Антон в Ниццу прилетел с пересадками. Усталость с дороги брала своё: Антон задремал в такси. Роже приехал раньше. Робер привык жить один, но брату же не откажешь. Тем более что сам пригласил. Антону братья были рады. Встреча по существу была отложена на вечер. Антон пошёл спать. Роже поехал по бытовым надобностям. Робер готовился к вечернему общению и вспоминал последние беседы с Альбером.
Робера волновали архетипы божественного восхождения к высшему мастерству, о которых беседовали ранее. Было понятно, что архетипы создаются каким-то почти математическим образом и сводятся в конечном счёте к моделям, рассчитываемым с помощью чисел. А числа – это не только и не столько счёт, операторы действия, но и идеальная абстрактная субстанция, игра бесконечности граней-чисел самого Единого. Конечно, математические архетипы-операторы в своём представлении таблицами-матрицами чисел могут порождать и выражать по аналогии с вращением материю из Инобытия. В природе нет крайностей логического противоречия. Логика человеческая очень упрощена и поляризована. Поэтому искусственно возникают дополнительные парадоксы, формально неразрешимые противоречия. Разрешение реального, а не формального противоречия предстаёт чаще всего как расщепление. В балете есть солисты и кордебалет. Есть сотворение в процессе операций-движений. Суфии, вращаясь в танце, переходят в качественно иное состояние. Вращающиеся системы координат, нелинейные,
неинерциальные системы преобразуются по сложным законам. Возникают дополнительные эффекты порождения, исчезновения, почти мистического взаимодействия. В процессе участия в коллективном взаимодействии со всей вселенной приобретаются понятия, абстракции. Но в традиционном мышлении остались старые понятия души и духа. На самом деле это функции природной вселенской программы, но человеческое мышление склонно создавать, материализовывать объекты и субъекты. Оно погружено в манию величия и в подражание творению.
Робер давно задумался, когда прочитал, как Томас Манн в своей тетралогии «Иосиф и его братья» описал эту традицию: «Очень древняя традиция, возникшая на почве правдивейшего самоощущения человека и воспринятая религиями, пророчествами и сменяющими друг друга гносеологиями Востока, авестой, исламом, манихейством, гностицизмом и эллинизмом, связана с образом первого или совершенного человека, древнееврейского adam gadmon; его нужно представлять себе юношей из чистого света, созданным до начала мира как символ и прототип человечества; образ этот разные ученья и преданья варьируют, но в самом существенном они совпадают. По смыслу их, в начале начал прачеловек был избранником бога и борцом против проникавшего в новосозданный мир зла, но потерпел пораженье, был скован демонами, заключён в материю и оторван от своего корня; правда, второй посланец божества, который таинственным образом был тем же самым избранником, высшей его частью, освободил узника от мрака телесно-земного существованья и вернул его в царство света, однако частицу собственного света тот вынужден был оставить, и она пошла в ход при создании материального мира и земных человеков. Чудесные истории! В них уже различим элемент веры в спасенье, но он ещё прячется за космогоническими целями: оказывается, в своём теле богорождённый прачеловек содержал семь металлов, которым соответствуют семь планет - те самые металлы, из которых построен мир. По другой версии, этот возникший из отцовской первопричины светочеловек прошёл через семь планетных сфер и был приобщён их владыками к природе каждой из них. Взглянув затем вниз, он будто бы увидел в материи своё отраженье, полюбил его, спустился к нему и таким образом попал в узы дольней природы. Этим-то будто бы и объясняется двойственная человеческая природа, неразделимо соединяющая в себе признаки божественного происхождения и органической свободы с тягостной прикованностью к дольнему миру. В этом нарциссовском образе, полном трагической прелести, проясняется смысл занимающего нас предания; ведь такое проясненье наступает в тот миг, когда уход сына-бога из горнего царства света в низменную природу перестаёт быть простым исполнением высшей воли, невинным, следовательно, поступком, и приобретает характер самостоятельно-добровольного, вожделённого действия, характер, стало быть, какой-то провинности. Одновременно перестает быть загадкой значение "второго посланца", в высшем смысле тождественного светочеловеку и прибывшего для того, чтобы освободить его от пут темноты и вернуть восвояси. В этот момент предание делит мир на три действующих лица - материю, душу и дух, - между каковыми, с участием божества, и разыгрывается тот роман, настоящим героем которого является склонная к авантюризму и благодаря авантюризму творческая душа человека, роман, который, как самый заправский миф, соединяет весть о начале с предвестием конца и дает ясные сведения об истинном месте рая и о "падении". Получается, что душа, то есть прачеловеческое начало, была, как и материя, одной из первооснов бытия и что она обладала жизнью, но не обладала знанием. В самом деле, пребывая вблизи бога, в горнем мире покоя и счастья, она беспокойно склонилась - это слово употреблено в прямом смысле и показывает направленье - к бесформенной ещё материи, одержимая желанием слиться с ней и произвести из неё формы, которые доставили бы ей, душе, плотское наслажденье. Однако после того, как душа поддалась соблазну и спустилась с отечественных высот, муки её похоти не только не унялись, но даже усилились и стали настоящей пыткой из-за того, что материя, будучи упрямой и косной, держалась за свою первобытную беспорядочность, наотрез отказывалась принять угодную душе форму и всячески сопротивлялась организации. Тут-то и вмешался бог, решив, по-видимому, что при таком положении дел ему ничего не остаётся, как прийти на помощь изначально существовавшей с ним рядом, а теперь сбившейся с пути душе. Он помог ей в её любовном борении с неподатливой материей; он сотворил мир, то есть создал в нём, в угоду первобытно-человеческому началу, прочные, долговечные формы, чтобы от этих форм душа получила плотскую радость и породила людей. Но сразу же после этого, следуя своему замысловатому плану, он сделал ещё кое-что. Из субстанции своей божественности, как дословно сказано в цитируемом нами источнике, он послал в этот мир, к человеку, дух, чтобы тот разбудил уснувшую в человеческой оболочке душу и по приказу отца своего разъяснил ей, что в этом мире ей нечего делать и что её чувственное увлечение было грехом, следствием которого сотворение этого мира и нужно считать. О том дух и твердит, о том и напоминает без устали заключённой в материю душе, что, если бы не её дурацкое соединенье с материей, мир не был бы сотворён и что, когда она отделится от материи, мир форм сразу же перестанет существовать. Убедить в этом душу и есть задача духа, и все его надежды, все его усилия устремлены на то, чтобы одержимая страстью душа, поняв эту ситуацию, вновь признала наконец горнюю свою родину, выкинула из головы дольний мир и устремилась в отечественную сферу покоя и счастья. В тот миг, когда это случится, дольний мир бесследно исчезнет; к материи вернётся её косное упрямство; не связанная больше формами, она сможет, как и в правечности, наслаждаться бесформенностью, и значит, тоже будет по-своему счастлива.
Таково это учение, таков этот роман души. Здесь, несомненно, достигнуто последнее "раньше", представлено самое дальнее прошлое человека, определён рай, а история грехопадения, познания и смерти дана в её чистом, исконном виде. Прачеловеческая душа - это самое древнее, вернее, одно из самых древних начал, ибо она была всегда, ещё до времени и форм, как всегда были бог и материя. Что касается духа, в котором мы узнаём "второго посланца", призванного возвратить домой душу, то он каким-то неопределённым образом глубоко родствен душе, но не является полным её повторением, ибо он моложе; он порождён и послан богом, чтобы образумить и освободить душу, уничтожив для этого мир форм. А если некоторые формулы изложенного учения утверждают высшую тождественность души и духа или иносказательно на неё намекают, то для этого есть основания. Дело не только в том, что поначалу прачеловеческая душа выступает божьим соратником в битве против зла и что, следовательно, приписываемая ей роль весьма сходна с той, которая потом достается духу, посланному освободить её самоё. Учение недостаточно обосновывает это подобие скорей потому, что не вполне раскрывает роль, исполняемую в романе души духом, и в этом пункте явно должно быть дополнено».
Дух, душа, световое тело как объекты и субъекты, как субстанция – дань материализации, онтологии, языческому предрассудку объективизации, поклонения предмету. Теплород вместо движения, функции; эфир и свет вместо электромагнитного взаимодействия; информация вместо содержательного смысла действия и т.п. Действительно, трудно представить человеческим воображением абстракцию вне её носителя, вне материального устройства памяти, хотя ежеминутно приходится свободно оперировать числами и другими математическими объектами и операциями, существующими совершенно абстрактно. Бог Тот-Гермес, Пифагор, позже Парменид, Зенон, Платон могли это представить, а вот Аристотель – нет. И Томас Манн, подобно Аристотелю, оставаясь вне модуса абстрактного существования, описал проблему в религиозно-традиционном контексте. Но ни одной религии не удалось быть последовательно монотеистической до конца. Логика вдруг оказывалась ущербной, и религия скатывалась к языческим атрибутам, особенно в быту, превращаясь в ритуальные платные услуги. «Золотой телец» был тут как тут. Да и мыслителям не удавалось выбраться из тупика парадокса определения Единого: как только мы обозначили, поименовали и произнесли «единое», сразу пришли парадоксу выделения и придания границ определения. Ведь выделяют из чего-то. Стоит определить «всё», как тут же неявно подразумевается противоположность – «ничто».Элеаты во главе с Парменидом решили последовательно отказать этому «ничто» в существовании, но «ничто» стало пробивать себе дорогу в логике, математике, физике. К тому же явно возник и субъект-определитель, именователь. Он себя выделил в едином, придав единому структурную разнородность. Но единое потому и едино, что глобально однородно, - разнородность допустима лишь как условность, как приближение, неточность, заблуждение. Открытие скрытого антимира на квантовом уровне перевело определение единого из статуса предметности, из субстанционального статуса в функциональный статус: «победило» единство законов природы, единство всеобъемлющей программы, операционной среды, системы, а среду разнородной делает развитие, размножение, возможность чего заложена в самой изначальной программе. При этом всё человечество по своим масштабам оказалось таким мелким во вселенной, что говорить о нём как о субъекте-творце стало как-то неудобно, нескромно. Развитие наук и технологий подтвердило это и привело к новым формам порабощения и зависимости. Люди стали служить новому «антихристу» операторами-слугами при гаджетах, компьютерах, приборах, роботах, космических станциях. Стали все вводить, сверять, считать, наблюдать, контролировать информацию, без которой терялось управление. Новое познание и управление дало возможность вмешиваться в развитие природы, выявлять её «дефекты», «уродства», несоответствия, неудобства и корректировать, «исправлять». Противоположной, позитивной стороной доминирования «антихриста» как раз и явилось создание «комфортной» среды для человека, удлинение срока жизни, удовлетворение потребностей. Стал устанавливаться новый баланс между человеческим «эго» и коллективным или групповым видовым обычаем, правовым, моральным искусственным определителем…
Конечно, мудрецам хотелось бы выйти из «колеса повторений и одних и тех же превращений», но, идеально выполнив своё предназначение. Если же мы продолжаем вращаться в этом колесе, значит, чего-то мы не поняли, что-то не познали до совершенного конца. Поэтому сбиваемся в холодном и мрачном осадке до просветления сознания, совершенствования своего образа и записи его в память вселенского разума, т.е. до возгонки в абстракт, до «выхода в свет», из молекулярного осадочного тела в тело, сначала «световое», а затем и в «чистое» знание, в базу для самой вселенской абстрактной программы, как это описывается на древних скрижалях. Так что перескочить были бы рады, но всему свой черёд. Да и вся вселенная при всех её грандиозных для нас масштабах является для единой программы лишь ничтожным, почти случайным пузырьком-голограммой, иллюзией, сном, игрой, флуктуацией, - вспоминал Робер.
И тут вдруг наяву случилось видение, как Робер превратился в верховного жреца при молодом фараоне и пытался объяснить фараону смысл, суть вселенской программы и превращений судеб. Фараон задавал много вопросов, пытаясь понять верховного жреца. Больше всего фараона волновал вопрос об откатах земной программы назад, о стирании, исчезновении цивилизаций и новых попытках создать более устойчивую цивилизацию во вселенском масштабе. Жрецы насчитывали много планетарных катастроф, но самой существенной катастрофой был планетарный потоп более сорока тысяч лет назад.
Томас Манн в той же тетралогии «Иосиф и его братья»: «Итак, потоп был у Евфрата, однако в Китае он тоже был. Там около 1300 года до нашей эры чудовищно разлилась река Хуанхэ, что, кстати сказать, дало повод искусственно изменить её русло. Этот разлив был повторением потопа, случившегося на тысячу пятьдесят лет раньше, при пятом императоре, и Ноя этого потопа звали Яу. Но и то наводнение по времени отнюдь не было настоящим, великим, первым потопом, ибо память об этом событии-подлиннике сохранилась у самых различных народов; подобно тому как вавилонская поэма о потопе, которую знал Иосиф, представляла собой лишь список со всё более и более древних подлинников, сама идея потопа восходит ко всё более отдалённым прообразам, и последним, истинным её прообразом люди - с наибольшим, по их мнению, основанием - считают погружение в морскую пучину земли Атлантиды; эта ужасная весть, считают они, проникла во все уголки земли, заселённой некогда выходцами с Атлантиды, и навсегда закрепилась в человеческой памяти изменчивым преданием. Однако это мнимый предел, промежуточный, а не конечный рубеж. По подсчетам халдеев, от великого потопа до начала первой исторической династии Двуречья прошло 39180 лет. Следовательно, гибель Атлантиды, происшедшую всего лишь за девять тысяч лет до Солона, то есть катастрофу с точки зрения истории земли весьма позднюю, никак нельзя считать великим потопом. Она тоже была только повторением, только претворением прошлого в настоящее, только ужасающим напоминанием; истинное же начало этой истории надо отнести по меньшей мере к той неизмеримо далёкой поре, когда огромный остров под названием "Лемурия", в свою очередь представлявший собой лишь остаток древнего материка Гондваны, исчез в волнах Индийского океана».
Вечера ночью Робер подробно обо всём этом рассказывал брату-близнецу. Тот слушал очень внимательно, затем сказал, что давно думал об этом и пришёл к подобным же выводам. Роже заявил, что он всегда чувствовал себя чётко и жёстко запрограммированным роботом-исполнителем. Просто имело смысл для Роже не погружаться в паранойю, а находить в этом интерес, чудесную игру с воспоминаниями, видениями, снами. Роже мог часами рассказывать о своих воплощениях в иных, неземных цивилизациях или о последнем воплощении в средневековой Японии и вместе с тем понимал всю приблизительность и условность идентификаций в материальности. Робер пытался убедить Роже, что зацикленность и повторения судеб связаны у Роже с упорно повторяющейся кармой насильника. Но Роже вовсе не возражал и полностью осознавал предназначение в качестве киллера своим, естественным, природным. Важно было исполнить всё красиво, украсив яркими деталями и впечатлениями. Роже в ответ стал рассказывать Роберу, что тот тоже не может выйти из многократно повторяющейся роли «прелестника», соблазнительного красавца, из парадигмы Иосифа. Словно в издёвку, зная, что Робер регулярно обращается к произведениям Томаса Манна, Роже взял книгу, нашёл нужный фрагмент и, читая с подчёркнутой артистичностью, процитировал: «В одном из текстов сказано буквально, что он должен был прятать под покрывалом щёки и лоб, чтобы сердца людей не сожгли землю, воспылав любовью к посланцу бога, и что те, кому случалось увидеть его без покрывала, "погружались в блаженное созерцание" и уже не узнавали этого мальчика. Восточное предание, не обинуясь, утверждает, что половина всей имеющейся на свете красоты досталась этому юноше, а уж другая половина разделена между остальным человечеством. Один особенно авторитетный персидский певец побивает этот образ прихотливой картиной монеты весом в шесть лотов, в которую могла бы слиться вся красота нашего мира: тогда пять из них, фантазирует поэт, пришлись бы на долю этого несравненного красавца»…
Вечером при Антоне братья снова вернулись к этой теме. Антон в процессе разговора что-то записывал в записную книжку. Потом вдруг обратился к Роже с просьбой рассказать об исполнении последнего заказного убийства. Якобы для нового рассказа.
Роже сначала отнекивался. Но после «душевных» разговоров, весёлых анекдотов и изрядной выпивки решил рассказать, избегая излишней детализации и идентификации, чтобы не нарушить профессиональную этику.
«Одному авторитетному представителю власти испанского провинциального города потребовалось избавиться от одного человека. Требовалось убить некоего Дона Астурио – человека сорока шести лет. По словам заказчика, этот субъект был садистом и превратил племянницу заказчика в сексуальную рабыню, явившись причиной её преждевременной смерти. С этой целью я поехал на остров, где отдыхал Дон Астурио.
Моё появление не должно было вызвать никаких подозрений. Я поселился в том же отеле, чтобы быть в курсе передвижений и привычек жертвы.
У меня был пистолет с патронами к нему и соответствующая одежда, завезённые заранее помощниками на остров.
У Дона Астурио появилась любовница, которая поселилась в том же отеле в номере рядом с номером жертвы. Это осложняло задачу. Следить одному за двумя субъектами было сложно. Но заказ надо было исполнить.
Выследив ближе к полуночи жертв, подъезжающих после ресторана к отелю, я надел перчатки, шапочку с прорезями для глаз, зарядил пистолет с глушителем и занял удобную позицию за деревьями. Когда жертвы вышли из автомобиля, я выстрелил в Дона Астурио и его любовницу. Дон Астурио получил выстрел в сердце и голову, а любовница – только в голову. После того, как оба упали, я подождал, чтобы убедиться в смертельности нанесённых ран. От полученных ранений жертвы скончались на месте, и полиция, приехавшая одновременно со скорой помощью, после осмотра места происшествия и сбора экспертного материала отправила трупы в морг. Пистолет я закопал, одежду сжёг.
После прохождения трёх суток я вылетел в Барселону. Каково же было моё удивление, когда через два года узнал из прессы, что убийца был пойман, разоблачён и осуждён!»
Робер, слушая Роже, неодобрительно смотрел ему в глаза, но Роже не стеснялся, глаз не отводил…