Я держу в руках печатное издание моей книги, сделанной в стране, временно приютившей меня мою семью.
За месяц до войны я начала писать "Ржавого", заканчивая последнюю главу в первые самые страшные дни и часы. Заканчивала на автомате, плохо что-то соображая.
Дальше шли дни и недели, наполненные страхом, отчаяньем, беспомощностью, лихорадочным поиском выхода из создавшийся ситуации.
Город стремительно пустел. Пустели полки магазинов, пропал бензин. Эвакуационные автобусы увозили темных от ужаса и безысходности людей; увозил с багажом, наспех собранным, детьми и животными.
На больнице, рядом с нашим домом, повесили флаг с красным крестом, там открылось отделение для первых раненных.
Стоял жутко холодный март, каркали вороны, невесть откуда взявшиеся и во множестве. Бесконечно, надрывно выла сирена. По городу сновали бусики с надписью Груз 200.
Уехать я не могла, в тот момент не было возможности.
В этом хтоническом ужасе, во тьме безысходности, я вдруг осознала, что должна заставить себя сесть за написание "Веры и Вити", иначе сойду с ума.
Под работу систем ППО и вой сирен, я взялась за ручку. Писала в блокнот.
Бесконечно звонили знакомые, людям необходимо было общение. Трубку брала мама. Под обсуждение войны, я писала, упрямо сжав зубы, словно это могло что-то изменить.
Когда начинались обстрелы, хватала ребенка, блокнот, спускалась в подвал нашего дома. Ребенка в два пледа, сама на коленке пишу, продолжая мысль, которую прервали прилеты.
В конце августа нам удалось эвакуироваться, написано было половина текста. Остальной текст написан в тишине и относительном спокойствии.
Тут же нашла издательство. И вот - мое детище, моя выстраданная рукопись, воплощенная в книгу у меня в руках.
Долги путь мы с ней проделали. Путь длинною в человеческую жизнь.