ЛИДИЯ КУЛИКОВА - http://proza.ru/avtor/fairodis1 - ПЯТОЕ МЕСТО В 131-М КОНКУРСЕ ПРОЗЫ МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
Сегодня первое сентября, мой день рождения. Вообще можно сказать, что днём своего рождения я довольна. Первое число месяца – это как бы признак избранности. Но родиться, скажем, первого января или первого мая я бы не хотела. Мою подругу угораздило появиться на свет точно в Новый год. Ну и что?! Всю жизнь, когда ей приходиться называть дату рождения, все говорят «О-о!» и смотрят с завистью. А завидовать-то нечему: дня рождения, как личного персонального праздника у неё нет, да и быть не может. После встречи Нового года о ней за столом постоянно забывают. И напомнить неловко: когда вся планета гульванит, твоё собственное появление на её горизонте не представляется достаточным поводом, чтобы отвлекать людей от глобальных торжеств. Будучи человеком умным и покладистым, подруга прощает близким их забывчивость. Но обида всё-таки есть, она скребёт потихоньку. И выскребает не только день рождения, но и сам Новый год. Вот так по излишней благосклонности судьбы человек оказался лишённым самых лучших праздников.
Ко мне судьба была благосклонна в меру и приобщила к жизни в Новый год по древнерусскому счислению, о котором обыватели давно и прочно позабыли. И, если не брать во внимание этот забытый праздник, то остаётся начало учебного года. Тоже вроде как торжество, но не такое значительное, чтобы лишить дня рождения.
Итак, мне сегодня стукнуло двадцать пять. Вернее стукнет, поскольку родилась я в шестнадцать часов, а сейчас только половина двенадцатого. А ещё вернее – должно стукнуть, потому как до шестнадцати часов я очень просто могу и не дожить. Курилы. Сейсмоопасная зона. Небольшие землетрясения случаются здесь чуть ли не каждый день. А тряхнёт покрепче, и наш утлый барак развалится как карточный домик. И я не успею выскочить.
Или, что более вероятно, повешусь по собственному желанию. Вот сейчас возьму, накину удавочку и привет… Н-да, слаб человек, опять какой-то слизняк внутри меня подкидывает идею самого радикального решения всех проблем. А ведь несколько лет назад, побывав в морге по казённой надобности, я дала себе зарок навсегда, окончательно и бесповоротно закрыть эту тему.
Только вот уж очень хочется прекратить, оборвать этот проклятый, сводящий с ума вой, который появился во мне однажды где-то под ложечкой и всё разрастался и крепчал. Сегодня на контрасте с предполагаемым праздником он похоже достиг своего предела. Это голос тоски. Первобытной, звериной, лютой.
Хорошо хоть другие моего воя не слышат, иначе прокатилась бы по острову волна самоубийств покруче цунами. Кстати, начальник исследовательской группы вулканологов-сейсмологов, когда я его спросила что самое страшное в цунами, сказал: «Самое страшное то, что они редко случаются. У людей короткая память, и к очередной волне, пришедшей через много лет все, как правило, оказываются не готовы».
Я оказалась не готова к своей тоске. И она, хлынув как чудовищная волна, поволокла меня, завертела по своей прихоти. И вот я здесь, на краю света. Лежу на провисшей койке в летнем бараке рыбокомбината. Сбежала, называется! Нет, от себя видимо можно сбежать не на край, а только за край света.
Опять ты, коза облезлая, о том же! Надо любой ценой прогнать эти подлые мысли. Я не вправе уйти, пока жива моя мама. Она никак не заслужила такого предательства и такого позора. Не буду об этом думать. Не буду! Не буду!! Не буду!!!
Да, честно говоря, в такой обстановке и умирать-то противно. Ведь смерть – это самая серьёзная штука на свете. Таинство. А какое может быть таинство здесь, в барачной конуре?! На шестнадцати квадратах четыре узкие железные кровати. Четыре долговязых тумбочки с сантиметровым слоем краски на боках. У окошка стол, застланный облезлой клеёнкой. На нём среди разномастной мелкой посуды символом благополучия возвышается монументальная кастрюля с супом. «Голова» кастрюли как у гипертоника плотно замотана полотенцем. От тараканов.
Никогда не подозревала, что эти твари могут водиться в таких неимоверных количествах. Когда вечером возвратишься домой позднее других, и, чтобы не тревожить угомонившихся соседок, пробираешься к своей кровати, не зажигая света, они при каждом шаге смачно хрумкают под сапогами. Поэтому босиком даже в случае крайней нужды никто по комнате не передвигается –
вырвет.
На одной из тумбочек одноместная электрическая плитка с чайником, на двери ряд гвоздей с ворохами одежды. На стенах три предмета: оцинкованное стиральное корыто, глухонемой динамик и зеркало площадью с тетрадный листок. Под кроватями по чемодану и по картонной коробке для грязного белья. На окне – зажелтевшие задергушки с фиолетовым клеймом. В углу у двери мятое ведро с половой тряпкой. Всё!
Походная обстановка. В которой люди, приехавшие на путину, – так называемый «оргнабор» - вынуждены жить не менее полугода. Одни на неё внимания не обращают, другие тяготятся, третьи, восторженные соплезвоны, считают непременным атрибутом романтики. В принципе, жить можно. А вот умирать – нет.
Обычно когда становится худо, я ухожу к морю. За посёлком на берегу стоит забытый штабель плоских дощатых ящиков из-под рыбы. Специфический запах из них давно выветрился, дожди промыли доски. Спрятавшись за штабелем от ветра, можно уютно устроиться на перевёрнутых ящиках. И общаться с морем без посторонних. Лучшее лекарство от хвори душевной.
Но сегодня придавил всю округу серый студень тумана, плотный хоть ножом режь, собственные конечности плохо просматриваются. И от сырого холода аж зубы ломит. Так что к морю не пойдёшь.
А больше здесь идти некуда. Каких бы то ни было развлечений, нет как таковых. Телевизоры в общагах не предусмотрены. Динамики, правда, болтаются в каждой комнате, но за три месяца нашего пребывания здесь ни один из них ни разу даже не чихнул. Толи до острова радио, как элемент прогресса вообще ещё не добралось, толи наш барак забыли подключить к общей сети. В библиотеке сезонникам – из соображений сохранности – книги на дом не дают. Если очень хочется, читай «не отходя от кассы». Но, во-первых, обстановка там совершенно не располагает к чтению, а во-вторых, к семнадцати ноль-ноль библиотека уже на замке. Так что помимо работы, которая у большинства продолжается до восемнадцати, каждый предоставлен себе в полную и безраздельную собственность.
Впрочем, никто и не ропщет. Сюда народ не за развлечениями, – за деньгами едет. Или убегает от чего-нибудь. Но и этой категории культурный досуг, как правило, до лампочки. Они пьют.
Мне бы сейчас тоже напиться «до потери сознательности». Перегнать тоску из груди в желудок, да и вытошнить потом всё его содержимое. С похмелья опять же было бы не до неё. В этом состоянии все химеры неустойчивой психики отступают под напором нормальных физических страданий, когда, по выражению землячки Зойки «весь ливер трусится, а на голове швы расходятся». Раньше, когда Зойка по утрам жалостно бормотала эту фразу, мне представлялось, что она ведёт речь о вшах, которые расходятся с её головы, не выдержав источаемого перегара. Но составив однажды Зойке компанию, я наутро отчётливо поняла, что предмет повествования вовсе не насекомые, от которых меня Бог миловал, а именно швы, о существовании которых на своей голове я никогда раньше не подозревала.
Но я не могу позволить себе напиться. Естественные надобности волей-неволей заставят выйти из комнаты, уборная-то во дворе. А там табунами пасутся местные «жеребцы», караулят пьяных баб. На трезвых, по их понятиям, уходит слишком много времени и денег: разговоры разговаривай, да подарки носи. А насиловать так и вовсе себе дороже. Пьяная – самый лучший вариант, её можно взять без особенных хлопот, не мытьём так катаньем. И милиция, если что, посмотрит на развлечение сквозь пальцы. Пьяной женщине нигде нет ни сочувствия, ни веры.
В прошлый раз, когда с Зойкиной подачи я утратила внутреннюю бдительность и внешнюю устойчивость, меня спас Серёга, Зойкин компаньон по бизнесу. Попасть в подобную ситуацию во второй раз у меня нет никакого желания, впечатлений и так хватит на всю оставшуюся жизнь.
Взывать к здравому смыслу или жалости этих молодцов практически бесполезно – не услышат, не тот сезон. Подавляющее большинство холостяков, да и многие женатые ведут здесь посезонную жизнь. Весной – спячка, они маются бездельем, вылёживаются и толстеют. Летом и осенью, когда за счёт съехавшихся сезонниц женское население острова многократно увеличивается, – гон. Едят и спят уже от случая к случаю, худеют, дичают, озлобляются. Зимой дружными рядами перекочёвывают в венерологическое отделение больницы. И так – по кругу, за годом год.
Поразительно, но на Шикотане, который расположен неподалёку от Кунашира – места моей нынешней дислокации – ничего похожего даже близко нет. Я была там на путине три года назад и осталась в твёрдом убеждении, что это вообще по всем параметрам – одно из самых безопасных мест в нашей державе. Там нет вулканов, нет хищников крупнее лис, нет змей. И почти не бывает насильственных преступлений. Моральный климат на этом острове сформирован студенческими путинными отрядами, которые много лет подряд съезжаются туда со всей страны, ударно работают, интересно отдыхают и неукоснительно соблюдают почти что воинскую дисциплину. Местное население и оргнабор вольно или невольно держится той же колеи. Ну, конечно, с перепою чистят друг другу физиономии, не без того, но чтобы убийства, тяжкие увечья, изнасилования – нет, не слыхала.
Кунашир по площади значительно крупнее Шикотана, а по производственным мощностям – много мельче: на Шикотане шесть рыбообрабатывающих заводов, а здесь один. Соответственно и дополнительных работников на путину требуется в шесть раз меньше. Студентов или совсем не везут, или привозят в таком малом количестве, что повлиять на местные устои они не могут при всём желании. И здешняя обстановка больше напоминает колонию-поселение, где расконвоированные заключённые отбывают остаток срока.
Соседка-Зойка и мой спаситель Серёга приехали на Кунашир с разных концов страны, но буквально через неделю нашли друг друга и своё место под скупым Курильским солнцем. Зойка – безмятежная рыжая девица с округлыми формами. Всю её человеческую сущность можно без особенных затей измерить двумя сомкнутыми пальцами: лоб высотой на два пальца, глаза глубиной на два пальца, шкура толщиной на два пальца.
Серёга похож на неё и внутренне и внешне, как будто они от одной мамы народились. Он просто немного старше и уже успел получить образование на уровне колонии общего режима. У него крепкие кулаки и удивительная стойкость к спиртному. Как большинство начинающих «сидельцев» Серёга яростно мечтает о высокой чистой любви, единственно способной повернуть его жизнь в счастливое русло. И третий месяц вместе с Зойкой не ходит на работу, нимало тем не заботясь. Они заняты бизнесом. Простым, как всё гениальное, и как они сами.
Ежедневно, проспавшись, и, насколько это возможно приведя себя в порядок, Зойка выходит на промысел. На рыбокомбинатовском пирсе она без труда клеит парочку свежих, давно не видевших берега мореманов. И те, в радостном предвкушении праздника, с неизменным портфелем, туго набитым морскими деликатесами собственного изготовления, проворно поспешают за своей дамой к ней домой. Естественно, через водочный магазин.
За щедрым столом, на котором Зойкино участие явлено лишь немудрящей и не всегда чистой посудой, торжественно провозглашается первый тост. Конечно же «за тех, кто в море». Хорошее настроение гостей резко становится ещё лучше. И тут появляется Серёга. Вежливо постучав, он заходит в комнату с незажжённой сигаретой и невинно спрашивает: «Сестрёнка, спичек не одолжишь?» За время занятия бизнесом Серёга ни разу не поменял текст своего вступления. Зачем надрывать воображение, когда и этот действует безотказно. Уступив настойчивым уговорам, Серёга скромно присаживается к столу. И уже через пару очередных романтических тостов становится хозяином положения: сыплет байками и анекдотами, подливает и подкладывает, отряжает очередного гонца за очередным «флаконом».
Глубокой ночью Серёга помогает гостям добраться до родного судна, и, расставаясь на пирсе, «вечные кореша» обцеловывают и обплакивают друг друга.
Изредка среди гостей обнаруживался половой гигант, который после полуведёрной дозы всё ещё подозревал в себе невостребованные способности. Тогда Серёга коротко объяснял: «Порева не будет», за шиворот выволакивал бедолагу из барака и бросал на произвол судьбы. Сам же потихоньку через окно возвращался в Зойкину комнату, и они ещё долго продолжали прерванное пиршество. Закуски у моряков всегда было с избытком, а питьё Зойка умела ловко ныкать со стола.
О возмездии они могли не беспокоиться: обиженный «казанова» при всём желании в длинном барачном коридоре, с двумя рядами абсолютно одинаковых дверей без нумерации, не мог отыскать нужную ему комнату.
О, легка на помине! По коридору затопало несколько пар тяжёлых сапог и разнеслось жизнерадостное Зойкино ржание. Значит, уже и похмелиться успела и гостей склеить. Для её промысла ненастье не помеха.
Как же я завидую порой непоколебимой Зойкиной беспечности! Во мне самой это качество отсутствует напрочь. Для меня нет мелочей: всё серьёзно и значимо. И вообще я меж соплеменников – как свалившаяся с Луны. Другой, нетипичный менталитет. И откуда он нетипичный вскочил во мне?! Как чирей. Всё я чего-то размышляю, взвешиваю, сопоставляю. Всё мне надо докопаться до корней. Вот и докопалась: мерзости жизни воспринимаю как личное оскорбление. Изменить ничего не могу, терпеть противно и надежды на перемены – никакой. Раньше любовь спасала. А теперь нет спасения.
Зачем только я сегодня с работы отпрашивалась. Резала бы сейчас свою деликатесную рыбку по привычной, незатейливой технологии: голова-хвост, голова-хвост, голова-хвост до отупения, до ряби в глазах, и не вспоминала о своём «особенном» дне. Какая к чёрту разница, когда ты на свет появился. Важно – для чего. Вот, я например, уже четверть века здесь околачиваюсь, а толку что? Кому от этого лучше? Нет, если бы задумав меня сотворить, Господь поинтересовался моим собственным мнением на этот счёт, я предпочла бы остаться несотворённой.
Вообще, люди, на мой взгляд, – явная ошибка Создателя. Без них Земля была бы прекрасной и совершенной. А «венцы природы» где только ни объявятся, всё изгадят и исковеркают. Взять те же Курилы. Не знаю как насчёт северных островов, не была, а Шикотан с Кунаширом – это же две волшебных сказки. Не зря название «Шикотан» в переводе с языка айнов, изначальных его жителей, означает «лучшее место». А на более крупном Кунашире список «лучших мест» ещё разнообразнее.
Надо всем островом царит действующий, но малоактивный вулкан Тятя – правильная двухступенчатая пирамида без малого в два километра высотой. Величавая суровость побережий сочетается с субтропической изнеженностью заслонённых от океана распадков. Заливы, бухты, озёра, шустрые речушки с редкостно вкусной мягкой водой. Всё кругом чисто, красиво, разумно. И на фоне этой чистоты и красоты людские поселения с бестолково столпившимися серыми строениями, перекошенными заборами, окружённые кольцом вонючих свалок выглядят какими-то мерзкими гнойниками.
Ну вот – наглядный пример человеческой ущербности! По стене вдоль кровати, прямо рядом с моей головой важно ползёт беременная тараканиха. Я резко метнулась за шлёпанцем – привычным и надёжным орудием убийства. Ударилась локтем о железное ребро кровати. Боль хлестанула по всему телу. Закусив губу, я слетела с кровати, цапнула тапок и, догнав тараканиху, размазала её по стене. Потом с маху снова села на кровать, старая сетка ржавым голосом завякала о моей непочтительности. Окончательно рассвирепев, я упала коленями на кровать и в таком положении стала высоко подпрыгивать, мотая головой, и одновременно, что есть силы, колотя по прутьям спинки свалявшейся подушкой.
В порыве неистовства я не сразу заметила, что в комнате появился посторонний звук. Что это? Радио? Не может быть. Нет, точно радио! Оживший динамик трещал так, будто его распиливали тупой ножовкой. Вдруг треск оборвался, и в наступившей тишине невероятно чисто и нежно запела скрипка.
С первых тактов я узнала эту мелодию. Её ни с чем невозможно спутать. «Интродукция и рондо каприччиозо» – Сен-Санса. Единственная на свете музыкальная вещь, которую я люблю до слёз, до перебоев в сердце.
В моём детстве было два источника музыкального просвещения: чёрная коробочка на стене родной кухни, которая специализировалась в основном на частушечных перлах Марии Мордасовой, да трофейный баян руководителя сельской художественной самодеятельности, что раз в году на отчётных концертах радовал публику «Полонезом Огинского».
Однажды из коробочки пробилась «Интродукция», и это было моим первым потрясением от искусства. Потом много лет я горевала, что у лучшей музыки на свете такое длинное и мудрёное название. Попробуй-ка, запомни, когда сквозь шорох помех дикторша выдаёт абракадабру: «интродукцияирондокаприччиозокамилласенсанса». Совершенно механическим, неокрашенным, голосом. Причём всегда неожиданно. Нет бы в обратном порядке: сначала музыка, а потом название, тогда человек успел хотя бы уши навострить. Повзрослев и поселившись в большом городе, я уже имела возможность познакомиться с музыкальной культурой, но первое впечатление детства так и осталось главным.
И эта музыка звучит в день моего рождения! Из мёртвого динамика! В стенах, привыкших к тараканьему шороху и пьяной матерщине! Последние аккорды, прощаясь, вздохнули огорчённо. Динамик крякнул и замолк (как выяснилось – навсегда).
Я обнаружила себя стоящей на кровати с приоткрытым ртом и лицом, залитым слезами, с тощей, комковатой подушкой в руке. Что это было? Как это могло случиться? Никто из моих местных знакомых не знает о моём дне рождения. А о том, что я люблю эту музыку, не знает вообще никто. Или это галлюцинация? Да нет, галлюцинация не может быть такой длительной и отчётливой. Да какая мне разница, что и как. Было!
Не в силах в одиночестве перенести случившееся, я натянула все свои тёплые вещи и пошла к морю.
На 131 Конкурс прозы для начинающих http://proza.ru/2022/10/27/458 Международного Фонда Великий Странник Молодым