Все боги любят запах сожжённого в угли мяса. Множество культур по всему миру во славу богов сжигали жертвенных животных. Некоторые до сих пор исполняют эту традицию.
Мы вчетвером сидели на земле вокруг огромного костра. Пламя обволакивало тело несчастного животного со всех сторон и медленно обугливало обезображенную паразитами плоть. Я почти мог слышать, как лопаются от жара их известковые коконы. Рёв огня и треск сухих дров смешивался с голосом Гобели, певшего ритуальную песню - печальную, но в то же время, как ни удивительно, воодушевляющую. Она была необыкновенно лёгкой, не было в ней той монотонности, присущей траурным песням других культур. Ниамаси и Аспа подпевали ему. Они провожали освобождённую из тела аха-махват, поднимающуюся к небу среди пепла и искр частицу духа Матэвилья. Я же...
Меня всё ещё трясло от только что пережитого. Пусть я не верю в Судьбу, но что тогда это было сейчас? Не успел я приехать, как тут же нарисовалась возможность добыть нужный образец. Ни единого признака присутствия животного по пути - но вот оно предстало перед нами... Эти секунды, когда гнавла бежала прямо на меня. Её спина, прямая, совершенно не гнущаяся в движении, словно у оленя. Её тяжёлые лапы, огромная голова, гладкая, почти без ушей. И беззлобный, страдальческий взгляд, который я никогда не забуду. Она легко бы обошла моё копьё, но не захотела. Знала, что люди пришли убить её, но почему выбрала меня?
Не буду мучить вас долгим рассказом о том, как я обрабатывал собранный материал. Снял задёшево обшарпанную комнатушку на окраине Центра - забавно звучит - владельцу, видимо, было абсолютно плевать, какую гадость постояльцы туда приносят, части тела животного вопросов не вызвали. По итогам нескольких дней чистки и сушки у меня остался череп, готовая к дублению просоленная шкура и лапа, мумифицированная целиком. Образцы получились отличными, и я, довольный результатом работы, купил огромный чемодан, чтобы всё это аккуратно упаковать. Так как было неясно, сколько времени у меня этот процесс займёт, я не приобретал заранее обратных билетов. Домой решил не торопиться. Поехал на поезде.
Трансконтинентальная железная дорога - самая длинная в мире: не считая поездки до Денвера, время в пути составляло бы пятнадцать с небольшим дней. Многие наверняка уже на третий-четвёртый день погибают со скуки, я, признаться, тоже не люблю так долго находиться в замкнутом помещении, пусть и движущемся, но это время в пути сейчас мне было абсолютно необходимо, поскольку ни в какой иной обстановке я не смог бы себя заставить сесть и целенаправленно, подробно описать своё приключение. Первые три дня пути я старательно излагал происшествие с гнавлой на страницах своего блокнота, периодически вымарывая и переписывая неудачные фрагменты и жалуясь себе под нос на недостаток писательского таланта.
Мои соседи были довольно молчаливы, но постоянно норовили закрыть форточку, жалуясь на сквозняк. Зато ни о громоздком чемодане, ни о моём сосредоточенном письме вопросов они не задавали. Закончивши с рассказом, я не нашёл себе иного развлечения, кроме как смотреть в окно. Пустыни сменились степями, степи - лесами, леса - тайгой, местами старой и глухой, местами юной или плешивой от недавних вырубок. На четвёртый день железная дорога вышла к морю и пошла вдоль побережья. Чем дальше на север двигался поезд, тем злее море становилось. Шипя и плюясь пеной, волны не лизали берег, а с остервенением вгрызались в него всем, что несли в своих водах - песком, галькой, обломками морских раковин. К вечеру я имел счастье созерцать морские брызги, взлетающие над скалами и подсвеченные лучами заката. Они напоминали расплавленное золото, и я не мог оторвать взгляд, пока солнце не зашло окончательно.
Ранним утром пятого дня поезд почему-то остановился. Я проснулся и выглянул в окно, ожидая увидеть там очередной мелкий вокзал и возможность размяться, подышать и купить минеральной воды, но вокруг была только мшисто-зелёная, мокрая от росы тундра. Мои соседи тоже проснулись и начали спрашивать "а что случилось" и "а почему стоим" у меня и друг у друга, как будто кто-то мог знать. Один из них, не то норвежец, не то датчанин, очевидно, бизнесмен, быстро соскочил с верхней койки и, натягивая на ходу ботинки, на одной ноге попрыгал в коридор. Меньше чем через минуту он зашёл обратно с очень растерянным выражением лица.
- Заглохли? - спросил другой сосед, американец с жиденькими усами.
- Да какой... Мамонт. Лёг прямо на путях, всё, не согнать уже. Решил помирать.
- Бывает же...
После этой новости поезд не двигался с места около получаса. Бизнесмен нервничал и теребил воротник жилета. Видимо, задержек в пути в его графике никак не предусматривалось. Мне было некуда торопиться, поэтому я просто сидел и думал о мамонте. Как же так получилось, что из всех препятствий, могущих возникнуть на пути поезда, что-то настолько редкое, как умирающий мамонт, стало причиной? В этот момент ко мне подкралась мысль о том, что нынешнее необыкновенное невезение - это своего рода расплата за такое же необыкновенное везение, случившееся со мной две недели назад. В обычное время я бы выбросил эту мысль подальше, но сейчас, в этой странной, слегка нереальной обстановке я предположил, что это и есть Судьба. Наверное, так она и проявляется: когда события происходят наперекор всякой статистике, и ты чувствуешь, что так быть не должно, но не можешь отрицать свершившегося уже факта...
Вдруг поезд ощутимо вздрогнул и двинулся чуть назад, но не проехал и пары метров. В приоткрытое окно было слышно скрип, затем какой-то треск, затем раздался громкий металлический щелчок, и мы снова встали. Я открыл двери купе, чтобы слышать, если что-то ещё будут объявлять. Спустя пару минут в вагон зашла группа пассажиров, шумно обсуждающих последние события.
- А что это был за грохот?
- Почему не едем?
- Сломался, вот так! Пытался дать задний ход и какая-то механика полетела!
- Да вы, верно, издеваетесь...
- Нет, всё так и есть, - сказала вступившая в скопление людей проводница. Молодая девушка, вероятно, совсем недавно пришедшая на эту работу, она пыталась оставаться спокойной, но выглядела очень настороженно и не совсем понимала, что ей требуется делать.
- И что теперь, как ехать дальше?
- На этом поезде уже никак, к сожалению, вперёд он тоже, кажется, уже не поедет. Его потом оттащат в Онандырь на ремонт, а вас... - Она быстро глянула на часы. - Через примерно пять часов пересадят на следующий поезд. Никуда дополнительно переезжать не нужно, он подъедет прямо сюда, по второму пути, будет оповещение. Приносим извинения за неудобства...
Бизнесмен вцепился обеими руками в свой уже измятый словно ком бумаги воротник и с тихим, но драматичным мычанием зашагал в сторону нашего купе. А я, уже ничему не удивляющийся, проверил наличие сумки с документами на плече, решил направиться в противоположную сторону - двери поезда наконец открылись для желающих прогуляться.
Постоянно останавливаемый в лучших начинаниях мёрзнущими соседями, я жаждал свежего воздуха. В течение всей поездки американец часто выходил в коридор и курил самокрутки, набитые кроме табака ещё не пойми чем, но этот запах ни в какое сравнение не идёт с вонью парфюма. Женщина из купе напротив с головы до ног обливалась духами, пытаясь, видимо, перебить собственный телесный запах - и это притом, что в поезде были предусмотрены душевые. Тяжёлая, липкая, донельзя приторная вонь стелилась над полом и проникала даже под закрытую дверь. В течение дня её можно было игнорировать, но ночью собственное чувство обоняния сводило меня с ума и не давало заснуть.
Выйдя наконец из поезда, я словно попал в иную реальность с совершенно отличной атмосферой. Я с наслаждением вдыхал холодный влажный ветер, носивший в себе ни с чем не сравнимые запахи мха и торфа, багульника, сырой грибницы. Этот воздух очаровывал. Сперва едва уловимо, но с каждым вдохом всё отчётливей напоминал о том, как мой научный руководитель брал с собой меня, ещё зелёного студента, на практику в Лапландию, изучать диких полярных лисиц. Сейчас я понимаю, что приносил ему неоправданно мало пользы даже по части сбора статистики, но это был опыт, и, скорее всего, очень важный, вдохновивший меня на собственные будущие экспедиции.
Пейзаж поражал своей пустотой. Всё вокруг было так однородно, полого и зелено, что по большому счёту взгляд цеплялся только за рукотворные элементы - гравийную насыпь, дорогу, расположенную на ней, столбы линии электропередач, пару вездеходов, стоящих на удалении от головы поезда.
- Тоже их заметил, да?
От неожиданности я чуть не подпрыгнул на месте. Ко мне обращался один из пассажиров с соседнего вагона, которого я встречал несколько раз до этого, но он никогда не начинал разговор.
- Позорники, даже новую технику закупить не могут. Куда только девается финансирование?..
Это определённо был местный житель - американской внешности, но говорил на русском. Я решил воспользоваться возможностью размять своё закостеневшее знание языка.
- Может, деньги выделяют на более нужные... нужды?
- Да как же, да что может быть важнее, вы что. Это же мамонтовый парк!
- Значит, мамонты это самое важное?
- А как же! Эх, сразу понятно, что вы у нас впервые. Мамонты это то, благодаря чему в этой стране до сих пор есть население... И туристы к нам едут с одной, максимум с двумя целями, если кто любит рыбалку, а так - все хотят на мамонтов посмотреть. В дикой природе, на сафари. Вот, спрашивается, на чём они туристов будут катать, когда эти тарантасы сломаются?..
Его речь ещё сильнее разожгла во мне любопытство. Всматриваясь в далёкие силуэты вездеходов, я потихоньку пошёл в их сторону, ведь, выходит, в Берингию все приезжают, чтобы посмотреть на мамонтов? Интересно, почему. Я никогда не задумывался о том, что животные могут быть так важны для привлечения туристов, тем более такие обычные: пытаясь в мыслях соорудить достойный ответ своему попутчику, по инерции продолжавшему идти рядом со мной и ругать руководство мамонтового парка, я так и не придумал ничего обстоятельного и ответил просто:
- Но почему все едут сюда, если в Канаде тоже есть мамонты? И в Руссии тоже есть, в Сибири.
Он выпучил глаза и издал невероятный совершенно звук: отчасти смех, отчасти кряхтение или хрюканье, который я, как зоолог, могу сравнить разве что с хрипом самца черепахи.
- Эх-эх, нет. Нигде в мире больше нет таких мамонтов, как тут. Маленькие, горбатенькие есть, и наоборот огромные, с бивнями большими такими, но лысые. Они все не настоящие мамонты. Одни ушли в тайгу и выродились, измельчали, других спасали от вымирания, скрещивали со слонами из Африки и ещё с кем-то, не помню уже. А у нас мамонты такие же, какие ходили по Земле миллионы лет назад. Наша гордость и сокровище. И ископаемую мамонтову кость у нас тоже добывают, находят по оврагам, бочажинам, украшения из неё режут. А и, спрашивается, что ещё у нас осталось? Когда-то золото было, много золота, знаешь эту историю... Сначала с запада пришли, потом с востока, потом снова с запада, да что тем, что другим дела особого не было до северов, до глубокой провинции, понимаешь? Им нужно было только золото. А потом оно кончилось. Да и мы теперь независимое государство, на том хоть спасибо. И ещё спасибо русским, что делали всё на совесть. Земля под ногами здесь порою дышит, а канадцы будто об этом не знали, всё, что здесь успели понастроить - всё порушилось, всё полегло. Даже деревянное. А вот как нужно строить, глянь.
Он достал из кармана записную книжку и развернул так, чтобы мне было видно фотографию, прикреплённую к переднему форзацу. На снимке был изображён фасад какого-то общественного здания. С обоих сторон от крыльца стояли, расправив бетонные крылья, двуглавые орлы. Пережитки прошлого, когда-то бывшие украшением, а ныне приносящие лишь тяжёлые ностальгически мысли. Их вид соответствовал символике: на статуях не осталось краски, их покрывали выщербины и рыжие подтёки. У левой статуи не было одной из голов. Вместо неё из шеи торчал, подобно окровавленному позвоночнику, ржавый железный штырь... Тем не менее здание стояло и не подавало явных признаков ветхости. Его холодный бетон от времени стал шершавым и теперь, по крайней мере на фотографии, был почти неотличим от камня, и казался столь же прочным, столь же вечным.
- Это наша центральная библиотека. Построена сто шесть лет, осенью будет сто семь. Почти уверен, что она ещё столько же простоит! Работаю там, в архиве... О, знаешь, у меня по этому поводу такая история есть, вспоминаю - аж мурашки бегают, жутко так. Однажды требовалось отправить в Санкт-Петербург рукописи поэтов местных, ты всё равно их не знаешь, в какой-то литературный музей. Почтой отправлять побоялись, мол, слишком ценные экспонаты, и послали меня вроде бы курьером. И вот я в аэропорту, ожидаю посадки, и случайно замечаю одну женщину. И не могу поверить своим глазам, потому что она выглядит в точности как моя мать, только... моложе что ли? Как на старой фотографии. Думаю - не может быть такого, наверное двойник! Или чудится мне... А она смотрит на меня, пристально так, и я невольно подхожу ближе. И вдруг она обращается ко мне: "Я знаю, о чём ты думаешь", - говорит. - "За меня не беспокойся, я сейчас жива и здорова, и буду ещё много лет. Я лишь возвратилась в сегодняшний день. Эти рукописи, в твоём портфеле... Они не добрались до Петербурга. Были утеряны при перевозке. Не садись на этот самолёт, не надо." Я в таком шоке был, что действительно никуда не полетел, так и вернулся с рукописями. Директор был зол как чёрт, но это сначала, потом ничего больше не говорил. Самолёт-то действительно упал. И сгорел, никто не выжил. Вот как это иначе называется, кроме как Судьба?
И снова это слово, которое в последнее время слишком часто звучало у меня в голове. Я повернулся к собеседнику - вернее к рассказчику, я в итоге так почти ничего и не говорил - видимо, с заметным недовольством на лице, которого сам почему-то не почувствовал. Он мгновенно потерял энтузиазм, замолчал и принял странный задумчиво-искренний вид.
- Прошу прощения... - высказал он и повернул обратно к поезду, бурча что-то себе под нос.
Мне стало неловко из-за того, что я вот так не нарочно его отпугнул. Должно быть, этому человеку очень одиноко у себя на работе, среди пыльных документов, и не с кем поговорить, а с незнакомцами, как известно, всегда тянет говорить, изливать душу, рассказывать о том, о чём близким людям рассказать не решаешься... Я к этому моменту уже почти дошёл до вездеходов. За одним из них на насыпи виднелась огромная, тёмно-серая с лёгкой ржавчиной гора шерсти. Это и был виновник текущей транспортной задержки. Мамонт лежал на брюхе поперёк дороги, не шевелясь, подмяв под себя задние ноги и неуклюже вытянув передние, на которые уложил тяжёлую голову. Как ни странно, вокруг не было ни одного любопытствующего пассажира. Я оказался первым.
Заметив меня, из транспортного средства вышел сотрудник парка с густой бородой, в камуфляжного расцвета форме, вроде егеря, и направился навстречу. Сказал, что близко к животному лучше не подходить, ради собственной безопасности.
- Оно ещё живо, не так ли?
- Была бы мёртвая, её бы давно уж оттащили с дороги, нам не сложно. Но она жива, как видите, дышит. Ждём ветеринара, скоро уже должен прибыть, протокол есть протокол. Вдруг она чем-то больна заразным? Тогда для всеобщего блага нужно будет уничтожить тело.
- Я могу подойти? Понимаете, я своего рода зоолог. Правда, специализируюсь на копытных, а не хоботных, но может быть смогу чем-то помочь? Хотя бы осмотреть. В поезде передавали, что мамонт лёг умирать, могу поинтересоваться, каков его возраст?
Егерь ненадолго задумался.
- Бригитта... Скажу, мы точно не знаем, сколько ей лет. Фонд охраны мамонтов основали сорок девять лет назад, и уже тогда её записали как зрелую, заслуженного матриарха своего стада. Так что скорее всего около семидесяти, может чуть больше, или чуть меньше... Знаете, она ведь, выходит, старше меня и всех моих коллег. Мне почему-то казалось, что она будет с нами всегда. Что мы будем встречать её каждый раз, выезжая на прогулки ли, на учёт - видишь, как её бивни перекрещиваются между собой? Её ни с кем не перепутаешь, даже издалека... Мне казалось, что она вечная. Что покуда будет тундра - будет и Бригитта, её живое воплощение, её мудрая королева, ведущая своих мамонтов от моря до моря. На самом деле мы напросто не помним эту тундру без неё, не можем помнить. К животным привыкаешь, даже если они дикие и твоё с ними взаимодействие сводится к простому наблюдению. Я буду скучать...
Имея в виду, что я зоолог, расчувствовавшийся сотрудник расхотел меня останавливать, так что я, утратив всякую осторожность, маленькими шажками приблизился к мамонтихе практически вплотную, так близко, что я мог различить каждый волосок, каждую бородавку и морщинку на её коже. Она заметила меня. Медленным, тяжёлым движением подняла с земли хобот и, поднеся совсем близко, легонько коснулась меня кожистым "пальцем" на его кончике, длинным и скрюченным, словно чтобы удостовериться, что я стою перед ней. Затем с хрипом втянула воздух и обдала меня сильным горячим дыханием. А затем снова, и ещё раз. Её запах был резким, но не показался мне неприятным или болезненным. Это был обычный животный запах, как у овец или лошадей.
Таким образом она обнюхивала меня, изучала меня. Оба её глаза были слепые, мутные, как маленькие серебряные луны, да и слух её от старости наверняка утратил былую чуткость. Именно обоняние было тем, что давало ей возможность ощущать окружающий мир, даже сейчас, когда она лежала без сил, зная, что никогда больше не поднимется. Её задняя левая нога лежала под туловищем в неестественном положении. Должно быть, она, не в силах задирать повыше ноги, споткнулась о рельсы... Я протянул руку и дотронулся до хобота. Она вздрогнула, но позволила себя погладить. Стоя рядом с ней, но ничем не могущий помочь, я резко почувствовал беспомощность. Как тогда, на Колорадо, только ещё сильнее. Надолго меня не хватило: я осторожно уложил хобот ей на лапы и отошёл. Она не стала щупать в поисках меня и вообще больше не шевелилась.
- Она ничем не больна, - сказал я егерю, уходя. - Просто споткнулась и сломала заднюю ногу. К сожалению для животного в преклонном возрасте это означает смерть. К тому же она полностью или почти полностью слепа, удивительно, что она вообще дожила до сегодняшнего дня.
Так я с тяжёлым осадком ушёл обратно к поезду и оставшееся время сидел в вагоне, разглядывая через окно бесконечную тундру и размышляя о всяком. К вечеру, как и было обещано, подъехал, шаркая и скрипя, другой поезд, наполовину пустой и готовый вместить новых пассажиров. Я перенёс в него свой чемодан с гнавлой; с трудом упихав его под койку, с разочарованием заметил, что мои соседи остались те же, и что "борьба за сквозняк" будет продолжаться ещё как минимум несколько дней. Я достал из сумки блокнот - хотел как можно быстрее начать записывать сегодняшние события, пока впечатления ещё свежи.
Пока поезд, медленно разгоняясь, возобновлял движение на запад, я увидел в окно нескольких мамонтов - понятия не имею, откуда они могли так быстро прийти, ведь на открытой местности их было бы видно за сотни метров... Сотрудники парка, насколько я смог разобрать, активно старались не подпустить их к Бригитте, устроив вокруг неё своего рода заграждение из вездеходов и гудя клаксонами. У каждого мамонта на бивнях были сложены охапки ветвей, сухих, свежих, даже целых кустов, вырванных с корнем. Где они нашли деревья, и зачем принесли? Сначала я подумал, что они решили принести ей еду, но ведь мамонты не питаются хвоей. А потом вспомнил, что читал когда-то о поведении африканских слонов. Это очень умные существа, у которых есть свои ритуалы, в том числе похоронные. Они накрывают тело погибшего сородича ветками, камнями, землёй, чтобы его не растащили падальщики, а потом, когда от него останутся только кости, будут приходить, трогать их, перебирать, пачкать красной глиной, словно кровью, которая никогда не тускнеет...
Дорога уносила меня прочь от развернувшейся драмы. Подо мной в чемодане лежал драгоценный образец, способный, в теории, навеки внести моё имя в историю зоологической науки, но тем единственным, о чём я мог думать, была Бригитта. Несчастная слепая старуха, упавшая в самом неудачном месте. Конечно, её останки уберут с насыпи, но её стадо не оставит кости в покое. Они будут раз за разом приносить их на то самое место, где она умерла, только для того, чтобы люди снова отбросили их с дороги.
А потом я задумался о Судьбе, опять. Возможно, в этом мире действительно не всё поддаётся моему пониманию здравого смысла, и мёртвым иногда есть дело до живых, а живым до мёртвых. Все эти традиции, ритуалы, присущие любой человеческой культуре, и даже животным - может быть, в них действительно больше практического смысла, чем мне всегда казалось? Считается, что духи животных на протяжении нескольких лет могут оставаться привязанными к своим костям, особенно к черепу. Значит ли это, что я могу встретить свою гнавлу? За всю свою жизнь я не видел ни одного призрачного существа, хотя читал немало научных трудов о них, написанных известными спектрозоологами, уважаемыми людьми, и у меня не было никаких причин сомневаться, не верить им, не верить, по сути, всему миру, принимающему как данность сложное и не всегда доступное для человеческого ума строение мироздания... Возможно, настало время пересмотреть свои взгляды.