Для консультации Тома взяла отгул за свой счёт. Посещение гинеколога подтвердило долгожданную беременность. Евгений Николаевич, который в поликлинике был сразу и терапевтом, и окулистом, и лором, и гинекологом-акушером, и патологоанатомом и главврачом тут же погнал будущую мать на комиссию. Всё было нормально, пока Тома не попала на осмотр к стоматологу, коим оказалась дряхлейшая старушенция. Она пощурилась на пациентку слепыми глазами в жутко увеличительные стёкла очков и страшно трясущейся рукой сделала запись в карточке. Затем облязгала инструментом все её зубы и, больно потыкав в подпухшую десну, где пробивался зуб мудрости, деловито сказала:
- Ну вот родишь, тогда приходи удалять. А то сейчас удалять начну, так сразу и родишь!
- Да он меня не беспокоил, - удивилась Тома, держась за щеку с потревоженным зубом и в сердцах думая: «Пока ты не ковырнула, не болело ничего!»
На что старуха самоуверенно ответила:
- Ну так будет беспокоить!
- А ей лишь бы что-нибудь выдрать, – сказали девчата в ликвидном цеху, когда на следующий день Тома пожаловалась им на боль десны после осмотра стоматологички.
- Солью полощи почаще, и всё пройдёт, – порекомендовала Анна. – На стакан любой воды полчайной ложки соли.
- Зубы лечить надумаете, лучше сразу в город езжайте, - предупредила Лида и пояснила: - К нашей бабушенции попадёте, она так налечит, что вообще без зубов останетесь.
- Это точно, - хмуро вздохнула Соня, испытав на себе лечение зубов у старухи, и посетовала: - Сколько живу тут, столько она и торчит на этом месте, зубы всем портит. Я после её лечения в город моталась два раза, перелечивала всё.
- Кошмар! – посмотрела на неё Тома.
А Анна в довершение съязвила:
- Да, уж. По-моему, дефицит на её должность никогда не вышибет кресло из-под её дряхлого зада. Драгоценная Фаина Филипповна на нём и помрёт! Уже всю трясёт от старости, пенсию приличную получает, но с зарплатой зубника ни за что не хочет расставаться.
- Незаменимая! – тоже съязвила Лида.
- С таким стоматологом лучше было бы кабинет закрыть и всё, - мрачно поморгала на девчат Тома, прислушиваясь к ноющей десне.
- Ну что ты! – сыронизировала Согина и разъяснила: - Тогда будет минус нашей поликлинике. А так, всё для галочки главврача, когда наезжает медкомиссия. То бишь, у него полный ажур – кабинеты все функционируют!
«Ооо, какая тут дикая система для здоровья! - серьёзно призадумалась Тома, щупая щеку возле гудящего зуба, и решила: - Надо сегодня же Витальке сказать, чтобы зубы берёг и самой за своими тщательнее следить! Простуды опасаться надо! И вообще, в ближайшее же время займусь-ка я вязанием носков и всего тёплого!» В тот же день она поведала всё мужу и стала распускать его старый свитер на носки. А после нескольких полосканий солевым раствором зуб мудрости действительно успокоился.
Теперь Тому напрягало лишь отношение к ней Татьяны. После отказа от ужинов и сухой сдержанности в разговорах Старухина стала относиться к ней с открытым пренебрежением, даже не подозревая, что Тому очень устраивает такой её настрой. Первое радовало то, что совратительница исчезла из их общежитейской жизни. Она больше не врывалась к ним в комнату, оставляя дверь нараспашку. Приходила к себе, когда ребята уже спали. Не приглашала их на ужины. С Томой избегала случайных встреч, а с Виталиком только вполголоса здоровалась, быстро перекинувшись парой слов, и исчезала в своей комнате. На работе же она общалась с Томой только тогда, когда принимала у неё наполненные банками короба.
За это время к Татьяне в цех ещё приходила Катя Караянова, и от её разборки Старухина с ядовитым смехом быстро уходила то в один конец помещения, то в другой, издевательски заставляя бегать за собой беременную женщину.
- Ты понимаешь, что я беременная? – пыталась образумить её Катя и требовала: - Оставь нашу семью в покое!
- А ты Жоре об этом скажи! – гнусно лыбилась ей Татьяна в лицо и тут же закуривала папиросу.
Она знала, что Жора нещадно бьёт жену за её разборки с любовницей, считая, что Катя позорится и забывает о его происхождении гагаузов, при котором он во всём волен поступать, как ему заблагорассудится. И Татьяна смело похохатывала, тыча дымящей папиросой в сторону механического цеха:
- Иди, иди, скажи! Может ему стукнет моча в голову тебя пожалеть, а меня поколотить! – и с хихиканьем убегала из цеха, грохнув у Кати перед самым носом дверью.
- Какая же она дрянь! – с брезгливостью прошипела Тома и в недоумении пожала плечами: - Я одного не пойму: Катя такая роскошная женщина, а что можно после неё найти в такой, как эта рыжая шаболда?
Девчата тихо засмеялись, а Анна неодобрительно протянула:
- Ооо, сразу видно, что твоя жизнь ещё не приправлена «уксусной эссенцией» подобных страстей.
- Да, уж, – согласилась с ней Лида и попроще разъяснила: - Роскошная Катя не умеет поворачиваться в постели так, как это делает рыжая шаболда.
- Я б на Катином месте бросила бы мужа-негодяя и все дела! – кинула Тома банку в короб.
- Катя на этом «месте» о детях думает в первую очередь, – охладила её Анна. – Думаешь она с мужем не воюет? У неё же синяки с лица не сходят, которые пудры не хватает запудривать. Жорка, как и любой южанин, не терпит, когда ему в доме указывает женщина.
- Да она же беременная! – обомлела Тома. - Как можно беременную бить?!
- Наивная ты… - без тени смеха вздохнула Соня.
Представив жестокое избиение беременной, Тома вскочила с места и понеслась вон из цеха на свежий воздух. От стресса у неё началась тошнота. Придя в себя на морозном воздухе и не переставая думать за рукоприкладство механика, она с досады пнула большую пустую банку из-под томатной пасты. Из банки с зелёной плесенью брызнули густые остатки томата, которые неожиданно толкнули Тому на дерзкий план. Она схватила банку, сунула в неё палку и всё поставила в угол около ликвидного цеха. Затем вернулась на рабочее место.
- Том, а ты часом не беременная? – сразу насмешливо стрельнула Лида взглядом на её живот.
- А как ты догадалась? – поразилась Тома.
- Так у тебя же токсикоз! – хором рассмеялись девчата.
И у них пошли разговоры о родах, о токсикозе, о детях, о приметах на мальчика и девочку. За этими разговорами никто не заметил, как сзади подошла Старухина. Немного послушав их болтовню, она громко спросила:
- У нас что, ещё беременные в бригаде объявились?
- Объявились, – неохотно отозвалась Тома, не отрываясь от работы.
- Ты что ли? – с какой-то завистью презрительно усмехнулась Татьяна.
- Я, – вызывающе посмотрела Тома ей в конопушки и колко пошутила: - А что, нельзя?
Девчата захохотали! Татьяна повержено хмыкнула и молча ушла в свой угол.
Этим же вечером после работы Тома выждала в заводском туалете, когда Старухина уйдёт из ликвидного цеха, а бригада отправится домой. Быстро вернувшись, она взяла за дверью банку, вылила в неё из чайника воду, разболтала всё палкой и, пройдя за эстакаду ящиков, разлила всю жидкость по матрасу и подушке. Затем набросила сверху одеяло и, прихватив банку, покинула цех в жутком волнении, но очень удовлетворённая. А на следующий день, зайдя за эстакаду под видом набрать гофтары, она увидела, что «сексодрома» нет. От него осталось только небольшое сырое пятно, которое просочилось сквозь матрас.
- Вот так, соседушка! – довольно потёрла Волкова руки. – «Не всё коту масленица» и не всем возле тебя страдать!
Татьяна же стала беспощадно заставлять Тому ворочать уложенные ею ящики, выговаривая:
- Уложи их правильно! При перевозке они рассыпятся! Давай, исправляй свои косяки, иначе я тебе их не запишу!
- Давай я тебе помогу, – подошла Соня и в два счёта правильно переставила короба.
- Вот видишь, она тоже беременная, а от работы не увиливает, – указала авторучкой Татьяна на Кашину.
- Слушайте! – села Тома на место. - Я ведь стараюсь всегда правильно уложить ящики. Ошибиться я не могла!
- Значит кому-то это нужно, – с прямым намёком глянула в сторону мастерицы Лида. – Подумай, кому ты перешла дорогу.
Тома тут же подумала на Татьяну, но ничего не сказала, хоть и угадала с первого раза. Поймать на этой подлости Старухину было невозможно. Делала она это, скорее всего, когда прибегала ночью к гагаузу, либо пораньше приходила на работу.
- А Соня беременная что ли? – между делом едва слышно на ухо спросила Тома у Лиды.
Соня всегда сидела какая-то печальная, неразговорчивая и ничего не советовала. Глянув на неё, Лида перевела взгляд на Тому и без слов утвердительно кивнула.
- Ы-к! – поражённо икнула Волкова, исподтишка разглядывая Кашину, и снова шёпотом спросила у Лиды: - А сколько же ей лет?!
- Сорок два, – шепнула Лида и ещё тише добавила: - Последняя надежда на любовь.
Тут Соню позвала Татьяна пересчитывать её короба, и когда та ушла, Мараеву прорвало!
- У нас в посёлке многосерийная трагикомедия – со смеху сдохнешь, не встанешь! – быстро зашептала она заинтригованной Томе. – Наша Соня и местная пекариха Розка Тюркина втюрились в одного мужика. Есть у нас тут такой автоклавщик Карим Алаев. Он татарин. Так вот, они от него почти одновременно залетели! Теперь он между ними ходит гоголем и морочает обоим головы. Какая, говорит, из вас мне сына родит, на той и женюсь прямо сразу!
- А если они ему обе сыновей родят? – едва не прыснула Тома.
- Тогда он обещает обоим алименты платить и по очереди то у одной жить, то у другой, с чем они категорически не согласны! – сдерживая смех, ответила Лида и сразу ответила на второй зависший вопрос Томы: - А если девчат нарожают, обоих нафик пошлёт! Над ними весь посёлок рыдает со смеху, и все ждут развязки. А Сонька с Розкой козни друг другу устраивают и этого идола ублажают. Короче - индийское кино!
Тома зажала рот ладонью, чтобы не расхохотаться и поймала себя на том, что её мигом затянуло в поток тех, кто ожидал развязки между тройкой. Хотя она и сама находилась в нелучшем потоке коварства из-за соседства рыжей шалавы. А Лида прогудела ей в ухо:
- Оо, поживёшь здесь, ещё не такого насмотришься! – и как бы, между прочим, громко спросила подошедшую Кашину: - Сонь, у тебя какие планы на вечер? Ко мне на пряники приходи. Я мятных настряпала, как ты любишь.
- Не, – отозвалась Соня, усаживаясь на место. - Сегодня не могу.
- К Усманихе опять что ль пойдёшь? – покосилась на неё Анна.
- К Усманихе, – неохотно ответила Соня и уткнулась в работу.
Она докидала в короб банки и понесла его на свой поддон. А потом вообще ушла в туалет. Анна проводила её взглядом и прыснула Томе в плечо:
- К Усманихе бегает, чтоб она ей мальчика наворожила, а Розке девочку. А Тюркина всё наоборот просит. Карида! – и она крутанула пальцем в висок: - Во! Обе свихнутые! А Усманиха ещё та пройда. За свои услуги либо золотом, либо деньгами берёт.
- Колдунья какая-то что ли? – с опаской глянула на неё Тома.
- Она шарлатанка! – с презрением усмехнулась Лида и рассказала: - Тут когда-то девкам всё одного сезонника привораживала. Миша красавец – глаз не оторвать! Они за ним, как кошки на валерьянку волочились, а к Лизке кучами бегали, и каждая просила его к себе присушить. Усманиха никому не отказывала. Девок ободрала, как липок! Золотом брала и деньгами, да приговаривала: красивый шибко, дорого платить за такого духам надо! Ну, эти дуры платили её духам, платили, и в конечном результате Миша уже семь лет живёт у неё!
- В смысле - «у неё»?! – не поняла Тома.
- Себе она его и присушила! – засмеялась Мараева. – Сама ему в мамки годится - на двадцать два года старше, а он ни на одну молодуху теперь не смотрит.
- Ничего себе! – впадая в шок, поразилась Тома и, смеясь, схватилась за сердце: - Я сейчас вместе со стулом упаду, честное слово!
- Я же говорю, поживёшь, ещё не то увидишь, – усмехнулась Лида.
После таких новостей Тома поймала себя на том, что ей очень хочется посмотреть, что же это за такая коварная колдунья и что за красавец тот самый Миша, попавший на её приворот. Пока до Волковой только доходила болтовня здешнего народа. По посёлку и на заводе о тунгуске Елизавете Усмановой слухи ходили разные. Говорили, что она из стойбища оленеводов и будто дочь самого шамана. Но сама Усманиха на эти загадочные предположения никогда не распространялась, а лишь посмеивалась, ещё больше вызывая к себе интригу тайны своего происхождения. Оленеводов она считала последними идиотами за то, что они за бутылку водки практически даром отдают драгоценные меховые изделия и бижутерию, над которыми неимоверно корпят в своих допотопных чумах. По сравнению с ними Усманиха вообще считала себя недосягаемо грамотной, и ей даже оскорбительно было слышать, что ей приписывают родство чукчей или коряков. Она занималась свиноводством, самогоноварением и всю зиму гоняла своего Мишу на «Буране» в тундру выменивать у «камчей» их изделия за самогон. А проживая впритык с поселковым магазином промтоваров, она сторожила привозы дублёнок и безбожно скупала их, вызывая у населения возмущение, так как оставляла народ без тёплой одёжки.
- Лизка, куда всё копишь-то? Солить что ль собралась? – указывали ей людишки на меховое добро, развешанное для проветривания по всему двору на верёвках. – Не много нахапала? У твоей моли в сундуках морда не треснет?
- Моя Мища всё сносит, – невозмутимо поколачивала Усманиха меха и дубленки хлопушкой.
- Что-то «твоя миша» только в засаленном бушлате всё ходит, – упрекали её и стыдили: - Совесть у тебя баранья, Лизка, хоть и говорят, что ты среди оленей выросла!
- Ээ!.. – отмахивалась Усманиха и спешила скрыться от разговоров либо в доме, либо в сараях.
Она жила в своё удовольствие, никогда ни в чём не имея нужды. Летом с Мишей они грузили на пароход несколько тюков скопленного мехового добра, забирали всё золото, выцыганенное у озабоченных сезонников, и уезжали на материк. Там, перепродав всё втридорога, они ехали в какой-нибудь шикарный круиз и, промотав всё до копья, возвращались назад, немедленно приступая к самогоноварению, разведению свиней и вкалыванию на рыбзаводе. И никакая молодая глупая девчонка не могла устроить красавцу Мише такой шикарной жизни, как Елизавета Усманова!
продолжение след.---------------------