Летнее время я часто проводил на даче. Других детей там не было и
одним из развлечений, особенно вечером когда стемнеет, являлись старые
научно-популярные журналы сложенные стопками на этажерке. Лет мне было
8-9 и взрослые журналы читались мной с трудом и не подряд. Вначале я
вычитывал коротенькие рассказы с картиками и какими-нибудь
приключениями или юмором. Освоенные таким образом статьи я
перечитывал множество раз. Потом летняя дачная скука заставляла меня
читать более длинные статьи без иллюстраций, разбираться в непонятных
словах и сложных сюжетах.
Один из таких постепенно понятых а потом зачитанных до дыр рассказов
был о том как пёс ненароком натолкнул своего хозяина, химика-органика
застрявшего на синтезе кардиологического препарата, на
прорыв. Препарат был синтезирован и назван именем этого пса. Писал
рассказ видимо химик и со знанием предмета. Недавно этот рассказ
всплыл в памяти в деталях.
Из зверушек у меня одни хомяки. Толку от них в моей науке ожидать не
приходится. А с другой стороны, пользы от моей науки людям наверное
существенно меньше чем от сердечных лекарств.
Проект стоял уже почти год. Взялись мы за него позапрошлым летом
втроём: аспирант, коллега и я. Поставили себе задачу. Быстренько
доказали отсутствие решения в общем случае, прикинули частное решение,
накидали несколько забавных обобщений.
Осталось детально выписать алгоритм и доказать его корректность.
Аспирант как-то тормозил. Коллега в детали вдаваться не
стремился. Дело застопорилось. Я обозвал аспиранта чайником, махнул
рукой на коллегу и полез сам.
Однако задача оказалась сложнее чем представлялось в
начале. Упрощяться она отказывалась и решать её приходилось во всей
сложности. Сложное решение миру неинтересно: наука должна просвещать а
не запутывать.
Осенью я окончательно увяз и проект встал. Решение дошло до самого
мутного места, дальше оно не двигалось и лишь с другой стороны этой
трясины намечался просвет.
Безрезультатные дни складывались в недели. Я пытался проходить вязкое
место с разбега: улучшал уже сделанные части а потом тыкался в
трясину. Некоторые места уже лоснились от переработок, а болото
оставалось не пройдено.
После очередного дня тщетных мытарств я приходил домой умотанный и
злой. Домочадцы в такое время от меня шарахались.
Недели начали собираться в месяцы. Подходила зима. Аспирант смотрел на
меня с ехидством. Коллега оказывался очень занят, когда я пытался
делиться моими неудачами.
Я забывал места трясины, где я уже увязал, и тыкался туда
снова. Обучение студентов стало подозрительно привлекательным
занятием. Если так пойдёт, то мне и административная работа начнёт
нравиться.
Время подходило к весне. Проект грозил оказаться к свалке
заброшенных мной проектов. Я начал с завистью смотреть на людей,
которые ходят на работу, делают там что-то полезное, а потом идут
домой -- отдыхать, а не маяться ещё одним бессмысленно убитым днём.
Интернет заманивал мелочами, о которых можно чуть-чуть почитать или
посмотреть. Так безрезультатные дни проходили быстрее. Я начал
замечать коллег, которые занимались чем-то очень важным, только не
наукой.
Аспиранту на глаза я старался не попадаться. Коллега не попадался
мне. Однажды я позавидовал хомякам: их не маяла наука.
Подходило лето. Летом на науку времени больше. Однако оно легко могло
утонуть в трясине этого проекта.
Внезапного прорыва не произошло. Пришлось детально описывать трясину и
способ её прохода. Даже пару картинок пришлось нарисовать. Это было не
очень элегантно, но достаточно чтобы читатели поверили
доказательству корректности алгоритма. Я был на той стороне трясины.
В рассказе, прочитанном в детстве на даче, за синтезирование
препарата, химика-органика премировали заграничной командировкой.
Оттуда он привёз собачих галет и съел их совместно со своим псом.
Вот допишу статью, отошлю её на склад решенных залач, куплю пачку
самых дорогих собачих галет, никому их не дам и сожру, блин, всё сам!