От 16+
РАССКАЗ из оперы Ирония судьба отдыхает.
Склад был длинный, одноэтажный с наглухо закрытыми и опечатанными дверями. Мы ходили с Кукуевым вокруг него, встречались на середине и чтоб себя хоть чем-то развлечь обменивались тонкостями глупых выражений и всякими забористыми кликухами. Встретившись, мы расходились, снова и снова поглядывали на печати, на обстановку вокруг и на лесопосадку, которая близко подступала к строению склада. Оттуда мог появится вероятный противник, которому мы должны оказать сопротивление. На нас был навешан автомат, запасной рожок, а на ремне болтался штык-нож. Короче, было чем сражаться.
Хоть тресни, в тех широтах не было снега, но зима была. Если ночью воздух доходил до нуля, а днем повсюду носились облака пыли, то это считалась зима.
Вот я дохожу до середины склада. Ко мне приближается Кукуев — здоровый детина под два метра росту.
— Муфлон вислоухий! — говорит Кукуев и останавливается, глядя на меня выжидательно.
— От козлобарана слышу, — отвечаю ему.
На этом мы расходимся.
Мы ходим и ходим вокруг склада. Кукуев придумывает все новые и новые фразы которые одна другой круче, а я без энтузиазма отвечаю ему.
Задрав голову и приоткрыв рот, я смотрю на звезды, прислушиваюсь и замечаю, что они позвякивают, как стекляшки огромной люстры.
— Рот закрой — кишки простудишь! — слышу рядом.
— Болван ты, Кукуев! — отвечаю я.
Кукуев раскатисто смеется:
— Не-а! Не прокатывает «болван»! Не катит!
Мы расходимся, и я замечаю, что Кукуев уже зубоскалит по поводу следующей фразы, которую скажет мне. Нужно придумать достойный ответ, но в башку ничего не лезет.
Слышу голос Кукуева:
— Стой, кто идет!
Спустя несколько секунд, Кукуев вскрикнул:
— Стой, стрелять буду!
Я вжал автомат в руки и не раздумывая бегу к Кукуеву, хотя должен был занять оборону, выпустить сигнальную ракету и дожидаться подкрепления.
Кукуев пальнул в воздух.
Это был предупредительный выстрел.
Многократное эхо понеслось в сторону пустынных степей и мне показалось, что стекляшки на небесной люстре покачнулись сильнее и зазвучали звонче.
Мы лежим в болотистой жиже, выставив стволы автоматов, и ждем.
— Крадется, бл(я)… — коротко проговорил Кукуев и показал на ельник. Я прислушался, но почему-то обернулся назад. К нам приближался черной огромной гусеницей караул, который был поднят по тревоге. Впереди всех, как мелкий хищник, бежал старший лейтенант Козадаев. Караул грохнул об землю в нескольких метрах от нас. Залег.
К нам подполз Козадаев и наставил пистолет в сторону, куда смотрели стволы наших автоматов.
Вдруг мы услышали отчетливый, живой шорох, как будто это были чьи-то шаги по сухой палой листве. Кукуев съежился и уже был готов открыть огонь на поражение. Козадаев немного приподнялся и, будто поймав что-то глазами, привстал и резко скомандовал:
— Не стрелять!
Мы с Кукуевым недоуменно посмотрели друг на друга.
Лейтенант резко подскочил, рассеивая фонтаны грязи, и рванулся вперед.
Мы вскочили и двинулись следом. За нами поднялся живой стеной караул.
Неожиданно мы остановились, будто увидели перед собой непреодолимое препятствие.
2
В выхваченном из ночной темени круге света мы увидели ежиков.
Кукуев аж присвистнул от неожиданности. Я глянул на Козодаева и увидел его перекошенное лицо. В руках он держал фонарик, который подрагивал и готов вот-вот выпасть.
За нами столпился весь караульный взвод. В затылок пряно дышали и давили железной тяжестью, но я этого не замечал, потому что не мог оторваться от этих зарывшихся в палую листву любовников.
Со стороны вся эта картина выглядела очень любопытно: что могут делать до зубов вооруженные люди, которые собрались в круг среди непроглядной ночи?
Ежики, между прочим, не очень-то нас испугались. Было видно, что они намерены довести все до конца. Как матерый всадник ежик-мужик прочно сидел на своей партнерше, широко расставлял задние лапки, а передними цепко держался за ее колючие бока. Ему было тяжело удерживать равновесие, но он старался. В резком луче света он поднимал кверху мордочку, часто моргал подслеповатыми глазками, будто просил: «Ну, мужики, ну, имейте ж совесть…»
Мы именно так и понимали, потому что кто-то из ребят отвел в сторону фонарик Козадаева. Я почувствовал, что все мы, еще не знающие женщин в своей недлинной жизни, объединились каким-то важным чувством. Мы готовы были защищать зверушек, а не склады с опечатанными дверями. И если бы старший лейтенант Козадаев скомандовал убрать их с территории охраняемого объекта, то вряд ли кто двинулся с места.
Он молчал, молчали и мы. Как долго мы молчали, я не помню: может целую вечность, а может несколько минут. Ежик вдруг учащенно задвигался, затем замер и, теряя равновесие, повалился на бок. Я увидел, как он разжал лапки и отпустил партнершу, которая сразу шмыгнула куда-то в сторону и исчезла между нашими сапогами. Немного повалявшись, ежик чихнул, почесал нос, перевернулся, отряхнулся и неторопливо стал уходить.
Мы расступились.
Ежик шелестел листьями так, будто и правда это были шаги крадущегося человека. Он исчезал в ночной темени, похрюкивая, посвистывая и что-то себе приговаривая. Интересно, что? Впрочем, мы этого не узнаем никогда, потому что в ту самую минуту резкий пронзительный крик Козадаева разодрал на куски тишину ночи и вернул нас с небес на землю.
— Карау-у-у-у-ул! Стро-ойся! — как голодный волк взвыл Козадаев, задирая вверх голову.
Мы построились.
Старший лейтенант приказал нам с Кукуевым выйти из строя и объявил пять суток ареста за нарушение порядка караульной службы. Мы отдали ремни, оружие, и кто-то, из таких же служивых как мы, отвел нас на гауптвахту, которая была совсем рядом. Будто ждала нас.
— Я вас, су(ки), под трибунал пущу! — неслось нам в спины, но мы с Кукуевым были спокойны.
3
Вместо пяти мы отсидели десять.
Губа, гауптвахта или «коровник» представляла собой приземистое кирпичное здание, обнесенное колючей проволокой. Когда-то здесь был действительно колхозный коровник, отсеки которого на скорую руку переделали под камеры. Перегородки были хлипкими — слава армейским ударникам! — и звукопроводящими. Кукуева поместили в камеру рядом с моей, поэтому мы иногда переговаривались и травили анекдоты. Помню очень хорошо, что на обед приносили гречневую кашу с котлетой, такого роскошества мы вообще не видели с первых дней в армии. Кто-то из ребят подкинул нам курево, Кукуеву передали порно журнал на венгерском языке, ну, а мне внушительный антропологический труд «Татуированные горские женщины и ящики для ложек в Дагестане».
Все десять суток Кукуев с утра мастурбировал, выкуривал сигарету и после этого стучал мне.
— Эй, козел мохнорылый!
— Ну, чё?! — отвечал я ему, зная, что не отвяжется.
— Прибор тебе через плечо — вот, чё! — гремел Кукуев и весь «коровник» приходил в движение от его смеха.
Однажды Кукуев затих. К концу дня, когда уже совсем стемнело, я постучал.
— Ну? — отозвался Кукуев.
— Чего молчишь?
— Стихи сочиняю.
— Это что-то новое в твоей жизни, — по-настоящему удивился я.
Кукуев не отвечал.
— Ну? — подталкивал я к разговору.
— Что — ну, баранки гну! — огрызнулся Кукуев и замолчал снова.
Я решил устраиваться спать.
Спустя время, Кукуев все-таки отозвался:
— Слушаешь?
— Валяй.
Кукуев набрал воздуху, потому что все что он выдал было на одном дыхании:
С дуба падают листья ясеня
Ох, ничего себе, ох, ни (.)уя себе!
Кукуев умолк. Я молчал тоже, ожидая продолжения.
Но продолжения не было.
— Зацени. Как тебе? — спросил Кукуев.
— Образчик параксизмального расстройства неэпелептического генеза, — сказал я как отрезал.
— У-у-у-у-у-у… — взвыл Кукуев, как от зубной боли. — Да ты матерщинник тебя кастрировать надо.
— Ладно-ладно, давай без уголовщины.
На этом мы остановили свои словопрения, и я окончательно решил устраиваться спать.
Спустя время, Кукуев отозвался:
— Спишь, козлик?
— Почти.
— Смотри на небо.
Я посмотрел в сторону зарешеченного окна, которое было смонтировано у самого потолка. По-прежнему светили звезды. Хотя нет… Одна дрожала так пронзительно и так ярко, что если б не стены нашего «коровника», то можно услышать, как она звенит громче и сильнее всех.
— Христос родился. Рождество сегодня, — сказал я.
— Христос воскрес! — обрадовался Кукуев.
Я глубоко вздохнул и тихо проговорил:
— Нет, Кукуев, родился.
Мы молчали. Я знал точно, что Кукуев не сводил глаз с зарешеченного квадрата звездного неба и с той звезды, которую высмотрел среди миллиона других.
— Вот, думаю, — вдруг изменившимся голосом заговорил Кукуев. — Как же они тра(хаются)?
— Кто?!
— Ежики!
— Ну, и как?
— Ка(ком)! — раздраженно буркнул Кукуев, а потом пояснил: — Аккуратненько, нежно, не то, что мы, как сво(лочи).
— Это ты себя имеешь в виду? — спросил я.
— Ну, да, — бесхитростно ответил Кукуев.
Наступила тишина. За стенами было слышно, как стучали и стучали друг о друга созвездия. И та звезда звучала тоньше и тоньше…
Кукуев мочал.
— Давай спать, — вздохнул я и повернулся на бок.
Спустя минуту, Кукуев отозвался:
— Эй, маздон шестопалый!
Я молчал. Совсем не хотелось ему отпасовывать, да и не было чем.
Рассказ автора — Пумс, вояка грозный