Нет, всё-таки Сильвестр – чокнутое создание! Этот ненормальный петух никак не может стоять на одном месте. Носится и носится! Причём, что характерно, он не стоит на месте только тогда, когда я пытаюсь его сфотографировать. Когда же я прячу фотоаппарат, он замирает неподвижно и с удивлением смотрит на меня, изредка ворочая башкой: мол, чего остановился-то? Давай, готовь свой аппарат, побежали дальше!
Чего я только ни придумывал, чтобы сделать его портрет! Подползал к нему, спрятавшись под пустыми мешками. Подкарауливал его из-за угла стайки. Даже в будке у Сатаны – бабулиной дворняги – прятался, рассчитывал из неё петуха сфотографировать. Сатана, в отличие от Сильвестра, не любил бегать. Он некоторое время следил за нашей суетой, а когда ему это надоедало, устраивался где-нибудь в теньке и засыпал.
Ничего не получалось. Сильвестр, каким-то своим шестым петушиным чувством распознав, что я собираюсь его сфотать, тут же утыкался клювом в землю и начинал молотить рассыпанное пшено так, как будто его год не кормили! Или же, демонстрируя явное презрение к фотоискусству, нагло поворачивался ко мне задом, и, как бы я ни крутился вокруг него, перед объективом постоянно оказывался его хвост.
Конечно же, мне иной раз удавалось его щёлкнуть, но это было всё не то. В огороде, к примеру, он вёл себя вполне прилично. Однако меня не устраивала окружающая обстановка: среди огородных растений была видна только голова Сильвестра. А мне он нужен был весь, крупным планом.
Намаявшись в одиночку, я объединил усилия со своей младшей сестрой Полиной. Загнал петуха в угол, схватил его и передал Полине подержать, пока я возьму фотоаппарат. Опять ничего не срослось. Эта склочная тварь умудрилась клюнуть Полину, та заверещала и выпустила его. Я опять начал было за ним бегать, но на крыльцо вышла бабуля. Она некоторое время наблюдала за нашими ошалелыми скачками, а потом сказала, что, если фотоаппарат умнее владельца, это грозит крупными неприятностями всем. Потом, не вникая в детали, веником выгнала всех со двора.
Все эти мои мучения начались после того, как мне подарили японский фотоаппарат. Это, конечно, шикарная вещь! Ничего не надо делать, только на кнопку нажимать! Качество снимков такое, как будто не на фотографию, а в окошко смотришь.
Фотографировал я всё, что видел, но по-настоящему развернулся, только когда приехал на лето в деревню. Объектом моего внимания становилось всё, что движется, начиная с червяков и заканчивая пятачком поросёнка Степашки. Этот, в отличие от Сильвестра, фотографироваться любил. Едва я приближался к нему с фотоаппаратом, он сразу же замирал на месте, с нешуточным рвением позируя фотографу.
Я не знаю, почему прицепился к Сильвестру. Скорее всего, потому, что сразу не получилось его сфотать, а потом, как говорится, нашла коса на камень. Один ненормальный не хотел позировать фотографу, а второй с маниакальным упорством старался первого сфотографировать.
– А может, его изолентой обмотать? Когда поймаем… – предложила Полина, когда мы с ней, в очередной раз, набегавшись за Сильвестром, отдыхали, усевшись на лежащее под забором бревно.
– Зачем это? – удивлённо уставился я на сестру.
– Ну как зачем!.. – вздохнула Полина, словно сетуя на мою бестолковость. – Если обмотать его изолентой, он тогда бегать не сможет. Ноги, правда, тоже придётся заизолировать…
– Не пойдёт, – решительно воспротивился я, – он тогда не то что бегать, а даже стоять не сможет!
– А мы его вон к сараю прислоним, – не сдавалась Полина, – и будешь его фотать сколько угодно.
– Ага, а что бабуля скажет, если не дай бог узнает об этом? Она за этого припадочного петуха нас не веником – оглоблей гонять будет!
– Точно, будет, – расстроилась Полина, но после недолгого раздумья встрепенулась: – А что, если мы его…
Договорить она не успела: к нам на мотоцикле подъехал сосед дядя Коля и, заглушив мотор, спросил:
– Ну что, всю скотинку у Николавны разогнали? Или ещё пара куриц бродит по двору?
– Не всю ещё, – сокрушённо развела руками Полина, – Степашка и Сатана вон ещё остались.
– Ну-ну, – усмехнулся дядя Коля и уже серьёзно добавил: – Захар сказал, что на вторую плешку косули пришли. Среди них, кстати, одна белая есть. Он видел их, когда доярок на утреннюю дойку вёз. Вот и займись, хватит на дворовую нечисть размениваться.
Он выразительно покосился на дремлющего неподалёку Сатану, завёл мотоцикл и, уже тронувшись, крикнул:
– Если надумаешь, то лучше с утреца идти, пораньше. Любят они это время. Может, тебе и повезёт эту белянку прихватить.
И он, добавив газу, с оглушительным треском помчался по улице, поднимая пыль и распугивая зазевавшихся курей.
Я дождался, когда дядя Коля скроется из виду, и посмотрел на Полину:
– Ну, ты как, со мной?
– А когда пойдём?
– Завтра часов в пять утра встанем… – начал, было, я, но Полина даже слушать не стала:
– Не, не, не!.. Обалдел, что ли?! Ты же знаешь, я так рано не встану. Может, часов в девять?
Это правда, не встанет: Полина любила поспать. Я, собственно, тоже, но ради белой косули готов был пожертвовать несколькими часами валяния в постели.
– Если часов в девять поднимемся, то, пока помоемся, поедим, пока дойдём, уже часов одиннадцать будет. Они ждать, столько не станут. Дядя Коля же сказал, что с утра надо…
– Ну, тогда иди один, – махнула рукой Полина, а потом вдруг спохватилась: – Слушай, я чё подумала-то. Вот смотри, у косуль же попки белые?
– Ну да, – согласился я, – белые. Ты же видела, когда мы в лужки за черемшой ездили.
– Белые!.. Сами они коричневые, а попки белые! – обрадовалась Полина. – А если косуля вся белая, то попка у неё какая? Коричневая?..
Я задумался. Фиг его знает, какая. Может, и коричневая.
– Без понятия, – вздохнул я, – вот пойду и узнаю.
– Ладно, – согласилась Полина, – а я потом на фотках посмотрю.
Проявив прямо-таки фантастическую силу воли, я смог подняться в пять утра. Но потихоньку уйти не получилось: меня перехватила бабуля, загнала в летнюю кухню и поставила передо мной стакан молока и тарелку с булочками. Пока ел, с удовольствием выслушал её похвалу: «Слава богу, что у одиннадцатилетнего раздолбая хватило ума не тащить семилетнего ребёнка с утра пораньше в лес». Разобравшись с булками, затолкал в карман толстовки завёрнутый в тряпицу бутер с мясом.
Бабуля вообще всю еду заворачивает в тряпицы, говорит, что в пластиковых пакетах пища задыхается и становится невкусной. Наверное, так оно и есть. Я уже заметил, что в деревне всё вкуснее, чем дома, в городе.
Стараясь не громыхнуть калиткой, вышел со двора и, осмотревшись, быстрым шагом направился в сторону леса.
Над деревней висела тишина. Я остановился, прислушался и вдруг понял, что никакой тишины, оказывается, и нет!
Вот у соседей мукнула корова, вот из другого двора раздалось негромкое хрюканье. На соседней улице гавкнула псина, ей ответила другая. Опять муканье. А это уже Степашка взвизгнул. Эти звуки раздавались со всех сторон, заполняли собой всё окружающее пространство. Они были живыми, вписанными в этот мир, были его неотъемлемой частью, поэтому мы на них внимания и не обращали.
Когда же проснётся человек, он прогонит эту живую тишину механическим визгом бензопил и урчанием тракторных двигателей, треском мотоциклетных моторов и воем музыки из динамиков.
От утренней прохлады я передёрнул плечами и лёгким бегом потрусил по улице. Надо бы поторопиться: когда деревня окончательно проснётся, косули могут и не прийти. Побоятся. Вторая плешка недалеко, километра полтора, не больше.
Мне нравилось в лесу, особенно в этом. Бабуля говорила, что леса вокруг светлые, безопасные. Самые страшные зверюги, которые водились в этих местах, – это бурундуки. Если вдруг умудришься изловить это полосатое создание, главное – пальцы ему в пасть не толкать.
Я однажды спросил местного агронома Сан Саныча, когда последний раз здесь волков видели. Он после недолгих раздумий ответил: «Последний раз… никогда».
К плешке вела хорошо видимая тропинка. Проскакав полпути, я остановился и присел на корточки. Да-а-а-а... Сложно пройти мимо. Костяника! Да как много! Трава в лесу невысокая, и красные ягоды прямо в глаза бросаются. Я не стал собирать по одной – времени мало. Нарвал прямо стебельками и потопал дальше, обрывая ягодки с кустиков ртом.
Плешка. Большая покосная поляна, по которой разбросаны небольшие островки березняка. Но они меня не интересовали. Я знал, что со стороны деревни косули не пойдут. Значит, чтобы быть к ним поближе, надо спрятаться на противоположной от деревни стороне поляны.
Место для засады нашёл шикарное. Прямо внутри большого куста волчьей ягоды торчал пень давно уже спиленной берёзы. Я смахнул с него кучку нападавших листьев, раздвинул перед собой ветки, чтобы улучшить обзор, и прислушался.
Вроде никого. Никто не ходит, ветками не шебуршит, значит, время ещё есть. Уселся на пенёк, вытащил из кармана бутер и с удовольствием впился зубами в мягкое, сочное мясо.
Вся плешка была затянута лёгкой дымкой, которая стелилась прямо над землёй. В этих местах никогда не было туманов, только вот такая призрачная дымка, которая в лучшие времена не поднималась выше коленей. Я пытался выяснить, почему так, но никто ничего вразумительного пояснить не смог. Отродясь, мол, так было – вот и весь ответ.
Серебристая дымка, затянувшая поляну, исчезала на глазах. Казалось, что она впитывается в землю, ещё немного – и совершенно пропадёт.
Появление косуль я проморгал. Вот только что никого не было, отвёл на секунду взгляд от поляны – и на тебе! Они уже здесь! Стоят на краю леса, метрах в двадцати от меня, и настороженно водят ушками во все стороны.
Я медленно поднёс фотоаппарат к глазам, поймал ближайшее животное видоискателем и замер, затаив дыхание. Только бы не спугнуть! На поляну вышли только две косули, но я чувствовал, что рядом есть ещё. И среди них обязательно должна быть белая. Мне очень этого хотелось!
И они появились! Три косули! Стремительно вынеслись из леса, как будто кто напугал. Несколько высоких прыжков по поляне, и они замерли, тревожно осматриваясь.
Мне повезло: белая тоже пришла. Я приблизил картинку и нажал на кнопку. Звук сработавшей камеры показался оглушительным настолько, что я аж глаза прикрыл. Пришла мысль: «Ну всё, сейчас сбегут!»
Не сбежали – наверно, звук всё же был слабым. Это моё воображение виновато. Стараясь не шевелиться, опять нажал на спуск камеры. Выждал пару секунд и ещё раз нажал, потом ещё и ещё…
Как я её только не фотографировал! И приближал, и отдалял. Фотал, когда она траву щипала и когда, вскинув красивую голову, пугливо озиралась, поблёскивая светлыми глазками.
И вдруг недалеко от меня раздался грохот, такой, что я от неожиданности пригнулся, чуть не выпустив из рук фотоаппарат. Когда опомнился и посмотрел на поляну, увидел, что белая лежит на боку и, перебирая стройными ножками, пытается встать. Наконец ей это удалось. Но, едва она попыталась сделать шаг, как ноги подломились, и косуля упала на колени, уткнувшись мордочкой в траву, а потом, медленно завалилась на бок.
Я, ничего не понимая, продрался через кусты и, торопливо пошёл к лежащей на поляне косуле. По пути, краем глаза заметив, как из кустов расположенных недалеко от того места где я сидел, вышел человек и неторопливо направился следом за мной.
О том, что произошло что-то страшное, я осознал разом, как будто кто по голове огрел! Увидел расползавшиеся на белой шёрстке животного красные пятна и всё понял. Это был не просто грохот. Это был выстрел, косулю убили…
Опустившись возле косули на колени, я осторожно погладил животное по мордочке. Казалось, что она сейчас подкинется и, мелькнув светлой стрелкой, исчезнет в лесу…
Не подкинулась. Она вообще уже не шевелилась. Она умерла.
– Да не Санёк, после меня правки никогда не требуется! – раздался знакомый голос. – Готова она, можешь не проверять. Я, знаешь ли, стрелять с детства научился! Тебя я давно заприметил, да не стал окликать, спугнуть их боялся…
Дядя Женя. Сосед бабулин, в трёх дворах от неё живёт.
– Вы чего наделали-то, дядь Жень? – спросил я, поднявшись с колен, чувствуя, как предательски задрожал голос. – Зачем это Вы?.. Чё натворили-то?!
Я не мог смотреть ему в лицо. Казалось, что если увижу, как он радуется, кинусь на него с кулаками. По его голосу было слышно, что он улыбался. Радовался удачной охоте. А мне хотелось плакать и, поняв, что могу не сдержаться, я побежал в лес, стараясь оказаться как можно дальше от этого страшного места.
Вытирая слёзы рукавом, я шёл по лесу, буквально всем телом чувствуя, как мечется по лесу непрекращающийся грохот выстрела, раз за разом, выплёскивающий на белоснежное животное уродливое красное пятно.