Сын зАпил…
Сын неожиданно запил.
Для нас с женой это стало очень неожиданным событием. Я возглавлял терапевтическое отделение в одном из подмосковных госпиталей, а жена, Таня, работала, точнее сказать – служила в том же госпитале, только в глазном отделении, будучи майором медицинской службы.
Сын, Серёжа, тоже пошёл по нашей армейско-медицинской линии. Три года назад окончил Военно-медицинскую академию в Санкт-Петербурге по специальности хирургия. И был направлен в мобильный десантный госпиталь в Иваново.
И отец, и дед жены были военными хирургами, потому у Серёжи, вроде, как и выбора иного не было, как поступить в ВМА на хирургию.
Учился на отлично. Сам для себя решил не ронять «марку», быть достойным памяти прадеда, во время войны дослужившегося до начмеда фронта в звании генерал майора.
На пятом курсе академии сын женился. Невестка, Алина, девушка из приличной, обеспеченной семьи (сват возглавлял строительный комплекс в Питере) нам с женой не очень нравилась. Надменная, с барчуковыми замашками, хоть и была красивой, с ухоженным стройным телом, с модным маникюром, на лице несла печать недовольства окружением, миром, жизнью, что выражалось опущенными вниз уголками губ, постоянно отражающими степень недовольства всем вокруг, отчего и складывалось впечатление, что ещё несколько мгновений и она расплачется от обиды на всех нас.
Не могу представить себе, как удалось сыну убедить её поехать к месту назначения после выпуска из академии. Впрочем, она была к тому времени беременна на приличном сроке, и, возможно, это сыграло решающую роль.
К осени некоторые бытовые проблемы разрешились. Молодым выделили маленькую квартиру в семейном общежитии десантников. Серёжа, как молодой специалист, был прикреплён к опытному хирургу и под его руководством проводил несложные операции.
Ближе к концу осени родилась внучка Оля. Как там складывалась жизнь у молодых с расстояния понять сложно. Если судить по редким звонкам «в контакте» или «Твиттере», то и не очень. Жена, больше и чаще с ним общавшаяся, отмечала, как исхудал сынуля. Я же отвечал, что это нормально – молодой, им любую дырку затыкают по службе, а тут ещё и маленький ребёнок. Но жена не унималась, предлагая собрать все связи, использовать малейшие возможности, чтобы перевести его в наш госпиталь, мотивируя это тем, что мы сможем не только помогать молодым, но и часто видеть внучку.
Тут нужно остановиться и заметить, что сколько в молодые годы она не пыталась забеременеть вторым ребёнком, ей это так и не удалось, точнее, беременность прерывалась на самых ранних сроках, и потому не реализованный до конца материнский инстинкт готов был выплеснуться в отношении внучки.
Усилия я проявил нешуточные. В кадрах нашёл старого товарища, который готов был организовать перевод сына в наш госпиталь. Но вышло совсем иначе. Сын упёрся и ни на какой перевод к нам в госпиталь не согласился.
Чем это было обусловлено, до конца понять не могу. Необходимо признать, что характер у него выработался вполне стойкий. Серьёзный характер. Позволяющий преодолевать невзгоды, двигаться к поставленной цели, бороться с трудностями, достигать нужного результата.
И так, сын зАпил. Узнали мы об этом от невестки.
Алина сообщила видео звонком на смартфон, что жить больше с этим уродом не желает, забирает дочь и уезжает к родителям. А вы, дорогие свёкор и свекровушка можете забрать своё пьяное сокровище к себе, если этот пьянствующий субъект ещё как-то вам дорог.
Этот звонок стал для нас громом среди ясного неба.
Сын заезжал к нам всего месяц назад, после возвращения из командировки на Украину, где в составе полевого госпиталя принимал участие в СВО. Пробыл дома несколько часов, особо ничего не рассказывал, сказал только, что некоторое время был в плену, был ранен, но толком ничего не объяснил.
Может быть, мне он что-то и сказал, но жена большую часть времени охала и ахала, пыталась расспрашивать, а он, наоборот, старался отмалчиваться, как-то по-особому замкнулся и отвечал однозначно "да", «нет».
Сомнения в нормальном состоянии сына сразу появились. Уж слишком он себя вёл непривычно. Всегда общительный, юморной, жизнерадостный, при встрече показался он каким-то тусклым, ушедшим в себя, отрешённым.
К вечеру засобирался в спешке, словно боялся опоздать на скоростной поезд в Иваново. Но мне показалось, что вся эта суетность напускная. Будто для того, чтобы побыстрее уехать из дома, чтобы больше не подвергаться расспросам.
На следующий день утром я написал рапорт на краткосрочный отпуск по семейным обстоятельствам, подписал его в вышестоящих инстанциях и уже в обед ехал на своей хонде в сторону Иваново.
Сына я нашёл в их квартирке, спящим на диване. Рядом, на полу, валялись пустые бутылки из-под водки. В квартире было пустовато. Невестка забрала свои и дочкины вещи, прихватила что-то из посуды и покинула квартиру даже не закрыв её на ключ.
Попытки разбудить сына результатов не принесли. Пришлось его дотащить до ванной и с помощью прохладного душа приводить в чувство.
Где-то через полчаса моих усилий он слегка пришёл в себя. С трудом признав меня, он скривился лицом, и слёзы ручьями заструились по его щекам. Для меня это стало полной неожиданностью. Он и в детсадовские-то времена не плакал, так насупится, отвернётся в сторону и пышкает, но вот слёз не случалось.
А тут слёзы ручейками стекают по заросшим щетиной щекам, глаза затуманенные и плохо видят.
Всё-таки спустя некоторое время удалось уговорить его собраться и поехать к нам домой. Я, было, попытался заехать к ним в госпиталь, чтобы поставить в известность, что забираю сына на лечение, но он, с трудом сообразив, в чём дело, сообщил, что находится в реабилитационном отпуске.
Захлопнув квартиру, я помог ему спуститься к машине и, разместив сына на заднем сидении, тронулся в обратный путь.
До дома добрались поздним вечером. Жена, всё время находившаяся со мной на связи, вышла встречать к воротам. Она тревожно вглядывалась в лицо сына, пытаясь понять, что же такое с ним могло случиться, если он, в общем-то, человек не пьющий, вдруг так резко изменился в привычках и облике.
Сын к моменту приезда домой достаточно протрезвел, по крайней мере, понимал, что от него хотят и более-менее членораздельно мог отвечать на вопросы.
Жена попробовала накормить его, но он отодвинул тарелки и, сказав, что очень устал, ушёл на второй этаж в свою комнату.
Таня пыталась выспрашивать, но я только пожимал плечами, так как и сам толком не знал причин, толкнувших сына к запою.
Посовещавшись, решили с утра забрать его с собой в госпиталь, устроить в реабилитационное отделение, где с помощью капельниц постараться привести его в нормальное состояние.
Утром сына убеждать не пришлось. Он хмурился, был не до конца адекватен после тяжёлого опьянения, но ехать в госпиталь согласился.
Хлопоты по его устройству в реабилитационное отделение взяла на себя жена. Она быстро договорилась, и к десяти сына уже отправили в палату.
Перед обедом позвонил начальник отделения реабилитации. Он первые несколько секунд необычно кхекал и мекал в телефоне и, наконец, выдал:
-Тут Алексей Иванович, такое дело получается, - он на несколько секунд замолчал, потом снова кашлянул и продолжил, - получается вот такое дело – сын твой, как бы сказать правильно, не мужчина теперь.
-Что!!! Что ты несёшь!? – заорал я в трубку. – Степаныч, ты там в своём уме? Ты случаем не с дуба рухнул!?
-К-х-му, к-х-му! – ещё раз кхекнула трубка. – Я потому и звоню тебе первому, а не жене, чтобы объяснить положение вещей. Провели его обследование и обнаружили, у него отсутствуют первичные половые признаки, если попросту – семенники.
-Да не может этого быть!!! – возмутился я в трубку. – У него же дочка есть, точно его дочка!
-Вот, не дослушал, а уже кричишь! – пробурчала сердито трубка. На мошонке у него свежий шрам. Видимо они были удалены принудительно. Такое вот дело!
Я от нахлынувшего гнева чуть телефон не разбил об пол. Такого и предположить такого не мог. Да, слышал, что украинцы издевались над нашими пленными, даже убивали беззащитных людей, но, чтобы такой садизм – это уж совсем через край.
-Кхе, кхе, - снова кхекнула трубка, - Иваныч, ты того, пока жене ничего не говори. Поговори сначала с сыном, может, что-то и прояснится. Он сейчас на капельнице. Думаю – две-три процедуры и из запоя выйдет окончательно. В целом, он здоров, на затылке шрам от удара тяжёлым предметом, но это в худшем случае сотрясение, переломов костей черепа нет. Жить будет нормально, - и после паузы добавил – ну, может быть, не совсем.
Ярость и гнев схлынули. Я ответил:
-Спасибо, Степаныч. Просветил. Жене пока скажу, что последствия контузии после удара в голову. Но, подозреваю, без тебя и меня узнает обо всём от медсестёр.
-Пожалуй, ты и прав. Я им строго-настрого приказал, чтоб рот на замке, чтоб молчали. Но, сам знаешь это женское племя, в любой момент разболтать могут.
Вечером разговора с женой не получилось. Так, одни общие фразы. Я сказал ей, сославшись на Степаныча, что у сына тяжёлая контузия, и это стало толчком к запою. Она молча кивнула и отвела взгляд, отчего я понял, она знает подробности о сыне.
Ночью я долго ворочался, вспоминал, как в конце февраля сын позвонил по телефону и сообщил, что их с госпиталем перебрасывают на Украину для участия в СВО. Отнёсся я к этому с пониманием, сам в своё время будучи ещё зелёным лейтенантом попал в Чеченскую заварушку. А вот жена, Таня, очень сильно расстроилась, словно понимала седьмым или ещё каким своим чувством, что хорошего из этой поездки не получится. Очень она тогда меня упрекала, что я так и не смог переубедить сына перевестись в наш госпиталь. Я пытался возражать, объясняя, что и из нашего госпиталя посылают молодых офицеров для участия в войсковой операции, но всё было напрасно.
Прошло несколько дней. Сын окончательно вошёл в норму. Привёл себя в порядок, побрился. Даже на зарядку, на спортивные снаряды, стал выходить.
Мы с женой ежедневно, а иногда и несколько раз в день, навещали его в палате, приносили свежие фрукты, овощи, которые он почти сразу раздавал товарищам. А разговора по душам так пока и не получалось.
Наконец, в один из вечеров после работы я зашёл навестить его и предложил посидеть в парке. На этот раз он не отказался. Мы нашли уединённую скамейку за кустами шиповника и там расположились.
На удивление, сын сам пошёл на разговор.
-Знаешь, батя, почему я сразу согласился поехать? – озадачил меня вопросом и тут же сам на него ответил: - С Алиной у нас началось непонимание друг друга.
Она, видимо, думала, что я её всю жизнь на руках носить буду, как на свадьбе. Сам понимаешь, на руках всю жизнь носить невозможно, на другое времени не останется.
Сначала упрёки начались, мол. Мало денег зарабатываю, много времени службе отдаю, а дочка родилась, так совсем перестал уделять жене внимание. Да ещё родители её масло в огонь подливали. Слышал, как она с матерью разговаривала по скайпу. Та уговаривала бросить меня и вернуться в Питер. Дальше – хуже.
Заскучала, говорит, всё время с дочкой проводить. А на работу идти не захотела. Зачем? Родители ей каждый месяц то сотню, то две на карточку переводили. На маникюры, на педикюры всякие. Одним словом, на развод шли.
А тут СВО началась. Мне предложили, я согласился. Десантников под Киев на аэродром забросили, а мы туда позднее, колонной вошли. Госпиталь развернули, работы много – раненые, контуженные, травмы.
А некоторое время спустя команда, сворачиваться и выходить на свою территорию. Госпиталь свернули, обратно колонной двинулись. Охранение впереди, а меня подполковник Кацюра колонну замыкать оставил.
До ночи двигались, всё нормально. Темнеть начало, как вдруг, назло, уазик заглох. Я звоню Кацюре, докладываю, что отстаём, что на буксир нас нужно брать. Тот буркнул, не переживайте, мол, разберёмся.
На улице уже темно. Водитель причину найти не может. Я с ним, а сержанта, медбрата, в охранение выставил.
Второй час ночи, а помощи нет. Я ещё звоню Кацюре. Он не отвечает.
Вдруг впереди автомобильные фары сверкнули. Ну, думаю, за нами. Помощь вернулась. Но машина, до нас не доехав сотни метров, остановилась. Слышно, несколько человек на землю спрыгнуло, говорят между собой, вроде по-русски.
Я пистолет из кобуры вынул, дослал патрон на всякий случай и с предохранителя снял. Крикнул, подходите, мы здесь, ремонтом занимаемся. В ответ, мол, сейчас, ждите.
Я на дорогу вышел, только и услышал шорох в кустах. Дальше ничего не помню. Саданули сзади по голове и напрочь вырубили.
Очнулся в каком-то доме. Голова от боли разрывается. Портупея, ремень, ботинки отсутствуют. Ноги внизу скотчем перетянуты и ниже колен тоже, а руки сзади за спиной. Полежал ещё так немного, и снова вырубило, то ли в сон, то ли в бессознанку.
В себя пришёл от того, что в лицо водой плеснули. В комнате светло, на стене зайчики от солнца. Чуть повернулся, стоят несколько человек в камуфляжке, улыбаются. Один из них, наверное, лет сорока, морда одутловатая, усмехается:
-Шо, москалик, добехался!? Ща у тэбе красную звезду на спине вырезать будем! Га?
-Подожди, Бронис! – перебил другой. – Тебе сразу звёзды вырезать! С человиком нэжно надать. Мы на ём, могет, ешо заработать сумеем. А, хлопчик?
Он достал из кармана бриджей мои документы и телефон, принялся их изучать.
-Смотри-тко, старший лейтенант, медик, - он пнул ботинком меня по ногам, - от чего лечил-то медик?
Документы, как я понял, интереса не вызвали. Он повертел смартфон в руках, включил. На заставке высветилось лицо Алины. Они сгрудились вокруг телефона, рассматривая картинку.
-Яка харна дывчина! – ухмыльнулся Бронис. – И шо тибе, хлопец, дома не сиделось? Трахал бы свою дывчину и горя не знал. Дак нет, в Украину полез. Счас ремней из тибя нарэжем, узнаешь!
-Да подожди ты! – снова встрял тот, другой.
-Што, жинка, поди?! – улыбнулся он.
Я демонстративно отвернулся к стене.
-Ну, точно, жинка! Так давай ей позвоним.
Он стал рассматривать номера телефонов, ткнул в один.
-О, смотри-ко, сразу попал.
Ткнул ещё, стало слышно, пошёл вызов. Спустя несколько секунд трубка ответила Алининым голосом.
-Да!?
-А, вот чо, жинка! Тут твой мужок пошёл погулять в Украине и чутка заблудился. Сидит счас, думает. Сказал, тебе позвонить, могет, поможишь? Мы с хлопцами посовешшались и порешили – пришлёшь двадцать штуковин евриков или гринов, тах и быть, отпустим здоровым. Не пришлёшь, яйца отпилим, тебе на радость!
-Да пошли вы на…!!! – прокричала трубка и отключилась.
-Да, сурьёзная жинка! Послала…
-И шо ты, Перец, кисели разводишь?! – возмутился Бронислав. – Порежем и всё тут!
Вижу, Перец почесал затылок.
-Да, задача, - проговорил он, - щас некогда, а завтра ещё позвоню, могет, и выйдет чего. А ты отдыхай пока здеся, не пришлёт денег, яйца долой.
Они гурьбой вывалились из комнаты, а я так и остался лежать на полу.
Понимаешь, столько всего я за этот день передумал. А тут ещё голова от боли разрывается, пить страшно хотелось, обделался под себя, руки-ноги затекли, заныли.
Лишь к вечеру в комнату зашла женщина, лет тридцати-сорока. Нюхнула воздух.
-Чи, уже обосрался, хлопчик?! – спросила с удивлением и, показалось, с издёвкой.
-Пить, - только и смог я прохрипеть.
Что удивительно, принесла воды в ковшике, кое-как дала напиться.
Ночь прошла в полусне, в полузабытьи.
Утром явились трое. Перец, Бронислав и ещё мужик, может, лет пятидесяти.
-Вишь, москалёк, какое дело получается, - проговорил, нахмурившись, Перец, - жинка твоя на компромысы идти не желае. Не пришлёт денег. Я не жадный, до десятки снизил, а потом и до пяти. Понимаю, разные ситуации могут быть. Но пятёру-то за любимого мужа могла собрать. Не хочет. Матом кроет, и всё. По-хорошему, тебе бы ноги обломать, шоб не топтал гарну зимлю, не поганил ридну Украйну, но раз обешшал жинке тебя скопцом сделать, сдержу слово.
Он приказал Брониславу распутать мои ноги, положить на стол грудью и придерживать сверху руками. Потом сказал:
-Ну шо, Стэпан, приступай.
Почувствовал, как распороли сзади по шву брюки, разорвали трусы. Острая боль внизу живота свалила в беспамятство. Очнулся снова на полу, весь в крови, со связанными ногами. Почувствовал, как с толчками сердца кровь из меня вытекает. Низ живота огнём горит. Подумал – артерию задели. Даже мысль мелькнула – не выживу, изойду кровью.
Выжил. Несколько дней кормили, вернее, поили, непонятной мучной болтуницей, видимо, чем свиней кормят.
Потом приехала грузовая машина. Бронислав со Степаном забросили меня в кузов и повезли куда-то, наверное, в то место, где содержали наших пленных.
Ещё с месяц продержали там. Недели две приходил в чувство, кое-как сам себя перевязывал. Когда стало полегче, другим помогал, тем, кому руки-ноги переломали.
Больше месяца у них был, наконец наши на ихних пленных поменяли…
Тут сын поперхнулся. Видно, комок подкатился к горлу. Тяжёлый комок. Мне и самому от его рассказа не по себе стало. Многое понять можно, но, чтобы так человеческую жизнь низвести.
-В госпитале, в Белгороде, с месяц долечивали. Потом в Иваново отправили, - продолжал сын. – К вам заехал на пару часов, на больше побоялся. Думаю, мама допытываться бы стала о моём ранении, об уродстве. Но честно сказать, домой торопился. Очень хотелось в глаза Алине посмотреть.
Посмотрел… Голубые глаза, а смотрят сквозь тебя и словно не видят. Спросил у неё, как, мол, так, а если бы не изуродовали, а убивать стали, всё равно бы денег не прислала. Нет, говорит, не послала бы. Ты же сам туда ехать согласился, со мной не советовался, так что теперь сам и расхлёбывай.
Ну ладно, замечаю, не захотела денег послать, так могла бы моим позвонить, сообщить ситуацию. Они бы деньги нашли.
А зачем, отвечает. Уж лучше вдовой героя быть, чем на поводу у вымогателей.
Это мне, батя, таким верхом цинизма показалось, что даже сейчас при воспоминании трясти начинает. Ещё больше обидно от того, что это она в своё время предложила на ней жениться. Я, если по-честному, не очень и влюблён в неё был. Да симпатичная, да, активная, весёлая, но что-то уже и тогда в ней настораживало. Я для неё словно приз какой, который заполучить нужно.
Переспали, она тут же заявляет – женись. Сразу прояснилось – не девушкой досталась, но сейчас на такие вещи кто смотрит. А она словно доказать кому что-то хотела. Потому на свадьбу и спровоцировала.
Женился. Понадеялся, что притрёмся друг к другу, и наладится жизнь постепенно. А через год дочка родилась. Я очень обрадовался, думал, теперь на лад пойдёт. Наоборот только вышло. И чем дальше, тем хуже. Понимаем оба – чужими становимся, только дочь ещё как-то вместе удерживает.
Одного не могу понять, неужели так меня возненавидела, что всё мою будущую жизнь на нет свела. Могла ведь, точно могла бы вам позвонить и сообщить, в какую ситуацию я попал, и помощь мне срочно требуется. Но даже этого не захотела сделать, словно это я виноват, что жизнь свою из-за меня она исковеркала.
Сын тяжело вздохнул. Нахмурился так, что на лбу образовалась кривая складка, а я, посмотрев на него сбоку, только сейчас заметил, что на коротко остриженном виске среди русых волос среди русых волос обильно заблестела седина.
Он, горько усмехнувшись, продолжил:
-Такая, вот, батя история получилась. Теперь-то и сам понимаю, вместо того, чтобы отказать Алине с замужеством, проявил мягкотелость, и такая хренотень из всего этого вышла.
Он ещё раз горько улыбнулся и добавил:
-Вы с мамой простите меня. Всё, больше пить не буду. Не моё это. Вернусь обратно в госпиталь. Может, и ничего ещё. Проживу…