Зодческая Мастера (3°)
В;Л;Л;Р;, Д;Т; «Медный змей» на Востоке г. Санкт-Петербурга.
Теперь я понимаю, каково это — когда из артерий течёт душа.
В этот раз мне не дали даже огарка, чтобы осветить мрачную комнату-склеп; не дали даже спичек, чтобы согреться в ночи, пропитанные осенней стужей. Я пишу это послание на листке, пропитанном сыростью. Чернил не осталось; приходится сжимать битые стекла в руке, словно шоколад, и смешивать алый, кипящий эликсир жизни со стекающей по грубому камню водой. Невесть кто знает, каким завещание дойдёт до
тех, кто останется после меня! Однако я попытаюсь.
В кармане остался небольшой кусочек фимиама. Он помнит куда больше, чем можно представить. Когда-то, воскуряя остальные части этого драгоценного бахура, я могла добиться многого. Мне являлись видения легионов бесплотных существ в зависимости от того, что мне было необходимо достичь. Я вспоминала, как вновь и вновь взывала к Царству Духа, наблюдая за его красотой и величием, не в силах отказаться от тех тайн и благ, которыми оно манит. Ни следа ни осталось от моего
былого величия. В конце концов, стоило понимать, что мои эксперименты заведут меня именно сюда: меж давящими, холодными стенами без единого источника света — в тюрьму «ночи души».
В этой каморке, маленьком тёмном помещении, сыро и душно; окон здесь нет. С потолка стекает талая вода, подпитывая плесень, изъевшую трещины каменных стен; это ритмичное капанье вместе с коротким, отрывистым дыханием нарушали гробовое молчание.
Я просила о помощи. Я взывала, растирая в холодных пальцах несчастный кусочек ладана, как всегда; но на этот раз никто не отвечал. Никто не пришёл на помощь. Ужас давил горло, точно железными цепями.
«Страшно падать и страшно летать. Страшно жить, а потом умирать. Ты — раб страха...».
Одни и те же слова. Раз за разом.
Один вид какого-либо благого Духа мог бы помочь мне, дать какую-то надежду и опору — так мне казалось. Но, по факту, по моему зову всегда приходило мрачное демоническое существо, сотканное из серного дыма; раз за разом, невзирая на моё намерение достучаться до самых животворных истоков.
Первая и каждая наша новая встреча скорее вытягивала остатки душевных сил, нежели придавала новые; выбивала почву из-под ног, больше потрясала меня, чем давала хоть какую-то ясность. Я теряла заученные ответы на старые вопросы, и неизвестности становилось всё больше, как и ужаса, бежавшего по ослабевшим, выпуклым от напряжения венам.
Так странно, так нелепо, почему это сделало меня счастливой. И научило наконец улыбаться, впервые за много лет.
Когда ничего не чувствуешь, легко думать, что каждый играет свою роль; что у тебя есть шанс не отменить, но отсрочить смерть, заполнив промежуток времени до неё пользой для чего-либо и кого-либо. И это куда лучше, чем заканчивать свой путь без смысла и цели. Легко считать, что всё находится на своих привычных местах; а вместо всего этого он — твой Демон — берётся за тебя, выталкивая воспоминания, вытравливая боль; и эту боль превращает в молодую, странную, до конца не понятую мной, но крепкую веру в себя. Я осознала эту веру, когда поняла, что ни одно потрясение не способно унять истинную жажду жить; ни одно
бедствие или тревога не остановит в моей цели.
Легко думать, что каждый выполняет работу; и что ты — человек из
плоти, ограниченной временем; слуга и демиург своей судьбы, чей исход
прост и до безупречности ясен. У тебя же, Демон, тебя есть мудрость тысячелетий. У тебя есть огромные крылья. Очень мощные, очень красивые, которым многие бы могли позавидовать. Ты можешь жить веками и считать дни, словно секунды; увы, мне такой роскошью не позволено обладать. И, считая секунды, словно дни, я понимаю: легко не любить и легко из испуга превратить свою душу в сталь. Трудно другое — понять, как жить, не любя, если уже знаешь, каково испытывать самое сильное чувство. Трудно после этого не жалеть, что мало любил.
Но самое трудное — любить противника.
Прекрасный чернокрылый Ангел, дитя Бездымного Пламени! Пусть моя любовь, какая только возможна, питает тебя моим сердцем; даже моя смерть не изменит этого. Мы все клянёмся в чистоте своей души, полагая, что она чиста, а руки не запятнаны
грязью. Однако ты, мой Демон, знаешь: когда-то я жила с каменным сердцем — настолько, что казалось, будто его не существует, или оно само изъедено змеями. И я не желаю ни одному из ныне живущих такой судьбы. Ты помнишь всё, что случалось со мной, всегда держа алебарду за плечом.
Мой палач; я знаю тебя в лицо, хотя по обычаю тебе принято скрываться под маской! Я видела твой взгляд в зеркале; понятия не имею, как поймала этот короткий момент. Но ещё тогда я запомнила его достаточно ясно. И оно того стоило: утонуть в твоей Огненной Бездне, чтобы соткать из её вихрей свои собственные крылья. Я знаю, ты толкаешь падающего; моё желание — парить среди звёзд и подниматься выше них.
И поэтому мы не можем жить друг без друга; и там, где будут помнить моё имя, помянут и твоё.
Я умею молчать, я не выдам нашей заветной тайны. Когда молчишь, остаётся больше времени на то, чтобы услышать что-то новое. А в моём случае молчать — это ещё уметь не осуждать, а судить безоценочно. Ведь наши оценки здесь и сейчас так упрощают наш взгляд, не дают возможности проявиться чему-то новому, правда? «Мысль изречённая есть ложь». Давай сохраним эту первородную, звенящую красоту. Есть и в тебе любовь, раз ты до сих пор не разрушил этот хрупкий мир.
Я свободна. Всё самое дорогое, что у меня есть, пусть заберут строки этого завещания. Я буду жить без старого, окаменевшего сердца эти последние часы, истекающие, подобно воде из клепсидры; ускользающие, словно песок, из старинных часов. Потому что я знаю: откроется нечто
совершенно новое.
Я не верю в то, что возможно начать жизнь заново и с чистого листа. Хотя мне удалось простить себя. Подарить себе прощение труднее всего, потому что нельзя, уничтожая что-либо изжившее, хотя бы немного не умирать самому. Ещё это трудно потому, что мало кто способен простить как чужое превосходство, так и чужую слабость. Ты же всегда стоишь вне этих категорий, ничего не обещая, не прося ничего взамен, не сравнивая и принимая меня такой, какая есть. Ещё и поэтому я признаюсь в любви к тебе.
Мне уже нечего терять; распахнутся старые двери, и я пойду вперёд, навстречу тебе, без ярости и без надежды, оставляя все это в проклятой камере, изъеденной плесенью. Что чувствую я теперь? Невыразимую благодарность за всё происходящее когда-либо со мной — даже то, что принять не просто сложно. Это состояние вело меня по пути, полному сомнений, противоречий, выбора. Так спокойно и хорошо сейчас.
Это стало моей твердыней. Выше страха, выше отчаяния, выше несчастья, выше былого гнева. Мой Демон, ненависть когда-то к тебе стала преданностью, твоя суровость оказалась высшей наградой; бледный огонёк надежды, согревавший меня, стал пламенем, дотла уничтоживший всё, во что верила
раньше. Кроме веры в себя.
Смерть не является чем-то пугающим, необъяснимым. Всё оказывается совсем просто: когда в глазах заканчивается лазурное, покрытое наледью небо, открываются двери. А куда — каждый когда-нибудь узнает сам; и сквозь них куда-то прочь унесётся некое таинство — поднимется до самых небес, чтобы затем снова родиться.
Дух — вот то, что способно пройти эти Врата и сиять ещё сильнее.
Я — чистый Дух, который существовал и будет жить всегда.