Шел 2003 год. Я тогда гостил у своего друга в одном из Подмосковных военных городков. Был погожий летний день, и мы поехали в Москву. В Москве Валера, (так звали моего друга) созвонился со своими сослуживцами, и все вместе они решили навестить раненого товарища, находившегося в госпитале имени Бурденко. Делать мне было особо нечего, и я отправился вместе со всеми. Когда мы подьехали к госпиталю, перед входом все договорились при посещении раненого быть веселыми и всячески поддержать его моральный дух. Договорившись, мы зашли внутрь. На больничной койке лежал молодой парнишка лет 21-22. Миной ему оторвало ступню ноги. При виде нас он так широко заулыбался, что казался самым веселым из всех собравшихся. Готовившаяся всячески его поддерживать и утешать компания выглядела немного растерянной. Раненный юноша неумолкал. Он шутил, рассказывал о своих планах, говорил о том, какое ерундовое у него ранение. Его здоровые друзья выглядели намного менее энергичными и жизнерадостными и смущенно переглядывались между собой. На соседних койках лежали другие раненные. Лица их были угрюмыми, а один лежал отвернувшись лицом к стене.
Постепенно тема разговора стала меняться, шуток и подбадриваний стало меньше... "По радио сказали, что разбился один вертолет, и погибло пять человек", - донеслось до меня слева. "Да какой один вертолет!? Какие пять человек!?, - неожиданно повернулся лицом к собравшимся лежавший до этого почти без движения мужчина. Лицо его было страшно обоженно, глаза горели невыносимой болью. "Я был там", - внезапно севшим голосом произнес он. Воцарилась небольшая пауза, потом уже довольно спокойно он и другие военные в некоторых деталях обсудили случившиеся где-то на Кавказе чп.
Время встречи подходило к концу. Казалось, все уже сказали, что хотели. И вдруг в тот самый миг, когда все по очереди стали прощаться и говорить раненному последние подбадривающие фразы, он начал рыдать. Рыдать так безудержно, так отчаянно, что все присутствовавшие как будто окаменели. "Как я буду жить теперь, как!?" - разносилось по палате дрожащим мальчишеским голосом. "Я же урод теперь, безногий урод!" И эти рыдания, и это выкрикиваемое отчаяние казалось еще более безудержным на фоне беспомощного молчания окружающих. Ни у кого не находилось ни одного слова, чтобы как-нибудь утешить, успокоить, объяснить случившееся, сказать, что все не так страшно, что все еще будет хорошо. Все вдруг совершенно явственно ощутили непоправимость случившегося и невозможность сделать искалеченное молодое тело прежним, а искалеченную душу такой же первозданно счастливой как и раньше.