РОДИТЕЛЬСКИЙ ДОМ
Теперь дети подальше от родительского дома уезжают, и их не остановить, это процесс необратимый. И правда, приезжают к старикам, чаще осенью, с огородом помочь, отметиться. Хорошо бы кто из друзей детства приехал, посидеть, поговорить, вспомнить, как в войнушку играли, как за девочками пытались ухаживать, нарвав побольше крапивы, догоняли, стараясь побольнее ужалить. Только многие уехали далеко: кто на Камчатку, кто за Урал. Страна распалась, раскололась, как упавшее зеркало, на кусочки, а тот, кто уезжал по направлениям, как молодые специалисты, за границей оказались. И теперь даже ради родителей не наезжают. А они всё надеются, ждут: вдруг кто-нибудь из них навсегда вернётся… По всей России так. Да и как осудишь, когда захотелось им по асфальту на личных машинах кататься, а не преодолевать лужи, разъезжаясь по глине в резиновых сапогах от весны до глубокой осени. И всеми правдами и неправдами кинулась молодёжь на улицы больших городов.
А у нас уже и родительских домов почти ни у кого нет в Неожиданном, и стариков почти нет: кто умер, и дом заколоченный стынет, а кто уехал, и дом обрастает лопухом да крапивой. А если кто на дрова купит, то дом вывезут, а на том месте долго пусто, пока не зарастёт ивняком да молодой порослью, а так – как дыра от вырванного зуба красуется.
Грустно это всё, конечно, только мы наш прииск другим помним. И клуб был, и чуть не каждый день новое кино показывали, и библиотека была прекрасная, и Мария Александровна принимала нас в ней как долгожданных гостей. А если ей покажется, что книгу сдаём не прочитав, могла и заставить рассказать о ней всё, что помним и как поняли. И если наша трактовка не понравится, то и поговорить, и объяснить, что такого в этой книге замечательного, и почему она нам так необходима для взросления.
Теперь, вспоминая всех взрослых, с кем сталкивался в повседневной жизни, понимаешь, что все без исключения никогда не отмахивались ни от нас, ни от наших детских проблем. Наверное, потому, что жил прииск обособленно, дорог к нам не было, самолёт был так мал и лёгок, что Таштып его принимал очень редко из-за степных ветров Хакасии. Он и базировался на аэродроме в Николаевке. Ещё летом добирались по Томи на лодках, со станции Усть-Бюрь, а до неё поездом из Абакана. Зимой по автозимнику.
Не приживались у нас ни плохие люди, ни лихие. По крайней мере, нам, детям, разрешалось и по ночам играть, пока не наиграемся, и в лес ходить не запрещал никто. А малины в те годы, после большого пожара, было в тайге много – крупная, сизая, аромат у лесной такой ядрёный! Домашняя и вполовину не так запашиста. Правда, в ней и червячков беленьких было несметное количество. Так и наедались детьми малины, считай, с белком, в тайге до отвала, до головной боли. Это мы сейчас знаем, что малина давление поднимает, а тогда просто не могли удержаться от соблазна. Смородина – и чёрная, и красная – тоже была в те годы в изобилии, это потом, когда поезда в наши края ходить стали, повадились её варварски ещё зелёной вырывать городские, а раньше ждёшь, когда сладкая будет и чёрная. И кусты не ломали. Уже хочется ягод, а они всё не чернеют, вот и бегаешь с кружкой на отвал проверять на спелость. Во многих семьях заполняли осенью бочки красной смородины и засыпали сахаром. Малину сушили на капустных листах, и зимой, где-нибудь уютно устроившись почитать, мы грызли лепёшки из сухой малины, и сколько бы ни заготавливали, к Новому году они почему-то обязательно заканчивались.
И грибы. Поднимешь летом мох на вздувшихся бугорках, а под ним… До 18штук насчитывали стоявших в ряд белых, почти одинаковых по размеру груздей. Лохматые, с жёлтым молочком на срезе. А посолят мамы с чесночком, укропом, еле дождёмся, когда можно будет опробовать. И макали лохматенькие в свежую домашнюю сметану, и считали, что это в порядке вещей. Больше сорока лет прошло, но не думаю, что кто-то из нас пробовал за эти годы блюда из меню наших мам. Грузди есть, да пушисты не так, и сметана есть, но она из супермаркета, а значит, и вкус другой, не тот, что из детства. И малина чаще садовая.
И Неожиданный наш стал совсем невелик и стоит на отшибе и от железной дороги, и от дороги, что строят из Кемеровской области в Хакасию. Тихо на прииске. А раньше вечером и репродуктор на столбе играл, и девчата пели. И под баян у клуба, танцевали. Прямо на волейбольной площадке. Пыль столбом! Черёмуха зацветёт на горе, где Маяк, и в палисадниках, и по Магазы с Камзасом, тепло, запах черёмухи прямо с ног сбивает. Танцевать хочется. Мы и баян найдём, нам ведь всё равно, что у клуба света нет. Луна и звёзды для чего? В клуб каждый день нельзя. Да и в присутственные дни только до 12ночи. Бывало, и везло. Уйдёт тётя Стюра Леонтьева, завклубом, оставит за себя уборщицу тётю Зину Путинцеву, отчества не помнятся, мы в те годы без них обходились. И тогда только тётю Зину не выводить из себя, шейк там или твист кто-нибудь из приезжих с Новокузнецка захочет перед нами, глухоманью, изобразить, тут и все танцы кончались. Выгонят нас из клуба, и ведь выходили без всяких возражений, не принято было дерзить, как тогда их называли, техничкам хоть в школе, хоть в клубе. И тогда друг баян выручал. Туфли в те годы были на кожаных подошвах, стирались они до дыр за неделю. Потому что на волейбольной площадке, тут уж и твист, и шейк, кто во что горазд. Дальше улицы не выгонят.
Ближайшим домам летом спать не давали, нас ругали за баян, но частенько наши земляки просыпались и от визга.
Во-первых, летучие мыши. Считалось, что ночью они в белое вцепиться могут, лицо поранить, а кружили они часто и по нескольку штук. А капроновые белые кофточки только входили в моду. И, кстати, о моде. Была мода ремешки к часам делать из змеиных шкурок, а в нашей тайге гадюки имелись в изобилии. А перед тем как на ремешки пойти, эти гадюки с вырванными зубами приносились нашими затейливыми мальчиками в клуб. Представьте ужас дамы, когда из-за пазухи партнёра во время танца высовывалась аккуратная головка гадюки, да ещё скользящее в твою сторону извивающееся тело. Но если кто-то просто визжал, то были и такие, что падали в обморок. Танцевали на улице, и гадюка, пока партнёр пытался, наклонившись, нашу девушку в чувство привести, нахально сбегала. Она наверняка не просто сбегала, а уползала на многие километры после таких пыток, но всё то лето считалось, что она в сквере у клуба, и девочки её боялись. А юношеская фантазия не истощалась, они придумывали всякие истории, что она, возможно, в клубе под полом, а то и под сиденьями живёт, и стало страшно ходить в кино в босоножках, хотя все знали, что она без зубов. Но просто представить, что по тебе ползёт холодная и скользкая гадина… А если ещё видел в глубине скал по весне шипящий клубок, змеиную свадьбу, то и представлять не надо, все они к тебе в темноте и подползают. А мальчики наши думали, наверное, что мы в них влюблены до смерти: сидишь, вцепишься и пошевелиться боишься, пока кино не закончится.
Быстро лето пролетало. Набегаться не успеешь, а тут покосы, редко кто в детстве косить не умел, но не косить сено, так грести. Коровы были почти у всех, война не забывалась и с кормилицами расставаться, не спешили. А там и ягода поспевать начнёт, грибы пойдут, и не так родители на заготовки отправляли, как мы сами с радостью бегали в лес, особенно по грибы, так как не было большего счастья, как по пути домой, и гордясь собой, и завидуя удаче друзей, разложить у лесного ручья маленькие отборные, беленькие, пушистые, чудо какие красивые грибочки и отмывать их от хвоинок, запутавшихся в лохматой опушке груздей, прилипших на шапочках подосиновиков, волнушек, подберёзовиков.
А грибы пошли, значит, скоро в школу пора. На каникулы летние уходишь, кажется, что никогда больше в школу не захочется, а к сентябрю соскучишься. Вроде прииск маленький, видишься со всеми, а первого сентября в школу как на праздник. И повзрослеешь ещё на один класс. А до 18 лет так хочется, чтобы всё было позади: и школа, и родители. Хочется быть взрослым. Это сейчас представляешь наш Неожиданный, особенно зимой, и так в груди защемит. Носится там между гор стылый ветер, переметает снег, обтекает редкие дома, и вдруг заплачет, застонет где-то на задворках, вспоминая, что жили тут люди, много людей, старались, работали, звенели голоса ребятишек. Была жизнь...
Ну, это сейчас, а в детстве как подуют ветра, как занепогодит, из дому выходить не хочется. Осень, дождь, грязь, рвёт шалый ветер упорно цеплявшиеся за деревья листья. Они кружатся в сыром промозглом воздухе, роняя сказочное убранство осенней тайги, липнут к мокрой одежде. Но и в сентябре случались, хороши необыкновенно, незабываемые дни бабьего лета, когда вся тайга утром на солнце серебряной кажется. Пауки её заплетут своей паутиной, а на ней влага под солнцем всеми цветами радуги переливается. Такое впечатление, что, как в сказке, тысячи ткачей ночью старались под страхом смерти успеть нарядить к утру землю в умопомрачительный наряд.
А вот зимушка-зима и наряжала. Сначала выпадет так желанный, так любимый нами, детьми, первый снег. Он ещё только припорошил немного, спрятал осеннюю грязь, покрывало его ещё порвано кое-где здоровенными лужами, но уже как чиста и красива земля! Бывало, он сразу падал сухими и крупными хлопьями, шуршал, просыпаясь через иголки, по веткам пихт, напоминая шуршание бумаги. Так у нас в классе за печкой шуршала мышка, названная Василисой Прекрасной за смелость, вернее, мышиную наглость и светловатый окрас. Употребив кусочек сала, принесённый добрыми самаритянами, чаще всего мальчишками, Василиса до конца урока шуршала бумажкой, пытаясь найти в ней ещё что-нибудь съедобное.
Шуршал снег. И или из-за низкого серого неба, или из-за первого снега, когда белизна ещё не победила, только пытается расстелись и укрыть всё вокруг, пихты казались голубоватыми. Так и помнятся не голубые ели, а голубые пихты детства.
Морозы были в годы детства злющие, до 45*доходило. Плохо, если в каникулы, но когда из-за мороза освобождали от уроков, помнится как самое настоящее счастье. Уроки учить не надо, в школу не надо. И, выспавшись, бежали кататься на санках. Привязывали их друг к другу, составляя из санок поезда. Одному падать не интересно, но когда поезд переворачивался, заваливалась настоящая куча мала. И это был ещё один миг абсолютного счастья.
Снегу выпадало много. Зимой чаще всего ходили по снежным туннелям, дороги чистили бульдозером. Двери в сенях у многих открывались внутрь, чтобы можно было выйти через дверь, а не лезть через чердак. И ещё из детства помнятся метели: они за ночь наметали такие сугробы, переметали дорогу, и до школы не сразу доберёшься. И засыпать под их плач было хорошо и уютно, понимание того, что ты укрыт родителями не только от метели, но и от всего, что тебе может быть угрозой, даже не понимание, а знание на уровне инстинкта, что это так и никак не может быть иначе. Это, наверное, и есть счастливое, ничем не омрачённое детство.
Вот и получается, что мы переступили через Неожиданный, ушли в другую жизнь. Прииск, нет слов, жалко, но разве хотели бы мы прожить в нём все эти ушедшие года? «Необратимый процесс». Да и зачем оборачиваться? К телогрейкам возвращаться? К лампам керосиновым? Сейчас, наверное, и представить нельзя, что в 23.45 свет мигнёт, а ровно в 24.00 погаснет. Если хочешь при электричестве лечь спать, несёшься из клуба, как ракета. Скорее всего, сейчас электричество горит всегда, я просто не знаю, но телефонной связи нет, это мне известно. Неожиданный отжил своё, и жалеть нечего? И вся эта жалость, что томит меня, зряшная жалость? И жалею я не прииск, а ту жизнь, что прошла в нём? Да, родительского дома нет. Но не дом, наверное, главное, а наши горы, наша тайга, наша память о людях, что жили в Неожиданном. И это не исчезнет. Это и есть наш общий родительский дом. А дети, они всегда, как птицы, разлетаются из своих гнёзд.