Лицей

Гл. 1
Петрович
Василий Петрович проснулся рано утром от странного ощущения тревоги. Он долго не мог понять, в чём дело, пока не извернулся на диванчике и не увидел причину этого своего состояния. Радужный шарик размером в средний апельсин висел в воздухе между люстрой и столом его холостяцкого логова. В своё время внутренний голос Петровича мог бы с укоризной сказать ему какую-нибудь гадость типа того, что, мол, вот допился дружочек!.. Но сейчас, когда за плечами шесть десятков прожитых лет, несколько серьёзных операций и цикл мучительных размышлений о смысле жизни, этот вариант никак не катил в лузу точных ответов. Были, конечно, когда-то денёчки, пивал Василий крепко, но разум не терял никогда. Наверное, поэтому и не женился до сих пор. Хотя, говорят в народе, что мужик не баба, он и в семьдесят лет — жених. А жених был Василий Петрович знатный, в смысле опытный. Обжигался несколько раз. Нельзя сказать, что сейчас и на воду стал дуть, однако в осторожности преуспел. С последней своей любовью расстался несколько лет назад, но то, что она у него последняя, признавать никак не хотел. «Есть ещё порох в пороховницах!» — любил приговаривать при случае. А вот сейчас, если честно, пожалел Петрович, что один он в квартире находится. Если бы даже «последняя» его любовь рядом была, всё не так бы страшно сделалось. Однако время шло, и с Петровичем ничего худого не случалось. Осмелел он немного и стал присматриваться к явлению. Шар был действительно похож на апельсин, но переливался всеми цветами радуги. «Какой же это апельсин? — думалось редактору,— если такой цветной и висит без всякой поддержки в воздухе? Это явный подлог. Сейчас их так много! Например, когда мужчина переодевается в женщину. Вроде — баба, а внутри — мужик! Или наоборот. Теперь весь мир извратился в массе этих подлогов. И вообще, слово «подлог» от слова «подлость». И первая родня этому выражению слово «подлец», или, ещё интереснее: слово «подлезть» или уподобиться. То есть, если мужик уподобляется бабе,— он тем самым извращает свою сущность, данную ему Богом».
А шар висел в пространстве, слегка покачиваясь, словно живое существо и даже реагировал на мысли. Например, когда Петрович думал о хорошем, шар уменьшался, а когда о прошедшей своей влюблённости — увеличивался! Наконец Василий крепко зажмурился и в голове его зажглось: «Господи, помилуй!..»Когда он открыл глаза, в комнате никого не было.
   — Вот, бывает же наваждение такое, — проносились в мозгу мысли, пока их хозяин фыркал под краном с ледяной водой. Простой глюк, а выводы такие… однако неутешительные! Наверное, всё же пора подумать всерьёз о настоящей подруге жизни, завести семью, а то опять что-нибудь явится да покруче! Конечно, это явление можно было бы объяснить простым оптическим обманом, ну, может, даже и аномальным. К примеру, явление «инопланетных» тарелок — с какой непостижимой скоростью они передвигаются в пространстве! А всё очень просто: попробуй, догони обычный солнечный зайчик, который пускает какой-нибудь озорник! Не догонишь! Так и тут. Немного успокоившись и быстро позавтракав, Петрович раскрыл ежедневник. На сегодняшнее число торопливым его почерком было начертано: Лицей! Ещё там значилось Время прибытия с пометкой:  подхватить Кармицкую!
Здесь стоит, наверное, пояснить, кто же всё-таки такой был Василий Петрович, и кем являлась Кармицкая Ева Павловна. Герой наш здесь рисуется обычным русским писателем и редактором известного в городе журнала, а его будущая спутница, его же, по её словам, «замшей» по работе с православной общественностью. Петрович носил бороду клинушком и был уже весь седой, как лунь, чего никак нельзя было сказать о его заместителе, которая хоть и была его лет, но выглядела гораздо моложе. Она и к вере-то пришла значительно позже Петровича, однако книжницей являлась непревзойдённой, хотя и неофитские свои черты не полностью изжила, что выражалось иной раз в радикальных суждениях и жестах. Василий Петрович же был воцерковлённым с детства, но и нагрешить, как ни странно, за долгую свою жизнь успел порядочно. Однако болезни на склоне лет пошли ему на пользу, и к времени данного повествования он уже был не простым грешником, но кающимся. Иногда даже до крайности. «В целом, если подумать, грех — это отклонение от нормы, нарушение традиции и Божественного Закона, — анализировал редактор. — Жаль, что подобные мудрые откровения приходят только уже под занавес земного бытия. Но хорошо ещё, что вообще — приходят, значит, не безнадёжен человек!» У Петровича в своих размышлениях была одна положительная черта — он имел склонность к позитивным умозаключениям и концовкам.
   Итак, Петрович в очень бодром состоянии духа спустился вниз к своему видавшему виды и былые приключения «Солярису». Привычно обошёл его, визуально проверив состояние любимца. Всё было в порядке,— ни похабных надписей на капоте, ни гвоздей под колёсами не обнаружилось. Единственно, что слегка озадачило его,— при открытии дверки произошла маленькая странность: из салона вылетела оса! Когда же он отпрянул и поглядел ей вслед, она, удаляясь, вдруг превратилась в радужный шарик, который и исчез в ветках акации. Петрович плюнул ему вслед, плюхнулся на сиденье и завёл машину. Железная редакторская логика и суровый жизненный опыт говорили ему, что осы, пчёлы и прочие мухи в закрытой машине долго не живут. Более того, если и залетают, дохнут сразу же! Откуда же могла появиться в закрытом салоне его ласточки оса?  Петрович достал из бардачка конфетку, развернул, задумчиво опустил её в рот, и хотел было бросить фантик в окошко, но почему-то вдруг передумал, свернул и засунул его в пепельницу.
Гл. 2
Кармицкая
— Что-то ты, Василий Петрович, грустный, мечтательный какой-то… — с ослепительной улыбкой молвила Ева Павловна, усаживаясь рядом в подкатившую редакторскую машину.
— Да что-то неважно спалось сегодня, — соврал печальный Петрович, совсем не желая делиться утренними впечатлениями с придирчивой сотрудницей. Пожалуй, отправит ещё на исповедь или отчитку в Санаксарский монастырь! Хотя и там, кажется, уже нынче не отчитывают, — думалось редактору, — такое уж время. Сейчас через одного, если не всех можно отчитывать, после всех этих нововведений, свалившихся на бедную страну. Ладно, хоть Кармицкая крепкий орешек, не поддалась, не укололась этой заразой, её можно и в машину пустить. А остальные? Да теперь даже и священникам доверия нет! Говорят одно, а делают совершенно другое. Ну чего уж там далеко ходить, если на храмах до сих пор таблички висят, что без намордников вход запрещён! Тоже ведь отклонение от нормы! Что это? От кого радетели попы хотят нас этими масками отгородить? Понятно, что от Бога! Тогда кто они?  На кого работают, если против Бога идут?..
   «Солярис» Петровича тем временем уже полз в гуще городского транспорта. Кометообразный ход мысли редактора потревожила не совсем типовая дорожная картинка за стеклом: на встречной полосе замерли две разбитые машины и кучка народа. Двое крепких парней, стоя друг против друга, агрессивно жестикулировали,— каждый доказывал свою правоту. Полицейская машина с голубыми огнями стояла рядом. А над мигалками (Петрович даже не удивился этому) в воздухе висел радужный шарик размером в средний апельсин.
— Ничего там над огнями не видишь? — обратился редактор к своей спутнице.
— Деревья вижу,— ответила напарница, — а чего тебе там ещё видеть надо? Или как эти деревья называются сказать? Это — Дрок! — попыталась пошутить Павловна. Про Дрок сказку в редакции знали все. И Петрович её прекрасно знал. Но понял он и другое. Это другое заключалось в том, что радужный шарик видит только он. Теперь он в этом категорически не сомневался. Следуя по дальнейшему сценарию движения, Петрович уже ничему не удивлялся, а только наблюдал. К слову, любопытные вещи даже в простой повседневности может увидеть наблюдательный человек! Вот, например, идёт по безлюдной утренней улице человек. Вокруг никого нет. Солнышко играет, птички поют, теплынь, благодать! А он идёт в наморднике, в маске. Было бы понятно, если бы он был бандит или грабитель, так нет!  Он обычный труженик или студент. Или даже девица! Девицы такого рода особенно забавляют. Как же она смогла всю свою красоту похерить? Это же противоестественно! Так она, пожалуй, и замуж никогда не выйдет! Кто же будет кота в мешке брать? Ну, то есть девицу в наморднике? Кому она такая нужна? А она такая нужна… Ответ жизни был поразительно точным, поскольку в эти мгновения машина Петровича проплывала мимо известного в городе стриптиз-бара. Заведение по причине дневного времени суток было закрыто. Однако разноцветная вывеска над громадными зашторенными окнами бледно мигала. И, конечно же, Петрович не преминул заметить возле этого мерцания знакомый радужный шарик. — Подобное тянется к подобному, — пронеслось в голове редактора. Скоро, не дай Бог, начнутся уже повсеместные подобные явления, если люди вконец уже очумели, если дикость воспринимается как норма, если Богом установленные законы люди знать не хотят. Так, пожалуй, если змей из преисподней выползет на улицу — никто не удивится…  А если вдогон ещё этот зверский «адронный коллайдер» запустят на полную мощность, без сомнения уже прямые инфернальные ужасы пойдут. Петрович слышал, что это устройство сможет в какой-то степени имитировать даже чёрную дыру, а что такое чёрная дыра все знают ещё со школы— «область пространства-времени, гравитационное притяжение которой настолько велико, что покинуть её не могут даже объекты, движущиеся со скоростью света, в том числе кванты самого света. Граница этой области называется горизонтом событий». Простыми словами — это ловушка для света или частиц света. А что такое или кто такие «частицы света»? Опять же, попросту — это, если не Ангелы, то люди или души людей. А сама дыра — ад. Так вот, эти самые так называемые учёные захотели включить на земле преисподнюю со всеми вытекающими оттуда её представителями. И уже прямо здесь на земле, в режиме реального времени! Кто же усомнится, что дело это противозаконное, против естества идущее, а значит— богоборческое! Ведь всё противоестественное, что бывает на Земле, против Бога идёт. Подобные делишки и раньше, конечно, были, но сейчас уже явно, легально и масштабно они вылезают наружу. И сразу почему-то вспомнился Петровичу давний знакомец, тоже, кстати, редактор параллельного издания с забавной фамилией…
Гл. 3

Микшер
И звали-то его созвучно: Мишка Микшер! Фамилия-то забавная, а изыски вёл Мишка отнюдь не смешные. Даже странно. Человек с такой фамилией —и что-то серьёзное делает… Впрочем, товарищ он был достаточно скрытный. Лишь один раз разоткровенничался с Петровичем за юбилейным столом ещё одного редактора. Да под хороший коньячок весьма интересные вещи поведал. И опять же, о нравственной составляющей общества.
— Ведь от этого вся будущность, вся наша история зависит,— говорил Микшер. А Петрович глядел на него и никак не мог понять, чья это история, — то ль история Израиля, то ли история родной страны. Но Мишку уже несло по шпалам мирового устройства…
— Вспомни, Вася дорогой, — журчал над ухом сладкий Мишкин говорок,— старый добрый древний Рим!
Будто Василий Петрович только что вернулся из Колизея, где смертельно ранили его любимого гладиатора.
— Давай, вспомним! — откликнулся Петрович, разливая коньячок по осиротевшим рюмкам.
— А ты не иронизируй, Вася. Всё в мире повторяется. Только людям — что в лоб, что по лбу — учиться не хотят. А то, что случилось с процветающим Римом, сделалось через две с лишним тысячи лет и с нашей страной.
И опять Петрович не мог понять,— с какой же именно страной это случилось. И что именно случилось? Для ясности он налил ещё коньячка. И тут Мишка раскрылся:
— Они против Бога пошли!.. 
Петрович не выдержал такой наглости и потребовал объяснений! На что хитрый Мишка ответил каверзным вопросом:
— Скажи мне, друг (и слово друг в его устах прозвучало как дгуг), какова причина гибели мировой Римской цивилизации? Только, пожалуйста, не впаривай мне про социальный строй и производственные отношения. Тут дело глубже.
Петрович с глубокомысленным видом наполнил ещё раз опустевшие рюмки…
— Ага! Значит, не знаешь! — злорадно и довольно громко прошептал Микшер.  Главред и такой простой вещи не знаешь! Хотя,— спохватился каверзный Мишка,— этого не знает никто. А если знают — молчат. А я тебе скажу, потому что ты — дгуг!
Тут и Петрович вдруг протрезвел от такого признания…
— Я ведь тебе не зря сейчас сказал, что они против Бога пошли. А в чём, попробуй отгадать! В роскошной жизни? Нет! В порабощающих войнах? Нет! В угнетении рабов? Нет!.. 
Мишка завёлся и сам отвечал на свои же поставленные вопросы. Петрович едва поспевал за ходом его мысли…
— Теперь подойдём ближе к истине,— Мишка не торопился раскрывать свою тайну.— Приблизимся к главному. На чём держится Божий мир? Ты скажешь,— на Заповедях. Конечно. А мир языческий? На естестве! Не понял? Объясняю… Если человек использует своё тело по Божьему назначению,— его система устойчива, стабильна. Понятно теперь? Нет? Как же тебе ещё объяснить? Объясняю, как маленькому: все дырки-отверстия, которые есть у человека, должны применяться по своему назначению. Понял?
— Ха! Это ты про «голубых», что ли, завёлся? Тоже нашёл причину гибели цивилизаций…— ухмыльнулся пьяный Петрович.
— Именно!!! — категорически отрезал Мишка, — даже многожёнство не такое нарушение естества, не такой грех. В иных критических социальных условиях — допускается (в этот момент глаза Петровича загорелись). Однако (заметив это),— Мишка пояснил,— в контексте нашего социума не приветствуется.
Глаза Петровича погасли.
— А знаешь, почему народ так не любил Петра Первого? — вдруг выскочил из античности Мишка.
— Да ты ещё про древний Рим не досказал… ещё бы Содом и Гоморру вспомнил, — блеснул своей эрудицией Петрович.
— Это ты правильно сказал,— ухмыльнулся Мишка,— вся история человечества только подтверждает и доказывает мою гениальную концепцию. Запомни, как только римские патриции начали заводить себе мальчиков-любовников, солнце Рима повернуло на вечер и вскоре ушло в ночь.
— Ну, хорошо, а чем же тебе наш Пётр Первый не угодил?
— Во-первых, это был вовсе не ваш Пётр…
— Это как же не наш? Хочешь сказать, что Сталин тоже не наш?
— Сталин ваш... А Пётр не ваш. И не надо, пожалуйста, путать кислое с пресным. Сталин здесь вообще не причём. Даже скажу больше, именно Сталин запретил аборты и ввёл уголовное наказание за мужеложство. Потом Хрущёв разрешил аборты, а Ельцин отменил уголовную статью за пидарастию. Кстати, это был самый первый закон от демократической власти. Будто ничего важнее этого не было! А так оно и было. Это действительно самое важное историческое решение на тот момент. Именно этим было положено начало конца великого и «нерушимого» Союза. «Зри в корень!» — говорил Козьма Прутков. И с Петром, которого почему-то первым называют, та же самая история приключилась (Пьяный Мишка имел удивительную особенность даже при сильном градусе не терять нить своего повествования, его система работала устойчиво).— И опять же, — продолжал Микшер,— он, этот Пётр, по самому корню ударил — бороды у русских православных мужиков начал рубить! А борода в то время была главным внешним признаком мужчины. Если мужик на Руси был без бороды, значит — содомит. Что улыбаешься?— так и было! И почему это здешние либералы так Петра любят? Памятник в первопрестольной такой жуткий отгрохали! А потому что кулик кулика видит издалека! В Европу он поехал боле-мене русским, хоть и безобразником, а приехал обратно уже не он. Подменили. Своих же не узнавал. И многие физиологические параметры не сходятся…
— А что, Миша, среди нетрадиционной ориентации разве совсем нет хороших людей? Вот, хоть Чайковский, Меркюри, Моисеев… — вдруг ляпнул Петрович.
— Во-первых, Чайковский и Моисеев — величины несопоставимые. Но дело даже не в этом. Ты, сам того не понимая, задал очень коварный вопрос. — Петрович заулыбался, а Мишка скривился…
— Всё дело в том, что время усложняется. И на фоне общей дебилизации усложняется и эта проблема. Даже, если точнее, стремится к универсализму. То есть, человек становится неглубоким, поверхностным. Он знает понемногу обо всём, а в результате толком не знает ничего. Это кое-кому очень выгодно…
— Мы, кажется, уходим немного в сторону, — намекнул Петрович.
— Ах, да! — Мишка поморщился. — Сейчас соображу, уточню. В сфере своих падений теперь люди (не все, конечно) умудряются сочетать в себе почти все смертные грехи. Тут и содомия, и убийства, и всё на свете. Думаешь, вот ты не убийца? Предохранялся с женщиной в постели? Что, скажешь, нет? Вот. Значит, прямой убийца и есть! Сейчас в мире и в каждом человеке адская смесь! Микст… И что ты так удивлённо на меня смотришь, голой правды не видел?..
А Петрович вдруг округлил глаза, помедлил немного… и заржал, как молодой, ретивый конь! Только в своё оправдание ничего не сказал, потому что подумал: ведь фамилия-то у Мишки — Микшер!.. А это, если перевести на русский язык, означает: смеситель! Что всё прекрасно и объясняет. Намешал разных фактов семь вёрст до небес и всё лесом… Только, говорят иногда русские корневые люди, что и в лесу можно правду найти.

Гл. 4

Заведение

Тут вдруг Петрович ощутил сильный толчок и очнулся. Его машина стояла на парковке  у православного лицея, а Ева Павловна со всей силы толкала его со словами:
— Да ты уснул, что ли? Давай, просыпайся, водитель!
Подобные фокусы случались с Петровичем и раньше, ничего в этом удивительного не было. Просто, когда он задумывался за рулём, у него в мозгу включался автопилот, и машина продолжала двигаться по назначению. Стоит отдать должное этой особенности Петровича – сильных неприятностей она ему не доставляла.
Лицей встретил приглашённых серьёзной охраной на входе: дюжие ребята, в масках, деловито сверили свою информацию о посетителях с содержанием удостоверений Евы Павловны и Василия Петровича. К счастью, всё совпало. Конечно, совпадения в жизни бывают разные, и не только к счастью. Однако, всё, что так или иначе связывало Петровича со своей «замшей», всегда на редкость оказывалось выигрышной картой. А предприятия совместных действий бывали очень разные. Вот и сейчас, каким-то чудом, молодой педагог лицея в немыслимых дебрях интернета обнаружил одну из многочисленных пьес Кармицкой, мгновенно вдохновился и быстро поставил с группой ребятишек инсценировку данного произведения. Не чудо ли это? Петрович с полной уверенностью мог подтвердить, что данный факт – чудо. Хотя, у Евы Павловны на этот предмет имелось своё мнение, и оно было диаметрально противоположным. Что и естественно. Она считала, что это справедливая закономерность. Ведь каждый талантливый автор по праву думает, что именно его, а не какое другое произведение, имеет право на признание. Петрович не возражал, зачем гасить в доброй творческой душе светлую искру веры в справедливые закономерности? Тем паче, люди подобного склада всегда нравились Петровичу. Это и понятно, поскольку натуры мятущиеся и постоянно сомневающиеся автоматически ищут в этой зыбкой жизни в лице одного из своих ближних, надёжной опоры, пусть иногда наивной до крайности, но такой уверенной в себе. Тем временем наши герои перемещались в просторных коридорах лицея, и Петрович позволил себе даже вслух выказать свой восторг по поводу полностью восстановленного дореволюционного здания. Его восстановили один в один, и теперь можно было ощутить сам дух внутреннего пространства тогдашнего учебного заведения, с его высоченными потолками и просторными аудиториями.  Здесь Ева Павловна не преминула бы вставить лестное слово местному Владыке, который был строителем по гражданской специальности, и хоть иногда забывал молиться перед едой, но строительное дело знал туго.
— Как же здесь дышится легко, — почти пропела в гулком воздухе обширного коридора Ева Павловна.
— Погоди, вот начнётся перемена — и задохнёшься. Вся учебная детская штормовая энергетика тебе уши заложит, а эти коридоры сдетонируют, — усмехнулся Петрович.
И тут, будто по команде, прогремел звонок, и двери классов распахнулись! И, если бы на месте Евы Павловны была не она, то непременно отметила бы пророческий дар своего попутчика. Детская стихия захлестнула их. Однако, через несколько мгновений сказался общественный опыт, и путешественники пришли в себя. Тут перед редактором нарисовался  мальчик в лицейской форме, который явно обращался к нему за благословением. Подобного рода вещи уже случались с Петровичем – срабатывала его седина, и, конечно же, убедительная бородка. Многие городские батюшки носили именно такие бородки. Петрович привычным движением благословил мальчика и отпустил с миром. Однако Кармицкая данную пьесу видела впервые и немного опешила.
— Не будем разочаровывать и сеять сомнения в неокрепших юных умах, — мудро ответил на её вопросительный взгляд гипотетический батюшка Петрович.
Ева Павловна была очень неглупой, сообразительной барышней, и сразу поняла ход мыслей спутника. Однако среди кипящего водоворота православного молодняка был четвёртый свидетель криминальной выходки Петровича. И это был, по всем признакам, как бы настоящий священник в рясе. Их взгляды встретились, и Петрович вдруг понял, что ему придётся ответить за свой легкомысленный экспромт, поскольку взгляд уязвлённого «священника» не сулил ничего хорошего. Это обстоятельство немножко раздосадовало редактора. Что это за православный лицей такой? Какая-то сплошная имитация под Лицей позапрошлого века, вид, конечно, очень похожий, а ощущение подделки и искусственности во всём. Это как в фильмах о колдунах и Гарри Поттере, которые почему-то совершенно не порицаются нашими священниками, даже напротив. К тому же, призраки в рясах здесь появляются, сверкают гневно глазами и исчезают. Безобразие! А что такое безобразие? Без образа Божьего… Взгляд-то у него, у призрачного священника-то был и гневный и в то же время холодный и зловещий…
Петровича передёрнуло. «Этот будет мстить», — обожгла его мысль. Тем временем подвернувшийся церковник молча удалился и скрылся за первой дверью аудитории.
Между тем, из кипящего детского водоворота вынырнуло любопытное создание и прямым курсом направилось к нашим героям. Когда расстояние между ними сократилось до минимума, Петрович смог разглядеть его более подробно.
Это был бледный, тонкий, женоподобный юноша, который не преминул представиться и подать Петровичу свою полупрозрачную ладошку с окультуренными, лаковыми ноготочками. Его ладошка была холодной и липкой. Непроизвольно вскинув взгляд на её владельца, Петрович встретился с довольно искусно подкрашенными серыми бегающими глазками.
«Вот так экземплярчик»,— подумалось Петровичу. Ева Павловна же, напротив, от присутствия юноши таяла на глазах.
— Ах, Павлик, — промурлыкала она, — как у вас здесь хорошо!
Петрович начал догадываться, что пресловутый Павлик и есть причина их появления здесь.
— А где же будет проходить главное сегодняшнее действо? Как себя чувствуют ребята-актёры? Готовы? Всё ли успели сделать?
У Павлика от водопада вопросов округлились глаза, а Петрович почему-то вдруг догадался, что он это сделал нарочно. «Заигрывает он, что ли, с нами?» — с усмешкой подумалось ему.
Голос у Павлика оказался под стать внешности: тихий, бесцветный, вкрадчивый, а речь состояла тоже из непрерывных вопросов: «Не правда ли? Как вам кажется? Это действительно так?», и этими вопросами он словно своими липкими лапками прощупывал собеседника, ставил его во второстепенную позицию, в позу допрашиваемого человека, хотя всем видом своим показывал обратное. Всё это прекрасно видел и чувствовал Петрович, чего нельзя было сказать о его спутнице, которая буквально млела и таяла от приторных речей своего избранника.
«Женщина, иногда даже умная, что само по себе уже редкость, к сожалению, остаётся женщиной», — подумал Петрович. Тем временем, не прекращая беседы, Павлик уже подводил своих спутников к высокой резиденции директора лицея.
— А сюда мы зачем? – несколько вскользь, непонятно, к кому обращаясь, промямлил Петрович, надеясь в душе, что его никто не услышит. Однако Павлик услышал и тут же сделал удивлённо-трагическое личико:
— Как же так? Да вы что? Нам же необходимо благословиться у Его Высокопреподобия.
— Ах, да, а я и забыл, — пошёл на попятную Петрович.
Павлик милостиво переменил трагическое выражение лица на сочувственное, тихо улыбнулся и повёл их в переднюю, где за двухтумбовым капитальным столом сидела секретарша. Взглянув на неё, Петрович сразу и с большим облегчением вздохнул. Это не была строгая монашка в чёрном одеянии. Это была обычная молоденькая девица, вся раскрашенная и упакованная, как новогодняя ёлка. Одарив пришельцев, словно светом гирлянды, яркой белозубой улыбкой, она не замедлила предложить кофе Петровичу (именно ему), который тут же согласился. Привстав и чуть покачнувшись на высоких каблучках, девица выскользнула из-за стола и принялась колдовать над кофейным автоматом, который располагался тут же в прихожей. При этом ей пришлось повернуться, как говорится в сказке, к автомату передом, а к лесу, то бишь к посетителям, задом, тем самым рельефно обозначив свою точёную фигурку. В своей коротенькой чёрной юбочке она была прекрасна, и Петрович был почти счастлив. Наконец-то он оказался в привычной, деловой обстановке! Несмотря на довольно кислое выражение лиц своих спутников, Петрович быстро нашёл общий язык с придверницей Его Высокопреподобия. Она и поведала ему по секрету, что батюшка только что имел милость быть на своём месте, однако изволил удалиться по срочным делам. Владелец информации в наше время, если он не совсем глуп, может стать заметной фигурой по ходу действия пьесы. Это знали все. Поэтому Петрович, несмотря на свои довольно дерзкие действия в «Чужом монастыре» обрёл почёт и уважение окружающих. Было ли это так на самом деле, мы не можем с уверенностью сказать, во всяком случае, сам Петрович думал именно так, а нам этого достаточно. Не успели наши действующие лица выйти из прихожей апартаментов Его Высокопреподобия, как Петрович услышал сзади приятный цокот каблучков секретарши:
— Ой, пойдёмте скорее, господа, — выдохнуло прелестное создание, — батюшка пришёл и ждёт вас. И слегка подмигнула Петровичу…

Гл. 5

Ришелье
Когда они всей толпой шумно открыли тяжёлую дверь кабинета директора, он что-то пристально разглядывал на своём столе. Петрович, со своей редакторской страстью к деталям, невообразимо изогнулся, чтобы разглядеть сей предмет, и на долю секунды увидел, что это было обыкновенное дамское зеркальце. Его преподобие пристально и любовно рассматривал своё отражение в нём. Естественно, что в следующий момент священник прикрыл сей предмет широким рукавом рясы, а потом привычным жестом сдвинул на него стопку книг. Всё это вместе заняло несколько мгновений, но Петрович с досадой заметил, что во второй раз его разгадали, поскольку от Его Преподобия не скрылись его активные телодвижения. Всё это, конечно, происходило очень быстро. Между тем, директор наконец-то встал и распрямился во весь свой рост. Пока же он вставал, чёрная накидка медленно соскользнула с его плеч. И окружающим открылась потрясающая картина! Он был в ярко-красной рясе, с крестом и цепью, украшенной крупными блистающими рубинами. Такая же ярко-красная камилавка покоилась на его гордо поставленной голове, а в мозгу у Петровича крупным шрифтом ярко вспыхнуло: «Ришелье!». Это был, несомненно, он. Но тут по ходу действия в распахнутую дверь проникло ангельское создание в виде маленькой девочки, позади которой смутно рисовались контуры её счастливой мамочки. Саму девочку, видимо, запустили в священные апартаменты по заранее продуманному плану, но тут что-то щёлкнуло в воздухе, и Петрович увидел над головами знакомый радужный шарик. «Значит, надо быть начеку»,— мелькнуло в голове. Естественно, что его никто не заметил, кроме Петровича, поскольку внимание всех сконцентрировалось на маленьком ангелочке, который выступил на середину комнаты. Петровичу в спешке пришлось повернуться таким образом, что он оказался почти плечом к плечу с хозяином кабинета. Все, затаив дыхание, следили за девочкой. Она медлила и переминалась с ножки на ножку. Сзади послышался громкий и невнятный женский шёпот:
«Ксюшечка, милая, иди. Благословляйся!»
И Петрович вдруг с ужасом подумал: «О, Боже, только не это!» А перед девочкой, по её представлениям, стояли два взрослых батюшки: один в белом, другой в ярко-красном одеянии, и она не знала, к которому подойти. Здесь необходимо сделать маленькую паузу, дабы объяснить читателю одну немаловажную деталь. Она заключалась в том, что внешне они («батюшки») были очень похожи: одна и та же бородка клинушком, строгость во взоре и т.п… Единственное отличие состояло, пожалуй, лишь в том, что один был в красном, а другой в белом. Девочка колебалась, а оба претендента совсем не по-детски, словно котлы над геенским огнём, почти закипали. Один клял свою новую рясу кардинала, которую только что получил, тайно примерил и собирался показать своему окружению, но совсем в другом месте. А другой — свою судьбу, где в своё время не успел рукоположиться во священника. Однако выбор ребёнка – это выбор неба, то есть высших сфер, где, кстати, обитают не только ангелы. И, конечно же, Ксюшечка подошла за благословением именно к Петровичу, который и благословил её. Всё это произошло очень быстро, но эффект был неожиданный, то есть бомба не разорвалась, Ришелье зловеще промолчал, а редактор услышал в этом молчании вкрадчивое и смертоносное шипение змеи, которая уже приготовилась укусить... После случившегося все вдруг заговорили разом, девочку оттеснили, а мамочка схватила её и прижала к себе. Крупным планом на поле боя возникла секретарша его преподобия и стала выпроваживать лишних посетителей из кабинета. Петрович, как и ожидал, оказался в числе лишних. Выйдя в пустой коридор (перемена закончилась), Петровичу очень захотелось быстро уехать домой. Однако вдруг, будто из воздуха, вновь возникла знакомая точёная фигурка и улыбнувшись, попросила его остаться. Петрович остался.
Гл. 6

Представление
Громадный зал православного Лицея заполнялся медленно. Петрович, сидя один-одинёшенек в первом ряду, натурально скучал. Наконец, оживлённо беседуя, объявились Ева Павловна с неугомонным Павликом. Приблизившись, как бы даже с опаской, будто он их мог ужалить, к месту, где сидел Петрович, и полностью разуверившись в своих опасениях, они присели рядом. Павлик, не успев даже прикоснуться своим тощим задом к сиденью, тут же вскочил и убежал. Ева и Петрович остались наедине.
— Как твой кардинал? — почти равнодушно осведомился Петрович, — не потерял ещё своё зеркальце?
— Какой кардинал? Какое зеркальце? — не на шутку испугалась «замша», непроизвольно потрогав высокий лоб своего патрона.
Температура была нормальной.
— Известно какой, милая моя Ева, — тихо и с расстановкой ответствовал главред, — кардинал Ришелье, главный соперник короля!
Кармицкая Ева Павловна была женщиной — и прежде всего женщиной… И когда по жизни выпадало затруднительное обстоятельство, мудро забывала все свои академические познания и чётко руководствовалась исключительно женской интуицией. Этот верный метод не подвёл её и на этот раз. Она слегка задумалась или сделала вид, что задумалась, и совершенно буднично и даже чуть зевнув в перчатку, доверительно и проникновенно прошептала Петровичу прямо в ухо:
— Да где ж ему ещё быть? Конечно, заперся у себя в кабинете со своей «Миледи». Интриги плетут. Дело известное…
Петровича словно током дёрнуло! А он-то всё мучился вопросом — на кого же так похожа секретарша его преподобия! Её могла узнать и вычислить только такая же изощрённая, хитрая женская душа! И он благодарно, почти с любовью посмотрел в ясные очи своей «замши». И она ему кивнула. А он уже самодовольно и с услаждением сделал прекрасное умозаключение, что в своём заместителе по работе с православной общественностью он не ошибся!
   Между тем зал, словно бушующее море, заполнился до краёв. Публика была наполовину детской, и на другую половину — женской. А всем известно, что дети и молодые женщины долго и спокойно сидеть на одном месте не могут. В воздухе уже начал усиливаться невообразимый гул и даже, как показалось Петровичу, запахло грозой. Всё чаще дети и взрослые оглядывались на двери, в которых должен был появиться его высокопреподобие со свитой, всё быстрее среди публики мелькал бледный образ организатора представления Павлика, и всё саркастичней становилось состояние духа Петровича. А Ришелье медлил. По рассуждению редактора, медлил специально. Нагнетал обстановку. Этакий любитель психологических трюков. Он бы хорошо вписался в обслугу средневековой инквизиции, концлагеря 2-й мировой войны или современного ковидария. Да кстати, он и здесь был очень к месту, тут же было столько беззащитных существ, над которыми можно было без опаски ставить свои изощрённые эксперименты! В душе Петровича всё глубже укоренялась мысль, что нашу Церковь захватила некая секта изуверов, которая заставляет бедных и наивных людей проделывать чудовищные вещи! Несчастные, запуганные до крайности прихожане, сами того не ведая, оскверняют самое святое, что только есть в душе и мироздании — Бога! Ведь православный храм — это Его обитель... а они идут к Нему, Врачу души и тела, в намордниках. К тому же в храмах много чудотворных, исцеляющих икон, а они боятся к ним прикоснуться и заразиться от них… Что это?.. Кто мог такое представить хотя бы лет пять назад? Вот как наша вера проверяется на прочность! Батюшки — в намордниках, прихожане — в намордниках… зверинец какой-то, а не храм! Как ещё больнее можно было обидеть Живущего в нём… Петрович даже немного разгорячился от нахлынувших мыслей и чувств.
   Однако, видимо, разгорячился не только он,— весь заполненный до краёв зал кипел. Ещё минута — и его разнесло бы в клочья! Именно об этом и хотел было сказать Петрович своей «ви-за-ви», но вдруг, в самый последний момент всё замерло. Замерло не сразу, ступенями, но очень быстро. В помещение вошёл Ришелье. Он был в той же чёрной накидке, сквозь складки которой просвечивало красное. Передвигался он медленно, с большим достоинством, бросая по сторонам строгие, порой огненные взгляды, от которых вспыхивали лица и вяли цветы в горшках. У детишек от этого стыла кровь в жилах, некоторые начинали хлюпать носиками, а одна маленькая девочка, не выдержав напряжения, вдруг взвизгнула тоненьким голоском и смолкла, вся дрожа, как осиновый листик. Казалось, Ришелье был доволен произведённым эффектом от своего триумфального шествия. Благородно склонив голову… в сторону наклона которой сразу подскочила Миледи, он что-то изволил ей сказать. Она тут же закивала ему своей аккуратной модельной головкой. Секретарша была в своей традиционной коротенькой юбочке, без платка и совершенно этого не стеснялась. «Значит, сей облик одобряется руководством», — ехидно подумалось Петровичу. В числе торжественного сопровождения кардинала присутствовало ещё несколько человек: два-три совершенно безликих мужчины неопределённого возраста в одинаковых потёртых пиджаках и несколько особ женского пола, упакованных по-монастырски, то есть в тёмных платочках, длинных чёрных юбках и (непременно, почему-то) в тяжёлых армейских башмаках. Понятно, что Миледи на их фоне выглядела почти райским нежным цветочком.
   Наконец, шествие остановилось. Его высокопреподобие не счёл нужным взлезать на подиум, где предполагалось проводить спектакль, а сказал слово по-простому, как говорится — лицом к лицу трепещущих масс. Можно было бы сказать, что в этот момент зал замер по стойке «смирно», если бы в положении «сидя» такое  стало возможным. Однако все свершения были ещё впереди. В реальном же времени, схематично всё выглядело так: говорящий Ришелье — в центре, справа — монашка в башмаках, а слева (ну это же естественно!) сияющая Миледи. Не будем приводить здесь дословно всю безукоризненную речь его преподобия, скажем лишь, что наших героев он упомянул лишь косвенно, не назвав даже фамилий. Обозначил их как представителей одного из творческих объединений города, что было в корне несправедливо, поскольку их Союз писателей был лучшим. Всё это Петрович отметил почти машинально и хладнокровно, так как сам он к этому уже был подготовлен. Ева Павловна же залилась краской, но когда ей, как автору, дали всё-таки слово, она совершенно спокойно, методично и даже где-то мстительно исправила ошибку главнокомандующего. Петрович сразу же в душе поставил ей большой плюс как руководителю и другу. От своего слова на публику он великодушно отказался, пояснив людям, что было бы целесообразней не затягивать премьеру. Самодовольно-презрительная усмешка слегка повернувшегося к редактору кардинала, перетекающая в кисло-ядовитую, была ответом на широкий жест Петровича. Тем временем Ришелье коснулся локотком нежного плечика сидящей рядом Миледи, которая в свою очередь махнула ручкой томившемуся около сцены Павлику — и представление началось!

Гл. 7

Эпилог
Исходя из следующих воспоминаний Кармицкой, ребятишки играли великолепно и превзошли самих себя! Ничего такого Петрович подтвердить не мог, поскольку был увлечён игрой бликов цветных прожекторов на лице кардинала и его спутницы. Но был один поворотный момент во всём спектакле, когда погас большой свет, и включили на широкий экран ролик с довольно скандальной поп-звездой, которая вдруг запела хриплым голосом известную песню о войне. И, совершенно неожиданно для всех, его высокопреподобие встал и благоговейно вытянулся перед ней, видимо выражая таким образом свой странный патриотизм… Даже Миледи такой выходки не ожидала от обожаемого патрона! Это можно было точно определить по тому, с какой живой поспешностью она последовала примеру своего начальника. Какие-то ошеломляющие секунды они стояли одни посреди мерцающего помещения, пока, наконец, публика не сообразила, что пора следовать примеру своего духовного руководителя. И весь зал, словно громадное неуклюжее животное, гремя сиденьями, поднялся на ноги. И было в этом нечто противоестественное: на экране голосила всем известную эстрадную песню полуголая девица, а весь зал православного лицея во главе с его директором, облачённым в священнические одежды, стоял навытяжку пред ней. Что-то было в этом дикое и языческое. К чести Петровича, он в самый последний момент заставил своё тело вжаться в кресло и остаться на месте. Радужный шарик тем временем завис в полуметре перед носом Петровича. «Да что же это такое!» — подумал редактор и перекрестился. Шарик отпрыгнул, как ошпаренный, и вернулся на своё место, легко войдя сквозь левое ухо в голову кардинала.
— Всё когда-нибудь возвращается на свои места. Даже безобразное и противоестественное,— подумал Петрович.
…………………………………………………………………………………………………..
— Однако неплохо съездилось,— обратилась на обратной дороге к Петровичу Ева Павловна.
— Нормально,— пробубнил главред, — есть кое-какие позитивные изменения в этом мире…
— Что за изменения? — осведомилась партнёрша.
— Да вот гляди, — показал взглядом в окошко машины Петрович.
А там с левой стороны над известным в городе стриптиз-баром устанавливали новую яркую, радужную вывеску с названием бара. И она гласила: «ЕСТЕСТВОЗНАНИЕ!!!»
— Хоть в этом продвинулись, — рассмеялись коллеги по перу…