Однажды старый Ли получил претензию от старого своего заказчика. Поскольку этот старый заказчик был очень деликатным и воспитанным человеком, то прямо высказать свои претензии к художнику не мог, а предпочел как бы по секрету нашептать их своим друзьям, те как бы по секрету нашептали своим приятелям, приятели разнесли по всей округе, и вот уже весь Нанкин обсуждал, как нехорошо старый Ли поступил с одним из своих лучших покупателей.
Естественно, бойкий старик терпеть этого не стал, а прямо с утра, нарядившись в траурные одежды, пошёл к недовольному потребителю, уселся перед его воротами и принялся громко завывать. Долго терпеть, когда у тебя под воротами завывают, невозможно, и заказчик вышел, увидел старого Ли, и жутко сконфузился.
А тот немедленно вскочил на ноги и вскричал, так, что содрогнулся весь квартал:
— Скажи мне, разве неправда, что вот уже тридцать лет я снабжаю тебя веерами и ширмами?
— Правда, — смущенно отвечал заказчик.
— И когда тебе нравились рисунки, ты всегда говорил мне это прямо в лицо?
— Да, — засмущался еще сильнее заказчик.
— Так что ж теперь ты не нашел в себе духу прямо обругать меня, а тайно ославил на весь город?
Заказчик смолчал.
— Что же от чужих людей я узнаю, что уже не рисую так хорошо красавиц древности, как бывало когда-то?
Заказчик зарделся.
— Что молчишь? — прикрикнул старый Ли и спросил уже потише. — Разве я не наградил моих красавиц изысканными чертами лица и прелестными фигурами?
— Наградил, — кивнул заказчик.
— Разве не изящны их позы и не пестры их одежды?
— И изящны, и пестры, — вздохнул заказчик.
— Так что же не так?
— Видишь ли, — помялся заказчик, — раньше твои красавицы веселили мне душу и согревали сердце, а теперь ... — тут он зарделся еще сильней, — теперь я не получаю от них той радости, что в молодости.
Старый Ли ничего не ответил, а просто снял с себя траурную одежду, оставшись в одном исподнем, и протянул ее сконфуженному заказчику.
— На что она мне? — удивился тот.
— Носи ее в знак траура по своей молодости, когда тебе было довольно нарисованной красавицы, чтобы обрадоваться, а также в знак траура по своему рассудку, который, если бы остался у тебя хоть наполовину, не дал бы тебе так осрамиться.
С этими словами художник отвесил прощальный поклон, оглядел толпу, собравшуюся вокруг, и, сокрушенно качая головой, пошёл домой, как был, в одной нижней рубахе и шароварах.