Двигаясь от единственного небольшого окна по коридору, оставив позади себя двери слева в комнаты Самбор, справа в нашу и Микулинских, мы встречаем ответвление в еще один небольшой коридорчик, а в нём две комнаты для двух семей. В одной из комнат проживает семья из четырёх человек: бабушка Мария Ивановна, все зовут её Марьванна, муж Дмитрий или попросту Дима, жена Галя и их дочка Таня. Таня младше меня на год и мы с ней были довольно близкими подружками.
В коммуналке, особенно многонаселённой, всякого люда должно быть понемножку, тогда и жизнь становится интереснее.
Марьванна была пенсионеркой, её дочь Галя и муж Гали - Дима были настоящими работягами и по сложившейся жизненной ситуации алкоголиками. Дима работал на заводе, на каком — не помню, а Галя на фабрике Трёхгорной мануфактуры, если не ошибаюсь. Их дочка Таня была сущим очарованием внешне и настоящей оторвой по поведению. В свои четыре года она, взяв свой трехколесный велосипед, скрылась из дома. Сначала искали её всей квартирой по близлежащим переулкам, когда стало понятно, что нам её не найти, обратились в милицию. Нашли Таню, спасибо милиции, в тот же день. Она просто на своём велосипеде укатила в Парк Горького с Пречистенки (тогда Кропоткинской). Путь не близкий, а для четырёхлетнего ребёнка так и вообще далёкий.
По рассказам моей мамы я помню, что первой начала пить Галя, а потом втянула и мужа. Когда у них родилась Таня, они были уже заядлыми алкоголиками, и у Тани на фоне всего виденного развилось очень сильное заикание. В рассказе "Семья Микулинских" я описывала такую историю «Когда напившись до состояния полной непотребности, муж таскал свою жену за волосы по коридору, Любовь Иосифовна, а она была маленького роста, всегда очень аккуратно одетая, подтянутая, выходила из своей комнаты и строгим голосом говорила:
- Дмитрий, прекрати немедленно это безобразие, оставь Галину, или я сейчас же вызываю милицию, - вроде бы ничего и не сказано, но каким-то образом это так действовало на разбушевавшегося Дмитрия, что он бросал свою жертву там, где его заставали эти слова, и скрывался в своей комнате. А его жена сама ползком в еще более пьяном состоянии добиралась следом за ним».
Я страшно переживала за Таню, это было мучением смотреть и слушать, как она пытается что-то сказать. Обратившись за помощью к маме — врачу-психиатру, я выяснила, что будет для Тани легче, если она вместо говорения будет петь. Так просто, подумала я? Петь мы с Таней любили, песен знали много, и вот забравшись с ногами на кровать в её комнате, мы устраивали концерты. Пели всё, что знали, главное, погромче. Через некоторое время кто-нибудь из соседей заходил к нам и просил заканчивать концерт, потому все уже всё слышали. Как правило, нам позволяли петь примерно час. Во время пения Таня не заикалась. После концерта мы пытались разговаривать музыкально. Это у нас получалось очень плохо. Разговор это не песня и нам, детям, он не удавался. Мы устраивали концерты, когда нам было по 10 — 11 лет.
В этом же возрасте и чуть старше мы часто проводили время вместе. Зимой уходили в Парк Горького на каток на целый день. Катались до состояния «полного обморожения», часов по шесть, потом обязательно покупали по стакану кофе с молоком и булочку на двоих. Ждали, когда наши пальчики на ногах и стопы начинали чувствовать себя и отправлялись пешком домой, на троллейбус денег нам уже не хватало, или кофе и булочка, или троллейбус. Кататься в парк на настоящий каток мы уходили по выходным, а в будни после школы надевали дома коньки и топали в них до скверика «Рабфак», что около Института Иностранных языков на Остоженке (раньше Метростроевская), и катались там по утоптанным дорожкам. Домой возвращались усталые, счастливые и опять на коньках, по лестнице на второй этаж поднимались на карачках, сил подниматься по лестнице на коньках у нас уже не было.
Вот здесь можно прочитать еще один отрывок из наших похождений с Таней в Парк Горького
http://proza.ru/2003/05/27-39
Летом тоже проводили время в том же парке, обычно мы лазали по оврагам Нескучного сада.
Жизнь шла своим чередом. Дима ушел из семьи. Хоть он и стал алкоголиком, но в душе-то таким он не был. Оставив прежнюю семью, сошелся с хорошей женщиной, бросил пить, создал новую семью. Устроил Таню в интернат для заикающихся детей, там ей было спокойно и она проучилась там до 15 или до 16 лет. В выходные Таня приезжала домой. Страшно было видеть, как её бабушка, Марьванна, потихоньку сходила с ума. Пришлось ее устраивать в дом престарелых, где Таня навещала ее до того времени, пока бабушка еще её узнавала. Когда бабушка перестала Таню узнавать, Таня перестала навещать её. Помню, как мы с Таней сидели и плакали, мысленно прощаясь с этой доброй старушкой. За это время, еще при жизни Марьванны, Галя совсем спилась и в белой горячке бросилась под поезд.
Таня не осталась одна. Её папа, Дима, всячески заботился и помогал ей, забирал к себе в гости в его семью. После окончания учёбы в интернате он устроил её на фабрику «Красный Октябрь» в цех, где делают упаковки для конфет. Позаботился, чтобы Тане оставили её комнату. Мы собирались с ней иногда посидеть поболтать о своём о девичьем в её комнате, она рассказывала о своей работе.
Когда Тане исполнилось 17 лет, а мне — 18, моя семья уехала из коммуналки, получив свою отдельную квартиру, и про дальнейшую жизнь Тани я узнавала от старых соседей, когда приезжала их навещать. И однажды даже повидалась с Таней.
Тане встретился очень хороший работящий парень, они поженились и у ребят родилась девочка. Таня практически уже не заикалась. В квартире все радовались тому, как сложилась в итоге Танина жизнь.