти – переохлаждение, что было немудрено, поскольку пятнадцати минут купания в декабрьском Балтийском море вполне достаточно для того, чтобы уснуть навеки.
Вначале меня держали в полицейском изоляторе, вину я не признал, на все вопросы отвечать отказался, ссылаясь на конституционное право не свидетельствовать против себя самого.
– Если я виновен, докажите!
Закон есть закон, однако искать доказательства никто, как видно, не собирался, вместо этого меня перевели в особую тюрьму. Судя по строгости режима, она находилась в ведении КаПо.
Там меня поместили в тесную камеру без окон, в которой были одни лишь ослепительно белые пол и стены, и постоянно горел яркий изнурительный электрический свет. Он сводил с ума, скоро я потерял счет времени, начал разговаривать сам с собой, а затем бредить. В одну из таких отчаянных минут мне вдруг послышались слова отца: «Стихия, она как индийская кобра, любит, когда ей ласково поют».
Его слова прозвучали как набат, они как будто встряхнули меня. Стиснув зубы, я стал легонько дергать себя за мочки ушей, затем поднялся и, важно расхаживая по камере, словно оперный певец на сцене Большого театра, зычно запел «Ой, цветет калина…», делая особый упор на строчку «Не могу открыться, слов я не найду!»
Услышав, что я пою, надзиратели, видимо, по приказу сверху, перевели меня в чистенькую, судя по всему, совсем недавно отремонтированную одиночную камеру, где имелись кое-какие удобства – привинченные к полу кровать с табуретом и рукомойник с унитазом. Мне дали поесть жидкого тюремного супа с белым безвкусным хлебом, напоили горячей желтой жидкостью, которую гордо назвали английским чаем, а на следующий день вызвали на допрос.
Со мной разговаривал, как я понял, какой-то большой начальник КаПо, перед ним лежало мое уголовное дело, которое к моему удивлению оказалось довольно пухлым. Ростом и телосложением он напоминал баскетболиста, был совершенно седым, однако совсем не старым, вряд ли ему можно было дать больше сорока лет. Белые, как снег, волосы и слишком румяное лицо гипертоника свидетельствовали либо о генетической предрасположенности, либо напряженных буднях, когда каждый божий день приносит с собой лишь один сплошной стресс.
Он выглядел университетским профессором, вел себя предельно учтиво, говорил по-русски с умилительным прибалтийским акцентом, предложил отведать из термоса превосходный бразильский кофе и попробовать пахучие английские сигареты, однако я вежливо отказался, сославшись на аллергию.
Высокопоставленный офицер, добродушно улыбнувшись поводу, который я избрал для отказа, подробно описал обстоятельства дела.
– Бармен ночного подвального бара «Колм Леви», а также актер, исполнявший роль Деда Мороза, и еще шесть эстонских граждан видели, как вы вывели её из бара, к тому же охранник пирса опознал вас. Все перечисленные граждане последними видели её живой, и видели они её с вами.
– Что из этого следует?
– Она отказала вам в близости, вы сгоряча столкнули её в море, а затем, когда опомнились, не смогли вытащить из ледяной воды. Волна сильно ударила её головой о бетонный угол, из которого торчал острый конец обломанной арматуры, она даже вскрикнуть не успела. Испугавшись, что вас обвинят в убийстве, вы скрылись.
– Это всего лишь домыслы, никаких фактов я не вижу.
– Если будете вести себя хорошо, наш адвокат все сделает правильно, и суд вас оправдает, а если вздумаете упрямиться, получите пожизненный срок.
Я вскинул глаза.
– Могли бы придумать что-нибудь более правдоподобное! Охранник подтвердит, что девушка благополучно ушла с пирса и отправилась домой, а я еще пятнадцать минут находился там, затем уехал на такси. По-вашему, я отпустил девушку, чего-то ждал пятнадцать минут, затем отправился искать, нашел, привез обратно на пирс и на глазах охранника столкнул в море!
– Он это видел, вот его показания.
– Я не буду их читать, поскольку это – наглая ложь, а охранник – ваш человек.
Лицо моего профессора вдруг еще больше зарделось нездоровым румянцем.
– Да плевать, чей он человек! Вы теперь чей человек, на кого вы теперь работаете, вот о чем подумайте. Спокойно подумайте, без эмоций и фальшивого патриотизма, которым вам с детских лет капитально канифолили мозги. Неужели вы не понимаете, что Россию приговорили, и от нас с вами ничего не зависит! Она отныне – вечный сырьевой придаток, не офицеры нужны, а официанты, не тепловозы и насосы, а детские подгузники и женские прокладки. Выбирайте Эстонию, – не пожалеете! Что бы не трубили ваши голубые телеэкраны, Эстония находится в лучшем положении, она сохраняет уникальное сельское хозяйство, развивает свои замечательные курорты и...
– Превращается в плацдарм НАТО?
Он замер с открытым ртом, пристально глядя на меня, поскольку я прервал его на полуслове, а затем заразительно расхохотался.
– Русские неисправимы!
– Триста лет России активно шьют костюмы по западным лекалам, ей тесно, и, в конце концов, когда-нибудь, один из костюмчиков...
– Хорошо, вы отказываетесь. Я правильно понял?
– Вы усыпили и бросили в море своего агента Хельгу Липмаа, чтобы нейтрализовать меня и переманить на свою сторону. Убеждён, это слишком высокая цена для подобной провокации.
В ответ он с милой улыбкой развернул перед моими глазами сложенный вчетверо лист бумаги, это было заявление Хельги прокурору, которое она написала под мою диктовку.
– Яковлев, ты зря надеешься на это! Документ у нас, и вряд ли он теперь ляжет на стол адресату.
Внутри у меня все оборвалось. Той ночью прежде, чем лечь спать, я запечатал заявление Хельги в конверт, вывел печатными буквами на эстонском языке адрес прокурора города Таллина и бросил в почтовый ящик. Получается, что они следили за мной, а я не заметил, недооценив способности сотрудников КаПо.
– Если вы будете продолжать упорствовать и держать меня здесь, – холодно сказал я, – мои коллеги представят прокурору города Таллина видео- и аудиоматериалы, из которых даже самый круглый идиот без особого труда поймет, кто на самом деле убил Хельгу Липмаа, устроил грубую провокацию, и об этом напишут ваши любимые английские газеты.
В наступившей тишине я услышал, как от досады скрипнули белоснежные зубы моего оппонента. Он резко свернул допрос, меня увели в камеру, не беспокоили несколько дней, а затем подняли рано утром и освободили из тюрьмы. В кармане форменной тужурки я обнаружил тугой рулон бело-серо-зеленоватых хрустящих бумажек с овальным портретом Бенджамина Франклина. Он был стянут черной резинкой для женских волос. Мне удалось незаметно избавиться от компрометировавших меня стодолларовых купюр, я сунул их в бак с грязным бельем.
Короче говоря, ничего у них не вышло. Мои ребята решили, что ключевую роль сыграло мое заявление о том, что мы следили за сотрудниками КаПо и зафиксировали все их манипуляции с телом Хельги на пирсе, хотя на самом деле ничего подобного не было. Я блефовал, заявляя это на допросе.
Каково же было наше изумление, когда буквально через неделю английские газеты написали, что ветерана Ивана Громова оговорила эстонская девушка Хельга Липмаа, которая, письменно покаявшись в содеянном прокурору города Таллина, покончила с собой, а еще через неделю Громова выпустили на свободу по решению суда.
Мне была совершенно непонятна столь разительная перемена в поведении сотрудников КаПо. Поверить в то, что они испугались наших мифических компрометирующих материалов, было сложно. По моему глубокому убеждению, эстонские спецслужбы пошли бы до конца, обвинив меня, офицера российской внешней разведки, в убийстве сотрудницы КаПо, а суд упек бы за решетку на длительный срок.
В тюрьме они, конечно, продолжили бы провокации с целью склонения к сотрудничеству. Вместо этого меня выпустили на свободу, то есть, попросту говоря, КаПо наступила на горло своей собственной песне. Хорошо зная особенности работы этой специфической организации, такому объяснению было невозможно поверить.
Горячая надежда выяснить правду оставалась, я осторожно наводил справки и выяснил, что один из руководителей КаПо вдруг лично положил заявление Хельги на стол прокурора и допустил умышленную утечку информации в английскую прессу, а на провокацию с трупом Хельги он решился лишь потому, что она, находясь, в глубокой депрессии, переборщила со снотворным и погибла.
Через несколько лет совершенно случайно по своим московским каналам удалось узнать, почему эстонская охранная полиция развернулась на сто восемьдесят градусов, прекратила провокацию, выпустила меня из тюрьмы и дала зелёный свет заявлению Хельги.
КаПо, конечно, не отстала бы от меня, я был ценной добычей в глазах их зарубежных инструкторов, однако в Москве имелся компромат на некоторых руководителей Кайтсеполитсай, замешанных в коррупции ещё во времена Андропова, когда они трудились на низовых должностях в системе министерства внутренних дел Эстонской советской социалистической республики. Рыло, как говорится, у них было в пушку, однако такого рода крючки западные спецслужбы обожают, и вряд ли нам удалось бы что-то на этом выиграть.
Беда для них и счастливый случай для нас заключались в том, что руководители, которые в благословенные восьмидесятые годы вдохновенно делили деньги, выделенные Москвой на строительство испытательных полигонов и жилых домов для сотрудников органов внутренних дел, выглядели весьма одиозными фигурами в глазах заокеанских наставников, соответственно связь с ними, общие криминальные делишки не просто не приветствовались, они были однозначно неприемлемыми.
Обнародование таких материалов означало конец карьере. О том, что компромат имеется, было наглядно продемонстрировано в приватной беседе, которую организовал мой давний близкий друг, по сути он спас меня, а я до поры до времени ничего не знал.
После умело проведённой беседы моё дело было немедленно прекращено. Своим американским кураторам руководство КаПо сообщило, что операция сорвалась, поскольку Хельга письменно покаялась прокуратуре в том, что оклеветала ветерана Громова, дело получило нежелательный общественный резонанс, и теперь любые подтасовки могут быть легко вскрыты и обнародованы. О том, что один из руководителей КаПо лично положил заявление Хельги на стол прокурора города Таллина и умышленно допустил утечку информации в английскую прессу, западным инструкторам, конечно, сообщено не было.
Конец
10 апреля 2018 года