(Предыдущая глава - http://proza.ru/2022/12/24/200)
Фото из личного архива
(«Детство мое, постой». Лариса Мондрус - https://www.youtube.com/watch?v=Yu8eP0JlPaE)
От греха и стыда подальше быстро разобрал своё лежбище – убрал стопку книг, служившую изголовьем, повесил на вешалку куртку, которой с давних пор часто укрывался на ночлеге, расставил стулья по местам, - и открыл форточку для проветривания лаборатории. До начала рабочего дня оставалось ещё два часа, и, решив скоротать время пробежкой, переоделся в спортивный костюм, выждал удобный момент, пока уборщица мыла пол в другом конце коридора и бесшумно-незаметно проскользнул за её спиной на выход.
К утру похолодало, и туман стелился у самой земли. С хрустальным звоном при каждом шаге рассыпались под подошвами кроссовок подмёрзшие свежеопавшие и уже преющие листья на покрытой инеем гаревой дорожке стадиона. До чего же вкусен утренний морозный воздух с запахами деревьев-листвы-травы! - лёгкие сами норовили распахнуться пошире, чтобы побольше и поглубже, до головокружения, вдохнуть его на бегу. И растущий месяц, с поднятыми вверх острыми рожками и дорисовавшим картинку лёгким белым облаком, смахивал на рожицу весёлого бычка, тянущего за собой рассвет в уже посветлевшей восточной стороне небосклона.
В процессе бега, под влиянием партизанской вылазки мимо уборщицы, натряслись воспоминания ранней детской поры. Странным, надо признать, я был ребёнком. Сколько себя помню, норовил в любое время года и при любой погоде идти, бежать или мчаться, сломя голову, без какой-либо цели и необходимости. Припомнилось загадочное, а потому надолго врезавшееся в память удачное путешествие четырёхлетнего возраста.
Удачным путешествие оказалось, прежде всего, потому что вообще состоялось. С год перед тем проявилась моя хроническая «склонность к побегу», когда регулярно стали отлавливали меня в окрестностях гарнизона, бредущего куда глаза глядят, в одиночестве или в компании лучшего друга - старого облезлого пса восточносибирской лайки Амура. После того, как прошедшей осенью подняли полк по тревоге, чтобы разыскать меня на прогретом солнцем южном склоне близлежащей сопки, спящим под защитой Амура (он рычал и скалил зубы, не давая никому и близко подойти), были применены самые суровые меры воздействия. Родители определили в няньки старшую сестрицу, которая с тех пор на улице всегда крепко держала меня, вконец несчастного, за руку и безжалостно отгоняла Амура, когда тому удавалось освободиться от привязи. Увы, стал и его привязывать цепью к будке хозяин – старый и весь сморщенный добрый дедушка Ли (что переводится с корейского языка, как «длинный», при том, что сам дедушка был очень маленького роста).
Ну, да голь на выдумки хитра. И однажды ранним майским утром ещё до восхода солнца разбудило меня чьё-то негромкое поскуливание, а потом и собачьи уши стали мелькать внизу окна (жили мы тогда в одноэтажном бараке для членов офицерских семей). Чтобы не разбудить спящих сестру и родителей, сгрёб я в охапку свою одежду-обувку и на цыпочках выбрался на крыльцо дома. Поёживаясь от холода, оделся-обулся (Амур в это время весь заизвивался, размахивая хвостом-баранкой и нервно зевая, чтобы удержаться от лая), после чего выбрались мы на свободу сквозь щель в деревянном заборе военного городка.
Грех было не воспользоваться представившейся редкостной возможностью, и отправились мы с четвероногим другом-приятелем путешествовать в начинавшийся сразу за забором зазеленевший и уже цветущий лес. Амур взял на себя роль лидера и, по типичной для лаек манере выписывая мелкой семенящей походкой петли относительно взятого направления, устремился в сторону сопки на горизонте, непрерывно принюхиваясь, востря уши и оглядывая окрестности. Изредка, и исключительно для порядка, он бросался недолго преследовать вспархивающих птиц или скачущих по стволам деревьев белок, останавливался и терпеливо дожидался меня, поскольку не очень-то годится уссурийская тайга для пешего хождения в ней четырёхлетнего карапуза.
Долго ли, коротко ли, устремлялись мы к какой-то непонятной цели, пока не встретился небольшой взгорок, после преодоления которого открылась взору глубокая ложбина внизу у подножия сопки, вся укутанная густым туманом. Чем ниже мы спускались к ней, тем становилось холоднее, влажность всё увеличивалась, пока не возникло ощущение, словно мокрая марля прилипла к открытым участкам кожи.
Туман становился всё выше и гуще, а дневной свет - всё тусклее. Наконец, под ногами захлюпала вода, промочив мои сандалии, и стало ясно, что оказались мы на берегу невидимой из-за тумана реки.
Амур свернул в сторону и, медленно перемещаясь вниз по течению, принялся обследовать берег, елозя носом по траве. Каждый раз, найдя зелёный стебелёк с двумя длинными листьями, а иногда и с чашечкой белых цветков, он вгрызался в землю, зубами вырывал его вместе с луковицей и даже чавкал от удовольствия, когда ел, распространяя вокруг себя чесночный запах и подавая мне пример. Меня особо приглашать не потребовалось, поскольку всегда норовил попробовать на зуб всё, что только ни встречалось из растений.
Так мы и кормились себе, пока не изменилось что-то вокруг. Никогда ни раньше, ни позже ничего не боялся в лесу, тем более, находясь на берегу реки. Как и не видел ничего подобного, происходящего с туманом. Прямо напротив нас посреди речного русла вдруг из однородной белой пелены образовалась фигура старика с длинными волосами-бородой и в одеянии до пят с посохом в руках. Стала эта фигура расти-увеличиваться в размерах, и в нашу сторону от неё пошли клубящиеся волны тумана, которые становились всё выше, плотнее и опаснее по мере приближения к нам.
Амур, глядя в сторону реки, опустил морду к земле, принюхался и, словно наглотавшись воды, тут же задрал её вверх и отпрыгнул подальше вверх по склону. Небывалые перемены стали происходить с псом на моих глазах – вся его шерсть, даже насквозь мокрая, поднялась дыбом и только что не светилась, из пасти пошла белая пена, всё его туловище изогнулось, словно что-то корёжило его всего изнутри, всегда туго свёрнутый в кольцо хвост распрямился и спрятался под брюхом, едва не достигая его передних лап… Ни дать ни взять, бешенство овладело пёсиком!
Оскалившись, одновременно злобно и неимоверно испуганно рыча, Амур стал толкать меня головой и плечом, принуждая идти прочь от берега, и неотрывно смотрел в сторону реки. Ничего не оставалось, как подчиниться ему и самостоятельно пойти вверх по склону, на котором оставались считанные метры до границы речного тумана. Но едва только Амур, по врождённой у лаек привычке, перестал меня подталкивать и забежал вперед, как словно кто-то вцепился в мои руки-плечи-спину и стал тянуть назад.
Отчаянно зарычав, пёс ухватил меня за рукав кофты и рубашки под ней и, упёршись в землю всеми четырьмя лапами, изо всей силы стал дергать-тащить вверх.
Я уже и сам почувствовал, что не могу сделать ни шагу, и пёс вконец обессилел, перейдя на отчаянный визг, как вдруг послышались чьи-то многие голоса. Так резко исчезла тянувшая меня сила, что я кубарем полетел на Амура. В таком виде - лежащими на земле в обнимку и мокрыми с головы до пят, словно побывавших на дне речном, - нас и обнаружила отправившаяся на поиски поисково-спасательная служба полка.
Амур, никогда раньше не отличавшийся пустобрёхством и не любивший многолюдных сборищ, кинулся к спасателям и чуть ли не взахлёб лаем поведал им обо всём происшедшем. А мне тогда, то ли послышались, то ли почудились, сказанные кем-то странные слова: «Всему своё время».
И от мамы досталось вдвойне – за самоволку и за непонятно как порванную по швам рубашку сразу в двух подмышках.
Небосвод посветлел до такой степени, что даже месяц стал еле виден, не говоря о звёздах. Появились людские фигуры на институтской территории, и улетучилось, как его и не было, моё «единение с природой».
Достигать этого самого «единения» устремляются неимоверные человеческие толпы в туристическом ли угаре в любви ли к самодеятельной песне. В конечном итоге, остаются после таких нашествий замусоренные и вытоптанные немалые площади той самой природы, с которой жаждали толпы единения.
И всё та же звенящая до звона пустота остаётся внутри жаждущих единения так себя и неосознавших частью природы "хом сапнутых".
Я же возвращался в людскую круговерть с ещё больше укрепившимся убеждением: Где лес да речка, там мне и дом. А дома и стены помогают.
И всплыли напоследок в памяти предупреждающие строчки Фёдора Тютчева (*):
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои —
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи, —
Любуйся ими — и молчи.
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи, —
Питайся ими — и молчи.
Лишь жить в себе самом умей —
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, —
Внимай их пенью — и молчи!..
* Ф. И. Тютчев Silentium (Молчи). ;1829;, начало 1830-х годов
(следующая глава - http://proza.ru/2023/01/22/1742)