В. Н. Пучков. Былинки. V. Всякое приключалось. 1-5

 
1.        «Золотая лихорадка»

       Как-то вызывает меня директор нашего геологического Института Коми филиала АН СССР, Марк Вениаминович Фишман.

     – Поступила заявка на находку золота, да не просто, а в виде   золотых самородков. Заявитель – крестьянин из небольшого поселка, расположенного неподалеку от крупного села Иб, на юго-востоке Коми….

      – А, так я знаю, что это за «самородки»…. Это пирит! – нахально перебиваю я начальника.

      – Знаешь, не знаешь, а изволь выехать на проверку заявки. И чтобы отчет был сдан по всей форме и анализы были сделаны в химлаборатории!

      В общем-то, и у директора была своя правда: на его столе лежит документ, заявка, и просто так отмахнуться от нее невозможно. И вообще надо было знать Марка Вениаминовича: человек привык командовать, окончил войну офицером штаба танкового подразделения, спорить с ним было себе дороже. Внешне – невысокий, жилистый, с характерными заостренными чертами типично еврейского лица. Громкий голос, хорошая дикция, литературный слог, отсутствие характерного местечкового акцента. Кандидат наук с перспективой скорой защиты докторской. Научный работник и директор НИИ в одном лице.

     Приказ есть приказ. На следующий день в полевом облачении и снаряжении, с помощником из лаборантов Института и проводником – тем самым, который написал заявку – я выехал с утра на автобусе в район с. Иб. Была осень, погода была скверная, сырая. Сойдя с автобуса, мы вышли на какую-то тропинку, и я порадовался, что надел резиновые сапоги: под ногами была вода, а местами – просто болото. Путь был неблизкий, но наш проводник шел уверенно – видимо, ходил он здесь не единожды. Тропинка вывела к небольшому хутору, и проводник сказал: – Прибыли!
 
      Зашли в избу, а там уже накрыт стол. Не помню, чем нас, работничков, кормили, но была и самогонка: выпили за успех нашего предприятия.  После обеда – вздремнуть бы, но куда там: надо работать. Прошу ввести в курс дела. Объясняют: вон из того колодца на соседнем участке зять достал несколько самородков. Они не сохранились (зять с дочерью развелся и уехал, и самородки увез), но там явно они еще есть.

     Перечисляю нехитрый, но необходимый инвентарь: нужны лестница, лопата, ковш, фонарь, ведро с веревкой. Спускаюсь в колодец. Он неглубокий, метра четыре. У меня на даче был колодец – все десять. Не раз приходилось в него лазить. Даже стишок сочинил (правда, это произошло значительно позже):

Вглядясь из холода колодца
В небесный крохотный кружок
Услышь, поверь: всё обойдется,
Всё перемелется, дружок.

И жажда жить тебя поднимет,
Качнет, как лодку на мели,
А там, даст Бог, и вновь обнимет
Теплом полуденной Земли.

     …Под ногами – жидкая, топкая черная грязь. Начинаем ее отчерпывать в ведро и выливать около колодца. Мало-помалу добираемся до коренных пород. Ага, вот и они – черные сланцы, которые я ожидал здесь найти. Такие же я видел в обнажениях в районе села Иб, где в них описана юрская фауна. И главное: для этих сланцев характерны желваки пирита (сульфида железа), которые при большом желании можно принять за золото. Пирит, как и золото, желтый, хотя цвет его и более тусклый. Лопата звякает обо что-то твердое. Ага, вот и желвак, за ним еще и еще. Крупные: некоторые в ладонь размером, уплощенные, неправильных очертаний, но без резких углов. Этакие лепешки неяркого желтого цвета.
 
     Ну что ж, можно считать, что работа сделана. Надо вылезать, слегка отмыть черную грязь, чтобы в автобус пустили – и в путь. Хозяину объясняю разницу между золотом и пиритом. Он огорчен и начинает бурчать, типа: ну да, конечно! Теперь заслугу открытия золота припишешь себе, и всего делов. Знаем мы вас… Стараюсь не вступать в дискуссию: этого добра здесь навалом, бери сколько хочешь и заказывай в городской лаборатории контрольную пробу. Оплачивай сам. Конфликт затухает, но и самогон уже не предлагают. В скорбном молчании выходим по той же тропке к автобусной остановке и расстаемся.

          На следующий день с утра я у директора. На вопрос: – Ну что? – отвечаю невпопад, но с ехидцей: – Да вот почистил хозяину колодец. Директор обижается: – Давай ближе к делу! – Да ближе некуда. В колодце и оказалось вот это «золото» (кладу на стол). Юрские черные сланцы с пиритом. Как я кстати, и предполагал.

     Сдаю образец пирита в химлабораторию, пишу краткий отчет о командировке, оставляю документы в приемной  директора и надолго забываю о «золотой лихорадке».



2.       Соловей


      В начале нулевых годов мы собрались в поле довольно рано, когда в рощах и зарослях вдоль ручьев самозабвенно поют соловьи. Остановились лагерем на опушке леса около ручья. В сумерках защелкали соловьи. Один был где-то совсем рядом.

     Торопливо достаю из полевой сумки новенький диктофон-кассетник, фирмы GM, размером с полевой дневник, по тем временам супер-супер, я его только что привез из Штатов, и еще им не наигрался. Купил я его в магазине советского посольства в Вашингтоне, где было довольно много интересных вещиц. Допустили нас туда в связи с тем, что мы были делегатами МГК – Всемирного геологического конгресса.
 
     Соловей был совсем недалеко – на противоположной стороне опушки. Увидеть соловья – редкая удача. Поет рядом, а где – непонятно. Маленький, серенький, как воробушек, и еще менее заметный, тем более – в сумерках.

     Несколько минут я держал диктофон в режиме записи.         Затем решил послушать, что получилось. Включил: сначала явственно были слышны разговоры людей, рычание двигателя автомашины на малых оборотах, и, наконец, соловьиное пение.  И вдруг! Соловей –собственной персоной! – вылетел из зарослей возле ручья, сел прямо над моей головой на голую ветку старого сухого дерева, стоявшего посреди большой поляны, и   запел, – маленькая серая птичка!
 
        Прилетал, видимо, посмотреть, что за соперник покусился на его территорию: свое пение он, вероятно, не узнал или решил, что какой-то пересмешник искусно имитирует его трели. Посидел, осмотрелся – и улетел обратно, так ничего и не поняв.

      Эту запись я сохранил, поскольку качество звука оказалось неожиданно высоким. На следующий год мне довелось сопровождать международную экскурсию на типовые разрезы карбона и перми Южного Урала. В экскурсии участвовало человек тридцать, из многих стран мира. Ехали до места на большом туристическом автобусе, со всеми удобствами, в том числе был микрофон для экскурсовода. В дополнение к комментариям о том, что мы видим за окном, я включил прошлогоднюю запись соловьиного пения, сорвав аплодисменты.
 
      Вечером, по случаю прибытия на базу, был небольшой банкет, и, как водится, произносились тосты. Дали слово геологу из Австралии. И он сказал:

     – Большое спасибо нашему гиду за запись пенья соловья. Я   слышал его   первый раз в жизни: соловьев в Австралии нет!

            3.      На стене: долгие  мгновения страха *

           Летом 1970 года, в районе станции Елецкая, в маршруте, я узнал о себе то, чего не хотел бы знать. Шли мы с Пашей, моим коллектором. вдоль крутого обрыва, сложенного известняками. Обрыв тянулся на несколько километров, а цель нашего движения лежала по ту сторону обрыва. Напрашивалась мысль: найти подъем полегче и подняться по скале. Не успел я толком ничего сказать, как Паша, уловив мою мысль не вполне достоверно, оказался уже на скале.

               – Куда, назад! – кричу.

               Делает вид, что не слышит, а скорее, уже понял, что вниз – это не вверх: куда ногу ставить – не видно, можно и сорваться. Думаю, ладно, черт с тобой. Если пойду в обход обрыва, большой риск потерять друг друга. Полез вслед за ним. Чай не впервой, хоть и в броднях, и в руке молоток. Поднялся метров на 25-30, вот она, бровка, а за бровкой - крутой влажно-скользкий глинистый склон с плитчатой осыпью.  Самое то – навернуться! И тут как кто-то мне на ухо словно шепчет:

      – А ну сорвешься? Страховки  нет! У тебя семья! У тебя планы! Плиточка  живая – скользнет под ногой – и ?... И сковал меня холодный, иррациональный ужас, вцепился в выступы обрыва, не могу ни рукой, ни ногой двинуть…

       Вторым планом, идет полное самоуничижение: – Позо-о-ор, за мальчишкой не угнался! В альплагере был - был, на  скальной лаборатории в Джантугане тренировался - тренировался, в Царицыно на тренировочную башню лазил - лазил. Правда, со страховкой, но кто ее знает – сработает или нет. И без страховки лазил, чтобы научиться высоты не бояться. На первом курсе Университета придумал, как залезать на крышу нашего общежития в Черемушках из окна кухни на четвертом этаже: становишься на окно и падаешь на пожарную лестницу, хватаясь за неё руками. Первый раз страшно, потом – ничего! В главном здании МГУ - это уже вроде утренней зарядки было: на 11-м этаже пройти по карнизу из комнаты в комнату!
         
       Так что понемножку прихожу в себя. Подозвал Пашу, – он близко к обрыву не подходит, боится, только голова видна. Где и как  ты здесь пролез, – спрашиваю. Ничего не помнит. Видно, что и сам перетрусил, когда на гольном риске, оскальзываясь, по живой плитчатой осыпи вылез на безопасное место. Я так не хочу.
   
       Тем временем, меня отпустило. Начал, наконец, ясно соображать. Вспомнил, что у меня на правой руке, на темляке молоток болтается, вроде мешал лезть, а тут должен помочь. Стал я плитки осыпи разгребать, делать ступеньки-зацепки. Главное - не спешить: работать методично, наверняка, соблюдая правило трёх опор. Сделал одну зацепку, другую, третью, руку сюда, ногу туда – так и вылез потихоньку, и без особого риска.
   
       Я потом не раз возвращался к этому эпизоду: что ж это было? И решил, что я просто повзрослел, стало больше ответственности перед близкими. Страх не всегда позор, иногда и спасение: как посмотреть…


4. Встреча с медведем *

        Полевые работы без встреч с медведями? – Такого  в наших краях не бывает!      Медведи не раз встречались и нам во время маршрутов, конечно чаще были только следы, а иной раз можно было увидеть – на обратном пути – отпечаток своей ноги, перекрытый медвежьим. Значит, любопытный мишка шел следом. Особенно много было медведей на р. Вангыре и его притоках в 1963 году. Тогда мы даже встретили медведицу с медвежатами, которые захотели с нами познакомиться поближе. Слава богу, мать их отозвала. Одна встреча запомнилась в мельчайших подробностях.   
 
     1967. Начало июня. Обдумываю план полевых работ, он предельно прост: заброситься в верховья р. Щугор вертолетом и спуститься на резиновых лодках по течению к его слиянию с р. Печорой, и как говорится, – далее. Детальным изучением складчатых структур западного склона Урала в то время почти никто не занимался. Были статьи П.С. Оффмана, но к нему накопилось очень много вопросов.
 
       Понемногу набирался отряд. Вакансия полевого рабочего заполнилась как-то сама собой: передо мной предстал невысокий человек, худой, с мутными от похмелья глазами.   Увидев его, решил: не возьму. Однако он, предвосхищая мои слова, сказал, что страдает запоями, и хотел бы поехать в экспедицию, чтобы быть подальше от водки. Зовут его Иван, фамилия Муравьёв. Меня подкупил он своим откровенным признанием. Я его взял, и не пожалел. Иван оказался очень толковым и работящим помощником. К концу сезона без водки сильно окреп и поздоровел. Через год –- после второго поля в моём отряде – и женился. О своей жизни рассказывал скупо, мол, работает электриком, с похмелья к электроприборам не подходит, так как руки трясутся. Упоминал, с большим уважением, отца, который с ведома врачей, подсел на барбитураты, называл их "барбоской" и глотал немерено.

      Коллектором я взял из Института юного и несколько заторможенного лаборанта Вольку Турышева. Он оказался  сильно близорук, но поначалу скрывал это. Впрочем, в ходе работ оказалось, что он не безнадёжен, и способен к обучению.

     Возникла проблема: где взять   повариху. Всех особ женского пола, способных сварить суп и кашу, и готовых кормить не только нас, но и комаров, в Институте уже разобрали. Но тут подошел пожилой мужичок, пенсионер. У него был свой интерес: рыбалка. На предложение кашеварить согласился без колебаний. Статус заядлого рыбака сам по себе подразумевал способность сотворить что-нибудь пожевать. Звать мы его стали Егорыч, поскольку он был значительно старше всех нас; имя как-то сразу отпало и не запомнилось. Из повадок в памяти остались феноменальная прижимистость этого кормильца, который мог проквасить соленую рыбу вместо того, чтобы выставить на стол, и потрясающая способность спать в спальном мешке застежкой вниз, к земле, и при этом не задыхаться. А посему комары ему   ночью не были страшны, остальные же спали под пологами. С ним был Рекс – собака среднего размера и неопределенной породы, охотно сопровождавшая нас в маршрутах.

     Отряд сформировался. Можно ехать. И вот тут-то появился Яша Юдович, новый сотрудник Института. Но это он для других был новый. Я  сразу его вспомнил: резкий характерный орлиный профиль, копна смоляных кудрей – почти что "афро". Он мне не мог не запомниться: я его часто встречал в коридорах геолфака МГУ, учился он на курс старше меня. Хотя мы не были с ним близко знакомы, наши пути многократно пересекались: оказались общие знакомые и приятели – тот же незабвенный Бруно Дембовский; можно было  надеяться, что мы сработаемся. Так и оказалось –   вероятно, этому способствовало явное несходство характеров  и несовпадение научных интересов: меня интересовала в основном тектоника и структурная геология, Яшу – геохимия осадочных пород. Так что с одних и тех же обнажений мы рассчитывали получить существенно разную информацию, и конкуренции друг другу не составляли. В общем, взяли его, рассчитав заново продукты и снаряжение, и в путь.

     В тот памятный день, в среднем течении р.Щугор, мы уже закончили маршрут и вышли к лагерю почти напротив Овин-ди, этого оригинального острова-скалы, похожего на сарай. Пришли, выложили образцы. Я вытащил из кобуры бельгийский парабеллум, который был выдан нам для самообороны, и положил эту тяжелую, осточертевшую мне за день железяку, во вьючный ящик под замок.
   
     До конца рабочего дня оставалось время. Яша с Иваном еще не пришли из маршрута. Я решил переплыть реку и посмотреть скалы на противоположной стороне реки. Рекс, который всегда крутился у ног и был готов пойти с нами куда угодно, если позовут, тут же против обыкновения   решил с нами не ходить, что меня не насторожило. А зря…

     Переплыли мы на другой берег, лодочку привязали, я пошел к обнажениям, Волька сзади, идет как всегда нога за ногу, лущит             кедровую шишку. С моей точки зрения, дело пустое: орехи еще не созрели, но у него, видимо, было другое мнение. Скала, к которой я подошел, была в лесу и выходила из леса прямо к воде, образуя тупик. Стукнул я молотком по камню и слышу: кто-то из этого тупика бежит, сучья ломает. Огляделся: ба-атюшки-светы! Медведь. Я его спугнул, и он побежал, не видя меня, прямо в мою сторону. Я за кобуру - a оружия нет. Что делать? Решил напугать, и заорал – со всей мочи!  Тут медведь вероятно меня и увидел. Как бежал галопом – так же галопом, очень ловко, сделал два прыжка в сторону. Остановился, и пошел на меня уже намеренно. В это время Волька сзади: – Что? Что? Оглядываюсь и обычным голосом: – Осторожно! Назад! Медведь!  Тут-то медведь и испугался: двое на одного? Развернулся и бросился прямо на почти отвесную скалу. И опять я подивился его ловкости: рывок, другой - только камни полетели, потом затрещали сучья наверху, и всё стихло. Скалолаз! Мне бы такое мастерство!

     Испугаться я не успел – слишком быстро надо было соображать. Однако последующие полчаса говорил, растягивая слова. Поймал себя на этом – и самому смешно стало. Рассмеялся – отпустило. А по здравому размышлению решил, что не только медведю, но возможно и мне крупно повезло – пистолет-то не взял. Нехватало только его подранить!


                5. Облом

      В 1970-х годах я часто ездил в Ленинград. В академическом издательстве находилась моя первая книжка, по геологии Приполярного Урала, сокращенный вариант кандидатской диссертации. В Издательстве я неоднократно встречал Ю.В. Кнорозова – лингвиста, основателя советской школы майянистики. Он  издавал тогда свою знаменитую книгу «Иероглифические рукописи майя», перевод и исследование всех уцелевших рукописей». В 1977 году за комплекс работ по дешифровке удостоен государственной премии СССР. Поначалу я думал, что он публикует диссертацию, однако выяснилось, что докторскую он защитил, минуя кандидатскую, еще 20 лет назад! На меня он произвел впечатление замкнутого, довольно сумрачного человека. Ну так гений, что с него взять!

     В те же годы я часто бывал во ВСЕГЕИ, где собирались, во все большем числе, специалисты по конодонтам – новой тогда для нас группы фаунистических остатков, оказавшейся в дальнейшем очень востребованной. Была создана конодонтовая комиссия, и один год я даже был ее председателем и тогда же сделал дизайн значка этой комиссии и заказал небольшой тираж граверу, а затем раздал всем желающим. На заседания комиссии я привозил коллекции конодонтов, которые мне, с моими помощниками, удавалось собирать каждый год на Урале и Тянь-Шане – проверял свои определения и просил определить те виды, с определением которых у меня возникали проблемы. Обычная коллективная работа. Тогда же удалось издать первый на русском языке сборник статей по конодонтам, который я собрал и отредактировал.
 
      Бывая в Ленинграде, я выкраивал время и для  посещения  театров и музеев. Эрмитаж в то время был более доступен, не было такого количества туристов, желающих его посетить. Можно было спокойно, без очереди, купить билет и пройти в залы.

     Однажды я прошел контроль в обширное фойе и для начала встал в очередь за кофе, читая газету на французском языке – скорее всего, L’Humanite;. Чувствую, через плечо в мою газету кто-то заглядывает. Оглянулся. Оказалось, девушка яркой внешности: рыжеволосая, очень симпатичная. А мое сердце в это время как раз было свободно…

     Разговорились, познакомились, представились друг другу: она студентка-лингвист, я – геолог. Она предложила провести меня по экспозиции: – Буду Вашим Вергилием.   Намек на «Божественную комедию» Данте.

      Вергилий так Вергилий. Очень даже хорошо. Даже романтично. Говорит, мол, пойдемте, только мне надо сначала кое к кому зайти.    Я иду за ней, она вдруг здоровается с каким-то молодым человеком. Надо сказать, я ситуацию не понял, и отойдя в сторону, предположил, что она может быть захочет меня с ним познакомить, а мне-то надо было сделать вид, что мы с ней видим друг друга в первый раз. Произошла неловкая сцена, и я понял, что мне просто надо ретироваться. Вернулся в холл, сел на банкетку – нога на ногу, – а парочка прошла к противоположной стене этого огромного холла.  Их эмоциональный разговор мне не был слышен, но догадаться было можно. Что-то вроде:
Он: Опять?               
Она: Говорили об искусстве, хотела провести по залам экспозиции. Показался мне интересным человеком. И что?               
Он: Мы же с тобой договаривались …            
Она: Больше не буду…
Он: Ты мне сколько раз это обещала….
И т.д., и т. п…
Подождав минуту, я все понял, поднялся и пошел искать Микельанджело, – увы, без Вергилия.