Мы встретили Галку у магазина для художников на углу Соляного. После работы я зашел за Гориным и буквально насильно вытащил его из подвала – нечего сидеть под землёй, когда в Питере один из шестидесяти двух – вдумайся! – солнечных дней! Погода отличная, не жарко, ветерок, пойдём, поужинаем и гулять!
– В какую хоть сторону?
– Да в любую.
– Тогда давай зайдём в магазинчик на Соляном, мне там кое-что надо.
И вот, когда он нашел это своё кое-что, мы выбрались из царства холста, бумаги и пигмента и отправились было к Неве, меня окликнула Галочка, та самая, с которой я время от времени просыпался в одной постели, свободолюбивая, как кошка и дерзкая, как подросток, Галя закончила ЛИИЖТ и тут же решила, что ей с железнодорожным транспортом не по пути, поступила в Муху и теперь собиралась стать скульптором. Она была в низко сидящих на бёдрах джинсах и коротенькой маечке, оставляющей открытой тонкую полоску смуглой кожи живота. Девушка-пожар – высокая, статная, похожая на обгорелую спичку – красилась в радикально-чёрный и стриглась экстремально-коротко.
Это в геометрии две параллельные прямые не пересекаются никогда, а в жизни – запросто, мне ничего не оставалось, как познакомить Галку с Ником и пригласить её поужинать с нами. Она тут же согласилась, сказав, что знает рядом отличное местечко.
Погода была так хороша, что мы решили остаться на улице, за одним из вынесенных на тротуар столиков, сделали заказ и стали ждать. Галя устроила мне допрос с пристрастием о только что вышедшем Кастанеде, а Горин, сказав, что прочитать «Искусство Сновидения» ещё не успел, принялся слушать нас, подолгу задерживаясь взглядом на Галке, и рассеянно рисовать что-то огрызком пастельного карандаша на оборотной стороне отпечатанного на крафтовой бумаге одноразового листа-меню. Галочка, да, притягивала, но не настолько, чтобы я вдруг решил поменять планы на вечер – чувствовал, что и она не собирается менять свои, Галка была девушкой, чётко знающей, что ей необходимо в данный текущий момент.
– Где учился? – Вдруг спросила она Горина, почти закончившего её портрет.
– В ЛГУ.
– Да ладно! Там что, учат рисовать? Художественная школа, а потом точно Репа.
– В смысле Академия художеств? – Спросил я её и повернулся к Горину, –интересно, когда ты успел?
– Между парами, – ответил он, смеясь, – а что? там близко.
Галка презрительно выпятила губу и недобро сощурилась.
– Для того, чтобы выпендриваться, врать необязательно, – она взяла лист, долго разглядывала, положила обратно на стол, брезгливое выражение не исчезло с её лица, она и ела с ним и пиво пила и общаться больше ни на какие темы не желала – обиделась неизвестно на что.
Горин прикоснулся к листу пастелью в нескольких местах и утратил к нему всяческий интерес. Мы поужинали и разошлись, а портрет остался лежать на столе среди грязной посуды.
На набережной спустились по гранитным ступеням к воде и долго там сидели, лениво и неспешно переговариваясь, как те горячие финские парни из анекдота. Я спросил Ника, понимает ли он, почему Галка разозлилась ни с того ни с сего? Он подумал и ответил, что скорее всего, да, понимает, но это не точно, поскольку чужая душа – те ещё дебри, и уточнил – она художник? Я сказал, что она скульптор, наверное. Кто её знает. Железнодорожником она уже была. Он уверял меня, что она классная, я, наблюдая за чайками, плавно покачивающимися на мелкой речной зыби, говорил, что да, классная, оскорбилась, нахамила, была бы дверь – хлопнула бы ею непременно, даже расплатилась сама, чего с ней в принципе не случается.
– Всё равно классная. Как вы познакомились?
– Не поверишь! Шел по Литейному, никого не трогал, наткнулся на заплаканную девицу, спросил, не нужна ли помощь, ответила, что нужна – разломать и вынести на помойку неудачную на её взгляд работу. Я помог. Правда. Так и познакомились. Отвечай честно – устал?
Он сидел в расслабленной, небрежной позе, и было ощущение – не отказался бы прилечь, если на гранитных плитах лежать было бы хоть чуточку удобней.
– Немного. Но домой не хочу, успеется, ты прав – погода прекрасная. Давай на теплоходике что ли покатаемся, для разнообразия?
Так мы и сделали.
***
Галка позвонила мне через пару дней с предложением зайти к ней. Я зашел. По дороге вспоминал наш с ней первый раз. Она тогда передвигалась по квартире совершенно голой, а наутро заявила, что не видит повода переходить на «ты», и я подумал, что больше её не увижу, но через неделю встретился с ней снова у неё в мансарде на Моховой, кою оплачивал Галин отец, оставшийся где-то там, в Омске, и до сих пор надеющийся, что непутёвая дочь бросит занятия глупостями и вернётся к нормальной жизни.
Везде, кроме рабочего стола, в квартире царил традиционный бардак, давно ставший своеобразным подобием порядка. На столе же всегда было только то, чем Галя непосредственно занималась. Никаких посторонних предметов, только работа. На сей раз – единственный лист. Тот самый, оставшийся на столике в кафе.
– Ты вернулась и забрала?
– Конечно! Подобным не разбрасываются, знаешь ли. Осторожнее! Руки сначала вымой, а потом хватай. Лаком для волос я уже прошлась, а завтра паспарту закажу и рамку.
Она двумя ладонями, не касаясь листа, прикрыла часть изображения и спросила – какая я?
Было совершенно очевидно, какая она – красивая, женственная, смелая, нетерпеливая, дерзкая, решительная, упорная, властная, вспыльчивая, любопытная, противоречивая, нежная. И я со спокойной совестью перечислил всё, что увидел.
– Да. То есть всё, что я о себе знаю, плюс это вот – нежная. А теперь смотри, – она убрала руки, – он дотронулся до листа мелком здесь, здесь, здесь и здесь. Какая я?
Можно было соврать и/или не отвечать вовсе, но она вызывающе смотрела в упор и наверняка сама видела – какая. Я озвучил. Высокомерная, брезгливая, холодная стерва. Не слишком уверенная в себе, кстати. Потому что всё равно нежная.
Галя стукнула кулачком по столу.
– Гад! Чертов гений! Он не только всё про меня за полчаса узнал, он ещё и рассказал мне это всё так, чтобы меня охватили сомнения – какая я? А солнце? Ты вообще такое видел? Чтобы свет – так вот писали пастелью? Колись – где он учился?
– В одном со мной классе он учился, а потом у универе. Переводчик он и факультет заканчивал соответствующий.
– Ни за что не поверю!
– Твоё право. Без карандаша в руках я его вообще не помню, что талантлив – знаю, но…
– Талантливых пруд пруди, вон их, целая Муха. Но он – другая лига, тот, кем все хотят быть, но почти никто не может. Ты вообще ничего не понимаешь, да?
Она слова накрыла ладонями свой портрет, скрывая те самые «здесь, здесь, здесь и здесь», а потом убрала руки.
– Я юрист, дорогая, а не искусствовед. А потом – я привык к нему, к рисункам на всём, что попадётся под руку. Вот росписи – да, стали откровением, но там просто масштаб другой. И, знаешь, мне, наверное, всё равно, гений он или нет.
– Он что-то расписывает? Посмотреть можно?
– Сейчас?
Мне стало смешно.
Галка глянула на меня, как плетью ударила, и тут же извинилась и вспомнила вдруг зачем меня позвала, хотя я был уверен – в первую очередь позвала прозрением своим поделиться, а уж потом всё остальное.
Остальное, было как всегда – сногсшибательно ярко, весело, изобретательно, но несколько отстранённо. Ни один из нас не был влюблён и ни один не хотел лгать ни себе, ни другому.
Потом, нежась в постели, я ждал, когда она опять заговорит на всецело занимающую её тему, гадая, сколько она продержится – пять минут? пятнадцать? час? Она продержалась минут сорок, и что-то героическое в этом точно было.
– Так можно посмотреть, или нет?
Я делал вид, что не понимаю о чём она, дразнил и выёживался, потом сдался.
– Поехали, он наверняка там, сам тебе всё покажет.
– Поедем, когда никто не будет мешать. Меня интересует только результат. А сам он страшно бесит, до колик просто.
– Да? А ты ему понравилась. Галь, скажи, ты что - завидуешь?
Она не удостоила меня и взглядом, перевернулась на живот и долго лежала так, молчала, потом спросила:
– Есть хочешь?
Да, я хотел, меня вполне устроили бы и бутерброды, но Галка решила блеснуть и сделала яичницу с помидорами и болгарским перцем. Я церемонно благодарил, а она сидела хмурая, смотрела неотрывно в тарелку, рассеянно ковырялась в собственной стряпне.
– Да, Сережа, завидую. А ты нет? Кто-то бьётся всю жизнь впустую, а кого-то боженька в макушку при рождении чмокнул и всё! всё! понимаешь? А боженька-то может по ошибке именно этого человеческого детёныша коснулся, но детёнышу теперь всё даром.
– Я – нет, не завидую, и тебе не советую. Бейся и будет тебе счастье. Росписи посмотреть можно как-нибудь вечером, после девяти, ключи у меня есть.
– Сегодня! Хочу точно знать, поцеловал его боженька или случайно задел. Мимоходом.
Тем же вечером я отвёл её в подвал у Стереокино, где она провела пару часов, потом вышла, сказала, что нет, не случайно, и после этого к разговорам о чёртовых гениях, по ошибке поцелованных Богом никогда не возвращалась.