Все еще я

Все еще я
Цикл: «Вина», книга №1

Проблема линии в том, что она может быть бесконечно растянутой на многие, невидимые даже тому, кто ее растягивает, непеременяющиеся сантиметры, метры, километры… Моя проблема в том, что мне не нужна бесконечность, чтобы понять, что эта неменяющаяся невидимая линия моей жизни не оставляет позади ничего, кроме темноты и бесконечных отключений, после которых следует головная боль и похмелье. Я не знаю, куда я иду и что вижу в таком состоянии, когда уже не кажется, что ты выпил слишком много или слишком мало; в состоянии, когда не важно, что за таблетку кладет тебе в рот парень по имени Дэни; в состоянии, когда ты не помнишь слова или то, какого цвета были глаза твоей случайной девушки; в состоянии полного равнодушия к тому, что тебя окружает. Словно кто-то тащит тебя за нос, и ты на цыпочках, хоть и не больно, неуверенной походкой идешь в сторону этих желтых тротуаров, набитых бесконечными автоматами. Кто-то рядом, такой же, как и ты, идет, одурманенный, и чувствует, что рядом с тобой он на вершине мира.
Пульсирующая боль, пространство ускоряется.
Я часто сравниваю раритет с ноу-хау, потому что отец говорил мне, что если добавить в виски бурбон, то скорее станешь пьяным в стельку, нежели счастливым владельцем виски и бурбона. Вообще он часто говорит о вещах, которые не всегда понятны окружающим, и ему это прощается, потому что он владелец огромной корпорации, название которой я до сих пор не могу выговорить. Сколько себя помню, рядом с этим небоскребом всегда стояли раритетные автомобили, владельцы которых были членами элитных закрытых клубов. Когда мне было пятнадцать лет, отец подарил мне «Феррари» и гордо бил себя в грудь, хвастаясь, что купил его для меня в Монако на аукционе.
Слово «элитный» следует за мной на протяжении всей этой линии, независимо от того, подходит данная ситуация под это или нет. Это слово обладает какой-то чарующей магией.
У меня было еще много машин, о которых я плохо помню, но именно эта «Феррари» осталась в памяти. Нет, не потому, что это была первая моя машина, а потому что под звуки разрывающейся магнитолы — той самой музыки, когда кричат, надрываясь без устали, и противостоят своим криком всему тому неравенству и ничтожеству, в которое мы сами себя превращаем — я сбил Лэсли Хаббарда.
Он был исследователем в области неврологических заболеваний и, по странному совпадению, превратился в овощ с моей подачи. Что же касается меня, то я был просто лишен прав пожизненно, но не помню, чтобы это в дальнейшем как-то мешало мне водить. За огромную сумму денег отцу удалось уберечь меня от тюрьмы и наказания.
Подонок… И это правда так: я подонок, «элита», «золотая молодежь». Про таких, как я, вы говорите: «им все сходит с рук», «да что они вообще знают о жизни, как смеют рассуждать, когда все, что они могут — это транжирить деньги родителей, употреблять запрещенные препараты и без нужды напиваться, как последние свиньи», «за них все решено, за них все сделано». И эту линию рисует кто-то другой, но не ты.
Это было реальностью, такими были условия, в которых я рос, и другой жизни я не знал. За сводчатыми стенами моей комнаты я видел лес, спокойный и глухой — таким должен был быть и я, но что-то пошло не так. Что-то помешало сбыться мечтам моего отца.
Чрезмерная дозволенность и осознание того, что кончилась «эпоха невинности», но званые вечера, на которых так любят хвастать новоприобретенными акциями монополистских корпораций в сфере недвижимости, шоу-бизнеса и технологий рациональные друзья моего отца, по-прежнему остались.
Извращенная реальность сделала меня тем, кто я есть.
И, глядя на то, как стекает кровь с самой раритетной машины в мире, я думал не о том, что умирает человек, а о том, что отец зря старался, покупая мне ее. Эта машина не для лондонских дорог.
После того случая отец увез меня в Америку, и вскоре я научился тому, как можно перестать различать грань между реальным и нереальным. Все слилось. Все краски мира — в один воздушный шар, и, казалось, лопнет он — и весь мир погрузится в черно-белое кино. Смех над тем, что не имеет смысла, смех постоянно, смех! И словно ты поднимаешься в гору, высокую, огромную гору. У этой горы есть имя, и имя ее «Вина». Руки болтаются по бокам, а ноги, словно пластилиновые, сами идут, и глазам давно все равно.
Как долго я ходил по этой прозрачной линии длиною в мой пульс? Без вины, без угрызений совести за все пролитые из-за меня слезы, без полного присутствия себя в живом теле и надежды на то, что все это оборвется и бесконечная линия закончится.
Линия прекратилась. Она оборвалась?
Нет, я не умер.
Когда я очнулся в больнице, врач сказал, что меня нашли со вскрытыми венами в собственной квартире и что руки мне порезала девушка по имени Эстер, с которой я встречался, а потом потерял к ней интерес, и что это было ее отмщением за бездарно потраченное на меня время.
Я был как «Феррари». Весь в крови, мчащийся на больших скоростях.
Мне было все равно: давая показания против Эстер, я ничего не сказал, и присяжные подумали, что это была попытка самоубийства. Эстер тоже была из элитных кругов, просто у девушки поехала крыша, и ей вдруг пришло в голову убить меня.
Этот случай меня ничему не научил, как и все предыдущие и последующие.
Плоды садов Вероны, взращенные под жгучими лучами интриг, страстей, с постоянной мыслью «МАЛО».
Мои мысли не соответствуют реальности.
— Тебе нужно быть там, на этих больших ярких экранах, к ним так тянет! — говорил мне Сэм, не зная, как переключить скорости в своей новой неуправляемой машине. — Знаешь, все эти звезды и все такое… Твой отец о чем вообще думает? Способность довести девку до состояния, когда она берет кухонный нож и вскрывает парню вены, гарантировано приведет фанатку в кинотеатр, чтобы она купила билет на фильм с его участием.
— Такие вещи, как талантливая игра…
Он начинает смеяться, не давая мне договорить. Вообще, люди по каким-то непонятным причинам никогда не дают мне договорить, словно уже знают, что я хочу сказать, и, не дослушав до конца, перебивают, высказывая свою точку зрения.
— Детка, я воздвигну для тебя второй Тадж-Махал. В смысле, некоторым людям и играть не надо, чтобы бабло текло рекой. Нет, ну ты посмотри на современный шоу-бизнес — ТОСКА! Ни одной приятной рожи, особенно среди парней. Все как на подбор — вампирская муть…
— Да… Точно, вампиры. Ха-ха-ха!
— Накачанные не в меру, противно смотреть, — Сэм был немного нетрадиционной ориентации, а вообще, я всегда видел его с журналом «Men’s Health» и считал чересчур озабоченным мнением окружающих о нем и о людях, с которыми он общался…
— Мне надо выпить…
— Да я тебя умоляю… Десять утра!
— Вот поэтому и надо.
— Что, так плохо?
— Руки болят.
— Да, эта сука знала, как резать!
«Новая девушка в городе…» — раздавалось из динамиков его стереосистемы.
— Бармен, нам пиво. Да, пожалуй, день начнем с темного, а потом по нарастающей… — назвал Сэм наше в ближайшей перспективе алкогольное меню. — Бармен, ты где?!
Когда передо мной поставили огромную кружку пива, я почувствовал себя баварской свиньей. Мне вдруг вспомнилась история о том, как отец дает сыну десять центов и говорит: «Теперь у тебя есть десять центов. В свое время отец тоже дал мне десять центов, и, смотри, кто сейчас твой папа — владелец самых высоких зданий в этом городе. Выше только звезды, сынок».
— Знаешь, Дэни говорил, что хочет организовать поп-панк- группу и ожидает тебя там видеть в качестве… — молчание, — а ты вообще хоть что-нибудь умеешь?
— Десять центов…
— Что, сукин ты сын, еще только утро, а ты уже белочку где-то поймал?
— Привет, мальчики, вы одни… Ого, какие у тебя черные глазки красивые…
— Вы модели или вроде того? Можно к вам?
Началось…
— Милая, десять утра, имей совесть. Вот это, — Сэм указал пальцами на свою грудь, — не бьется до двенадцати ночи, а после сам Шумахер не угонится за моим желанием потрахаться!
Я подавился пивом.
— Грубияны! — охотницам за кошельками и юными мальчиками явно не понравилось наше поведение. Они садятся недалеко от нас, и из-за их стола то и дело раздаются идиотский смех и крики.
— Так о чем мы? Ах да, о группе…
— Думаешь…
— Ладно, сегодня мы как раз едем к Дэни, там-то и узнаем о всех твоих скрытых талантах, — с каким-то нездоровым предвкушением проговорил Сэм.
Это произошло на второй день после того, как меня выпустили из больницы и суда, когда после бара, охмелевшие, мы отправились к Дэни. Его дом находился на берегу какого-то озера. В общем, это была красивая вилла. Подъезжая к дому, я уже знал, что меня ждет в ближайшие несколько часов.
Я не помню, сколько раз повторялись подобные моменты в моей жизни и сколько раз я отключался, забывая, где я и с кем. Моя линия… И мне должно быть легче, просыпаюсь я с девушкой, просыпаюсь я с парнем. Нет, мне не мало, мне просто плохо, меня тошнит… Не трогай меня, неужели ты не видишь, мне плохо, слезь с меня! Немое желание, жалоба укоренной простоты. Мне не больно, просто я не люблю тебя.
Мне нечем дышать.
Сколько в этой комнате людей?
Открой окно!
Чьи-то руки снимают с меня кеды и лезут мне в штаны, кто-то трогает мою ширинку, треплет меня за волосы и расстегивает рубашку.
— Полегче с ним! — чей-то голос шепчет над моей головой.
Нет, я не хочу, оставь меня в покое.
— Хе-хе, а ведь именно сегодня я чувствую такой зверский голод…
Пальцы лезут мне в рот.
Как жарко… Сердце, словно птица…
Есть такое свойство у мозга — не помнить последние мгновения перед тем, как тебя вырубило. Я чувствую приближающийся шум чего-то тяжелого, железного, оно мчится мне навстречу, а я лежу, мне комфортно в этом ощущении приближающегося монстра.
— Внимание, не подходите близко к краю платформы, прибывает поезд №135, прибывает поезд №135.
— М-м-м… — ощущение удара безжалостной белизны нового дня, боль настолько сильная, что от яркого света темнеет в глазах.
Каково было мое удивление, когда я обнаружил себя на скамейке железнодорожной станции босым, в кожаной куртке на голое тело и полусвалившихся на бедра джинсах. Наверное, это была станция недалеко от дома Дэни.
— Смотри, мама, он же голый! — прокричала девочка лет восьми, тыча в меня пальцем и дергая маму за руку.
— Не смотри на него! — процедила женщина сквозь зубы, слегка покраснев.
Уходить или остаться? Мне здесь неплохо. Я лег на спину и посмотрел на облачное небо — собирался дождь. Действительно неплохо быть бродягой или бездомным, или изгоем с десятью центами в кармане. «Завидный жених» — писали в каком-то журнале обо мне. Статья была посвящена отцу, но и про меня не забыли. Ни одна женщина не будет со мной счастлива, в конце концов, я буду убит одной из них. Или одним из них. Меня передернуло, воспоминания прошлой ночи вдруг нахлынули вновь. Я закрыл лицо руками. Никогда не жаловался на недостаток красоты, но никогда и не пользовался ей. Люди сами решали, когда им стоит трогать меня, а когда нет. Не то чтобы мне были неприятны ощущения близости их тел, но предательское чувство мужского целомудрия, щекотавшее до слез где-то в глотке, и ощущение нечистоплотности после всего этого не переставало меня покидать.
Спасение… А надо ли было меня на самом деле спасать? Моя безучастность, словно этот дождь. «Безучастный дождь — любовник твоих немых звучаний. Моя жизнь очищается под твоим напором. В конце концов ты выслушаешь меня до конца, не перебивая».
Поезда приезжали и уезжали, я забыл, сколько времени так пролежал, потому что опять уснул. Когда я проснулся в следующий раз, что-то щекотало меня за ногу. Это был холодный нос собаки. Убедившись в том, что я проснулся, она быстро куда-то убежала. Забавно, наверное, бегать по станции и нюхать ноги людей, смотреть на их ботинки и верить в то, что среди этих бесконечных пар обуви найдутся те, которые скажут: «Все, хватит, тебе больше не нужно нюхать, просто запомни мой запах и выделяй среди тысячи других только мой». Что я могу? Я без ботинок.
Неожиданно ком подкатил к горлу. Я сел, опустив ноги на бетонные плиты: асфальт мокрый (видимо, действительно был дождь), и одежда на мне вся промокла. Интересно, как долго я смогу здесь просидеть? Неожиданно я почувствовал себя Форрестом Гампом*, не хватало только тех, кто сможет просто выслушать мою историю. А была ли эта история, или я ее выдумал? Та линия, она оборвалась или продолжается, или, как эти рельсы, просто ведет в никуда?
Само состояние мне нравилось, я чувствовал себя в безопасности, хотелось просто сидеть и смотреть на закат солнца. Всевозможные оттенки красного цвета вдали заставляют почувствовать себя поэтом, художником, музыкантом и бесконечным множеством. В такой вечер можно влюбиться.
Я сидел и искал глазами то, во что я был готов влюбиться безоговорочно и бесповоротно. Впервые в жизни мне захотелось дикого, безымянного чувства. Мне захотелось человеческой плоти, оргазмов и сжигающей переполненности в животе. Я сидел, и меня всего лихорадило, на лбу выступил пот. Кто это? Я ведь на вокзале. Это может произойти в любую минуту. Я решил влюбиться.
К платформе как раз прибыл поезд, из которого вскоре начала выходить пестрая толпа, но никто не привлек моего внимания ни запахом, ни взглядом.
Я посижу еще, подожду еще… Ведь сегодня день, когда я решил влюбиться.
Очень много людей прошло мимо, и все они смотрели на меня, а я пытался отвечать им тем же. Но никто не был особо заинтересован в моей глянцевой красоте, все торопились домой, к себе.
Черт возьми, я сегодня решил влюбиться, неужели вы не видите?!
Мне стало так смешно, что я засмеялся на весь вокзал.
Кто-то показывал на меня пальцем и укоризненно мотал головой.
— Люби меня, люби… я к вам взываю… аха-ха-ха!!!
Рано или поздно кто-нибудь из них позовет полицейского, и меня в наручниках доставят в участок, куда за мной приедет подручный отца. Как предсказуемо ожидание на станции бесконечно расписанных поездов с их прибытиями и отправлениями.
Надо мной загорелся фонарь: наступила ночь, закат исчез, но чувство, вдохновленное им, осталось. Нет, мне не хотелось секса — его было предостаточно прошлой ночью — мне просто хотелось поговорить с тем, кто в разговоре выслушает меня, зная, что ему небезразлично то, что я пытаюсь сказать. Пусть я тупой, и, кроме книги «Мифы Древней Греции», мне ничего на ум не приходит, но я хочу, чтобы даже эту тупую глупость кто-то слушал и воспринимал, пусть даже не всерьез.
— Сколько нужно преодолеть остановок, чтобы найти единственно верную? — собака опять подбежала ко мне и понюхала мои перебинтованные запястья.
— Черт, — слезы потекли из глаз, хоть я и не хотел этого.
Я пытался не думать об Эстер, ведь сегодня я решил влюбиться в другую! Кроме собаки, на станции никого не осталось.
— Съесть меня хочешь? — потрепал я ее по голове, а она улеглась на мои босые ноги. До этого я и не замечал, что на самом деле было холодно, и ступни онемели. Стало тепло. Меня начало клонить в сон.
Наверное, тебя здесь не будет, когда я снова проснусь.
Наверное, ты ждешь кого-то. Я тоже жду.
Может, мы ждем одного и того же человека…

______________________
*Форрест Гамп — главный герой одноименного художественного фильма Роберта Земекиса, вышедшего на экраны в 1994 году.