Нелюдимая, замкнутая Маргарита смягчалась рядом с Ларисой и совершенно оттаивала, общаясь с Ником, которого считала другом, почти братом. Сергей же стал для неё недосягаемой мечтой.
Лариса угадала, а Нику Марго рассказала сама, как рассказывала вообще обо всем, неизменно злясь на его реакцию и неизменно, подумав пару дней, а то и пару часов, прощая ему сказанное, потому как оно и было правдой. Той самой, которую не хочется слышать и той самой, которая может помочь. Он не обнадеживал, не заверял, что все устроится наилучшим образом, не делал скидки на возраст. Он слушал, сочувствовал и не лгал. Маргарита плакала у него на плече, мучительно переживая безответную влюбленность. Сергей не знал. Ему казалось, что он чем-то раздражает девочку, становящуюся в его присутствии колючей и резкой.
Ритка сидела по-турецки на диване. Она только что вдоволь нагулялась по саду, поплакала там, сгрызла пару яблок и теперь жаловалась Нику на жизнь.
- Ты вот не говоришь, что мне рано влюбляться, а другие...
- Влюбляться никогда не рано, Марго, а в других, которые тебе твердят, что рано, я не верю.
- Почему это – не веришь?
- Потому, что ты никому больше не рассказала, правда? Ты не болтлива и умеешь хранить секреты.
- Тебе же я рассказала.
- Давай будем честными - подтвердила.
- Ну да. Подтвердила.
- Тебе хочется быть несчастной, гонимой и не понятой? Это нормально, поверь, и удобно, но давай взглянем на ситуацию с другой стороны. Любовь – безответная или взаимная – самый прекрасный опыт, который может приключиться с человеком, тем более, что никого лучше просто не существует.
- ОН меня не видит, понимаешь? А даже если и увидит, то никогда не полюбит.
- Вполне возможно, что так и будет. Но ты все равно станешь неизмеримо богаче.
- Ты тоже влюблялся в детстве?
- Легко! Первый раз лет в пять. В медсестру.
- Она была красивой, да?
- Как лошадь. Не в смысле, что была похожа на лошадь, а в смысле, что в лошадях только столько грации и стати. И грива. Какая у неё была грива! Каштановая, гнедая, шелковая.
- Ну тебя! А правда – Сергей очень красивый? Наверное, когда-то ОН был викингом. Ты мне его нарисуешь?
- Нарисую. Хочешь, научу тебя рисовать?
- Рисовать? Это сложно, наверное.
- Конечно - сложно. Пока не умеешь – все сложно. Ходить, читать, прыгать через скакалку. Стой! Что у тебя там с английским?
- Папа запретил приставать к тебе с любыми уроками, в том числе с английским.
- Так это не ты ко мне, а я к тебе пристаю. Мне твой папа ничего такого не запрещал. Давай, тащи сюда портфель. Я буду рисовать викинга, а ты учить уроки.
- Договорились! А ОН придет сегодня?
В этом, в общем, и заключался секрет чуть ли не ежедневных Маргаритиных посещений. То есть поначалу она приходила только за тем, чтобы увидеть ЕГО. А потом стала приходить, чтобы еще и поговорить о НЁМ, ну и о себе, конечно. Вот много у вас людей, готовых говорить с вами о вас?
Пришла как-то, а Ника нет. Подождала, подождала, выпила чаю и отправилась бродить по саду. Он (не ОН, а он) сидел на скамейке рядом со Старухой. И Старуха читала ему стихи из белого томика, плавно покачивая в такт словам костлявой дланью:
«Наклонись, я шепну Тебе на ухо что-то: я
благодарен за все; за куриный хрящик
и за стрекот ножниц, уже кроящих
мне темноту, раз она – Твоя.
Ничего, что черна. Ничего, что в ней
ни руки, ни лица, ни его овала.
Чем незримей вещь, тем оно верней,
что она когда-то существовала
на земле, и тем больше она – везде.
Ты был первым, с кем это случилось, правда?
Только то и держится на гвозде,
что не делится без остатка на два.
Я был в Риме. Был залит светом. Так,
как только может мечтать обломок!
На сетчатке моей – золотой пятак».
Старуха читала, а он слушал, глядя куда-то пристально и невидяще. Марго не то чтобы очень испугалась, но ей страшно не понравилась поза, в которой он сидел, и еще больше не понравились его вечно чем-то занятые руки, праздно лежащие на коленях. Она постояла, постояла и тихонько вернулась на кухню. Потрясение требовалось чем-нибудь заесть. Она успела прикончить четыре бутерброда и съесть всё печенье, прежде чем на кухню вошел Ник. Один.
- Привет!
Бутерброды и печенье не особо помогли, Маргариту потряхивала нервная дрожь.
- Марго! Ты что сегодня так рано?
- Меня с физры отпустили. Я тебя видела! Ты сидел рядом с этой, с этой…
- Старухой, - подсказал он.
- И она читала тебе…
- «Римские Элегии» Бродского. Очень вдохновляюще.
- Зачем ты вообще с ней разговаривал?
- Я всю жизнь с ней разговариваю.
Он поставил чайник на огонь, достал две чашки с крышками, заварку. Ни его привычный, чуть насмешливый тон, ни подчеркнуто-обыденные действия Маргариту ничуть не успокоили, наоборот, убедили в верности догадки.
- Ты умрёшь?
- Мы все умрем. И ты, и я, и твой отец, и учителя, и одноклассники, и даже Сергей. Вопрос в другом.
- В чем вопрос, в чем? Для чего ты со мной, как с ребенком? Ты же умеешь по-человечески, для чего сейчас это дурацкое – мы все умрём? Я спрашиваю о тебе. Ты что, собрался ей сдаться? А о НЕМ ты подумал? ОН без тебя не справится, захлебнется, ОН же за тебя, как за последнюю надежду держится!
- Что ты, девочка, о чем ты? Какую последнюю надежду? Сережка вполне самодостаточен.
- Ты ничего не понимаешь! – Кричала Маргарита сквозь слёзы. – Совсем ничего не понимаешь!
- Что тут у вас?
Сергей был как нельзя не вовремя, но так совпало. Маргарита подняла к нему несчастное, злое, красное от гнева лицо.
- Он со Старухой разговаривал там, на скамейке, он тебя… вас бросить собирается! Всех бросить, и тебя первого!
Проскочила мимо Сергея в прихожую и так шарахнула входной дверью, что штукатурка посыпалась.
- Догнать?
- Нет-нет, Сережа, не надо. Она никуда не ушла. Она увидела Старуху и очень испугалась. Посидит немножко в подъезде, успокоится, и я с ней поговорю. Вопрос – почему она вообще…
- Общение с тобой ни для кого даром не проходит, а Маргарита девушка впечатлительная.
- Ты даже не представляешь – насколько.
Минут через пятнадцать Ник спустился двумя этажами ниже и сел на ступеньки рядом с Марго.
- Прости. Я испугалась. Так глупо, прости. Я знаю, знаю. Не говори мне ничего. Ладно?
Ткнулась лбом в его плечо.
- Обещай, что никогда не расскажешь ЕМУ про меня.
- Обещаю. Ты сама себя сдашь очень и очень скоро, если будешь и дальше дичиться, убегать и хлопать дверью.
- Я не буду. Я постараюсь, правда. Мне так плохо, ты себе не представляешь. Я такая…такая… ущербная. Все вокруг взрослые, умные, красивые, а я глупая толстая девчонка.
- Ритка, прекрати немедленно!
- Но это правда, правда! Тебе легко говорить. Тебя любит Саша, а ты при ней вообще дышать забываешь, а у меня никогда такого не будет. Никогда.
- Никогда – слишком длинное слово даже для энта, - усмехнулся он, - ты не можешь знать, а я - как ни странно – могу, но рассказывать тебе не стану, иначе ты только и будешь делать, что ждать. Ждать, а не жить. Не жди. Отпусти ожидание на волю. Ему там лучше.
- Как у тебя всегда всё просто!
- У меня-то? да, проще некуда. Тебе тяжело, ты взрослеешь, ты столкнулась с новым знанием и новыми чувствами, такими сильными, что они сбили тебя с ног. Вставай. Привыкай к ощущениям, пробуй их на вкус, научись наслаждаться ими, в конце концов!
- А ОН там ещё?
- Да.
- Я боюсь с ним встречаться, наорала ни за что ни про что, убежала.
- Ты же испугалась Старухи, так что все логично. Пойдем. Будешь вырабатывать твердость характера. Пойдем, пойдем. Не в клетку же к хищнику, честное слово, а привыкай уже рядом быть, не выдавая себя поминутно, если это конечно, не самоцель.
- А ты знаешь, что я сначала почти влюбилась в тебя, а потом увидела ЕГО и пропала.
- То есть любовь бродила в крови и носилась вокруг в поисках объекта? Ох уж эти гормоны, беда!
- Хватит надо мной прикалываться!
- Я не прикалываюсь, но поскольку главное именно само чувство, думаю, скоро произойдет смена объекта.
- Прикалываешься.
- Нет-нет. Главное сейчас не ОН, а то новое, огромное, что внезапно, без объявления войны, свалилось тебе на голову.
- Ты хочешь сказать, что я ЕГО когда-нибудь разлюблю?
- Я хочу сказать, что пора возвращаться, а то неловко как-то. И спокойнее. ОН не кусается, мало того - вообще самый замечательный человек на свете. С ним совершенно классно дружить. Попробуй.